ИНТЕРМЕДИЯ
Где император Андроник Комнин принимает решение, а маркграф Конрад надеется на лучшее…
Полосы света, косо лежавшие на плитах террасы, приобрели мягкий шафрановый оттенок, свидетельствуя, что день перевалил за середину. Гость базилевса недавно ушел. По коридорам дворца еще разносилось резкое, отрывистое лязганье его позолоченных шпор. Еще до заката он отправится домой, к побережью Святой Земли, как будто никогда не появлялся в шумном Константинополе, Втором Риме, столице могущественной Империи. Он уедет довольным, выгодно сбыв свои новости и не зря потратив время. Казна Палатия не обеднеет, щедро расплатившись с вестником. В наступающие тяжелые времена пригодятся любые союзники и любые средства.
Над террасой повисла тишина, нарушаемая лишь доносившимся с залива хлопаньем парусов и редкими поскрипываниями старой виноградной лозы, обвившей тонкие колонны. У двух закрытых дверей блестящими истуканами вытянулись стражники. Для полного сходства со статуями они, кажется, даже прекратили дышать и моргать.
Базилевс взвешивает и тщательно обдумывает каждое слово, небрежно обороненное франком. Базилевс хмурится и недовольно морщится. Слишком многое сплелось в причудливый клубок из родственных связей, вассальных присяг, невыплаченных долгов, династических притязаний и честолюбивых планов. Слишком многое брошено на весы политики, чтобы торопиться с решениями. Слишком опасные игры затеваются нынешней осенью на берегах прекрасного Средиземного моря и возле Пролива.
Придя к каким-то выводам, правитель Византии делает левой рукой небрежное движение, толкая причудливо наклоненный крохотный столик черного дерева. Столик вздрагивает, роняет в установленный рядом узкий желоб медный шарик, и тот катится, весело сверкая на солнце начищенными боками. Путь шарику преграждает серебряный диск, еле заметно покачивающийся на тонких цепях между двух мраморных столбиков. Ударившись о его край, шарик падает к собратьям, уже выполнившим свой долг. Над террасой повисает тягучий мелодичный звон. Так звенели бы солнечные лучи, обладай они способностью испускать звук.
Почти одновременно с ударом шарика о диск распахнулась дверь. Вернее, в облицованной темно-желтыми и коричневыми кусочками мозаики стене возникла темная щель, пропустила юркую человеческую фигуру, и снова неразрывно слилась с общим узором.
Нового визитера, занявшего место предыдущего, с первого взгляда можно было принять за подростка — невысокого, угловатого в движениях, странно подпрыгивающего при ходьбе, точно от избытка сил. Когда же он присел, стало очевидно, что ему никак не меньше пяти десятков лет, что он успел изрядно облысеть, и что костистое, узкое лицо обтягивает сухая, собирающаяся в складки кожа. Вошедший производил странное впечатление: прошедшие годы словно стерли с него все краски, оставив взамен лишь кремнистый холодный блеск небольших, глубоко посаженных глаз.
Эти маленькие глазки, как шептались в Палатии и за его стенами, замечали все происходящее в Империи и вокруг нее. Ибо Констант Дигенис, занимавший должность эпарха-управителя великого города, ведал не только торговыми делами, но и огромной сетью лазутчиков, доверенных людей, надзирателей, доносчиков и шпионов, рассыпанных по всем провинциям Византии, а заодно и ее ближних и дальних соседей. Кое-кто украдкой именовал Дигениса «вторым базилевсом» и утверждал, что Андроник не сделает шага, не посоветовавшись сперва с достопочтенным господином эпархом.
В какой-то степени это было правдой. Старому императору, живущему в постоянном недоверии к роду человеческому, требовался надежный собеседник. Дигенис отлично подходил на эту роль. Никто не умел лучше хранить тайны и понимать недосказанное, а также расправляться с теми, кто забывал о необходимости держать язык за зубами.
Прибывшего еще ранним утром франка с его новостями пришлось нарочно задержать в приемной зале, дабы предоставить эпарху возможность незримо присутствовать при беседе. Теперь два человека, облеченных правом вершить судьбы государств, в молчании сидели на террасе, наблюдая за привычной суетой гавани и прилегающих к ней торговых кварталов на другой стороне узкой бухты. Наконец, палец базилевса, украшенный тяжелым золотым кольцом с зеленым камнем, несколько раз стукнул по гладкой ручке кресла, разрешая собеседнику заговорить.
