Глава 10

Око за око? Зуб за зуб? Кто выдержит бешеный ритм сердцебиения, предвещающего горечь пилюли, названной когда-то вендеттой? Только существо с экстраординарным терпением и самоотверженностью. Был ли Порфир таким созданием, известно лишь Создателю.

Но, by the way, молиться Порфир разучился давно, по доброй воле отвернувшись от лица Господня. Плакать не мог по объективной причине: хирург удалил слезные железы. Сердце же его затвердело через последовательность кровавых испытаний, выпавших на юношескую долю. Единственной наукой, которой овладел Порфир в совершенстве, стало умение ждать. Как паук затаивается в тени, пока незадачливая мушка не угодит в хитро сплетенные тенета, так и он ждал подходящего момента, пока судьба не раскинет кости в его пользу. И, казалось, такой день настал.

Правда, в этой истории все же был один нюанс. И он носил условное, как все на земле, имя — две спаренные девятки, по номеру места в монорельсовом составе.

Каинит задумчиво сидел за столом, подперев голову сцепленными в замок ладонями. Его сосредоточенный взгляд ничем не отличался от любого подобного взора, за исключением одной маленькой детали. Каждый зрачок был направлен в свою сторону. И сердцевины глаз — искусственные хрусталики цвета спелой вишни — вращались то по ходу часовой стрелки, то против. Если бы не едва уловимый шорох, который издавали зум-процессоры, то подобное явление можно было трактовать как бесовскую одержимость. Однако же в мире, где первозданная плоть все чаще оказывалась на помойке трансплантационных клиник, нежели непосредственно в теле, образ и подобие которого восходят к Нему, данный факт не был ни удивительным, ни пугающим. Никаким.

За спиной каинита зашевелилась темная масса газообразной консистенции. По прошествии незначительного временного отрезка она начала загустевать, и рассветная тишина, не омраченная гулом воздухоочистителей (для тех, кому нет нужды в дыхании, нет необходимости и в климат-контроле), огласилась протяжным выдохом, хрустом костей и тихим коротким воем.

100 воплотился в свой земной образ.

— Этот балаган был обязателен? — спросил каинит у брата.

— А мне кажется, что мило получилось.

— Лучше ответить мне на вопрос: что стоит делать с человеческим червем?

— Отдай его мне… так хочется чистой крови.

— Тебе ее всегда хочется.

100 прошелся по периметру комнаты несколько раз то в одном направлении, то в другом. Он что-то нашептывал себе под нос, урчал и издавал прочие звуки, природа некоторых из них явно восходила к ряду физиологических процессов, проистекавших в его теле. Остановился он только тогда, когда 99 с силой опустил кулак одной из рук на столешницу. 100 бросил полный удивления взгляд на брата и развел руками.

— Не вижу причин, мешающих нам выпить человека.

— У тебя только одна мысль на уме — все время есть кого-нибудь. Я догадывался, что именно из-за таких типов, как ты, мы не раз стояли на грани вымирания.

— Разве потребность в пище может привести разумное существо к гибели? Странно.

— Разумное существо не уничтожает все вокруг себя. Оно внимательно относится к тем условиям, в которых вынуждено существовать. Очень жаль, что редкие индивиды приходят к пониманию этой простой истины.

— Твоя заумь плохо переносится на голодный желудок. Однако столько слов произнесено сразу… хм, ты что-то задумал. Я прав?

— Если бы ты больше времени уделял умственным упражнениям, в таком вопросе не было бы необходимости. Да, у меня появились некоторые соображения по поводу нашего смертного друга… но еще рано говорить об этом вслух.

100 не всегда выглядел круглым идиотом, думающим только о способах насыщения. Более того, в тандеме с братом он давно и сознательно выбрал именно такую роль. И с чувством доигрывал ее до конца. Тем более всегда находились благодарные зрители, многие из которых так и не сообразили, что в этой пьесе им была уготована участь легкого десерта, который подают в антракте.

— Все же ты знаешь нечто такое, что осталось за пределами моего понимания, — тихо проговорил он, — вопрос в другом: почему так произошло?

— Не жди прямого ответа…

— Последний раз ты скрыл от меня только тот факт, что стал вампиром. С того времени то, что знал ты, знал я и наоборот. Разве теперь стало по-другому?

— Я не хочу повторяться, брат. Но в одном ты прав — изменилось многое. И кое-что очень серьезным образом. Я даже себе не доверяю в сложившейся ситуации. И не хочу ее усложнять.

— Будь добр, уволь меня от мистификаций на пустом месте. Говори прямо.

— Не могу. Это выше моих желаний и сил. Их голос стучит в голове и диктует то, что стоит делать достоянием чужих ушей, а что стоит и придержать при себе.

— Ясно… опять наши ненаглядные Патриархи. Впрочем, как хочешь, но что-то подсказывает мне, что правда рано или поздно всплывет.

— Ты прав. Прав еще и в том, что даже нам иногда стоит питаться.

100 удивленно поднял бровь и недоверчиво склонил голову набок.

— Так ты решил его съесть?! Да?

— Нет. Не решил. Но умереть от Голода не входит в нашу миссию.

100 рассмеялся.

Порфиру очень повезло в тот день. Судьба лишила его сомнительного удовольствия лицезреть трапезу двух Псов. Иначе же никто не дал и гроша за целостность разума ренегата.

У Порфира в тот день были дела поважнее. Предшествующим вечером он получил задание от 99 выяснить детально ситуацию, сложившуюся в клане Шерхана. Всю ночь юноша не смыкал глаз, обдумывая стратегию своих действий. Первым делом он пытался понять, почему именно в его разум вторглись Патриархи. Ведь ничего не стоило найти кого-нибудь более весомого в глазах Ватека. Не в каждое место проникнет Порфир, еще не прошедший посвящение. Не каждый каинит удосужится разговаривать с простым послушником. Все это делает перспективность исполнения задачи весьма туманной. Что-то здесь не так.

К тому же Порфиру не составило большого труда вычислить и тот факт, что одновременно с двумя каинитами, один из которых полный безумец, а другой — черт его знает что вообще себе думает, — на «попечении» ренегата оказался еще и третий Пес. Сомнения в том, что Машруш именно таков, у Порфира не возникло. К тому же глаза его собаки, если это существо было именно представителем семейства canis, теперь преследовали юношу по ночам. Нет, такое существо не могло родиться под солнечным светом. Тут не обошлось без постороннего и явно безумного хирургического вмешательства. Да если бы только хирургического. Живая фантазия Порфира представила ему на выбор полдюжины ритуалов, с помощью которых могло появиться в мире людей отродье такого типа.

На душе от всего этого скребли кошки, царапая титановыми когтями сердце изнутри.

