ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Все для фронта, все для победы
Снится…
Сны…
Они переполняют меня, как чашу, выплёскиваются… Иногда я не могу отличить – где сон, а где проницание. Жаль, что я не могу принять какую-нибудь пилюлю и провалиться в сон истинный, без сновидений!
А однажды мне приснилась другая жизнь, которой никогда не будет. Война нагрянула, лизнула безжалостным железным языком Локос, смешала, перемолола, исковеркала жизни и выплюнула нас в новый мир. Страшный, жестокий. Тот, в котором мы живём.
Всё как сейчас. С ма-аленьким отличием.
Дара у меня нет.
Я помню ощущение вселенского холода, сковавшее меня. Я ослепла и оглохла. Мне отрезали руки, ноги, выкололи глаза, закрыли нос, заткнули уши. Я могла только кричать, но и своего крика я не слышала.
Я была как астронавт в бездействующем скафандре, выброшенный за борт посреди межзвёздного пространства…
Я часто думала раньше: ЧТО ЕСТЬ мой дар?
Благословение или проклятие?
Может ли быть благословением боль чужих людей, их радости и печали, их мысли, чувства, их память?
Могут ли быть проклятием сотни жизней, которые я проживала, которые сделались моими жизнями? Я радовалась с ними, я сходила с ума от их горя, меня переполняло их счастье. Эти люди давали мне всё то, чего я была лишена в реальной жизни.
…До сих пор не понимаю, что есть мой Дар – благословение или проклятие.
Он просто моя жизнь…
Глава двадцатая
ПРЯМОЕ ПОПАДАНИЕ
Ли Сун Син задумчиво рассматривал двух странных пленников, обнаруженных его солдатами на одном из захваченных пиратских кораблей. Связанные по рукам и ногам, те валялись на палубе, и если бы не помощь, пришедшая со стороны нападавших на пиратов, то эти двое уже наверняка разговаривали бы с рыбами на дне.
– Вы узнали их имена? Кто они? Как попали к японцам? – обратился Ли Сун Син к своим людям, которые привели их к нему.
С первого взгляда было видно, что пленные – иноземцы: вытянутые лица с чудовищно огромными носами, широко распахнутые глаза, светлые волосы. Да и ростом они были на две головы выше любого корейского солдата.
Старший из двоих, руки которого по-прежнему были связаны за спиной, вдруг пристально уставился в глаза Ли Сун Сину и что-то сказал. На совершенно неведомом языке. Но эти слова произвели на командующего странное действие. Он, дёрнувшись как ужаленный, застыл, в ответ пожирая старшего глазами, а затем приказал всем подчинённым покинуть помещение, оставив его наедине с пленниками. Попытку соратников возразить решительно пресёк, напомнив им, что войско возглавляет воин, а не беспомощный калека.
Когда дверь за последним офицером захлопнулась, командующий приблизился к пленённым и собственноручно разрезал путы.
– Спасибо! – хором от души поблагодарили его мужчины, растирая онемевшие запястья со следами глубоко врезавшихся веревок.
– Рад, что не ошибся! – добавил старший.
– Да пожалуйста! – ответствовал на чистейшем русском будущий великий флотоводец Ли Сун Син. Великий и могучий язык, в сложившихся обстоятельствах мгновенно разрушивший стену недоверия, очень странно звучал в стенах корейского средневекового жилища.
После торжественного приёма, происходившего за закрытыми дверями, и не менее торжественных возлияний – хоть и дрянь несусветная это саке, но настоящей водочки в Корее, а тем более во время войны, не достать! – наступил черёд задушевной беседы. Невероятные гости представились невероятному хозяину как Фёдор и Александр.
– …Да не знаю, как сюда попал! – рассказывал новым друзьям Лёня Синин. – Представляете, жил себе не тужил. Родился-то я в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году, в Одессе. Знаете такой город? И дернул чёрт меня купаться полезть в грозу! С ребятами «на слабо» поспорили. Нырнуть-то я нырнул, а тут молния как шарахнула в воду, и вынырнул я уже здесь… в стародавней Корее. Подобрали меня, оставили на судне, сначала служил простым матросом, потом в капитаны выбился, ну там и до главного дослужился. А вот теперь – война. А они, предки грёбаные, понимаешь ли – трусы! – перед япошками хвосты поджали! Гады, только врага увидели, так чуть не обгадились! Корабли пожгли, знамёна бросили! Ну, меня такая злость взяла! Русские никогда не отступали. Я ещё покажу этим узкоглазым, как на нас рыпаться!
– На кого это «на нас»? – улыбнулся Федя, мужчина постарше. – Ты русский или кто?
– На корейцев! Я уже здесь столько прожил… и не помню даже, украинский я кореец или корейский русский… Всё равно пути домой не знаю. На Руси кто сейчас правит? Я в школе историю прогуливал, и не упомню, кто в шестнадцатом веке на Руси царём был? Пётр Первый ещё и не родился, поди. Да и что мне там делать? Я здесь ещё повоюю! – бывший кореец-одессит замолчал, понурившись. – А вы-то как здесь очутились, да ещё и у пиратов? – грустно спросил он, ни на кого не глядя.
– Не грусти, братан! – хлопнул его по плечу Фёдор. – Мы тоже не из нынешней России. Как и ты, соскользнули по времени. Это, знаешь похоже на реку с сильным течением. Если сбило с ног и поволокло, но ты умеешь плавать, то обязательно выплывешь, к берегу прибьёшься. Вот как ты.
– А обратно проплыть можно? – с надеждой заглянул им в глаза Лёня.
– Можно, но не у каждого получается. Здесь особый талант нужен – против течения плыть, – осторожно сказал Александр. – Но сдаётся мне, что у великого Ли Сун Сина есть дела и поважнее, чем возвращение в девяностые годы двадцатого века от рождества Христова. Очень важные!
– А как ТАМ сейчас? – с тоской спросил Леонид.
– Да не так уж и хорошо. Поверь нам… По крайней мере, не намного лучше, чем здесь. Тоже воюют… А у тебя есть своя роль, и поверь мне, след в истории ты оставишь.
– Мне бы знать, как там мама, сестренка, поди все глаза выплакали…
– Так они ещё и не родились, – некстати ляпнул Александр, но, поймав жёсткий взгляд старшего товарища, замолчал.
– Знаешь, Ленчик, часто приходится делать не то, что хочешь, а то, что НАДО. Ты по большому счёту русский, ты – ВОИН, и твоя задача войну ВЫИГРАТЬ! Недаром тебя принесло именно СЮДА.
Леонид Кимович Синин наконец-то взял себя в руки и в мгновение ока превратился в предводителя корейцев Ли Сун Сина – готового растерзать захватчиков голыми руками.
– Есть у меня одна задумка! – сказан Ли Сун Син. – Сделаю броненосец. Раскатаем японцев, как бог черепаху!
– Вот это дело! – загорелись пришельцы.
– Ещё можно сделать на флагмане подводный таран, как у древних греков был, – предложил Фёдор.
– Дельное предложение! – отозвался Ли Сун Син, рисуя на бумаге эскиз первого черепахового корабля «Кобуксен».
После долгих споров и исправлений чертежа, затянувшихся за полночь, окончательный вариант выглядел так: передняя части корабля устроена в виде головы дракона, в которой расположены пушки. Весь корабль покрыт железной бронёй с острыми шипами. Благодаря этому он сможет двигаться между вражескими судами и обстреливать их из пушек, сам являясь для ответных выстрелов неуязвимым.
– Я бы ещё предложил танки сделать, – сказал Сашка, потирая покрасневшие от длительного ночного бдения глаза.
– Танки вряд ли, – устало возразил Ли Сун Син, – двигателей пока не изобрели, а танк под парусами…
– Движущая сила – лошади? – перебил Фёдор. – Значит, надо сделать бронированные повозки на лошадиной тяге!
– Еще бы парочку миномётов сюда! – внёс «дельное» предложение неугомонный Сашка.
– Миномёты не обещаю, а вот про разрывные мины стоит подумать! – отозвался Ли Сун Син. – Точнее, надо пушечные ядра сделать разрывными. Я думаю, умельцы найдутся.
