2. 1988 ГОД
Время несется быстро. Простите за такое банальное заявление, но если постараться понять, как прошли первые двадцать лет жизни наших близнецов, то покажется, словно только вчера мы принесли их из родильного отделения.
Наверное, вы заметили мою оговорку — я сказал «близнецы». А ведь, пожалуй, за исключением меня и — в некоторой степени — моей супруги Нианилы Федоровны никто не сомневается, что они появились на свет одновременно. Правда, я вспоминаю, какой скандал закатила двадцать лет назад мать Коли Стадницкого, которая испугалась, не появится ли у Клавы еще несколько близнецов, которых та вынашивает специально для того, чтобы претендовать на жилплощадь Стадницких-старших. Смешно? Нет, не так смешно, как кажется, ибо тот конфликт закончился трагически. Свекровь, которая умела водить автомобиль и возила на старой «победе» картошку из своего подверевкинского имения, угнала «КамАЗ» и спрятала его в переулок, мимо которого Клава проходила на рынок за свежими продуктами. Завидев невестку, она погналась за ней на «КамАЗе». Клава отскочила в сторону, а старуха не справилась с управлением и врезалась в полуразрушенную еще в тридцатые годы церковь Аники Воина. И погибла, погубив при этом чужой грузовик.
А опасение ее оказались напрасными. Клава больше не родила ни одного близнеца. Как их было двое почти с самого начала, так и осталось.
Когда похоронили ее свекровь, на свете не осталось сомневающихся. Могли бы сомневаться Дина Иосифовна, та самая, первая, черная, низенькая, но ее заменила в консультации другая Дина Иосифовна, высокая, хромая и рыжая. Самое удивительное то, что, кроме меня, никто не увидал подмены. И даже Клава, которая носила к ней близнецов на проверку их здоровья и прибавки в весе. Я полагал, что она и есть резидент ЦРУ в нашем Веревкине, но доказать ничего не смог. Как-то на киносеансе я встретил нашего начальника районного ГБ и спросил, что он думает о докторе Дине Иосифовне. Больше я сказать не мог, потому что никогда не числил себя в доносчиках. Фомичев сказал «проверим», но больше со мной не заговаривал, а хромая продолжала работать в нашей больнице и никто не принимал мер. Ну скажите, как можно не заметить разницы между столь различными женщинами? И куда делась первая? Никто не дал мне ответа. А я полагал, что его следует искать в архивах ЦРУ.
Сначала я побаивался, не попытаются ли американцы похитить или даже уничтожить первого, настоящего близнеца. Но потом решил, что это не входит в их интересы. Наоборот, они будут стараться, чтобы оба близнеца выросли и тогда их шпион будет меньше заметен, как меньше заметен любой человек в толпе.
А раз так, то лже-Дина Иосифовна, без сомнения, сделает все, чтобы дети росли здоровыми. Даже если для этого понадобятся импортные лекарства.
Так и было.
Отражая общее стремление в обществе к русификации имен, близнецам дали имена исконно русские, не то что Эдики и Олеги моего поколения. Одного звали Кириллом, второго — Мефодием. А в просторечье — Кирюшей и Митей.
Мальчики были совершенно неразличимы. Даже мать отказывалась отыскать различие. А ведь вы знаете, что любая мать обладает инстинктом и различает всех своих детей.
Клава говорила мне:
— Поймите, Семен Семенович, я их отлично различаю. Они кое в чем разные. Но, к сожалению, я не знаю, к кому из них эти отличия относятся. Так что я их зову и смотрю, кто откликнется. Если на зов «Митя» прибежит Мефодий, я его сразу отличаю от Кирюши.
Коля гордился тем, что у него двойня. Да еще неразличимая. Правда, порой, особенно если выпьет, в его душе поднимались сомнения и даже страх. А мне он говорил так:
— Это, конечно, предмет для гордости, вы меня понимаете? Но в один прекрасный день он меня задушит.
— Кто? — спрашивал я, делая вид, что не понимаю.
— Тот самый, — отвечал он.
Но так случалось редко. Для всех окружающих лучше отца, чем Николай, не сыскать. И с Клавой они жили слаженно — не то чтобы в любви или согласии, но без скандалов.
Быстро проскочило беззаботное детство.
Митя и Кирюша пошли в школу. Учились они в школе N2, то есть я имел возможность наблюдать за ними практически каждый день. А от того, что мы жили с мальчиками на одном этаже и они с детства проводили в нашей квартирке немало времени, так как родители оставляли их на наше попечение, им трудно было называть меня Семеном Семеновичем, и бывали, особенно в младших классах, забавные случаи, когда они именовали меня дядей Сеней.