Первым делом он наведался в кондо Шерхана, сделав вид, что озабочен поиском Попечителя. Так именовали тех каинитов, кто приводил на обряд смертных, пророча им «официальное» приобщение к вампиризму. От спонтанных актов перерождения этот механизм отличался тем, что в данном случае «жертва» осознанно расставалась с бренностью своей природы и переходила черту, отделяющую хтонические Свет и Тьму. Такой порядок завели Патриархи после того, как потеряли надежду контролировать баланс между численностью истинных вампиров, получивших билет в жизни через последовательность ритуалов и магических трансформаций, инициированных самими Патриархами, и тем количеством вампиров, которое получалось спонтанно, когда в тело жертвы попадал черный ихор и человек становился сперва упырем, созданием, чей единственный инстинкт желал крови. Много и часто. Потом искра темного разума загоралась в голове кровососа и он имел все шансы встать на более высокую ступень каинитской эволюции — стать вурдалаком, существом, худо-бедно научившимся контролировать свои желания. В таком виде кровосос мог существовать веками. Именно они боялись света, умирали от серебра, лежали в гробах, проткнутые осиной и осененные крестным знамением. Среднее звено каинитов. Именно таких существ, не знающих истинной цены своим способностям, люди увековечили в своих мифах. И только единицы достигали вершины развития — их сердце полностью вытесняло лимфу человека и начинало вырабатывать особенную субстанцию, по традиции также именуемую кровью. Тогда их естество менялось окончательно, полностью теряя связь с мирскими законами и правилами.

Такие индивиды принимались Патриархами как истинные дети ночи, собственными силами достигшие понимания того, что есть каинит по своей природе. Такие существа не боялись ничего. Но вместе с тем они понимали, что бесконтрольно существовать они не могут. Так как это самый кратчайший путь к абсолютному забвению. А уж к нему-то не стремится ни одно существо во Вселенной.

Когда настал конец людскому терпению и открылся сезон охоты на кровососов, первыми в большой войне двух Царств пали низшие звенья каинитов. Упырей не стало вовсе, и трудно сказать, что было бы дальше, если бы борьба за выживание на этом и остановилась. Быть может, как таковые каиниты и исчезли бы, уйдя в тень. Ведь истинный вампир далеко не так жаден до живой крови, чтобы набрасываться на любое человеческое существо, находящееся в прямой досягаемости. А из вурдалака проще сделать вампира, чем позволить ему жить по принятому порядку. Но люди, охваченные животным ужасом, не остановились, и война разгоралась все сильнее с каждым следующим убитым каинитом. И тогда Патриархи пошли на отчаянный шаг. Их деяния, направленные против самой сути жизни, заставили людей пойти на компромисс. В установившемся мире нашлось место всем.

Однако идея Патриархов, оказалось, имела и второе дно. Они сделали ставку на то, что люди, которые заключили контракт с вампирами, не вечны в отличие от своих визави. К тому же тяга к тотальной секретности, столь сильная в людях, станет миной с замедленным действием. Шли века, мир и покой царили в отношениях между людьми и вампирами. Но первые жили слишком мало, чтобы контроль над ситуацией постоянно находился в их руках. Уходили последние, кто помнил войну. Умирали те, кому было завещано хранить в тайне события былых времен. И люди постепенно забывали о вампирах.

Но и последние стали мудрее. Выбор между открытой властью над людьми, достичь которой можно было через новое противостояние, и теневым, скрытым существованием во имя собственных идеалов был сделан в пользу последнего. Тогда и родилась идея о том, что для поддержки собственной популяции продуктивнее обращать людей в каинитов по принципу обоюдного согласия. Таким образом, чистоту крови через ритуал можно контролировать со стопроцентной вероятностью, а все случаи непроизвольных нападений на человека трактовать через понятные людям, научно обоснованные, обтекаемые термины медицинского, оккультного или криминального свойств.

Но природа в конечном итоге рассудила по-своему. Лишенные естественного стимула бороться за свое существование, вампиры начали вырождаться. Да, они сохраняли бессмертие, сверхсилу, ловкость и иные, недоступные смертным, качества. Но то, что так или иначе делало их вампирами — жажда крови, — проявлялось не в каждом их них. Точнее, пить кровь все еще хотелось, но мутации в организме делали ее смертельным ядом. Такие каиниты были вынуждены веками сидеть на искусственных заменителях, которые, кстати говоря, были получены не сразу. А до этого смерть подобных вампиров была ужасна. Чтецы аур говорили, что ощущения от такой кончины были ненамного мучительнее, нежели смерть от потери кровных уз.

В конечном итоге все вернулось на круги своя. Правда, мысли наступать на старые грабли не было ни у одного из фигурантов этой истории.

Но вернемся к Порфиру. Судьба его не была завидной. В век, когда уровень автоматизации дошел до таких отметок, когда даже оправление естественных нужд фиксировалось в памяти домашних вычислительных систем, путей развития у каждого дополнительного человеческого детеныша оставалось не очень много. Срок жизни иных составлял считанные часы, когда родители отказывались от абортов и все же давали жизнь ребенку только для того, чтобы спустя несколько минут он попал в руки торговцев органами. А полученные деньги тут же уходили в карманы тех темных личностей, которые торговали всеми видами удовольствий — от вполне невинных до весьма опасных. Те, кому все же удавалось пережить акт собственного появления на свет, тоже не могли похвастаться обилием перспектив. Интеллект, мускульная сила, творческие дарования — все это играло на руку только тем, кому посчастливилось родиться в семьях, занимающих общественное положение гораздо выше середины. Дети простых смертных, наделенные физической силой, шли в солдаты, терзали свои тела чередой трансформацией, в конце концов становясь больше машинами, нежели созданиями из плоти и крови. Интеллектуально развитые детки в итоге становились хакерами, взломщиками информационных каналов. Но по сравнению с теми, чья жизни протекала там, где сознание делится на бесконечное количество разрозненных осколков, поддаваясь губительному обаянию наркотиков, в какой бы форме они ни были представлены, все они казались счастливыми баловнями Провидения.

На одном только Марсе соотношение тех, кто жил, и тех, кто существовал, держалось на стабильном уровне один к ста тысячам. И это притом, что это была не самая густонаселенная колония Терры. Как тут не говорить о том, что предсказания Патриархов оказались весьма удачными.

До кондо Порфир добирался пешком. Он обладал достаточным опытом выживания в пределах нижних и средних ярусов Луксора, чтобы пройти эти районы, а точнее, лучи, без особых препятствий. К тому же слава торговца оружием на определенных этапах пути вообще давала возможность чувствовать себя в полной безопасности. Правда, кое-где все же приходилось показывать татуировки, означающие принадлежность к тому или иному преступному формированию… хотя сама подобная формулировка была весьма натянутой. В мире, где закон имеет влияние только на сферу производства, грань между преступностью и ее антагонистом лежит в области пустопорожних измышлений.

Для перехода на верхние уровни города Порфиру пришлось прибегнуть к главному козырю — метке, извещающей любопытных о том, что данный субъект вхож в элитные круги, а именно — к каинитам.

В итоге весь пеший путь ренегата к сердцу ненавистного ему каинитского рода занял почти десять часов. Но Порфир обладал правом сорить часами. Ведь голос внутри него не торопил с действием, только лишь ненавязчиво подталкивая к тем или иным шагам.

Наконец, ближе к закатному мигу, Порфир остановился в нескольких шагах от здания, больше похожего на древние зиккураты, нежели на образец архитектуры, прижившийся на Марсе, — ровные, без лишних элементов прямоугольники, устремленные в небо. Но Луксор был большим городом, очень большим. Его первые строения закладывались в эпоху первых колонизаций, когда о конечной топографии города не шло даже речи. Сам вопрос о продолжительном развитии Луксора был достоянием мечтателей и романтиков от космоса.