– Точно! Ох, зря японцы на вас напали, чую своей многострадальной печёнкой, – расхохотался Фёдор. – Обломится самураям. Врежь им, Лёня, отомсти за Порт-Артур, гибель «Варяга», за адмирала Макарова и художника Верещагина!
«…Я всемогущ. Если я начинаю войну, то непременно побеждаю. Если я нападаю, то не было и не будет случая, чтобы враг не был покорен. Власть моя теперь простирается далеко…», – писал Тоётоми Хидэёси его величеству королю Кореи.
«…В течение двух месяцев войны японским завоевателям удалось оккупировать большую часть территории Кореи. Самураи грабили население, насиловали женщин, хватали молодых людей и отправляли в Японию, в рабство. Памятником безудержных насилий и зверских убийств, совершённых захватчиками, осталась „Могила ушей“ в японском городе Киото, куда завоеватели отправили тридцать тысяч ушей, отрезанных у убитых корейских воинов…», – писал Ли Чен Вон в книге об Имдинской отечественной войне 1592-98 годов.
После ряда поражений командующие морскими силами корейского флота сожгли корабли и, бросив знамена, высадились на сушу, распустили свои армии, а сами предпочли бежать, покрывая свои имена позором. Японские агрессоры начали наступление в глубь страны. Японский флот под командованием Като Есиаки, Куки Еситака и Тодо Такатора для поддержки своих сухопутных войск вторгся в южные воды Кореи.
Казалось – уже ничего не может спасти страну…
Но, как бывает в моменты наитяжелейших испытаний, мироздание посылает в мир ВОИНА, способного не только убивать, а ВЫИГРЫВАТЬ сражения.
Ли Сун Син, командующий морскими силами левого побережья провинции Чжелла, получив весть о бесславной битве у острова Кочжедо, тотчас выступил в поход. Его флот состоял из восьмидесяти пяти кораблей. Седьмого мая в бухте Окпхо флот обнаружил пятьдесят вражеских кораблей, экипажи которых занимались на берегу грабежом и избиением мирного населения. Заметив приближение корейского флота, пираты бросились к своим судам и вознамерились удрать, пытаясь избежать боя. Флот Ли Сун Сина, перекрыв выход из бухты, навязал врагам сражение. Несмотря на бешеное сопротивление, в течение нескольких часов большая часть японских кораблей была потоплена и более половины вражеских солдат уничтожено. Это была первая победа корейского флота под руководством Ли Сун Сина.
«В ноябре тысяча пятьсот девяносто восьмого года Ли Сун Син, объединившись с китайскими морскими силами, возглавляемыми флотоводцем Чэнь Линем, отрезал пути отступления японским войскам, и направился к Норяну, чтобы нанести им решительный сокрушающий удар. В пути Ли Сун Син, полный твердой решимости истребить всех до единого врагов, обращаясь к любимой родине, сочинил знаменитые стихи, в коих великий патриот восклицает: „Хоть и умру, / Но славен буду я. / Когда покончу с врагами / Моей прекрасной родины…“ На рассвете девятнадцатого ноября объединённый флот вступил в небывало ожесточённый бой против многочисленного флота островитян, насчитывавшего в своих рядах свыше пятисот военных кораблей».
Перед сражением бронированные черепаховые корабли корейской армии, наводившие на врагов ужас одним только своим видом, построились клином, выпустив вперёд флагман с тараном. Внутри клина расположились лёгкие абордажные суда.
По сигналу флагмана, на котором находился Ли Сун Син, клин врезался в армаду, рассекая её пополам, словно горячий нож кусок масла. Топя и расстреливая врагов, «броненосцы» прошли через весь строй, практически не встречая сопротивления. Дойдя до конца и разделив вражеский флот на две половины, бронированный клин раскрылся, выпустив абордажные суда, которые принялись добивать поверженные японские корабли.
Бронированные корабли развернулись перпендикулярно к первоначальному направлению и разошлись в стороны, раздробив две половины вражеского флота на более мелкие части, которые уже не могли действовать согласованно. Расстреляв судно, нанеся ему максимальные повреждения, они шли дальше, не тратя время на полное уничтожение, а уже абордажные команды добивали команды судов.
Враг впал в панику от невиданной ранее тактики. Неприятельские корабли в беспорядке метались в разные стороны, пытаясь спастись бегством, но корейские суда преследовали их по пятам, окружали и безжалостно топили.
В самый разгар боя грудь Ли Сун Сина внезапно пронзила вражеская пуля, и он упал на палубу. К нему подбежали всегда находившиеся с ним корабельный советник и его племянник, но Ли Сун Син движением руки заставил их замолчать, они попытались позвать на помощь, но он приказал: «Не говорите никому. Не сейте паники…» – Кровь потекла из уголка его рта, но великий корейский флотоводец Ли Сун Син улыбнулся закатному солнцу и добавил загадочные слова: «Врагу не сдаётся наш гордый…»
Этот бой закончился неоспоримой победой корейского флота. Лишь пятьдесят японских судов смогли уцелеть и унести на своих продырявленных палубах несколько тысяч захватчиков.
В средневековой корейской истории нет другого примера столь блистательного военного гения.
…Подлинность реального существования Ли Сун Сина отображена массой исторических свидетельств, десятками архивных документов, сохранившихся в Корее. Секрет его успеха потомки не могли разгадать сотни лет. Войско этого человека действительно строило броненосные корабли и побеждало громадные флоты, топило пиратов и наголову разбивало японских самураев…
Даже самураев. Воинов, достигших апофеоза военного умения.
Исповедуемое самураями Буси-до – вершина воинского профессионализма и одновременно парадоксальное подтверждение бессмысленности войны. Совершенствование, возведённое в абсолют, высочайшее искусство владения телом и холодным оружием, потраченное на поединки, бесконечные стычки кланов и военные столкновения княжеств.
Путь Воина, ведущий в Никуда… Огнестрельное оружие и появление машин свели на нет необходимость и эффективность самураев, и составляющие Буси-до в итоге превратились в спортивные, по сути, виды единоборств. За что, спрашивается, боролись?
Тич чувствовала, что изнурительный во всех смыслах рейд приближается к концу. Каким он будет, она не знала, но предощущала, что количество вот-вот перейдёт в качество. Бесконечно длиться мультифронтовая командировка не может. Рано или поздно придётся избрать один фронт и пройти его весь. ДО ПОБЕДНОГО.
Каким он будет? Где? Когда? Один и тот же для обеих боевых спарок, или…
За прошедшие четыре цикла Тич устала. Мягко выражаясь. Она будто посмотрела подряд тысячи фильмов, прочитала без передышки тысячи книг, более того, прожила тысячу жизней… Тысячу раз искупалась в крови.
Открыла ЛИЧНЫЙ счёт смертей…
И уже с трудом представляла, каково это, жить ОБЫЧНОЙ жизнью, ходить по улицам подземного города, соприкасаться с реальными людьми, НЕ видеть над головой открытого неба… Там вроде какой-то муж имеется, с ним же придётся познакомиться хотя бы… и волей-неволей сравнить с Лёхой.
Пытаясь настроиться на скорые неизбежные перемены в бытии и сознании, она вдруг отмстила, что при выполнении этого задания очень мало использовала носителей женского пола. В местах, где не первый цикл обретались объекты наблюдения, мужчины, бесспорно, преобладали. У войны всё-таки мужское лицо… хотя женщины, если надо, особенно на Земле, способны НА МНОГОЕ. Мужчинам подстать. Боевые подруги.
* * *
Практически никто, кроме зачинщиков, не знал, что в пятницу, поздно вечером, в сосновой посадке, возле старого маяка, «береговские» принимают «причеповских».
Заранее не проведала бы о групповой драке и милиция, если бы не я, уроженец «берега». Абсолютно случайно, проведывая мать, за соседским забором услышал я тихий разговор двух парнишек, судя по голосам, лет пятнадцати от роду. Тема их беседы меня оч-чень заинтересовала с точки зрения служителя закона, и я начал копать, используя старые знакомства, опыт следователя, а порой попросту руководствуясь интуицией.
