Изольда действительно добралась до последних событий в Кенигсберге. Только легче не стало. У Симона складывалось впечатление, что он смотрит фильм о безумных похождениях этой девушки. Нет, даже не так. Он словно побывал в её теле. И в её душе. Это было чересчур, это была непомерная для него нагрузка. И пока Изольда говорила (а говорила ли она вообще?), он не мог, не имел возможности думать ни о чем своем. А так хотелось иной раз подумать! Теперь, когда она сделала паузу (да, да, он был уверен, не закончила рассказ, а только сделала паузу), теперь можно было вернуться все к тем же будоражащим душу вопросам. Что с ним случилось? Что вообще происходит? Зачем все это?

Память восстанавливалась. Он вспомнил минувший день.

Действительно пил. Много пил. Сначала в Раушене, потом в Кенигсберге. Наконец, здесь, в Метрополии. В частности, в ресторане «Метрополе». Красиво там. А в «Балчуге» он уже не пил, в «Балчуге» занимался любовью. Нет. Так британцы говорят — to make love. А по-русски лучше сказать честно — трахался. Потому что любовь — это святое. Трахался с Изольдой, потом с Изольдой и Тристаном, то бишь с Давидом, потом с Изольдой и Шарон (Батюшки! Когда она успела воскреснуть?), потом — вчетвером, потом девушки ушли куда-то, и… Неужели? Он был, конечно, очень пьян, но до того, чтоб заниматься сексом вдвоем с Давидом, дело, кажется, все-таки не дошло. Да и просто сил бы уже не хватило. Или теперь настала новая жизнь, и сил в ней будет хватать на что угодно?

По странной ассоциации вспомнилась Клара. Она приехала вместе с Мугамо в Кенигсберг, не застала Симона дома, а кого-то, то ли Бжегуня, то ли Гацаурию угораздило сказать девушке, что батя её на опасном задании. В общем, молодые всю ночь не спали в своем номере «люкс» в отеле, Мугамо пытался утешать жену традиционным способом, но, всполошенная тревогой за папочку, Клара явно была не способна к ответным чувствам, что легко читалось по хмурому наутро лицу абиссинца.

Симон в тот час был ещё не слишком пьян и с дочерью пообщался вполне содержательно. Не было смысла вспоминать сейчас всякие мелочи об учебе, о матери, то бишь о Марии, о религиозных заморочках всех его африканских родственников, хотя и об этом они тоже поговорили, ведь у них было целых два часа. Симон вспомнил о главном — о книге «Заговор Посвященных». Он надеялся только узнать, откуда взялся тот экземпляр, а Кларочка (вот умница!) захватила его с собой.

— Ты что, папахен, я ж тебе и привезла. Я уже про все знаю, что тут у вас происходит, и про тебя, что ты теперь Посвященный.

— Откуда? — удивился Симон.

— От верблюда! Мугамо тоже из ваших. Он-то и притащил мне эту книжку. Сказал тогда: «Прочти и сожги. Это грех — хранить такие книги». А я прочла и сохранила. Помнишь, привозила тебе в тот раз? А теперь и Мугамо доволен, что книжка цела. Владыка

Эль-Хайяр, ну, учитель его, никогда не считал грехом распространение Канонических Текстов в печатном виде. Он-то и подарил эту книжку My-My.

— Как ты его зовешь? — переспросил Симон.

— Му-Му.

— Это потому, что он по-русски не говорит?

— Сам ты по-русски не говоришь! — обиделась Клара. — А он отлично умеет, даже стихи может сочинять. Правда, Мугамо? Но мы все равно больше любим по-английски разговаривать. А Му-Му — это просто ласково…

В самолете он стал читать «Заговор Посвященных». И за час с небольшим, потягивая сухой мартини, проглотил всю книгу. Как это возможно? Впрочем, он же теперь не просто человек. Да и чего не сделаешь после стакана?

Там было очень подробно обо всей жизни Давида. Буквально с детства и до самой смерти — первой смерти, московской. А Давид сидел рядом и, заглядывая через плечо, тоже читал.

— Кто это писал? — спросил Симон. — Ты читал это раньше?

— Не знаю, — сказал Давид.

— Чего не знаешь? — решил уточнить Симон. — Не знаешь, читал ли раньше? И как вообще ты можешь чего-то не знать?

— Я не знаю, кто это написал, потому что скорее всего этого вообще никто не писал. Даже гений не способен ответить на неправильно поставленный вопрос.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Симон.

— А вот что. Это не книга. Это какой-то хитрый прибор. Ну скажи мне, о ком ты сейчас читаешь?

— О тебе, — простодушно сказал Симон.

— Ну вот, — обрадовался Давид. — А я о тебе.

— Иди ты!

— Знаю, что не веришь, а ты послушай.

И Давид прочел вслух целую страницу о том, как штабс-капитан Симон Грай беседовал на стадионе «Балтика» с начальником Первого отдела Его Императорского Величества канцелярии Микисом Золотых. И были в этом «отрывке из романа» не только факты, но и мысли Симона.

Вот уж шиза, так шиза — по первому разряду.

— Наливай, — сказал Симон. — Лучше бы водки, конечно, но мартини — тоже хорошо.

Наутро лечился хэдейкином и, вернув себе трезвый взгляд на мир, сразу задался вопросом: зачем его привезли в Метрополию? Не только задался, но и задал его неизменно болтавшемуся рядом Хомичу. Оказалось все проще некуда: в Империи проходит глубокая конституционная реформа. Знакомый эвфемизм — читай «государственный переворот». Эпицентр событий, у истоков которых стояли так называемые Посвященные, и потому начавшихся в Кенигсберге, переместился теперь в Большую Столицу. Именно здесь, в Кремле, в самое ближайшее время соберутся на экстренное совещание все те, от кого зависит судьба России и мира. Симон Грай не самый последний человек среди них. Ну что ж, удивляться он уже давно перестал. Если на этом экстренном совещании его вдруг коронуют и посадят на трон вместо Николая Третьего — он и такое воспримет спокойно.

— А что мне сейчас-то надлежит делать? — с искренней растерянностью пробормотал Симон.

— Что угодно, господин генерал. В этом здании все подчиняются вам. Таково указание господина Золотых.

— Простите, как вы меня назвали?

— Господин генерал, Его Величество успел подписать указ о присвоении вам генеральского звания.

— Что значит успел? — спросил Симон, но тут запиликала трубка телефона, и оказалось, что его аудиенции просят некто Тристан и Изольда.

— Хохмачи, — проворчал Симон. — Зовите.

Так началась сегодня эта историческая встреча Белых Орлов. Симон даже не спросил, где их носило после того, как он сменил алкогольно-сексуальные радости на чисто алкогольные и перестал контролировать ситуацию. Он не спросил, где они провели ночь. Все это было не важно. Он сразу взял быка за рога: «Вопросы здесь задаю я». Но рога оказались гибкие и скользкие. И вообще это был не бык, а лошадь. Или собака. Да нет же! Это был черный паукообразный гиббон. Шумахер без шумах… Батюшки! А это ещё что за чушь? И откуда? Ах, ну да, из той книжки…

Изольда сделала паузу, чтобы закурить, и теперь трое сидели и дымили — молча, вдумчиво, словно их сигареты набиты были не табаком, а травкой, а Симон нервно разгрызал фисташки, иногда роняя на пол скорлупу.

Надо было дослушать её. Надо было дослушать её до конца.