Порфир облокотился на выступ одного из близлежащих зданий и, воспользовавшись тенью, отбрасываемой большим рекламным монитором фирмы-производителя оптических изделий, решил слегка перевести дыхание. Псевдоителлектуальный экран проецировал ролик с навязчивым слоганом «Наши глаза — ваше будущее». Ничего оригинальнее в голову креативного отдела «Cronos Inc», видимо, не пришло. Хотя скорее всего генератором этой идеи был искусственный интеллект, умеющий работать лишь с набором лингвистических библиотек, которые, какими бы объемными ни были, всегда упирались в строгие математические законы выборки. Вот вам и конечный результат.

Порфир вытянул из кармана мятую пачку сигарет и меланхолично закурил. Привычка была абсолютно пустой и бесполезной, поскольку в детстве ему посчастливилось надышаться парами отработанного силикатного сырья, который создавали инфильтраты климат-контрольных модулей. От смерти его спасло немедленное медицинское вмешательство. Оно же и лишило парня естественных легких. Денег на органический имплантат у родителей Порфира не было, поэтому пришлось ограничиться простой фильтро-насосной системой. Курить он начал до этого случая, так что легкие в любом случае нуждались в лечении. Однако устройство имплантата с легкостью поглощало любую воздушную смесь, отличную от тех сочетаний водорода, азота и кислорода, которые годились для человеческого дыхания. Но участки мозга, отвечающие за выработку никотиновой кислоты и контролировавшие центры удовольствия, не потеряли своих функций. Не стоит также забывать о не пройденной до конца оральнофекальной стадии формирования психики. Так что курил Порфир до сих пор.

Вдыхая сизый дым сигареты, ренегат сосредоточил свой внутренний взор на будущем. Вот он переходит на другую сторону улицы, оказывается в переделах небольшого дворика, предвосхищающего непосредственный вход внутрь кондо. Минует автоматическую систему проверки личности, потом живой блокпост из двух скучающих каинитов, попадает в холл… и что дальше?

Порфир огляделся в поисках места, куда он мог выкинуть окурок. Выбрав подходящее направление, он щелчком отправил туда обгоревший цилиндрик. Потом сделал несколько глубоких вдохов и начал свой путь.

Больше всего на свете Фелиаг опасался навязчивых идей. Ему казалось, что как только он позволит чему-либо подобному взять над собой контроль, то тут же начнет разрушаться все, что было построено за долгие три столетия. Однако, отдавая отчет в слабости любого сознания, включая свое собственное, Маг также считал, что вряд ли ему удастся достичь высшей точки просветления, когда мысль и поступок находятся в неразрывной связи друг с другом и ход времени плавен и расчетлив. Но как ни старался Маг подчинить свое бытие принципу рацио, то и дело эмоции находили лазейку.

Фелиаг ощущал, как страдание подкрадывается к нему. И первым предвестником многочасового мучения стал горячечный озноб, когда тело Фелиага сотрясалось в судорогах от того, как постепенно росла температура тела. Ни одно из привычных средств не приносило облегчения. Полулежа в кресле, подключенном к холодильному агрегату, Фелиаг с силой сжимал зубы, его скрюченные пальцы проламывали пластик подлокотников, в голове взрывались огнем болевые спазмы.

Фелиаг чувствовал, что понадобится очень много сил, чтобы пережить приступ. Но мириться с тем, что ему приходится встать у финальной черты именно в тот момент, когда дело жизни близко к завершению, ему не хотелось.

Часы медленно скатывались в ничто.

Только однажды Магу пришлось испытать точно такое же состояние. Это произошло в тот день и час, когда темная магия каинитов вызвала к жизни проклятие, обрушившееся на голову Фелиага. Тогда и только тогда его кости разламывались, словно были сделаны из сухого ломкого теста, кровь то кипела, превращаясь в пар, то загустевала острыми льдинками, разрывая ткани сосудов. Его мозг рождал страшные видения, вытесняя из жалкой оболочки последние фрагменты разума. Душа Фелиага навсегда прощалась с бренным телом.

С тех пор ни разу в своей жизни Маг не подходил так близко к краю, за которым притаилось забвение. Хотя его голову часто посещали мысли о смерти, но всегда он знал, что суждено ему уйти не раньше, чем свершится возмездие.

И вдруг он услышал голос. Не похожий ни на что на свете, незнакомый, пока еще далекий и едва различимый. Тембр и ритм речи отличались от всего, что когда-либо приходило к Фелиагу в пограничных состояниях. Он напрягся. Мышцы приобрели твердость, в мыслях и ощущениях наметился кое-какой порядок. На секунду Магу показалось, что страдания отступили. Но стоило ему потерять спасительную нить, как новые муки принялись терзать его с еще большей силой.

Вновь спасительный шепот (уже шепот?) пробился сквозь огненно-кровавую пелену, застилавшую глаза. Подобно дуновению бриза, в тело влилась живительная энергия, что дало возможность хоть на миг перевести дух. Но ожидаемого вслед за передышкой кошмара не последовало. Боль стремительно покидала плотскую оболочку, оставляя после себя невероятную слабость. Но вместе с тем ощущение легкости, словно хирургический скальпель, восстанавливало изувеченное тело, придавая ему новые силы.

Фелиаг подумал, что именно так с ним мог разговаривать Господь. Но реальность была более прозаичной. И Маг понял это в ту минуту, когда речь стала более-менее связной.

— Далеко же ты ушел, Фелиаг, — удалось разобрать Магу первые слова, — впредь не делай этого.

Фелиаг измученно улыбнулся. Нет, все же где-то есть та высшая справедливость, чаяниями которой ему удалось пережить чудовищный приступ.

Тем временем голос продолжал:

— Молчи, не трать силы понапрасну. Ведь мне и без того доступны все твои помыслы… Удивлен? Не ожидал, что где-то есть существо, способное проникнуть внутрь твоей головы? Ах, Фелиаг, ты знаешь еще так мало.

Забвение — вот чего хотел Маг в тот миг больше, чем что-либо другое. И милостивое Провидение сполна удовлетворило его желание. Когда тело Фелиага с глухим стуком упало на пол, только мигнувший зеленым огонек медицинского сканера был тому свидетелем.

— Между прочим, — напомнил голос, — ты по-прежнему забываешь сделать кое-что очень важное. Поторопись!

Каинит-привратник удивленно остановился у лестничного пролета, вглядываясь в мужскую фигуру, задержавшуюся у сканеров входного портала. Юноша, на вид едва перешагнувший четвертую часть века, стоял под панелью металлоискатели и ждал, пока пройдет полный цикл система проверки посетителей. Такие аппараты стояли во всех больших зданиях верхнего Луксора. Но только машина, проверяющая Порфира, имела одну особенность. Если среднестатистический сканер обращался к терминалам, установленным в офисах полицейского управления, то сейчас информационная магистраль вела напрямую в хранилище данных кондо Ватека.

Но внимание привратника привлекла не процедура фейс-контроля, сама по себе мало что значившая для вампиров, а то, что происходило с юношей. Каинит насторожился, когда его взгляд упал на начищенную до зеркального блеска тумбу, обрамлявшую подиум, на который вступал любой, желающий продолжить свой путь в глубь кондо. Сама по себе панель имела сечение в виде незамкнутой окружности с двумя пустыми секторами. Первый был входным порталом, второй — чуть более широкий — выходным. Верхняя плоскость постамента была слегка вдавлена вглубь так, что создавался эффект чаши. Но все это для каинита не представляло ровным счетом никакого интереса.