— У господина Коррадо на уме только одно, — слегка растягивая слова, произнес Дигенис, произнося имя ушедшего франка на греческий лад, — с кем бы сговориться, чтобы поскорее взобраться на трон Фалийстийяны. Дай ему волю, он собственными руками придушит Ги Аквитанца… Так значит, следующей весной нам следует ожидать в гости не только орду германцев, но и обвешавшийся крестами сброд со всей Европы? Нечего сказать, хороший выдастся год…
— Пусть цепляет на свою голову любую корону, лишь бы не вздумал нас надуть, — бесстрастно заметил правитель Византии. — Ты слышал, что он предложил?
— Конечно, царственный, — и без того небольшие глаза эпарха превратились в пару хитро блестящих щелочек. — Однако позволю себе сделать одну крохотную поправку. Сегодня утром мне принесли некое, весьма любопытное известие. Ни до Тира, ни до франкских городов на Побережье эта новость, видимо, еще не дошла. Она неизвестна даже королю Ричарду… который не слишком обрадуется, услышав ее. Человек, на помощь коего так рассчитывает господин Коррадо, этот самый управитель Англии Лоншан — мертв.
— Вот как? — заинтересовался базилевс. — Когда же произошло сие прискорбное событие?
— Две седмицы назад. По приказу принца Иоанна, младшего брата Ричарда, господина наместника, позволившего себе считать казну страны своей собственной казной и самочинно присвоившего права короля, вздернули. В гавани города… — Дигенис заглянул в одну из принесенных с собой бумаг и по буквам прочел непривычное ромеям название, — в гавани города Дувра, откуда он пытался бежать в Массилию, под защиту своего короля.
Андроник выразил свое отношение к делам далекого европейского острова презрительным фырканьем:
— Слишком медленно бежал, раз попался. Ричарду стоит тщательнее подбирать слуг. Его покойный отец, Анри, никогда бы не допустил подобного. Что ж, выходит, все далеко идущие замыслы нашего друга Коррадо рушатся, да и наши надежды тоже.
— Ни в коей мере, — эпарх неспешно свернул пергамент. — Напротив, теперь мы находимся даже в более выгодном положении. Не спорю, правитель Англии еще слишком молод и частенько совершает ошибки, а поставленный им наместник был крепко нечист на руку. Однако бумаги, на которые ссылался господин Коррадо, весьма любопытные бумаги, из-за которых собираемый Крестовый поход вполне может быть отложен или вовсе позабыт… Они существуют и около десяти дней назад покинули Лондиниум. Несколько человек, всецело преданных царственному и своей родине, в суматохе вывезли их.
Базилевс в легком удивлении чуть приподнял брови. Дигенис мельком упоминал, что на всякий случай содержит при английском дворе нескольких соглядатаев, однако умудриться похитить из-под носа правителей франков целый архив, да не чей-нибудь, а королевского наместника? Должно быть, там подобрались весьма незаурядные и достойные всяческого поощрения люди.
— Если все пройдет успешно, через полтора-два месяца эти бумаги окажутся в руках царственного, — невозмутимо продолжил эпарх Константинополя. — Он один сможет решить, каковой станет их дальнейшая судьба.
«Как много иногда зависит от совершенно неизвестных и неприметных личностей, — отстранено подумал Андроник. — Кто-то из моих подданных сейчас мчится через владения франков, увозя с собой вещь, способную изменить судьбу мира. А я должен сидеть и ждать. Впрочем, Коррадо в своем Тире тоже придется несладко. Мы все обречены на временное бездействие. Что ж, не в первый раз. Выигрывает тот, кто окажется терпеливее».
Правитель Византии взглянул на расстилавшуюся внизу сияющую гладь залива, переливавшуюся светло-голубым и зеленоватым цветами, с желтыми отметинами мелей и яркими пятнами парусов. Он подождет. Разве не в этом умении кроется сила Империи? Дождаться подходящего момента и изо всех сил обрушить свой удар на ничего не подозревающего противника. Месяц или два? У него есть полгода. Германская армия еще топчется по горам Болгарии, молодые короли Англии и Франции застряли на берегах Европы или островах Средиземноморья. Они спешат в Святую Землю? Что ж, вскоре им придется резко переменить свои планы. Лишь бы там, в далекой и загадочной варварской Европе, не случилось непредвиденного. Тогда все переменится. Переменится согласно желаниям Византии, как это происходило уже не первое столетие.
* * *
«Все переменится, — широкая плоскодонка-хеландион, шедшая под зарифленным парусом, подпрыгнула на волне и устроившегося на носу человека обдало дождем теплых соленых брызг. — Никто даже не догадывается, насколько все переменится!»