Мальчики сидели за одной партой и порой пользовались своим идеальным сходством для каверз или к своей выгоде. Один из них учил, к примеру, литературу, а другой делал математику. И если вызывали к доске Митю, то в случае необходимости выходил Кирюша.
Но постепенно, по крайней мере для меня, различие между близнецами стало сказываться все очевиднее. Уже к третьему классу обнаружилось, что Кирюша умнее, живее, непоседливее своего близнеца. Митя был скромнее, тише, аккуратнее и больше похож на своего обыкновенного папу.
Но попервоначалу это было очевидно лишь для меня и Клавы, с которой мы обсуждали эту проблему. Остальные видели только двух близнецов, а не двух индивидуумов.
Когда дети учились в третьем классе, случилось событие, для людей заметное, а для судеб человечества очень важное.
Однажды, когда я, закончив урок, который был, кстати, последним, вышел в коридор, я увидел высокого худого молодого человека, которого с некоторой натяжкой можно было бы назвать альбиносом. У него были светло-желтые волосы, белые ресницы, светлые глаза и розовая кожа. Нос выдавался вперед словно клюв пресноводной птицы, а подбородка почти не было — он был срезан, как у выродившихся королей Австро-Венгрии или Франции.
— Семен Семенович? — спросил он меня. Вроде бы спросил обыкновенно, но в движении туловища, в повороте головы что-то от заговорщика.
— К вашим услугам, — ответил я.
— Мне нужно поговорить с вами по конфиденциальному поводу, — сказал молодой человек.
Он говорил с акцентом, но правильно.
Я разумеется, удивился, но виду не подал и сказал, что можно и поговорить.
— Где здесь у вас есть уютное и тихое кафе, — спросил он, — где за чашкой кофе мы можем побеседовать инкогнито?
— Кафе у нас одно, — ответил я. — Называется оно «Кафе-шашлычная» и расположено на рынке. Но там дают пиво, и поэтому я не назвал бы его ни тихим, ни уютным.
— Что же делать? — спросил молодой человек, почесывая убегающий подбородок.
— Давайте пройдем в парк, погуляем там, — предложил я. С самого начала он показался мне серьезным человеком и его дело — не пустяковым. Молодой человек согласился, и мы пошли в городской, парк, который начинается за спиной памятника Двадцати шести Бакинским комиссарам и тянется до статуи Геркулеса с веслом.
Мы гуляли с молодым человеком, которого звали, как оказалось, Милан Свазеки, а прилетел он к нам из Чехословакии.
Он был представителем редкой науки — космической биологии, и прежде чем подойти ко мне, заглянул уже в женскую консультацию, где, на его счастье, познакомился с Дашей-пионеркой. Милана интересовала проблема, не зафиксировано ли в нашем городе необычных рождений десять лет назад, в конце апреля.
В ином случае Даша отправила бы Милана к заведующей, и та на всякий случай скрыла бы от Милана всю информацию. Хоть он был из социалистического лагеря, все же оставался подозрительным иностранцем. И несмотря на то что все документы, включая командировку из Пражской Академии наук и разрешение на посещение нашего Веревкина из Московской Академии наук, у Милана были в порядке, уехал бы он от нас несолоно хлебавши. Потому что не любят в нашем городе любопытствующих иностранцев. Правда, до приезда Милана таковых в нашем городе не наблюдалось.
Но Даша, добрая душа, была уже настолько глуховата и подслеповата, что, когда Милан показал ей командировочное удостоверение, она спутала его с Генеральным секретарем Комсомола товарищем Косаревым, репрессированным в конце тридцатых годов, потому что он был любимцем молодежи.
Вот и сказала ему Даша, что если кто и сможет рассказать о близнецах Стадницких, о которых она помнила, то это я — Семен Семенович, их сосед и учитель. А к Дине Иосифовне, врачихе, ходить не надо, так как она ведьма, летает на метле и оскорбляет тетю Дашу грубыми словами.
Милан решил воспользоваться советом пионерки Даши и отыскал меня.
И вот мы гуляли с ним по аллее нашего небольшого городского парка, с деревьев падали золотые и бурые листья, ветер был еще не очень холодным — стоял октябрь. Бабье лето уже завершилось, но неприятная осень еще не началась.
— Я буду с вами совершенно откровенен, — говорил Милан. — Меня интересует конкретная научная проблема, ответа на которую я еще не получил. Давайте сядем на лавочку, и я вам что-то покажу.
Мы сели на лавочку.
Он вынул из своего портфеля карту Западного полушария Земли» по которой была проведена широкая полоса наискосок. Словно полушарие было лицом, а полоса — пиратской повязкой через глаз.