Важным было то, что пришелец по своим метрическим данным относился к смертным людям, однако же в зеркальной тумбе он не отражался. То есть невнимательный зритель вряд ли бы обратил на такой факт особое внимание, а сканер был больше заинтересован в том, какую информацию считывали его процессоры. Все остальное было вне его компетенции.

Когда привратник воспользовался способностью к видению, он был готов поклясться, что не видел ровным счетом ничего. На том месте, где в физическом мире стоял Порфир, в мире ментальном зияла пустота.

Каинит легким движением прикоснулся к собственному уху, возвращая к жизни миниатюрный коммуникатор, имплантированный в начало слухового канала. По нейронной цепи, объединявшей в единое целое весь набор имплантатов, он одновременно с этим инициировал запуск микрокамеры, вживленной в правый глаз, картинка с которой передавалась на центральный пост службы безопасности кондо.

— Что-то не так, брат, — загудело внутри головы.

Каинит сделал несколько шагов в сторону тест-подиума и лишь после этого ответил:

— Ты видишь то же самое, что и я?

— Не понял, — отозвались на том конце линии.

— Внимательно следи за его тенью и отражением.

Несколько секунд невидимый собеседник хранил молчание. Потом только отреагировал:

— Этого еще не хватало.

— Началось, — бросил привратник и ускорил свой шаг по направлению к Порфиру.

Нунцио Тальви, лорд-оружейник, был тем человеком, под полный контроль которого была отдана безопасность кондо. Сейчас, когда Шерхан умерил свои эмоции после гибели Дагота, Нунцио постепенно приводил в первоначальное состояние изрядно потрепанную армию Ватека. До этого же часа оружейник тихо сидел в своих апартаментах и ждал, когда вниз ворвется рассвирепевший Ян и оторвет ему голову. Но страшного не произошло, Ватек даже слова в адрес Тальви не обронил, лишь легким кивком головы дав понять, что случившееся он относит к разряду фатальных, но все же неожиданностей. По крайней мере Нунцио хотел верить именно в такой исход.

В тот день, когда Порфир пешком пересекал ярусы Луксора, Тальви занимался проверкой всех тех, кто стоял в длинной очереди желающих стать каинитами. Он критично качал головой, просматривая базы данных послушников, то и дело отвлекался на другие организационные дела, требующие его личного вмешательства.

Примерно за этим занятием застал его очередной вызов. Тальви движением лучевой указки перевел канал своего терминала в режим голографической связи.

— Я слушаю, — тихо произнес он, зная, что усилитель доведет силу его голоса до нужного уровня. Оружейник вообще никогда не повышал голоса, чем заслужил славу меланхолика. Хотя сам Тальви был иного мнения по поводу своего темперамента. Просто ему удачнее других удавался контроль над эмоциями.

— Внештатная ситуация, сэр! Нулевой уровень, санкция на доступ.

— И что в этом удивительного, солдат?

— Сэр, взгляните на телеметрию и видео.

Ум Тальви работал со скоростью выстрела атомный винтовки. Ему хватило сотых долей секунды, чтобы сопоставить факты, на первый взгляд казавшиеся не связанными друг с другом. И он сразу понял, почему случившееся привело охрану в замешательство. Не каждый день рядовому каиниту приходилось видеть, как Патриархи вмешиваются в обыденную жизнь.

Его приказ был коротким и четким.

— Дайте ему пройти.

После чего лорд-оружейник отключил связь. И только тут напряжение последних дней нашло свой выход. Ударом с коротким замахом Тальви обрушил всю накопившуюся ярость на консоль ручного ввода, укрепленную на тонком кронштейне к креслу. Пластик не выдержал такого напора и аппарат рассыпался бисером искореженных деталей.

Слишком много событий происходило сейчас вокруг Ватека и его семьи, чтобы не давать повода сознанию хранить спокойствие и невозмутимость.

Для Порфира сложившаяся ситуация была менее драматична. Процедуру проверки он пережил как неизбежное зло. К тому же он не первый раз посещал сердце семьи Шерхана. Порфир знал наверняка, что тест-система отслеживает и фиксирует каждый его шаг в пределах кондо и сверяется со старыми базами в любом случае, как только маршрут движения Порфира отойдет от установленного порядка. Если же блок предсказаний поведения не найдет таким отклонениям достойного оправдания, то судьба будет сулить Порфиру неприятные минуты в лапах местных инквизиторов — службы внутреннего порядка. Если же компьютерный разум решит, что пребывание Порфира в мире живых затянулось, он тут же даст команду пулеметным турелям в межэтажных пространствах, которые нашпигуют бренное тело человека несколькими килограммами тефлона и обогащенного урана.

Но сейчас Порфир боялся не этого. Ему было страшно, что чуткие к ментальным возмущениям каиниты поймут, что его лояльность дала огромную трещину, из которой во все стороны разбегаются предательские помыслы и намерения.

К тому же очень нервно повел себя привратник, сперва спокойно наблюдавший за тем, как Порфир проходит тестовую процедуру.

И только Хронос знал, что все события и мысли людей и каинитов по поводу случившегося уложились в несколько капель песка времени.

Тальви мерил периметр приемного покоя широкими шагами, то и дело останавливаясь и обращая взор к потолку, сотканному из тонких карбоновых ребер, между которыми была натянута органическая пленка светофильтра. Колония ультрафагов, скрепленная с помощью взвеси пептидных полибактерий, была единственной гранью, отделяющей внутренние покои от внешнего мира. В зависимости от времени суток по тонким шунтам, толщиной с молекулу ксенона, пробегал небольшой электрический заряд, заставляющий этот инертный газ ярко сиять. Таким образом решалась проблема искусственного освещения.

По ту сторону светофильтра вечер плавно переходил в ночь, и колония бактерий светилась несколькими оттенками аквамарина.

Шум шагов Ватека утонул в ковровом ворсе длиной в четверть метра. Дойдя до небольшого постамента, на котором были расставлены по дуге несколько кресел, Шерхан сел и жестом указал Нунцио на одно из свободных мест. Оружейник подчинился.

— Рассказывай, — начал Шерхан.

— Ян, случилось нечто, о чем должен знать только ты. Появился посланник Патриархов.

— Еще один, — криво усмехнулся Ян, вспомнив о судьбе Гиля.

— Он человек, не отбрасывающий тени.

И тут с лица Ватека сошла его ухмыляющаяся гримаса. Захотелось свежей, горячей крови.

Ватек осмотрелся, словно выискивая в окружающем пространстве предмет или личность, чье присутствие сейчас было весьма нежелательным. Хотя сам по себе жест был простым способом успокоить строй мыслей, принявшихся метаться в голове в невероятной скоростью.

— Итак, — сказал Шерхан после паузы, — ты говоришь, что он не отбрасывает тени…

— Да, привратники утверждают, что это один из ждущих посвящения. За него ходатайствовал Дерек, один из Средних детей. Я уточнил кое-что. За последнюю четверть века Средние дети провели больше всего посвящений. Ими же укомплектованы две трети наших войск.

— Нашел что-то подозрительное?