И накопал, да такого…
Собрав всю необходимую информацию, я доложил своему начальству о намечавшемся массовом побоище. Получив приказ немедля действовать, подготовил операцию. Наши «бобики» прятались в густой растительности посадки. Сорок восемь мужиков, отборных ментов в полной экипировке, были полны решимости не позволить обезумевшим малолеткам поубивать друг друга.
Все мы понимали, что задание выпало ой не лёгкое, потому как остановить несколько десятков ненавидящих друг друга балбесов, вооружённых чем ни попадя, не так уж и просто. Конечно, самопальный огнестрел на подобные мероприятия вряд ли притащит даже последний отморозок, а вот ножи, пики, цепи, дубины, арматурные прутья, кастеты… что-нибудь из подручного арсенала наверняка будет у каждого участника «встречи» недружественных сторон.
Сценарий уличной битвы до ужаса прост: стенка на стенку. Разогнавшись, с диким воплем… Примерно через десяток минут выявляется победитель, после того как у одной из сторон дрогнувшие бойцы начинают разбегаться. Чаще всего убегающих трусов не догоняют, бьют тех, кто ещё сопротивляется, сил всё-таки не так уж много осталось, а предателей всё равно потом свои же накажут. Но тут у терпящей поражение, поредевшей стороны обычно просыпается второе дыхание. Загнанные в угол пацаны понимают, что терять им уже нечего, кроме самоуважения и здоровья, и стоят насмерть, спина к спине, до последней капли крови, как наши солдаты в сорок первом под Москвой… Вот тогда и происходят самые страшные увечья, даже убийства. Жутко смотреть на этих несовершеннолетних, безмозглых оболтусов, толком ещё не знающих, что такое жизнь, но уже готовых с ней расстаться. Прямо на глазах утрачивают они человеческий облик…
Есть ещё несколько вариантов развития массовой уличной драки. Так, например, бывает, что через пару минут после начала схватки одна из сторон бросается наутёк всем скопом, словно по команде. В таком случае слабого противника преследуют, и, нагоняя по одному, жестоко избивают. Случается и такое: из одной толпы кто-нибудь выходит, что-то внушительно говорит, в чём-то убеждает, и противник убирается восвояси без боя, «базаром задавленный».
Но этим пятничным вечером события развернулись по сценарию совершенно небывалому…
Отборные сотрудники были наготове и ждали моего сигнала. Я подобрался как можно ближе к предполагаемой арене боевых действий, спрятался в укромное место, где заметить меня было никак нельзя. Укрытием мне послужила небольшая яма, поросшая по краям густым кустарником.
Вполне удобно и обзор великолепный.
Постепенно начала собираться «береговня». Притом самым первым заявился взрослый мужчина лет сорока, без особых примет, неизвестный мне раньше, а я ведь вырос на Береге, и этот мужик вполне мог бы быть моим одноклассником… Подходившие ребята кучковались возле него и внимательно слушали всё, что он им серьёзно вещал. Вёл незнакомец себя уверенно, по-хозяйски и, насколько я мог судить, – пользовался у местных уважением. Когда большая часть бойцов собралась, он созвал присутствующих поближе и принялся что-то чертить на мягком песчаном грунте, подкрепляя начерченное пояснениями. Завершив инструктаж, отряхнул руки, глянул на часы и громко выкрикнул:
– Наливай!
Молодёжь выпила в три захода, практически ничем не закусывая, и дружно закурила.
Водку в двух объёмистых сумках, между прочим, принёс с собой незнакомец.
Со стороны шоссе выплывали из сумерек силуэты «причеповских». «Береговские» побросали окурки и достали оружие. С приближением гостей я, к своему удивлению, отметил, что «причеповские» явились фактически безоружными, если не считать оружием палки, да и то в руках всего у нескольких человек.
Расстояние между противоборствующими бандами быстро уменьшалось.
Было заметно, как с ноги на ногу нетерпеливо переминались «береговские» мальчишки, но взрослый незнакомец словами сдерживал их порыв. Противники же, наоборот, вели себя спокойно и уверенно. С каменными лицами и въедливыми взглядами они медленно приближались.
Ну, всё, как говорил Юра Гагарин, поехали. Я потянулся за рацией, медлить больше нельзя. Рация не отстёгивалась, наверное, зацепилась за ремень. Я дёрнул сильнее, но рация осталась на месте… А дальше вообще началось что-то невероятное: рука налилась свинцом, а потом и вовсе отнялась, то же самое творилось и с левой. Решив подняться из ямы, встать в полный рост и отдать приказ во весь голос, я понял, что парализованы у меня также ноги, язык, всё тело… Будто кто-то схватил меня, сжал в огромном кулаке и держит, не выпускает… только голова поворачивается, будто из кулака торчит.
Что за чёрт?! Вроде со здоровьем никогда серьёзных проблем не было… Я опёрся о влажную земляную стену, кое-как выпрямился, и… остался зрителем. Смотря в одном направлении, я видел, как скукожились на земле мои коллеги, наверняка с ними произошло то же, что и со мной, а с другой стороны – начиналась кровавая заруба. Удивительным образом, несмотря на полную телесную обездвиженность, восприятие моё оставалось по-прежнему ясным. Поэтому я, не в силах вмешаться, глазами и ушами воспринимал окружающие меня события и ужасался.
Мужчина дал отмашку. «Береговские» быстрым манёвром заключили неприятеля в кольцо, блокируя тем самым середину толпы, и принялись бить, резать, рубить. Но совершенно неожиданно получили достойный отпор. Всегда считавшиеся более слабыми, «причеповские» дрались как Брюсы Ли.
Умело, орудуя ногами и руками, ломали носы, зубы, кости, добивали противника его же ножами. Кольцо «береговских» рассыпалось. Видя такой расклад, незнакомец-предводитель дал указание сделать оцепление плотнее и драться «в упор», не давая «причеповским» размахиваться. Потом поднял с земли камень и бросил в середину круга, туда, где было наибольшее скопление противника. Парни, заметив простое и эффективное действие старшего, последовали его примеру. Внутрь круга полетели дубины, булыжники, бутылки…
Сопротивление окружённых «причеповских» ослабевало, большая половина их уже лежала на земле, выведенная из строя. В скором времени бомбить стало опасно, слишком увеличилась вероятность попадания в своих. Тогда второй ряд оцепления через плечи своих впереди стоящих товарищей начал бить оставшихся внутри цепями и длинными палками. Такой поворот событий уменьшил количество остающихся на ногах «причеповских» до семи человек.
Правда, оставшиеся семеро дралась как львы, их сопротивление казалось несокрушимым. Палки ломались, цепи отскакивали, как от стены, ножи не попадали в цель. Ряды «береговских» таяли, оцепление на глазах редело… Я пожалел, что рядом никого нет. Кто мне поверит, если я расскажу об увиденном?..
Такого высокого уровня мастерства рукопашного боя я никогда не видел, а повидал я в этой жизни немало… Интересно, кто тренировал «причеповских» пацанов?! Видать, по меньшей мере отставной спец какого-то жутко секретного подразделения КГБ, не иначе! Но зачем?! И, чёрт подери, какой-такой неизвестный хрен верховодит «береговнёй»?!
Кстати, ход сейчас был за хозяевами, потому как великолепная семёрка, твёрдо стоя на ногах, хищно поглядывала на единственного ещё не избитого. Мужик, заметив, что «причеповские» молотобойцы дугой придвигаются к его персоне, и что остановить их реально некому, без промедления отдал команду.
– Уходим!
Но неужто он решил, что после страшного западла с кровавым кругом «причеповские ниндзя» ему позволят легко унести свою позорную шкуру?!
Конечно, за незнакомцем погнались, ещё бы. Но стервец на это и рассчитывал. Мужик бежал в посадку. Оно и понятно, я бы тоже туда побежал. Уличных фонарей в лесочке нет, почва рыхлая – бежать неудобно, а коряг, ям, пеньков сколько… Как только семеро яростно понеслись за вражеским предводителем, «береговские» медленно поднялись (кто ещё мог) и устремились за ними. Там, среди сосен, в густой тьме, отважных бойцов «причеповского» края и потушили. По одному, коварно, быстро и жестоко.