— Мне пришлось столкнуться в моих исследованиях со странным феноменом,
— сказал Милан. — В апреле 1968 года Земля была охвачена поясом неизвестного космического газа, лишенного цвета и запаха, однако замеченного в обсерватории моего папы, у которого был лучший спектроскоп во всей Восточной Европе. Мой папа рассказал о странном феномене ряду своих коллег, но оказалось, что, кроме него, никто эту полосу не заметил. Ваш есть скучно?
— Мне есть очень интересно, — ответил я. Туманные подозрения начали шевелиться в моей душе.
— Мой папа написал статью и предложил ее для публикации в журнале «Космическая спектрография». Однако за день до публикации журнала здание типографии сгорело, и весь тираж номера исчез. У нас дома побывали воры и утащили все папины наблюдения. Папа же попал под машину.
— И погиб?
— Да, профессор Свазек погиб…
— Черный «мерседес»? — спросил я. — За рулем бритый негр?
— Нет, — сказал Милан. — Это была «шкода», а за рулем рыжая женщина с зелеными глазами.
— Может быть, — согласился я. — Может быть, и Дина Иосифовна.
— Что вы сказали?
— Продолжайте, продолжайте, — попросил я.
— Я тогда был небольшим ребенком, — сказал Милан. — Моя мама увезла меня в деревню. Мы жили простой жизнью. Рядом в доме жила несчастная женщина. Она была одинокая, без мужчины, совершенно невинная. Но незадолго до нашего приезда в деревню и смерти моего дорогого папы эта женщина Божена неожиданно дала рождение одному ребенку. Вы меня понимаете?
— Родила то есть?
— Да, она не была замужем, она не была беременная, но сделала рождение ребенка. Доктор сказал, что так не бывает, однако другие люди не сомневались. И женщина Божена была очень несчастливая. А когда я учился в Карловом университете, то я подружился с одной девушкой, которая рассказала мне о подобном случае в Брно. Однако там ребенка нашли в поле возле дороги, и он был уменьшенной копией совершенно холостого секретаря госхоза.
— И вы предположили козни ЦРУ? — спросил я.
— Какие еще козни? — не понял Милан.
— Американская разведка засылает в социалистический лагерь шпионов, чтобы они с грудного возраста внедрялись в нашу жизнь.
— Почему вы думаете такую чушь? — спросил мой чехословацкий знакомый.
— Но как вы это объясните?
— Я никак не объяснял, пока однажды в подполе не нашел сундук с дневником моего отца, который случайно не сгорел. Мой отец писал, что его покачивает… нет… как это по-русски? Потрясает состав газового пояса, который охватил Землю в те далекие апрельские дни. Он нес в себе чуждые хромосомы, и это выразилось…
— Я понимаю. Они убрали вашего отца!
— Но нет, не американцы! Американцы не умеют делать дети в небеременных женщинах!
— Но кто же?
— И я начал путешествие по этой полосе… — Милан провел длинным худым пальцем по лицу Земли. — И везде, где проходил этот пояс, на свет появились странные дети… и в некоторых случаях детей подменяли…
— Но зачем? — спросил я, все еще не в силах поверить, но в то же время уже готовый поверить, потому что несколько лет ломал себе голову, почему же в нашем доме появился лишний близнец?
— Я сейчас все объясню, — сказал Милан. — Я провел исследование и сравнил относительное положение ряда звезд и кометы Пунктуа-Горрэ…
Закончить фразу Милан не успел.
Все было решено в долю секунды.
Только что рядом со мной сидел молодой человек аристократической внешности, а в следующее мгновение на его месте я увидел метровую глыбу льда, которая рухнула с неба, раздробив в щепки скамейку, отбросив меня на несколько метров в сторону и полностью размозжив попавшего под нее Милана Свазека.
Только ноги и пальцы рук торчали из-под глыбы льда. Я не сразу поднялся на ноги — я был контужен. Я пытался закричать, позвать на помощь, но голос меня не слушался. И прошло несколько минут, прежде чем сбежались люди и стали стараться сдвинуть с тела чешского ученого ледяную глыбу.
— Что это? — спрашивали люди. — Откуда это?
— С неба, — говорили другие.
Наконец я нашел в себе силы, чтобы произнести нужные слова:
— Это ледяной метеорит. И это не просто ледяной метеорит, а убийство человека, который проник в тайну звездных пришельцев.
Люди оборачивались ко мне и многие готовы были счесть меня сумасшедшим, но им мешало это сделать то, что я тридцать лет проработал в школе N2, стал ее завучем и каждый второй в городке в то или иное время был моим учеником.