— Отнюдь, среди этой выборки никогда не было сбоев. Все предельно лояльны нам.

— Поэтому когда-то произошло так, что мы утратили бдительность… непростительно.

— Ты прекрасно знаешь, что такие экстраординарные случаи не могут остаться незамеченными. Я сравнил записи нескольких дней. Человек вплоть до недавнего времени не представлял для нас никакого интереса. В миру он подпольно торгует оружием. В этой связи несколько раз удачно сотрудничал с нашими агентами. Год назад его просьба о посвящении была принята к обсуждению. Все как обычно.

— Как обычно? Нет… совсем наоборот. Обратись к Терцио, надо внимательно прочесть его ауру. Как зовут этого смертного?

— Порфир.

— Знакомое имя. У тебя все?

— Да, Ян.

— Внимательно следи за смертным червем и докладывай только мне.

— А Терцио? Он сразу все поймет. К тому же привратники, отметившие появление посланца…

— Лишних свидетелей уничтожить. Терцио же сам все поймет.

Тальви не стал ждать лишних прощаний. Он поднялся из кресла и вышел.

Ватек остался наедине с самим собой. Что ж, он ожидал несколько иного развития событий. Несмотря на то что длинная жизнь кровососа научила его терпению, Шерхан более жаждал прямых действий, открытых столкновений, войны, наконец. Юлить и выжидать было не в его характере. Но также он отдавал себе отчет, что в открытом бою силы объединенных кланов, подстегиваемые высшей волей, с легкостью обратят все его силы в прах. Участь проигравшего будет весьма незавидной. И стоило бы воспользоваться сложившимся затишьем и ударить по врагу, пока он ждет указа свыше. Но нет… и Ватек позволил себе испустить короткий стон, задумавшись об этом. Что-то или кто-то вмешался в дела конфликтующих сторон настолько, что никто никак не решится сделать решающий ход. А стоило бы, давно стоило.

Ватек отмахнулся от назойливой мысли о том, что есть нечто, влияющее на его стратегию. Но уж слишком много кажущихся совпадений произошли одновременно. Где здесь чья воля, разбираться не было времени.

Ладно, решил Шерхан, надо лично предупредить этого Порфира, пока не случилось еще какой-нибудь неожиданности.

Шерхан улыбнулся. И в ксеноновом свете зло блеснули его обнажившиеся клыки.

Порфир зашел в кабину лифта и прислонился спиной к стене. Шахта длиной в полторы тысячи метров соединяла нижний уровень и вершину кондо, пронзая внутренность здания насквозь. Целью Порфира был предпоследний этаж, где, по его сведениям, располагался тот, кого ему следовало отыскать.

Осознание этого застало ренегата сразу. Как только он оказался внутри кондо. Сперва его тряс мелкий озноб нервного напряжения. В те секунды некоторая часть сознания еще сопротивлялась чужеродной воле. Потом сопротивление стихло и сошло на нет. Оболочка приобрела нового хозяина и полностью подчинилась его воле.

Истинное «я» ренегата забилось в тесный угол подсознания, куда едва ли доходили сигналы тела и души, и осталось там пребывать в забвении.

Существо, некогда бывшее Порфиром, упрямо продолжало свой путь.

Подчиняясь некоему высшему повелению, все, кто пересекался с Порфиром на его пути, делали вид, что сам факт присутствия человека их не касается. Ведь если так вышло, значит, это кому-то необходимо. Поэтому Порфир шел себе и шел, не встречая никаких препятствий.

Жизнь Ватека была неразрывно связана не только с вампиризмом, слепой страстью к чужой крови. Сквозными линиями проходили еще несколько образов, которые накрепко засели в его памяти, не желая покидать обжитые места. В частности, Шерхана постоянно тянуло в его родовой замок.

Некогда это каменное строение была той самой ойкуменой, в пределах которой существовал Ян. Жизнь заканчивалась там, где обрывался подвесной мост, который то опускали, то поднимали несколько дюжин кнехтов, используя нехитрое приспособление. Огромные цепи, выкованные усилиями дюжины кузнецов, скрипели, накручиваясь на деревянную бобину, и олицетворяли собой единственную нить, связывающую обитателей замка с окружающим миром.

В сознании молодого Ватека эти цепи были символом его детской веры в нерушимость основ мироздания. Они были ужасом его ночных кошмаров, когда с грохотом и воем рвались, и мост падал в ров, наполненный гнилой водой, запах которой густым туманом висел над замком большую часть года. Цепи символизировали счастье от ощущения собственной безопасности, когда накрепко закрывали ворота, предотвращая любое проникновение.

А еще Ян знал, что где-то чудесным образом существуют другие замки. Со своими башнями, донжонами, подвалами и тайными ходами. У тех, далеких, казавшихся лишь плодом фантазии, крепостей тоже были свои мосты и цепи, порвать которые так стремился юный Ватек в своих мечтах.

Занимаясь фехтованием, он видел картины будущего, на которых он, героическим усилием преодолевая тяготы и лишения военных походов, врывается во внутренние дворы чужих замков и превращает все в округе в пепел. Только в этом он видел способ сохранить собственный дом в мире и благоденствии. Мысль об этом на долгие годы стала единственной жительницей его головы.

Взрослея, он стал понимать, что сила меча далеко не единственная в мире. Что коварство, обман и предательство обладают такой же разрушительной мощью, как и прямой клинок. И крови на счетах этих качеств ненамного меньше, чем стекло по желобам вдоль лезвий.

Когда Шерхан стал каинитом, он покинул родной дом, потому что остаток человека в нем не мог позволить осквернить это место присутствием порождения Тьмы. Но в сердце навсегда остался знакомый образ.

Однажды Яну посчастливилось бывать в краях своего детства. Замок был давно разрушен, лишь несколько валунов да остатки некоторых строений чернели среди буйных зарослей травы. Он походил между ними, присел на один из обломков и заплакал. Было это ночью, потому что тогда вампир еще боялся солнечного света. А потом, когда глаза высохли, он спустился в долину и убивал каждого, кто попадался у него на пути.

На собственную беду, местные жители не верили старым сказкам о проснувшихся мертвецах, питающихся человеческой кровью. Опомниться никто не успел, и вампир безнаказанно вершил кровавую тризну по собственному прошлому.

Образ цепей всплыл в памяти Шерхана не случайно. Любой дом, становившийся его пристанищем на долгий период, перенимал некоторые черты родного замка. А значит, все, что или кто, покушавшееся на целостность и покой дома, подлежало немедленному уничтожению.

Посланец, не отбрасывающий тени и не имеющий отражения, кто бы он ни был и зачем послан, не должен оставаться в живых. Это было законом. И разделаться с ним Шерхан должен был своими собственными руками. Поэтому он окружил Порфира магической сетью, сквозь которую ренегат был не виден простому глазу. А значит, никто не смог бы остановить его раньше Ватека.

Шерхан позволил Порфиру дойти до самой вершины. Он уже почувствовал, что ищет человек. Осталось выяснить, почему это так важно для посланника Патриархов.

Надо отдать должное Ватеку: сейчас он не собирался идти на поводу у собственной ярости и убивать Порфира без лишних слов. Сперва надо было вытянуть из смертного всю возможную информацию. В спокойствии дожидаясь встречи, Ян уже успел обдумать весь набор пыток, которые предстояло вытерпеть ренегату.