Наконец-то, хоть и не близко, заголосили сирены… Потом нас, обездвиженных защитников правопорядка, укладывали в машины скорой помощи вместе с изувеченными ребятами.
Зелёные, не обстрелянные сотрудники дивились тому, что произошло, точнее сказать, они никак не могли сообразить, что здесь такое стряслось. Отрубленные конечности, раскромсанные черепа, свёрнутые шеи, разбросанные по асфальту кишки и мозги… и стоны, невыносимые жалобные завывания раненых, по сути, ещё детей…
Машины скорой помощи делали третью ходку, кого-то с двумя лычками на погонах стошнило в кусты, голосили неизвестно откуда появившиеся матери, эксперты безуспешно пытались отогнать их.
С чёрного, беззвёздного неба на мою голову необратимо опускалось жуткое осознание того, что это не просто ежегодная разборка одного района с другим. Кто-то решил воспользоваться намечавшимся событием в своих ужасных интересах. Но кто и зачем? И главный вопрос: что случилось с нами, сидевшими в засаде сотрудниками милиции?
Паралитический газ, массовый гипноз, секретное психотронное оружие? Нужно было готовиться к тому, что после такого паралича можно остаться инвалидом. В больнице врачи не знали, что с нами делать, взяли всевозможные анализы и оставили до утра. А поутру мы проснулись… отпустило нас, как и не бывало, честно говоря, я даже лучше себя почувствовал, в теле наблюдалась некая лёгкость, эйфория.
После такого резкого исцеления доктора окончательно опустили руки и ждали специалистов из столицы. Нас охраняли и не пускали родных, также взяли расписку о неразглашении. Киевские профессора со своей сверхсекретной аппаратурой тоже ни черта не смогли объяснить. Так что к понедельнику я смог вернуться к исполнению своих служебных обязанностей.
Сколько же шуму в городе было из-за «бойни на берегу»! Из восьмидесяти трёх участников – двадцать девять убитых… Местные старожилы не помнят подобных разборок с довоенных времён… Есть версия о провокации агентов ЦРУ… Ведётся следствие…
И, конечно, самые фантастические предположения о таинственной нейтрализации, обездвижении отряда милиции. Вплоть до «летающей тарелки» инопланетян, якобы зависшей над местом побоища…
Само собой, в газетах – ни слова. Официально – просто ничего НЕ БЫЛО. Из Москвы приехал человек с такой ксивой, что когда он до меня добрался, у меня аж речь на время отняло и потом прошибло.
Он зашёл в мой кабинет, ясное дело, без стука, сел на самый удобный стул, прямо под новым, недавно повешенным портретом очередного генерального секретаря, велел закрыть на замок дверь и отключить телефон. После заговорил.
– Товарищ подполковник, на вашем участке произошло ЧП всесоюзного масштаба, я уже беседовал с вашим начальством, но меня интересуете именно вы, как очевидец.
– Я?..
– Да. Вы.
Пауза, во время которой он нанизал меня два раза на свои острые как скальпель зрачки, казалось, тянулась вечность.
– Я надеюсь, наша встреча ограничится этими приятными стенами и мне не придётся звать вас к себе, в менее уютное место.
Во как всё серьёзно.
– Понимаю, – я взял себя в руки, – и передам вам всю информацию, которой обладаю.
– До мельчайших подробностей, меня интересует даже ваши догадки, размышления.
Он получил, что хотел, я рассказал всё, что видел, что ощущал, о чём думал и что перечувствовал…
Неделю московские вели расследование, мы, местные, обеспечивали для этого все условия. Меня неоднократно в течение этих жутких дней проверяли, тестировали, брали анализы всякие спецы в белых халатах, каждый раз иные. В четверг даже допрашивали с помощью гипноза. Наконец их работа завершилась.
Результатами с областным управлением почему-то не поделились.
Была пятница, настенные часы выдали пять, и я с чистой совестью начал собираться домой…
В дверь постучали. На пороге возник тот самый высокопоставленный москвич, правда, в этот раз без фирменного лубянковского взора.
– А давайте мы с вами коньячку выпьем, Пётр Васильевич!
– Вы же в обед улетели, товарищ генерал, я лично своими глазами видел…
На что гэбэшник только хмыкнул.
Когда раздался стук, я складывал документы в сейф. Увидев генерал-майора КГБ и бутылку «Арарата», в отчаянии решил, что сейчас именно тот момент, когда можно бахнуть на стол припасенную баночку красной икры. Мой сейф лишился самого ценного, что в нём было.
– Вот это дело, – поддержал мой жест москвич и даже протянул руку. Мы впервые с момента знакомства обменялись рукопожатием.
Я быстро достал рюмки, соорудил бутерброды, намешал растворимого кофе. И полилась гордость солнечной Армении. Мы выпили, я не закусывал, смаковал.
– Телевизор смотришь, Пётр Васильич?
– А что ж ещё смотреть, Пал Сергеевич?
– Ну, и как тебе последние решения нашего молодого генерального?
– Жираф большой… – сморозил я глупость, и тут же укусил себя за язык. Но генерал не придал значения моему выражению. С виду.
– Павел Сергеевич, это что, новый вид допроса?
– Да расслабься, я же тебя без протокола спрашиваю. Ладно, не хочешь о пространном, давай о деле.
Я сделал вид, что не услышал в его словах шутки.
– Но сначала выпьем.
Мы пили и беседовали. Я понемногу пьянел, москвич понемногу раскрывал неизвестные мне факты и следил за моей реакцией, действительно ли я не ведаю о том-то, о сём-то. Мне, честно говоря, уже было наплевать, что там обо мне подумает матёрый кагэбэшник. В окне невероятно красиво разливался закат, и я с большим сожалением включил свет и задёрнул штору. За неделю усталость наполнила всего меня и выливалась тоской через глаза. Чертовски надоело это постоянное напряжение в присутствии московских «гостей», постоянная боязнь не ошибиться, не дать маху, и это желание коллег-ментов выделиться… Работа, работа, работа. Всё, хватит, привал. С понедельника беру пару отгулов – и на лиман.
– …но самое уникальное свидетельство пенсионера Мовчана Ивана Кузьмича. – Вернул меня в реальность притихший голос генерал-майора. – В четыре утра того же дня он рыбачил в неприметном местечке на берегу. Иван Кузьмич видел и слышал следующее: двое людей, один из которых весьма похож по его описанию на нашего подозреваемого, верховодившего «береговскими», вели престранную беседу о тактике и стратегии, приводя в пример произошедшую драку. И вообще говорили много чего подозрительного. Вторым собеседником, по свидетельству пенсионера, был молодой человек лет двадцати пяти…
– А коньяк классный, зараза, – похвалил я невпопад. – Понял я, кто это был. Один из тех семерых причеповских. Знаешь, Павел Сергеич, я бы этих вождей доморощенных точно пристрелил бы! Прямо там, на месте. Если б мог двигаться. Я только сейчас это понял.
– Они исчезли. Оба. Их никто нигде больше не видел. Склоняюсь к фантастической мысли, что народная молва на сей раз права: они – инопланетяне…
…Ехал я домой в пустом трамвае, и мне казалось, что вместе с Юрой Гагариным выхожу на орбиту. Следующая остановка – кинотеатр «Космос». Ну, мне сходить. Дорога от остановки к дому пролегает через пышную аллею, иду и наслаждаюсь душистым сочным воздухом. Я не чувствовал притяжения планеты и ощущал, что вот-вот оторвусь от земли и вместо шагов получатся высокие прыжки.
Генерал исчез так же внезапно, как и появился, с моего сердца будто тяжесть свалилась, и я радовался тому, что невероятная история, похоже, кончилась, все концы «в небо», и я больше никогда не увижу этого колючего человека. Спасибо, правда, за коньяк.