Кто-то побежал звать пожарную команду, которая располагалась как раз за углом, но пока бегали, откуда-то появилась ненавистная мне рыжая хромая Дина Иосифовна.
— Доктор идет! — закричали люди. — Доктор идет, расступитесь!
Дина Иосифовна поглядела на останки Милана и сказала:
— Никакой это не метеорит. Принюхайтесь.
Люди стали принюхиваться, и многие, в том числе и я, поняли, что от тающей глыбы пахнет мочой. И вернее всего, она не могла быть ледяным метеоритом из космоса.
— Разве вы не видите, — продолжала женщина-врач, — что это упало из туалета пролетающего мимо самолета.
— Такого размера из самолета? — крикнул я. — Постыдитесь, Дина Иосифовна!
Тут прибежали пожарные и с помощью ломов откатили глыбу льда в сторону. Еще сильнее стало пахнуть мочой.
На Милана Свазека было страшно смотреть.
Милана положили на носилки и отнесли в морг больницы.
Пока его уносили, кто-то позвонил в часть ПВО, которая стоит за оврагом. Оттуда приехали специалисты, с кем-то связались по рации и сказали, чтобы люди не волновались и расходились. А так как командир роты в этой части Володя Бутт был отцом моего ученика, кстати, очень хорошего и способного мальчика, то он сказал мне по секрету, что ледяная глыба оторвалась от космической станции «Салют», а вовсе не от самолета. По расчетам, она должна была превратиться в пар, не долетев до Земли, но случилось что-то, не поддающееся расчетам, из-за чего она даже не растаяла и достигла Земли в виде куска ледяного аммиака.
Я понял, что правды я здесь не добьюсь, и не стал спорить с командиром роты. Схваченный печалью, я пошел домой. На углу нашей улицы меня догнала рыжая докторша.
— Что он успел тебе рассказать? — спросила она зловещим шепотом.
Я знал, что должен сохранить свою жизнь, — иначе не удастся разоблачить наших недругов.
— К сожалению, — сказал я, глядя ей прямо в зеленые бесстыжие глаза, — он не успел мне ничего рассказать.
Я ускорил шаги и быстро оторвался от хромоножки. За пазухой у меня была спрятана карта газового пояса, которую я успел вынуть из пальцев моего погибшего соратника. Я смею называть его соратником, ибо у нас была общая цель и если из наших рядов выпадает один боец, другой должен занять его место.
Ужасная трагическая история на этом не закончилась, так как через неделю я встретил моего знакомого капитана Володю Бутта, и тот под особым секретом, под видом беседы об успехах его чада, сообщил мне, что ледяную глыбу, когда она растаяла, разлили по сосудам и отвезли на исследование в Звездный городок. Но по дороге спецгрузовик, который вез сосуды, попал в аварию…
— Понятно, — сказал я.
— Это была случайная авария, — возразил комроты, который не знал о предыдущих событиях и жертвах, если не считать смерти чешского гостя Милана Свазека, которую он тоже считал случайностью — ведь его убило глыбой льда, которая падала сама по себе, а не была направлена злодейской рукой. Рука руке рознь, хотел сказать я, но сдержался — все равно он мне не поверит.
— По счастливой случайности один из сосудов остался цел, — продолжал мой собеседник. — И его удалось отвезти в лабораторию. Так вот, оказалось…
— Оказалось, что никаких выбросов фекалиев со станции «Салют» не было и не могло быть, потому что она работает на замкнутом цикле, о чем знает каждый мальчишка, — твердо сказал я.
— Ну, Семен Семенович, вы прямо как в воду глядели! — заявил комроты. — Это была совершенно чуждая нам жидкость, и, вернее всего, это все же был метеорит, вечный странник в глубинах космоса, который случайно столкнулся с Землей.
— Чего и следовало ожидать, — сказал я удрученно. — Знаем мы эти случайности!
— Но вы не представляете, какая радость охватила весь наш научный мир!
— продолжал радостно капитан Бутт. — Это означает, что мы не одиноки во Вселенной. Где-то далеко у нас есть братья! Братья по разуму.
Кто-то вошел в учительскую, и комроты стал прощаться. Он приложил палец к губам, показывая, что информация, которую он мне передал, пока еще секретная. Я не стал спорить.
Хотя, надо признаться, мне хотелось выйти на площадь и закричать на всю нашу страну, на весь мир:
— Люди, будьте бдительны! На нас надвигается беда хуже американского империализма! Я должен принести мои извинения Центральному Разведывательному Управлению США, которое при всех его недостатках и подлостях не убивает невинных людей ледяными глыбами из космоса.