В свою очередь, Порфир успел добраться до верхних ярусов кондо. Он точно представил себе топографию места, в которое стремился, и все задачи, которые ему надо было выполнить. Тело почувствовало приток сил, до этого момента не свойственных человеку. Разум очистился от лишних переживаний. Цель была намечена.

Дверь лифта бесшумно раскрылась. Порфир сделал уверенный шаг вперед. И замер, натолкнувшись на невидимую преграду. Он напрягся, слегка отойдя назад, повторил попытку пройти. И вновь что-то преградило ему путь. Порфир мотнул головой, стараясь избавиться от наваждения. Руками уперся в кажущееся пустым пространство перед собой и надавил. Послышался треск. Синтетический материал на руках Порфира был точно подогнан под его габариты. Когда мускулы человека увеличились многократно, ткань не выдержала и лопнула. Спортивная куртка, бывшая повседневной одеждой Порфира, разошлась, как мокрая бумага.

Когда пропавшее втуне усилие сошло на нет, фигура Порфира вернулась к первозданному виду. Мутным взором человек огляделся по сторонам и заметил тень, скрывшуюся во мраке одного из выступов, сформированных двумя стенами. Порфир склонил голову набок и протянул руку в просящем жесте. Словно обратился к неожиданному собеседнику.

На свет из до поры скрывавшей его мглы вышел Ватек.

— Ты явно не ожидал столкнуться с трудностями, червь?

— Да, — сипло проговорил Порфир, — я не ждал тебя… уйди. Ты мне не нужен.

— Слишком много людей сразу отвернулись от меня. Наверное, забыли, кто я есть на самом деле. Ты — червь! И ты не сможешь пройти дальше, пока я здесь.

— Ты не знаешь меня, вампир. Я тебе не по зубам.

— Ты — тварь. И этого мне достаточно. Никто на земле не может противиться воле истинного каинита. Даже тот, чьи мозги пусты до такой степени, что любой может взлезть в них беспрепятственно.

— Я пришел не к тебе, — упрямо продолжил Порфир.

— Да? Я удивлен. Казалось, что я главный в разыгрываемом спектакле. Неужели же Патриархи так боятся меня, что вмешиваются в жизнь второстепенных актеров, в упор не замечая главной угрозы? Так кто же теперь обязан таким высокими визитом? Моя дочь? Мои слуги? Мои пленники?

Порфир дернулся, словно коснулся раскаленной поверхности. Секунду он колебался, раздираемый внутренней борьбой между различными сущностями, нашедшими пристанище в его теле. Словно между ними произошел разлад. На разные голоса кто-то начал спорить внутри головы. От этой муки Порфир сжал череп руками и надавил, стараясь физическим усилием избавить себя от боли.

Ватек прищурился, внимательно вглядываясь в лицо ренегату.

— Я, кажется, разозлил тебя, — сказал он с усмешкой, — все еще хочешь пройти? Или ответишь мне, зачем ты пришел сюда?

Порфир упал на колени.

— Они говорят, что ты не должен мне помешать… Я не в силах бороться с этим…

— Жалкий червь. Падаль! — закричал Ватек. — Говори!

Порфир сжал зубы с таким усилием, что во рту тут же образовалось мелкое крошево. Кровь из изувеченных десен полилась сквозь губы.

— Я не должен убивать тебя сейчас, — прошамкал он, — но как же я хочу этого.

Ватек стал медленно, меряя каждый шаг, приближаться к человеку. В одной из рук блеснул в тусклом свете изогнутый клинок серпа.

— Тебе будет так больно, что завоют даже те, кто контролирует тебя сейчас.

По Порфир не собирался сдаваться без боя. Чего-чего, а становиться ягненком для заклания у него не было никакого желания даже тогда, когда собственное тело стало игрушкой в чужих руках.

Он рванулся в двери лифта и проломил ее сдвоенными ударом рук. В стороны брызнули осколки пластика. Вырвав из одной панели огромный фрагмент, Порфир метнул его в Ватека. Тот лишь спокойно уклонился от летящего в него куска.

Тем временем Порфир бросил свое тело внутрь кабины. Оказавшись внутри, он подпрыгнул, метя в потолочную панель. Распрямленной ладонью он пробил потолок и ухватился за элемент каркаса. Нечеловеческим усилием он подтянулся так, что голова и плечи врезались в пластик, завершая его разрушение. Протиснувшись в образовавшуюся брешь, ренегат оказался на крыше лифтовой кабины.

Затем, слегка присев и оттолкнувшись ногами, Порфир сделал еще один прыжок, стараясь зацепиться пальцами за полозья, по которым скользил лифт. Таким образом, прыжками и перехватами, он пробирался вверх, к крыше кондо. Когда шахта уперлась в плексобетон перекрытий, Порфир, удерживая себя на одной руке, принялся рвать его пальцами свободной конечности.

Снизу донесся голос Ватека, зашедшего в лифт:

— Беги, тварь, трусливо поджав хвост. Беги! Но помни, что я все равно доберусь до тебя!

Толщина перекрытий кондо составляла несколько метров, сквозь которые Порфир пробивался, словно крот, роющий свои проходы под землей. Наконец, когда ветер, бушующий на более чем километровой высоте, ударил ему в лицо, обжигая и пьяня одновременно, Порфир выбрался на свободу. Сюда, на вершину кондо, мало кто добирался таким экстравагантным способом. Были пути и короче и легче. Но сейчас человека это не интересовало. Едва удерживаясь на ногах, он доковылял до края крыши и посмотрел вниз. Ничего, кроме ночной мглы, он разглядеть не сумел. После этого Порфир отошел на несколько шагов назад, разбежался и прыгнул.

Но вместо того чтобы упасть вниз, он полетел, огромными крыльями опираясь на разреженный воздух. Сперва он спикировал, снижая высоту до более плотной консистенции атмосферы, потом выровнял свой курс и полетел прочь от кондо.

Ватек, выбравшийся на крышу тем же путем, который пробил себе Порфир, устало проводил взглядом человека, не отбрасывающего тени.

Очнулся Порфир в каком-то тупике, среди обломков, мусора и нечистот, разлитых по земле. Единственным, что напоминало ему о происшедшем, была разорванная одежда. Не было даже боли в мышцах, претерпевших столько метаморфоз.

Несколько бродяг грелись около костра, разведенного в старой цистерне. Сквозь ржавчину и налеты грязи еще можно было прочесть символы маркировки. Но Порфира это не интересовало. На ватных ногах он пошел к свету, то и дело опираясь на стену, когда ноги подкашивались и тело чуть было не падало.

Нищие смотрели на него с интересом. Они редко видели посторонних в своем квартале. Любой пришлый становился или угрозой их существованию, или легким способом заработать деньги. Для этого надо было не грабить чужака, который с легкостью мог оказаться таким же бедняком, а тихо пристукнуть его и сдать тело органлеггерам.

Поскольку внешне Порфир явно не походил на опасного субъекта — все же порванная одежда, шатающаяся походка и мутный взгляд, — то нищие решили, что скоро в их карманах прибудет. Без лишних разговоров от греющейся компании отделилась одна фигура и двинулся навстречу Порфиру.