Мне резко и нестерпимо захотелось кому-то позвонить и продолжить вечер. Но ближайший автомат оказался обезтрублен (куда смотрит милиция, ха-ха!), к тому же где мне сейчас разменять по две копейки, всё давным-давно закрыто… ну что ж, домой сначала. Звонить.
Долго не мог попасть в замочную скважину. Выглянувшая на секунду соседкина голова, облепленная бигуди, решила, что я пьян, и спряталась от греха подальше. Наверное, так оно и есть, и это, чёрт подери, здорово. Когда я последний раз нажирался, уже и не помню.
Притворил дверь. Закрывать на замок не стал… На моей кухне горел свет. Живу я один. В гости никого не ждал. Ключи только у меня… Я вмиг протрезвел. Достал и снял с предохранителя свой табельный…
Они сами открыли мне кухонную дверь и предложили выпить с ними чаю, моего цейлонского, дефицитного чаю. Старший мужчина стоял у окна, скрестив на груди руки, лицо его сделалось как у человека, погружённого в себя, и оттого ещё более старым, чем там, на берегу. Молодой сидел за столом, улыбался и крутил в пальцах печенюшку.
Мысли и чувства внутри меня потекли абсолютно автономно, и мне оставалось их только впитывать.
…Ну всё… теперь можно никуда не торопиться… как хорошо, спокойно и легко… это конец или начало?.. может, будет бой… вдруг они откроют, кем на самом деле являются, зачем пожаловали…
Боже, как нелепо выглядит этот сраный пистолет в моей правой руке. Я возвращаю оружие обратно в кобуру, захожу на кухню и как ни в чём не бывало сажусь пить чай с инопланетянами.
Первое, о чём они спрашивают:
– Что тебя удержало, подпол? – старший.
Младший:
– Почему ты не стрелял в нас? Разве не хотелось пристрелить извергов кровавых?
Старший:
– Тебя кто-то схватил за руку, мент? Связал тебя кто-то?
– У тебя было ощущение, что в твоей голове кто-то засел и смотрит, смотрит?.. Вертит твоей головой и смотрит…
– Почему было… – ворчу я. И честно раскалываюсь: – У меня оно и сейчас есть. Дверь открыл, сразу и появилось… Снова, как там, в лесопосадке. Залезло в меня что-то, под контроль взяло, и моими глазами на вас смотрит, ушами слушает…
– Носами нюхает, руками щупает… – старший ворчит совсем как я. – Чтоб на Земле, да хроносом не нашлось… Не оскудевает родина одарёнными.
– ПОГОВОРИМ? – младший с надеждой смотрит на меня.
И в эту секунду я чувствую, как НЕЧТО, засевшее во мне, вынуждает открыть рот и ответить. Ему надоело только смотреть и слушать…
Глава двадцать первая
SIC TRANSIT GLORIA MUNDI…
Маленький приморский городок сонно дремал в объятиях жаркого майского дня. Пена вишнёвых садов заливала улицы белым прибоем, наполняя медовым ароматом воздух – казалось, его можно резать пластами и намазывать на хлеб – такой он был тягучий и сладкий. Старые ивы свешивали в извилистые переулки длинные зелёные косы. Пирамидальные тополя, щеголяя лаково блестевшей листвой, мели небо слегка растрёпанными верхушками. Быть может, поэтому лазурное, ослепительно чистое небо казалось бездонным. Несмотря на безветрие, волны лимана, столь же лазурные, как и небо, жадно лизали песчаный берег, словно пробуя на вкус белый песок…
У самой кромки воды рыжеволосый конопатый мальчуган лет десяти играл с огромным чёрным псом. Мальчик раз за разом бросал в волны пластиковую бутылку, и пёс, заходясь неистовым лаем, кидался в воду; бешено молотя лапами, доплывал до бутылки, качающейся на волнах огромным поплавком, хватал сокровище и приносил хозяину. Собака энергично отряхивалась, а её маленький хозяин визжал от освежающего душа брызг. Потом игра продолжалась…
Двое мужчин, спустившись с верхней набережной по длинной лестнице, стояли внизу, внимательно оглядывая окрестности. Длинный пляж, в курортный сезон набитый загоревшими и зимне-белёсыми телами, как банка сардинками, сейчас был совершенно пустым и непривычно чистым, если не принимать во внимание мокрые кучки водорослей, россыпи ракушек и играющего мальчика с псом. Обрывистые берега, глубоко изгрызенные оврагами, подступали к самому пляжу, охватывая его полукругом.
Пляж летом – средоточие бурлящей жизнедеятельности, буквально на следующий день после окончания сезона – лишь бледная тень воспоминания о ней.
– Какое памятное место! – воскликнул один из мужчин, младший по возрасту. Его глаза своей голубизной в этот солнечный день могли поспорить с небом, хотя в пасмурную погоду они могли оказаться свинцово-серыми.
– Да… вот только зелени больше, – отозвался старший из спутников, седой крепкий мужчина с едва заметным шрамом на лице, и глубоко вздохнул: – А воздух другой.
– Ещё бы. Свежий воздух и тишина вместо гари, пороха и взрывов. Тиш-шина такая, что в ней можно утонуть.
– Смотрю – и не верится, что всё это прямо здесь, возможно, вот на этом самом месте. – Старший присел на песок, набрал белую сыпучесть в ладонь и просеял сквозь пальцы; песчинки, чуть слышно шурша, собрались в невысокий конус, отдалённо похожий на тот, что образуется в нижней чашечке песочных часов. – И следов не осталось.
– Конечно, – усмехнулся молодой едва заметно, кончиками губ, – какие следы! Потёмкин от злости приказал сравнять крепость с землей.
– Чтобы спрятать следы своей некомпетенции, – горько отозвался старший, встал, отряхнул песок с коленей. – Давай пройдёмся… Да-а, мягко выражаясь, не часто доводится возвращаться в места боевой славы. Может, что-нибудь, да и осталось.
Побродив по улицам – весь городок можно было обойти пешком за несколько часов, если не заблудишься в головоломной сети переулков, улочек и тупиков, – они наконец-то вышли на небольшую площадь с полуразрушенным храмом, одетым в Строительные леса. На этой же площади обнаружился невысокий памятник. Игравший на пляже мальчишка, внезапно заинтересовавшись двумя дядьками, упорно следовал за ними на приличном отдалении. Его собака дисциплинированно сопровождала хозяина и совершенно не напоминала того энергичного пса, что носился по берегу.
Пока младший заинтересованно изучал множество табличек, укреплённых на стенах храма, старший подошёл к памятнику.
На невысоком постаменте стоял маленький сухощавый мужчина. В отличие от привычных монументально-помпезных композиций, бронзовый человек казался настолько живым, что гримаса боли, застывшая на губах, заставила сжаться сердце, как… сжималось оно тогда, более двухсот лет тому назад. Человек-памятник, выбросив вперёд правую руку, словно приказывая двигаться только вперёд, до полной победы, левую прижал к ране и, не отрываясь, смотрел, смотрел на лиман, за лиман, где на краю горизонта убегала вдаль полоска деревьев, растущих на том берегу, на Кинбурнской косе…
– Дорогой Александр Васильевич, несказанно рад вас лицезреть… – произнёс старший, обращаясь к памятнику, позеленевшему от множества сырых дней и ночей, которые он одиноко коротал на площади по воле «благодарных потомков». – Словами не выразить, столь радостно повстречать доброго знакомца на чужбине…
– Слушай, а ведь действительно похож! – сказал молодой мужчина, приближаясь к бронзовому человеку и своему спутнику. – Надо же, и после жизни не возвышается над людьми. Скромно, очень скромно. – Сказал он, ни к кому не обращаясь.
Непонятно, что это было – то ли упрёк «благодарным потомкам», что довели до разрушения храм, построенный в честь великого полководца, и забросили, оставили без должного ухода памятник ему же, то ли похвала человеку, всю жизнь посвятившему защите Отечества и не требовавшего взамен ничего, даже посмертного восхваления.