Но, конечно же, я не вышел на площадь. Я сделал иначе. Я решил посвятить свою жизнь борьбе с нашествием так называемых «братьев по разуму». Я отстою свободу нашей планеты! Но не открыто, так как мне никто, кроме жены, не поверит, а тайно, яки змей! Вы меня поняли? И пускай они думают, что никто их не раскусил! Кровь Милана Свазека вопиет об отмщении.
Я с того дня стал внимательнее приглядываться к близнецам Стадницким, потому что именно они и были слабым звеном в цепи вселенского заговора. Как только я определю, кто из них космический пришелец, а кто — обыкновенный советский человек, я могу разорвать цепь.
И я, благо мог практически ни на минуту не выпускать из поля зрения близнецов, принялся контролировать все их шаги.
На что я надеялся? Ну, во-первых, контакты. Так называемая Дина Иосифовна может выйти на контакты с их засланцем, чтобы давать ему враждебные инструкции.
Во-вторых, я хотел углядеть в одном из близнецов отклонения от нормы в поведении. Ведь обыкновенный человек — сын своих родителей. А чужой ребенок неизбежно несет в себе чуждые нам гены.
Что я мог сказать на основе первых недель наблюдения?
Кирюша записался в кружок авиамоделизма. Так, сказал я себе. И стал ждать, что сделает Митя. Митя получил четверку за сочинение и уложился в нормы ГТО на стадионе. Кстати, Кирюша пробежать дистанцию пробежал, а вот гранату кинуть не смог. Кинул, но вверх, а не вперед и притом цинично хохотал. Может, это о чем-то говорило?
Я завел двойной журнал наблюдений. И день за днем фиксировал свои наблюдения.
В седьмом классе Кирюша записался еще в три кружка и потом все их бросил. Странным образом его тянуло узнать как можно больше о нашей маленькой и беззащитной планете, но он быстро менял темы увлечений.
Митя кое в чем обогнал своего брата. Ну я уж не говорю о чистописании и дисциплине, так что близнецов уже начали постепенно различать даже посторонние люди, так как Кирюша был неаккуратен в одежде, словно его мало интересовала человеческая оболочка, а вот Митя рано научился сам гладить себе брюки и стирать носки.
Меня встревожило то, что Кирюша в седьмом классе увлекся стрельбой и даже в составе районной команды выезжал на соревнования в область. Когда я спросил его:
— Зачем тебе нужно стрелять?
Он ответил:
— Дядя Сеня, я готовлю себя к борьбе. Посмотрите, насколько враждебно наше окружение. Вы видели, как зареченские Тимофеева избили?
— Да, — признался я, — случай с Тимофеевым вызвал у меня негодование, но знаешь ли ты, что на беседе у директора Тимофеев признался, что упал с обрыва в колючий кустарник?
— Разумеется, — согласился со мной Кирюша. — Где же у нас растет под обрывом колючий кустарник?
На этот вопрос я не смог дать ответа. Оказывается, об этом слабом месте в показаниях Тимофеева наш учительский коллектив не подумал.
Но в следующем году Кирюша забросил и стрельбу, и собирание птичьих яиц, которыми некоторое время занимался, а начал, играть на трубе, заглушая порой шум, который производили жестянщики.
В школе Кирюша оказался на плохом счету. Хотя бы потому, что умел и любил задавать нетактичные вопросы или вопросы, на которые простой советский учитель не может ответить.
Учителя между собой называли его «шпионом» — именно из-за нетактичного поведения. Я сам слышал, как он спросил учителя истории Бибармакова: «Правда ли, что Ленин и его жена Надежда Константиновна прибыли из-за границы в запечатанном вагоне на деньги немецкого генштаба?» Вопрос был задан в коридоре, почти без свидетелей, но я понимаю взволнованность Бибармакова, которому в следующем году идти на пенсию.
— Разумеется, это клевета, потому что Владимир Ильич возглавил борьбу советского народа против фашистской агрессии. Но как пионер и комсомолец ты должен ответить — кто рассказал тебе эту гадость?
И сам вытащил свою записную книжечку, которую я помню по заседаниям педсовета за последние двадцать лет. Из нее он черпал все возмутительные факты и слухи школьной жизни.
— Записывайте, — нагло ответил Кирюша, — я услышал об этом в передаче радио «Свобода».
Бибармаков замер с открытой книжкой в руке. Времена были сложные, как раз умер Леонид Ильич Брежнев и серьезно заболел наш следующий генеральный секретарь.
Я подошел к коллеге и сказал шепотом:
— Можно не записывать. И даже лучше не записывать. Нам дорога честь нашей школы.
— Вот именно, — прошелестел Бибармаков. И не записал.