Он оглянулся назад, на поднимающиеся из воды темно-серые мрачные крепостные стены и башни, стерегущие с моря Палатийский дворец базилевсов, на вырастающие за ними разноцветные черепичные крыши в зелени садов, позолоченные купола и тонкие башни колоколен. Владения Палатия занимали почти весь далеко выдающийся в Мраморное море обширный полуостров, господствуя над Проливом и заполненной кораблями бухтой Золотого Рога. Он напрасно пытался отыскать взглядом в толчее разномастных корпусов принадлежавшее ему судно — вытянутый стремительный одномачтовик серо-голубого цвета под непривычным для европейского глаза скошенным парусом. Дангия, как называли такие корабли их создатели арабы, не слишком годилась для боя или перевозки груза. Зато мало кто мог тягаться с ней в быстроте хода и маневренности.
Рулевой хеландиона заставил свое суденышко снова вильнуть в сторону, пропуская низко сидевшего в воде и неповоротливого «купца» под трещащим на ветру флагом торгового союза Венеции. Длинная, глубоко врезавшаяся в берег гавань напоминала ярмарку в разгар торговли, но человек не отвлекался на разглядывание пестро разукрашенных кораблей. Он и так извел целое утро, разливаясь перед старым базилевсом. Новости доставлены, можно вздохнуть спокойно. Через семь, самое большее десять дней дангия «Ларисса» ворвется в защищенную и надежную гавань Тира. А дальше? Дальше — посмотрим! Дожить хотя бы до конца осени!
Гость базилевса негромко засмеялся. Иногда ему казалось, что весь огромный мир стал его личным владением. Безумие, конечно, и непомерная гордыня, да кто из нас безгрешен?
Лично он, мессир Коррадо Ди Монферрато, как его называли ромеи, или Конрад, маркграф Монферратский, спаситель Тира от неверных и нынешний правитель этого древнего и богатого города, кем он был для европейцев, полунемец-полуитальянец, тридцати с небольшим лет, наследник одной из самых старых и знатных фамилий Европы, человек, почти заполучивший единоличную власть над королевствами Святой Земли, отнюдь не считал себя ангелом во плоти или рыцарем без страха и упрека. В отличие от большинства соплеменников, он точно знал, чего хочет от жизни, и шел к своей цели напролом. Крестовый поход? Отлично, при необходимости он примкнет к нему. Даже приведет с собой армию. Не слишком большую, но такую, чтобы заставить считаться с собой. Он встанет под знамена… тут следует хорошенько поразмыслить. Скорее всего, он присоединится к кому-нибудь из родственников из Германии. А может, к Филиппу Французскому. Или, на худой конец, к Ричарду, при условии, что поблизости не будет маячить унылая физиономия Ги Лузиньяна. Все равно без его участия ничего не получится. Он, а не Ги — некоронованный правитель Святой Земли, к которому прислушиваются и в Константинополе, и в Багдаде.
Но если Андроник свяжется с Англией, получит необходимые бумаги и решится действовать…
Тут даже такой отчаянный выдумщик и авантюрист, как Конрад, не рисковал загадывать наперед. Он сам в точности не знал, что заставило его со всей возможной поспешностью броситься в великий город на берегах Пролива. Тревожные известия из Европы, принесенные безотказными голубями? Собственное дурное предчувствие? Он ведь намеревался самостоятельно завязать отношения с мэтром де Лоншаном, начал потихоньку переписываться с друзьями в Англии, выясняя обстоятельства, и вдруг ни с того, ни с сего щедрым жестом подарил все императору Византии. Конечно, христианскому рыцарю вроде как не пристало строить козни, мешая такому великому деянию, как Крестовый поход. Но крестоносцы приходят и уходят, не добиваясь особенного толку и только разрушая все с таким трудом созданное. Арабы же остаются, как и богатства, текущие с далекого Восхода. Неужели он допустит, чтобы бесценные сокровища достались кому-то другому? Ги, например…
Да никогда в жизни! Лучше делиться доходами с ромеями, хоть они и схизматики с накрепко запертыми сундуками вместо сердец! Если Крестовый поход неотвратим, пусть он пойдет согласно его, мессира маркграфа Конрада, замыслам и принесет пользу!..
Парус хеландиона с шумом опал, разогнавшаяся плоскодонка с размаху ткнулась задранным носом в дощатую пристань по соседству с одномачтовым парусником, выкрашенным в светло-серый цвет. «Ларисса», чья команда нетерпеливо ожидала владельца, могла хоть сейчас отправляться в обратный путь.
— Все переменится, — повторил сам себе Конрад, поднимаясь на борт дангии. Эти слова звучали для него самой обнадеживающей и приятной из молитв. — Очень скоро все переменится!