В руке бродяги блеснул клинок, появление которого предвосхитил легкий щелчок. Это сработала пружина, сдерживающая лезвие под широким рукавом куртки. Когда нищий почти вплотную подошел к намеченной жертве, раздался голос:

— Не советую осуществлять задуманное.

От неожиданности вздрогнули все. Нищий удивленно вскинул голову вверх, туда, где, как ему показалось, находился источник звука.

— Двинешься еще раз, и я тебя съем, — вновь произнес голос, — убери нож.

Нищий повиновался.

— С кем ты там базаришь? — окликнул бродягу один из товарищей.

— Есть еще желающий на перо сесть? — вступил еще один.

Два человека покинули теплый угол у костра.

И остановились на половине пути.

Их взгляды были прикованы к темному тупику, в котором зажглись шесть красных огоньков. Зажглись по очереди. В начале два нижних, потом еще два точно таких же по центру и, наконец, два верхних. В итоге образовались две вертикали по три огонька.

— Хороший мальчик, — произнес голос.

Огоньки на секунду погасли. Точнее, произошло так, словно моргнули шесть глаз. Когда они опять открылись, то в центре каждого из красных кружков чернело по вертикальному зрачку.

Когда пес-мутант прыгнул на грудь одному из нищих, раздался чей-то высокий крик, наполненный болью и ужасом. Пес не спешил убивать сразу. Он повалил жертву на землю и ударил задними лапами в живот, распарывая тот острыми когтями. Потом пес переключился на следующего бродягу. Ударом мощных челюстей он вначале оторвал ему руку, перекусив кость в районе локтевого сгиба. Потом, выплюнув оторванную конечность, таким же образом откусил половину ноги. Нищий, расплескивая вокруг кровь из разорванных сосудов, крутанулся волчком и упал, оглашая окрестность криками боли.

Наметилось движение среди оставшихся бродяг. Один из них бросился бежать. Но воздух прочертила яркая вспышка, созданная летящим со звуковой скоростью метательным снарядом. Голову человека пробил насквозь широкий наконечник ножа, формой напоминающий кленовый лист, вытянутый вверх. Бродяга несколько секунд стоял прямо, пока кровь и мозг фонтанировали из раны. Потом только упал.

Оставшиеся люди, исключая Порфира, абсолютно ничего не соображающего, и первого нищего с клинком в рукаве, стали добычей того, кто упал на них сверху, материализовавшись из ночного воздуха.

Четкими мощными ударами некто разбил головы бродяг и двинулся к последнему из них.

Человек с ужасом смотрел то на приближающуюся к нему фигуру, то на страшную собаку, которая начала поедать тела своих жертв. Последнее, что почувствовал бродяга, была боль в животе. Он умер прежде, чем успел осознать происшедшее, уже ничего не видящим взглядом уставившись на руку, пробившую его брюшную полость. Также недоступным его сознанию стало следующее: убийца тут же ударил жертву второй рукой, вырывая приличный фрагмент плоти из груди, и отбросил тело прочь.

Порфир оперся спиной о стену и медленно опустился на землю. Мало что понимая, он увидел, как высокий человек подошел к нему и остановился. Порфир также увидел, что человек держит в руке что-то, что постоянно подносит ко рту. После чего начинает энергично двигать челюстями. Очень медленно ренегат осознал, что это было.

— Как ты нашел меня, Машруш? — прошептал юноша.

— Не надо, не благодари за спасение, — сперва ответил дневальщик, — а на твой вопрос ответить очень легко. Стоит лишь вспомнить о способности вампира следить за любым существом на ментальном уровне. Я ведь наполовину именно вампир.

— А, понятно. А что ты делаешь?

— Ем. Горячее человеческое мясо. Хочешь попробовать?

Порфир отрицательно покачал головой.

— А ты молодец, — сказал Машруш, прожевав очередной кусок, — у тебя на глазах порвали в клочья нескольких смертных, а ты и глазом не повел.

— Я слишком долго общался с тебе подобными, чтобы обращать внимание на пустяки.

— Да, из тебя будет толк. Хоть бы сознание потерял, а?

— Не дождешься. Слушай, я так устал…

Порфир провел ладонью по лицу.

— Отнеси меня домой.

Дневальщик засмеялся.

— Ну хорошо, хорошо.

Порфир почти потерял сознание, когда Машруш как перышко поднял его и перекинул через плечо.

— Мы будем двигаться очень быстро, так что пристегни ремни, — сказал напоследок дневальщик.

Порфир никогда не видел город с такой высоты. Нет, конечно же, в своих путешествиях по закоулкам Луксора он бывал на вершинах самых высоких зданий. Но сквозь пелену конденсата едва можно было увидеть такое.

На уровне человеческого глаза город был похож на огромную свальную яму, где веками гнили мегатонны мусора, источая в окружающее пространство гнилостные миазмы. А вид из окон всегда был искажен полароидами светозащиты или видеотекстурами, которые заменяли иным людям истинное лицо их местожительства.

Картина, представшая глазам Порфира, могла быть доступна только птицам, если бы таковые обитали в пределах Луксора.

То, что заставляло Машруша летать, было недоступно пониманию человека, в одинаковой степени далекого от привычных принципов авиамеханики и от секретов магии, если бы таковой человек мог бы уповать именно на них, ища ответ тому, как все же летал дневальщик.

Поначалу Порфир сам не задавал себе этот вопрос. Его сознание было слишком затуманено происшедшим. Однако по прошествии какого-то времени он все же заинтересовался этим фактом.

В ушах ревел ветер. Порфир, который сидел на спине Машруша, был вынужден вплотную прижаться к голове дневальщика и что есть мочи закричал ему в ухо:

— Куда мы летим?

Но ответа не последовало. Мимо мелькнула чья-то тень. Ренегат отвлекся и принялся вглядываться в окружающий его туман. Это обстоятельство удивило его.

Дело в том, что воздух в черте города представляет собой смесь, многократно прошедшую через различные системы и фильтры очистительных установок, определяющих степень его пригодности для дыхания. Поскольку крупные промышленные комплексы находятся далеко от границ Луксора, то атмосфера в городе с точки зрения химика может показаться идеальной. Таковым, наверное, был воздух на Терре, праматеринской планете, в те времена, когда человеку еще не были доступны секреты тяжелой промышленности.

Искусственной атмосфере также были чужды такие явления, как туман, осадки, если они не вызваны временными перебоями в работе климат-контрольных систем, что в принципе случается достаточно часто. Поэтому удивление Порфира с этой точки зрения было вполне оправданно.

Странным было и то, что туман был ярко-сиреневого цвета. А различить такой оттенок в условиях глубокой ночи мог только обладатель повышенного цветовосприятия, а Порфир не мог похвастаться таким навыком.

Ренегат опять закричал:

— Отвечай мне! Куда мы летим?!

Машруш сильно мотнул головой, словно отмахиваясь от назойливого насекомого. Затылком он больно ударил Порфира в лицо, отчего тот едва не разжал рук и не упал.

Вдруг в туман, окружавший летящих, проникло еще одно существо. Точнее, это было такое же сиреневое облако. Но на несколько мгновений оно остановилось на уровне Порфира и тот смог разглядеть смутный силуэт, что-то ему напоминавший. Порфир понял — это был ужасный пес, спутник Машруша. Значит, юноша сделал молниеносный вывод, вот как они летят. С помощью этого странного тумана.