– Вот так-так… – помолчав скорбно, горько произнёс молодой, – один из самых блистательных полководцев, шестьдесят сражений и ни одного проигранного, пятьдесят лет отдано армии, а получил в награду смерть в опале и забвении, и всё, что заслужил от потомков, – старый облезлый памятник и разрушающийся собор…
– Ну, не всё так плохо, как может показаться на первый взгляд, – возразил старший, – его помнят, его любят…
– Ты называешь ЭТО любовью? – младший кивнул на скромную композицию, маленькую бронзовую фигуру, ограждённую четырьмя наполовину врытыми в землю старинными пушками, соединёнными цепями, и прикованным к ним якорем.
– Не так уж он и плох! Ты посмотри на него. Словно живой! Так и кажется, что сейчас заговорит. Талантлив, талантлив скульптор, спору нет… А сколько ты видел памятников, поставленных дважды, за одну и ту же победу? Тем более в России. Это какая же должна быть заслуга, чтобы память о ней была настолько велика?
– Что значит дважды? И потом – сейчас здесь не Россия.
– Два памятника! Первый в честь пятидесятилетия победы на Кинбурнской косе, второй – вот этот, в честь стодвадцатилетия той же самой победы. Когда ставили – была Россия.
– Почему же здесь? В Очакове, а не на Кинбурне, и куда делся первый? – заинтересовался младший. Мужчины отошли от памятника и присели на невысоком парапете, ограждавшем площадку с композицией от обрывистой кручи, густо поросшей травой.
– В Крымскую войну, в тысяча восемьсот пятьдесят четвёртом году, англичане подступили к Кинбурнской крепости, которая к тому времени уже настолько обветшала, что её комендант предпочёл сдаться без боя. Загребущие британцы в качестве трофея и умыкнули первый памятник – бюст Суворова вместе с турецкими пушками, которые служили памятнику оградой. Но благодарные потомки восстановили историческую справедливость и в тысяча девятьсот седьмом году поставили вот этот памятник, который ты забраковал.
– Но почему здесь, а не на том берегу? – продолжал упорствовать молодой. – Логичней было бы.
– Может, и логично. Да не практично. Через сто двадцать лет после сражения на том месте уже была не крепость, а болото, сплошь поросшее камышом. Всё течёт, всё изменяется, нам ли не знать… – вздохнул старший. – А ты говоришь, забыли. Мне, например, этот памятник нравится куда больше, чем множество других, вычурных и помпезных. Да и видать ему отсюда всё как на ладони! А храм восстановят, обязательно. Я верю. И ты верь. Нам ли не верить…
В день празднования Покрова первого октября тысяча семьсот восемьдесят седьмого года, во время божественной литургии, на которой находились Суворов и офицеры, шестьсот турецких орудий начали артподготовку. В августе турецкая флотилия из двадцати пяти кораблей расположилась под стенами Очакова, чтобы поддерживать морской десант, направленный на уничтожение Кинбурнской крепости, которая, несмотря на невзрачность, заслоняла вражескому флоту вход в Днепровский лиман, подобно воротам закрывая Херсон от нападения турок. Под звуки канонады сотни десантных лодок направились к косе. Суворов, несмотря на полученное донесение, не остановил богослужения. По рядам офицеров прокатился ропот. Офицеры недоумевали, зачем главнокомандующий позволяет врагам высадиться, окопаться и закрепиться на плацдарме?
Соотношение сил было явно не в пользу русских. Против пяти тысяч отборных турков-головорезов они могли выставить только тысячу семьсот штыков и сабель. Прекрасно ведая об этом, полководец богослужение не остановил… Но ведь недаром Суворов говорил, что воевать надобно не числом, а уменьем.
В планы Александра Васильевича входило не отбить десант, а уничтожить его, заманив в ловушку!
Во время первой атаки турки приблизились к крепости на расстояние не более двухсот шагов. Но наверняка в их сердцах уже поселилась радость от предвкушения победы. Загремели барабаны. Развернулись знамёна, и ветер трепал зелёные полотнища. Дико завыли дервиши-бекташи, призывая к бою.
Но именно в этот момент литургия закончилась, и Суворов, едва переступив порог походной церкви, взмахнул выхваченной шпагой – словно выпустил на волю молнию! Вслед за этим ударил гром – с крепостных батарей грянул залп такой мощи, что бывалые солдаты открыли рты, чтобы не полопались в ушах перепонки.
С криками и молодецким посвистом слева на турок ринулись козаки полковника Иловайского, а справа – Орловский пехотный полк без единого выстрела бросился в штыковую атаку. В смертную атаку. «Пуля – дура, штык – молодец», – так говорил Суворов. Его не посрамили верные ученики – первые ряды турков были изрублены и переколоты. Но и доблестные солдаты Орловского полка остались лежать в обнимку с врагами.
Смерть примиряет всех…
Следующая атака дважды могла стоить генералу Суворову жизни. И дважды он обманул примирительницу. Вернее, как и следовало ожидать от великого полководца, – он её победил, но «был от смерти на полногтя», как позднее сам же написал.
Два батальона Козловского полка бросились в бой…
Суворов успел почувствовать сильный удар, лошадь под ним рухнула как подкошенная – пушечное ядро снесло ей голову. Чёрная тень накрыла генерала, он только успел заметить, что над его головой блеснули две молнии – длинная и короткая: ятаган янычара наткнулся на вовремя подставленный штык гренадёра.
«Как зовут тебя, спаситель?» – осведомился Суворов, пока ему спешно седлали нового коня. Гренадёр белозубо улыбнулся и отрапортовал: «Степан Новиков, ваше превосходительство!»
Вспрыгнув на коня, Суворов не успел оглядеться, как бок ожгло, словно тысяча ос вонзила свои раскалённые жала… Рядом разорвалось ядро, и заряд картечи нашёл свою жертву. Гренадёр Степан, не успевший сделать и полшага в сторону, метнулся к генералу, падающему с коня, и секундой позже их обоих накрыл толстый слой песка от взрыва ядра.
Небольшая заминка, не перешедшая в панику благодаря другому солдату. Немолодой ветеран бросился к куче, под которой покоились генерал и гренадёр. Голыми руками он принялся раскапывать песок, последовавшие его примеру воины вскоре откопали Новикова и Суворова, подмятого бравым защитником. Генерал, хоть был и ранен, но находился в сознании и быстро стал отдавать приказы. Солдаты получили передышку, но и десант турков, изрядно потрёпанный, вернулся в свои окопы.
До самого вечера Новиков и его старший приятель не отходили далеко от Суворова. Обессиленные турки устраивались на ночной отдых. Но они не знали Суворова, недооценили его смелость и волю к победе. Незадолго до полуночи русские, согласно приказу генерала, начали наступление, сбросив турков в воду и добив из пушек.
Но от пули, догнавшей Суворова, не успел главнокомандующего спасти даже верный Новиков, хранитель генерала. Первая пуля свалила гренадёра, а вторая ранила генерала навылет…
Среди погибших, как и среди выживших победителей, ни Новикова, ни второго гренадёра найдено не было, хотя согласно приказу Александра Васильевича поиски велись тщательнейшим образом. Гораздо позже, на излёте жизни угодив в локосианский проект «Вечная Война», лучший русский полководец всех времён генералиссимус Суворов припомнит двух гренадёров. Только благодаря их старанию выжил он в судьбоносном, ключевом Очаковском сражении, итоговым результатом коего было присоединение к великой России края, впоследствии нареченного Новороссией, – Древней Киммерии, богатейшей страны, помнившей скифов и эллинов, частью пребывавшей под татарами и турками, частью – остававшейся вольной козацкой степью.
Победоносная виктория свершилась в день Чудотворца Николая, святого покровителя всех странствующих и путешествующих, а следовательно и воинов, что были выхвачены локосианами и отправились в небесный Вечный Поход. Одним из далеко идущих последствий сей победы было основание в устье Южного Буга града его имени, ставшего колыбелью Черноморского флота, южным «Санкт-Петербургом», оплотом восточных славян в Северном Причерноморье, впоследствии – одним из мировых центров кораблестроения, гражданского и в особенности военного.