Но если тот случай закончился ничем, то в других ситуациях действия и поступки Кирюши не оставались безнаказанными.
Митя меня беспокоил меньше, но я не спускал глаз и с него, потому что допускал: они могут нарочно сделать своего агента незаметным и тихим. Что им наш патриотизм? Что им наши ценности? Братьев уже нетрудно было отличить, потому что Кирюша отпустил длинные волосы, что недопустимо в городе Веревкине, тогда как Митя стригся под полубокс, носил белую сорочку и темные брюки без всяких там джинсов. Между братьями стали иногда возникать конфликты, и один из них поставил меня в тупик. Дело в том, что некогда, в сорок первом году, под Веревкиным шля тяжелые бои, в которых отличились многие части ополченцев, которые, к сожалению, были полностью уничтожены или взяты в плен гитлеровскими захватчиками. В нашем городе была создана дружина Красных следопытов, которые под руководством городского ДОСААФ искали места гибели ополченцев, а если находили, то складывали их в братскую могилу, а документы передавали в военкомат. Если же находили останки наших врагов, то их, конечно, оставляли на месте и поглубже затаптывали.
И вот у нас в школе вдет комсомольское собрание. Было это в восемьдесят четвертом году, когда мои близнецы учились в девятом классе. Выступает отставной полковник Артем Груздь из ДОСААФ и произносит речь благодарности от имени Родины красным следопытам и их куратору от имени райкома комсомола Мефодию Стадницкому, который стал к тому времени, а я упустил этот момент, внештатным инструктором райкома ВЛКСМ.
Вручают грамоту Мите, а тут выходит на трибуну Кирюша, и его тоже встречают аплодисментами, полагая, что он скажет, как рад за своего брата. А наш Кирюша говорит примерно так:
— Я предлагаю сделать братскую могилу и для немцев. Зачем их затаптывать? Сорок лет прошло, у нас с Германией отношения нормальные. А разве немецкие простые солдаты были виноваты, что их на нас гнали? А у них тоже были матери и, может, дети. Ведь и ополченцев наших гнали в бой без винтовок.
Сначала зал промолчал, а потом поднялось такое возмущение! Вы должны были бы там оказаться, чтобы понять всю глубину народного негодования, которое обрушилось на Кирюшу.
А он стоит, руки в карманах джинсов, волосы сзади в косицу завязаны, и раскачивается на носках и на пятках, словно на палубе пиратского корабля.
В общем, собрание приняло решение об исключении Кирюши из комсомола за крайний цинизм в адрес памяти народной войны. Правда, дали ему испытательный срок из-за того, что у него такой хороший брат.
Вечером я слышал, как братья разговаривали во дворе, как раз под моим окном. Они разговаривали тихо, но в осеннем воздухе под шепотом ленивого дождика мне было хорошо слышно каждое слово.
— Ты мне жизнь хочешь сорвать? — спрашивал Митя. — Почему ты это сделал? Ведь нарочно? Ты мне завидуешь?
— Я? Тебе?
— У тебя все наперекосяк. То на трубе не можешь научиться, то в баскет тебя из команды вышибают. Ты неудачник. Кирка!
— Разве в этом дело? — ответил Кирюша. — Дело в том, братан, что ты испугался за свою карьеру. А я, будь моя воля, и в самом деле ее бы тебе разрушил!
— Почему? Ну скажи, почему?
— А потому что ты себе делаешь жизнь как паровозик на рельсах. Катишься от председателя совета отряда и редактора стенгазеты к инструктору райкома, потом в профком попадешь и будешь всю жизнь по кабинетам бумажки носить. Тебя ведь на большее не хватит — ты всего боишься.
— Ну уж тебя по крайней мере я не боюсь!
— Потому что по утрам гантели поднимаешь шестьдесят четыре раза и отжимаешься двадцать один раз?
— И холодной водой обливаюсь.
— Митя, ты хочешь стать серой личностью. И даже твои обтирания взяты из арсенала ничтожеств. Ничтожество делает все по правилам.
— А ты кто? Наполеон?
— Не знаю, кто я такой.
— Пособник фашистов, вот кто ты такой!
— Дурак ты, Митяй. Я фашистов больше тебя ненавижу. Но и ваши игры в красных следопытов ненавижу. Вы на все это смотрите, как какие-то бухгалтеры.
— И товарищ полковник?
— И товарищ полковник в отставке. Кто-то там, наверху, получит за инициативу орден, кто-то пониже — медаль, а тебе дадут грамоту с портретом. Плевать вам на ополченцев, как и на немцев. Вы о своих делишках думаете.