Но это был ответ всего лишь на первый вопрос. Пункт назначения был по-прежнему неизвестен. Прошло какое-то время, и ренегат почувствовал, что дневальщик начал снижаться. Траектория полета приобрела спиралевидный характер, словно Машруш кружил над одной точкой. На самом деле именно так и происходило.

Порфир понял, что полет завершен, по толчку, который сотряс тело Машруша. Дневальщик приземлился, согнув ноги. Потом резко распрямился, развел в стороны руки и отряхнулся. Порфир разжал пальцы и упал на землю, больно ушибив седалище. Но дневальщик не дал ему прийти в себя. Он резко повернулся к юноше, схватил его за шиворот и отбросил от себя с огромной силой. Некоторое расстояние Порфир преодолел по воздуху, потом, упав, катился по бетонному покрытию улицы. Остановился он тогда, когда тело ударилось о стену ближайшего здания.

Пока Порфир приходил в себя, дневальщик сделал несколько больших шагов и оказался рядом. Он поднял Порфира над землей и припечатал к стене.

— Тебе, червь, вряд ли известно, почему мне дали такое странное имя? Не так ли?

Порфир промычал нечто нечленораздельное. Стальные пальцы дневальщика так сжали ему горло, что дыхание давалось с огромным трудом.

— Так вот, машрушами звали древних ассирийских демонов, имеющих способность к полетам. Понял?

Ренегат что-то пытался произнести, но дневальщик крепко держал хватку.

— Ты своими идиотскими расспросами чуть было не угробил нас обоих. Падение с такой высоты не убило бы меня сразу, но регенерационный процесс не успел бы за объемом поражений. Я бы долго корчился от боли. А ты бы, сученок, конечно же, сдох бы сразу.

— Почему? — едва удалось произнести Порфиру. — Почему нельзя спрашивать?

— Потому что такой закон есть для левитирующих на таких высотах. Простая способность подняться на несколько метров и передвигаться по воздуху на незначительной высоте не представляет труда для освоения. «Туман Мардука» требует полной концентрации. Плюс к этому ни в коем случае нельзя разговаривать. А для предупреждения бесконтрольных полетов у использующих секрет «тумана» просто язык чешется что-нибудь взболтнуть. А тут еще ты мне на голову свалился.

— Я не просил об этом.

— Не просил? Может, и спасать тебя не стоило? Червь, на твое счастье, ты кому-то очень нужен. Так что у меня просто нет выбора. Вот и приходится нянчиться со смертными.

Машруш сплюнул.

Когда Порфир пришел в себя, он все же задал еще один вопрос:

— Ты что-то говорил о демонах?

— Ну…

— Ассирийские… это какие, я не понял?

Машруш посмотрел на человека с таким презрением, что у ренегата появилось неудержимое желание провалиться куда-нибудь поглубже.

— Не имеет значения. Меня просто так назвали…

Порфир понимающе кивнул. Черпать знания из запаса дневальщика ему очень быстро расхотелось.

Вдвоем они шли по темным улицам луксорского дна. Какое-то время Порфир был занят раздумьями, заново переживая последние несколько часов. То, что сохранилось в его памяти, зудело красными огнями, рисуя перед внутренним взором калейдоскоп размытых образов, не говоривших Порфиру ровным счетом ничего. Все тело ныло и болело. Разыскав во внутреннем кармане помятую пачку сигарет, юноша кое-как сумел закурить. Проклятый табак никак не хотел раскуриваться. Рассеянно оглядываясь по сторонам, ренегат искал, не мелькнет ли по близости какой-нибудь загулявший дилер. Тогда можно разжиться парой амфетаминовых марок или чем-нибудь более существенным. Но любой, кто замечал приближение Машруша, за большими шагами которого Порфир едва успевал, тут же старался скрыться. К тому же количество желающих общаться с человеком резко снижало присутствие мутанта, которого Машруш упрямо выдавал за собаку.

По ходу движения человек начал узнавать окрестность. Смутная догадка поселилась в его голове. С каждым шагом ее решение становилось более четким, отчего по спине Порфира пробежала капля холодного пота. Испуганно озираясь по сторонам, ренегат мудро рассудил, что язык лучше держать за зубами. Изредка он ловил на себе взгляды дневальщика, но оттого, что глаза Машруша не были человеческими, точно прочесть смысл этих взоров не представлялось возможным.

Первый нервный смешок вырвался у Порфира, когда он увидел дом, к которому привел их дневальщик. Тут ренегат проявил некоторое упрямство.

— Я дальше не пойду, — сказал он и демонстративно отвернулся.

— Интересно, по какой причине?

Дневальщик сложил руки на груди, манерно выставив одну из ног слегка в сторону. Тут же рядом сел его пес. Со стороны эта картина выглядела как плохо исполненный гротеск. Но желающих обсудить эту проблему не нашлось.

— Я хочу услышать, что же происходит со мной. И как ты нашел это место.

Дневальщик лениво склонил голову набок. Красный глаз максимально расширился, заняв все пространство глазницы. После чего Машруш молча повернулся и вошел в здание.

Шаги на лестнице первым услышал 100. В отличие от брата он не тратил время на медитации, сосредоточив все свои ощущения на окружающей реальности. Затянувшееся безделье тяготило его. Отсутствие информации раздражало. А голод… нет, голод становился с каждой секундой все сильнее и мучительнее.

Обостренные сенсоры вампира уловили едва заметное колебание воздуха, когда в объем здания попал предмет весьма внушительных размеров. По тому, как начал вибрировать пол, можно было определить направление, в котором двигался незнакомец.

А по тому, какой фон был отмечен ментально, 100 без сомнений определил в пришельце вампира.

Очнулся и 99. Сигналом, выведшим его из транса, послужило волнение брата. Каиниты переглянулись. Им не нужны были слова или жесты, чтобы действовать скоординированно. Все было ясно без лишней болтовни. Оставалось только дождаться момента, когда ситуация сама даст о себе знать, и принять единственно правильное направление действий. В данном случае оба каинита склонялись к вооруженной разборке. Никто не должен был знать об их присутствии в Луксоре. А если этот факт становился кому бы то ни было известным, то такое существо необходимо было уничтожить.

100 обходился без подручных средств уничтожения, с презрением относясь к оружию в любой форме. Единственное, на что он уповал в бою, была его природная сила. 99 был менее легкомысленен, с легкостью манипулируя многими видами оружия. Кстати, наставал час, когда он мог проверить эффективность лазерного излучателя, купленного у Порфира.

Шаги становились все ближе. По их характеру пришелец не был готов к опасности. Слишком легко ступала нога. Каиниты напряглись. 100 прибег к одной из своих способностей — звуковому видению. В лобной части его мозга был вырезан фрагмент натуральной коры, которая была заменена на соответствующий фрагмент мозга летучей мыши. Направляя нейронный сигнал в эту часть мозга, 100 видел мир как отражения звука от предметов и живых существ. Это давало более четкую и панорамную картину, нежели обычное зрение. Что, в свою очередь, способствовало увеличению и без того молниеносной скорости реакций вампира, делая его абсолютно непредсказуемым и неуязвимым противником.

Человеческий силуэт, очерченный звуковой волной с каллиграфической четкостью, остановился в непосредственной близи от двери. Рука потянулся к рукояти замка…