…Совпадений не бывает. Случайность – крайнее звено цепи закономерностей.
И всё же, наводя исторические справки и глазами очаковского мальчика рассматривая Лёху с его боевым дядюшкой, она подивилась слаженной, будто согласованной параллельности движения обеих спарок. Словно ими руководили из одного штаба…
Тич вспомнила, что иноземные, перед тем как отправиться в перестроечный период накануне падения Советской империи, ключевой для истории восточных славян Земли, были в армии легендарного полководца, даже имя и «фамилия» которого за тысячи лет стали синонимами войны. Маршал когда-то уже общался с ним в штабе Объединённой земной армии на Локосе, но Алексу сообщить об этом почему-то не удосужился. Утаил факт знакомства в целях воспитательных, не иначе. Она поняла это, углядев, какой именно отрезок биографии легендарного царя избрал Сидоркин. Тот самый, который отмечается датой, что в энциклопедиях проставляется второй, после тире, в скобках рядом с именем исторического лица.
Леденящий душу свист стрел, лязг и гром оружия, ударяющегося о щиты, клинки и доспехи, крики ярости и боли, дикое ржание коней, трубный рёв боевых слонов…
Сухой жар земли Кемт и влажная духота Индии, бессонница, жажда и голод, утомительные переходы и жаркие битвы…
Всё это было, было. И было не с кем-нибудь, а с ним!
Лисимах Коринетид вступил в Македонскую армию восемнадцатилетним юношей. Ещё при покойном Филиппе.
В битве при Херонее Лисимах был простым всадником в коннице правого фланга, которой командовал восемнадцатилетний тогда Александр.
Битва при Гранике, когда сам царь едва не погиб, осада Галикарнаса, сражение при Иссе, штурм Тира и Газы, степи Бактрии и скалы Согдианы, Индийский поход…
Возвратясь в Вавилон, Лисимах уже командовал сотней гетайров.
И вот ныне тридцатитрехлётнего царя, железной рукой раздвинувшего пределы Ойкумены, не стало…
Александр всю жизнь гнался за славой. С детских лет и до самой смерти он желал первенствовать везде и во всём. В спортивных ли состязаниях, в «потешных» ли сражениях, на охоте и на войне – он всегда был первым. Вся его жизнь была вызовом. Вызовом окружающему миру и самому себе!
Образованный и жестокий, терпеливый и решительный, безудержный в желаниях и способный удержать в узде свою огромную империю.
В армии царя всегда любили. Он был поистине неутомим! После любых тягот и суровых испытаний он всегда был впереди. В любом деле. Подобно Ахиллу из гомеровских песен, был и по личному мужеству, и по безумной храбрости первым в рядах своего войска. Настоящий лидер и непобедимый полководец…
Хотя за последнее время в войске накопилось достаточно много недовольных. И всё больше из ветеранов. Македонян раздражало то, что он уравнивал в правах побеждённых и их победителей, стал принимать в ряды гетайров «варваров», носил персидские одежды. Даже женился, при живой жене Роксане, на двух персидских царевнах – младшей дочери Оха и старшей дочери Дария Третьего – во время «бракосочетания в Сузах».
Лисимах-то, в отличие от них, понимал великие замыслы царя. Александр стремился объединить завоёванные копьём народы, создать из них единый народ – эллино-персов. Для того и стремился приобщить «варваров» к эллинской культуре.
В смерти царя виновен был Антипатр. Едва ли не последний из оставшихся в живых соратников Филиппа, все десять лет походов просидевший наместником в Македонии, постепенно стал рассматривать Македонию и Элладу как свою вотчину, не подчинённую царю и сохраняющую традиции Филиппа. И не удивительно! Александр на родину возвращаться не собирался. Лишь время от времени требовал оттуда пополнения для армии.
После подавления бунта македонян в Описе и последовавшим за этим примирением, Александр решил отправить ветеранов на родину. А командовать над ними поставил Полисперхонта и Кратера, который должен был сменить Антипатра на его посту. Поэтому, получив повеление царя прибыть к нему в Вавилон, старый македонский ворон увидел в этом приказе покушение на свою власть.
На празднестве, устроенном в честь царя, Иоллай – царский виночерпий и сын Антипатра – поднёс Александру «кубок Геракла», отличавшийся внушительными размерами, куда предварительно всыпал яд, присланный отцом. И через десять дней покорителя Ойкумены не стало…
Бросив прощальный взгляд на покойного царя, Лисимах купил в первой же попавшейся лавке кувшин терпкого финикового вина, и побрёл куда глаза глядят, медленно набираясь «по-скифски».
Лишь боги знают, сколько он так бродил и в каком краю города находился, когда его слуха коснулся возглас на полузнакомом наречии.
– Да будет тебе! Заладил, великий царь, великий полководец… Homunculus unus е multis. Всего лишь стечение обстоятельств.
– Пусть так, но всё же, – возразил второй голос, явно принадлежавший человеку постарше.
– Ну, а не было бы этого стечения обстоятельств? Пусть даже Филипп бы так рано не погиб! Что было бы тогда, а?
Лисимах с трудом сосредоточил свой стремящийся разбежаться в стороны взгляд на паре мужчин, проходившей мимо него.
На вид – ничего особенного. Старшему за сорок. Длинные, почти полностью седые волосы заплетены в толстую косу. Аккуратно подстриженные усы и борода. Спокойные серые глаза. Одет персидским купцом немалого достатка. Опирается при ходьбе на крепкую палку в пяток локтей длиною. Младший, лет, наверное, двадцати пяти, высокий, широкоплечий, приятное, открытое лицо и поразительно горящие серо-синие глаза. Этот был одет в эллинские одежды. Хитон из тончайшего льняного полотна, широкий, расшитый серебряными бляшками пояс воина с заткнутым за него небольшим кинжалом в ножнах, украшенным несколькими довольно крупными каменьями. Богатый гиматий с золотым узором едва скрывал наличие меча на левом боку.
На первый взгляд, вроде бы и ничего подозрительного. Но у обоих кожа слишком светлая для местных и даже для эллинов, и разговаривают на странной смеси фракийского с каким-то другим наречием.
– Вот и я говорю, ничего из ряда вон выходящего, – отрубил младший в ответ на возражения своего спутника. – Раззвонили, тоже мне, Великий, Великий!.. Ну, что он сделал-то такого ВЕЛИКОГО?
– Не скажи, – отвечал старший. – Всё же за десять лет походов он сумел завоевать огромную территорию: от Дуная на западе до Инда на востоке и от Нила на юге до Амударьи на севере. И при этом, говорят, не потерпел ни одного поражения.
Лисимах понял, что речь идёт о покойном Александре, и невольно, не совсем твёрдо переставляя ноги, отправился вслед за ними.
– Как же! – хмыкнул молодой. – Держи карман шире. А скифы?
– А что скифы?
– Так и не разбил он их на Сырдарье.
– Их попробуй разбей, при их-то тактике. Вступят в бой и тут же спину показывают, в засады заманивают. Александра же там вообще не было. Он пришёл с подкреплением и попытался организовать преследование Спитамена. Просто… не рискнул заходить в глубь скифской территории.
– Ага! Добавь сюда ещё тридцатитысячный отряд Зопириона, не вернувшийся из-под Ольвии.
– Эк хватил! Там царя и близко не было.
– А Фивы? – горячился младший. – Так ли уж необходимо было устраивать кровавую бойню, всех выживших, поголовно, продавать в рабство, а город разрушать?
– Ну, они же подняли против него восстание, и это была акция устрашения в чистом виде. Александр, таким образом, не только искоренил очаг сопротивления, но и заставил присмиреть потенциальных бунтовщиков во всех остальных греческих полисах.
– Хорошо! – легко согласился младший. – Фивы опустим. Но ты же не станешь отрицать, что он был… гм-м… ну, скажем так, был не совсем в ладах с головой.