— А ты хочешь над нами подняться? — спросил с иронией Митя. — Ты нас судишь, как какой-то инопланетный пришелец! Мы защищали Родину и поливали ее кровью…
— Да катись ты — не поливал ты ничего. Ты хочешь быть как все и кончить жизнь с персональной пенсией.
— Я хочу строить счастливое общество для всех трудящихся!
— Жалко мне тебя, банальный ты человек!
Тут Митя накинулся на Кирюшу, и они стали драться, а я хотел было крикнуть, но моя Нианила Федоровна опередила меня и опрокинула на них кастрюлю холодной воды.
Потом был случай с Зиной Ковалевой. Она к нам в школу перешла из первой, где была признанной школьной красавицей. И за ее чары бились славные наши молодцы — я искренне жалел, что в нашем учебном заведении появилась такая Шемаханская царица. Впрочем, на меня эта девица впечатления не производила, а мальчишек покоряла смесью хамства, рискованной манерой одеваться, высокой грудью и, надо признать, чудесными невинными глазищами, которые совершенно не соответствовали ее духовному миру.
Так как братья Стадницкие были первыми парнями в десятом классе, то всей школе было интересно узнать, чем закончится их поединок.
Сначала она отдавала предпочтение Мите, он был спортивным, подтянутым и пользовался авторитетом среди учителей, что странно, так как учился он посредственно — у него никогда не хватало времени на учебу: заедали комсомольские поручения и общественная работа, которой Митя отдавал все свое основное время.
А потом как-то я увидел, что Зину провожает домой после школы Кирюша. Я шел как раз домой, они обогнали меня, не заметив, и я услышал фразу Зины:
— Он у тебя обыкновенный. Земной.
— А я возвышенный? — спросил Кирюша.
— Ты менее обыкновенный, — осторожно ответила Зина.
Роман Кирюши проходил сокрушительно и кончился крахом. Начиналась перестройка и докатилась до нашего городка. Некий Максудов взял в руки наш рынок. Кирюша в те дни совсем перестал учиться. И я не сразу, к сожалению, догадался, что причиной тому была Зина. Любовь Зины дорого стоила. И если Митя догадался об этом быстро и отступил, потому что в силу своего характера предпочитал всегда оставаться на земле, то Кирюша решил, что станет миллионером. Он пошел к Максудову и предложил свои услуги. Максудов старался укорениться в Веревкине и поставил Кирюшу охранником в пивном ларьке.
Вот это совершенно разрушило все мои теории и гипотезы. Если до этого момента у меня почти не оставалось сомнений в том, что Митя — это первый, земной близнец, весь в отца, а Кирюша ихний, то Кирюша-вышибала меня сбил с толку — разве такими бывают инопланетяне?
В первый же день работы, получив аванс, Кирюша повел Зину сначала в магазин «Французское бордо», чтобы купить ей туфли и платье, а потом в бывшее кафе-столовую «Юность», которая теперь стала рестораном «Эклеро». Они целовались с Зиной в парке, и все это видели, но на следующий день Зина переехала жить к Максудову, который познакомился с ней прошлым вечером в ресторане «Эклеро», которым тоже владел.
Кирюшу после этого окончательно выгнали из комсомола и из школы, прислужники Максудова исколотили его прямо на площади, когда он хотел поговорить с шефом, а в счет аванса отобрали у него видик, которым владела семья Стадницких.
После этого в семье Стадницких был совет, некоторые слова и выражения которого донеслись к нам через стенку.
Среди них выделялись громкие слова типа: «бездельник!», «хулиган!», «Убийца собственной матери!»… Потом было слышно, как осуждающе, но успокаивающе лился голос Мити, как визжала Клава…
На следующий день Кирюша исчез.
Я два дня терпел, а потом спросил Клаву — теперь уже весьма полную женщину средних лет, — куда же делся ее близнец.
— Не бойтесь, дядя Сеня, — сказала она, — не закопали мы его. Он сам выбрал свою судьбу.
И тут она зарыдала, потому что любила обоих сыновей и горести, которые доставил ей Кирюша, подкосили добрую женщину.
Оказывается, Митя поставил вопрос ребром — или Кирюша покидает отчий дом, либо он сам это сделает, потому что пребывание в одном городе с братом губит перспективы его работы. Кирюша, подвергнутый резкой критике в семье, заявил, что и сам не намерен больше гнить в Веревкине. Он намерен путешествовать по всей Земле, осмотреть ее, так как мало о ней знает и еще не готов для таких дел, к которым его предназначает судьба. Что долг за видик он семье отдаст, в материальной помощи не нуждается, а своего ничтожного брата он презирает, потому что тому суждено прожить жизнь робкого пингвина из стихотворения Максима Горького.
Все в доме думали, что Кирюша проспится, а утром все будут решать, что делать дальше.
Но, когда проснулись, сына уже не было.
Он оставил записку, которую мне показала Клава:
«До встречи. Гражданин Вселенной».
Клава плакала и повторяла:
— Ну что же, даже для матери ласкового слова не нашлось. Как будто подкидыш…
Тут она замерла с полуоткрытым ртом и долго смотрела на меня, а в глазах ее замер ужас понимания…
— Еще ничто не потеряно, — сказал я. Это были первые попавшиеся мне слова утешения, не самые удачные, но искренние.
Долгое время ничего не было слышно о Кирюше. След его потеряла даже Дина Иосифовна. Она подошла ко мне как-то в поликлинике, куда я пришел по поводу старческих заболеваний, и спросила:
— Я волнуюсь. Где мальчик Кирилл Стадницкий?
— А почему же вы волнуетесь? — спросил я.
— Ты знаешь, старый сморчок! — ответила грубо докторша и скрылась в своем кабинете.
Я приоткрыл дверь в этот кабинет и смело сказал:
— Вам еще отольются слезы родных Милана Свазека!
Весной Зине, которая тоже бросила школу, жила в Туле и оттуда наезжала к своим родителям в «девятке», порезали бритвой лицо. К сожалению, она никогда уже не будет красавицей. А Максудова и вовсе убили. Так проходил дележ собственности в нашем городе.
Зина устроилась на швейную фабрику.
Митя окончил школу почти экстерном. На два экзамена он пришел сам, а на остальных ему поставили твердые тройки. Явиться на них он не мог, так как представлял в Вологде передовиков-комсомольцев нашей области.
Только следующей осенью, когда Митя уже поступил в областную комсомольскую школу, пришла открытка от Кирюши. «Жизнь хороша, жить трудновато». К ней прилагался перевод на стоимость видика. Обратный адрес был — Памир. Хорог.
В областной школе Митя учился средне, но был исполнителен и дружил с сыном секретаря обкома. Так что на следующий год при распределении его отправили вторым секретарем райкома комсомола в Устье. Тогда же пришла телеграмма от Кирюши: КОСМОПОЛИТ — ГОРДОЕ СЛОВО. СПАСИБО ПАПА И МАМА ЗА ЖИЗНЕННЫЕ УРОКИ ПРИВЕТ МИТЕ НАДЕЮСЬ ОН УЖЕ В ПОЛИТБЮРО.
А отдельно пришло письмо нам с Нианилой, за что мы были благодарны Кирюше. Хоть он и оказался инопланетным пришельцем, нам он был не чужой. В письме он, в частности, писал:
«…Когда смотришь на мир с вершин Гималаев, понимаешь, что ты так мал во Вселенной и как мала Земля по сравнению с куполом звездного неба. Я ощущаю в себе цель, задачу, она стучит со мне, как взволнованное сердце, я еще не могу сформулировать эту цель и иногда боюсь собственного предназначения…» Нианила принялась плакать, а тут к нашему дому подъехал трейлер. Рабочие в униформе начали сгружать и вынимать из него иностранного вида коробки. Они заносили их в квартиру Стадницких, и оттуда доносились различные возгласы. Даже жестянщики перестали стучать и стояли открыв рты. Когда через, два часа трейлер, забрав пустые коробки, отбыл, Стадницкне позвали нас к себе, и мы увидели, что большая комната в их квартире заставлена видеооборудованием, включая телевизор с экраном в метр на полтора, различного вида плейеры и видео, а также факсы и неизвестные мне приборы.
Оказывается, все это прислано из Сингапура их сыном Кирюшей, который купил там небольшой корабль, на котором везет в Австралию кокосы.
Вечером из Устья приехал на персональном «газике» брат Митя. Он был очень расстроен, потому что понимал: кто-нибудь обязательно донесет в область, что брат второго секретаря райкома ведет капиталистический образ жизни в зарубежье.
Но Митя недолго расстраивался, потому что вовсю разворачивалась перестройка. Теперь он стал чаще заезжать к родителям и смотреть, какие вести пришли по факсу от брата. Митя покинул комсомол, и вместе со своим первым секретарем они открыли комсомольский кооператив по продаже женских прокладок. Он уже назывался кооператив «Сахара».
Но Кирюша недолго удержался во владельцах корабля, а разорился и отправился в джунгли острова Минданао на поиски племен каменного века. И вести по факсу перестали от него приходить. Правда, как-то показывали по телевизору, как катера «зеленых» пытались сорвать французское испытание атомной бомбы на атолле, и на катере я точно угадал Кирюшу.