– Это невозможно утверждать однозначно! – воскликнул его собеседник. – Нет достоверных данных, позволявших бы…
– Согласно учению дедушки Фрейда, таких родителей, как Одноокий Фил и Олимпиада, вполне достаточно для того, чтобы получить постоянную прописку в шестой палате, – заявил молодой и добавил с язвительностью в голосе: – Это, конечно, если верить тем «достоверным данным». По крайней мере, то, что он объявил себя богом, уже говорит о многом.
– Ну, это же обычное добавление к фараонскому титулу…
– Не-ет, старик! Это – мания величия. И хорошо, что в этом мире есть такие прагматичные люди, как афиняне, ответившие: «Если Александр хочет быть богом, пусть будет им. Но мы-то знаем, кто он такой!»
Лисимах не до конца понял цепь их рассуждений. Откровенно говоря, он даже запутался, добросовестно пытаясь следовать за полётом мысли подозрительных чужеземцев. Однако намёки молодого собеседника, его потуги оскорбить царское достоинство – уловил…
В гневе македонянин потянулся к мечу, уже сжал рукоять, когда на него налетела толпа грязных и оборванных уличных мальчишек, едва не сбив с ног. Грозный воин попытался обрушить на них свой гнев, однако наглые оборванцы обогнули его двумя рукавами весело гомонящего ручья и растворились в толпе.
Лисимах встрепенулся и лихорадочно принялся отыскивать взглядом вызвавших его гнев прохожих. Слава Олимпийцам, нашёл, благодаря высокому росту, выделявшему их из запрудившего улицу пёстрого людского потока. Они возвышались над всеми, как минимум, на полголовы. Особенно младший.
Решительно поправив пояс с мечом, Лисимах поспешил за двумя прохожими.
– И толку-то!.. Сам же знаешь, что созданная им империя развалится, даже не успев окрепнуть. Нам ли не знать… Называя вещи своими именами, она так и не успела стать настоящей империей, если понимать под этим цивилизационную систему, типа британской. Сатрапии, не связанные общей идеологией, начали расползаться ещё при жизни Александра, а теперь-то уж… – Младший махнул рукой и продолжил: – А потом что? Войны диадохов… Каких-нибудь два десятка лет, и со смертью Антигона, последнего, кто пытался действовать от имени царя – погибнет и призрак империи Александра. Так ради чего было пролито столько крови? Скажи мне!
– Хорош ты, чужие штаны примеряя, – возразил ему спутник. – Знаешь же: «Не судите, да не судимы будете».
– Ой, командир, только не надо! Оставь этот опиум для народа! – отмахнулся молодой. – По делу говори. Он же, по сути, ничего не создал. Даже этот пресловутый узел, и тот разрубил, а не развязал. Он был способен только разрушать. Как и положено воину. Что он великий боец – несомненно, кто бы спорил…
– И всё же. После смерти Александра осталось более семи десятков основанных им городов. Они заложили основы цивилизации во многих варварских краях, продолжили процесс ассимиляции народов и распространение эллинистической культуры…
Не подозревающие о преследовании, болтуны свернули в какой-то узкий переулок.
Недолго думая, Лисимах выхватил из ножен верный меч и ринулся за ними, пылая желанием защитить честь великого военачальника, походя поруганную каким-то хлыщеватым проходимцем. Но, едва свернув за угол, он натолкнулся на твёрдый, как крепостная стена, взгляд горящих серо-синих глаз… Сначала что-то с ужасной силой ударило его в челюсть, отчего в глазах мгновенно потемнело. Потом его, кажется, оторвала от земли какая-то сила и швырнула о каменную мостовую, вышибив разом и дух, и сознание.
В себя Лисимах пришёл оттого, что кто-то лил ему на лицо воду и немилосердно хлестал по щекам.
Все тело болело, как одна сплошная рана.
Открыв глаза, он увидел перед собой чьё-то расплывающееся лицо.
– Э-эй! Лисимах! Дружище! Ты меня узнаёшь?
Голос знакомый…
– Бартас? – прищурился сотник.
– Бартас, Бартас, – подтвердил его догадку всё ещё «расплывающийся» человек. – Ты чего это здесь разлёгся?
– Где они?! – Лисимах попытался вскочить, но это усилие вызвало лишь волну головной боли – она взорвалась в затылке холодным пламенем, вызвавшим громкий стон и невольную тошноту. – Где эти грязные клеветники?
– Сиди, сиди! – верный друг Бартас Эвбулей, стоявший с ним плечом к плечу не в одной битве. – Кто «они»?
– Ну, те двое! – внёс ясность Лисимах, порываясь встать и немедленно покарать виновных, вступиться за честь царя. – Один из них меня ударил…
– Не знаю, о ком ты говоришь.
Вдвое более массивный, Бартас легко удержал Лисимаха от резких движений.
– Благодари этих мальчишек за то, что нашли меня и привели сюда. Эта окраина из тех, где и с трезвого всё снимут, и горло днём за медяк перережут. А тебя даже не ограбили.
Лисимах с большим трудом перевёл свой безумно блуждающий взор с лица друга-македонянина на мельтешащий за его спиной пёстро-гудящий хоровод, при тщательном рассмотрении оказавшийся теми самыми скалящими зубы в счастливых улыбках мальчишками, что совсем недавно чуть не сбили его с ног. На крутых поворотах судьбы никогда не знаешь заранее, кто послужит орудием смерти, явившейся по твою душу, а кто может оказаться дарующим жизнь…
Глава двадцать вторая
ПО РАЗНЫЕ СТОРОНЫ…
На постели лежала худющая девушка, укрытая одеялом. Лишь внимательно присмотревшись, можно было разглядеть, как витмарская ткань на груди поднимается и опускается в такт дыханию. Если бы не это, едва заметное, движение и шевеление глазных яблок под опущенными веками – лежащая под одеялом легко сошла бы за мёртвую: бледное до молочной белизны лицо, обескровленные губы, покрытые синеватым налётом, выглядывающие из-под одеяла обнажённые плечи туго обтягивает кожа, сквозь которую просвечивают острые ключицы.
Подстать лежавшей был и круглый, метров пяти в диаметре, апартамент. Строгая до полного аскетизма обстановка. Точнее, её почти полное отсутствие. Ничего лишнего, словно это не жилое помещение, а казарма, или, что ближе к истине, – больничная палата. Унылость однотонных, зеленовато-серых стен не смело нарушить ни единое цветовое пятно. Никаких картин, панно, узоров, полочек, ниш. Полусферический потолок давал мягкий рассеянный свет. Не было даже обычных для подповерхностных жилищ проекционных экранов, создающих любую иллюзию заоконного пространства. Всё предельно утилитарно – узкая кровать, низкий маленький столик возле неё и простой стул из гнутых металлических трубок.
Абсолютно ничего в этой комнате не должно было отвлекать взгляд. И слух тоже – тишина царила совершеннейшая, будто стены при строительстве покрывались специальными звукоизолирующими материалами.
Единственное, что нарушало унылое единообразие, – дверь. Узкий прямоугольник более тёмного, травянистого оттенка…
Эта прямоугольная створка начала медленно приоткрываться.
…Белый чайник с закопчённым боком недовольно посапывал. Быть может, ему не нравилось, что его бесцеремонно разбудили среди ночи и нагло бросили на плиту, заставив нагревать воду.
Выцветшие куцые занавески еле дотягивались до подоконника, не особо прилежно скрывая от любопытных глаз внутреннее пространство тесной кухоньки. Впрочем, одна из занавесок была плохо задёрнута, и если бы в час ночи всё-таки нашлись любопытствующие, то они узнали бы, что хозяину нечего и скрывать. Кухня обустроена по-холостяцки. Стол, три табурета, газовая плита на две конфорки, узкий шкаф-пенал, в котором сиротливо томились парочка кастрюль, стопка разнокалиберных тарелок и небольшая сковородка.
На первый взгляд здесь чаёвничали закадычные друзья. Но из-за того, что они очень уж нарочито любезно передавали друг другу чашки, печенье и маслёнку, в которой желтел обветренный кусочек масла, возникало сомнение в истинности их дружелюбия. Так приговорённым предлагают отведать отравленный кубок, со стрихнином, насыпанным вместо сахарку.
Один из недрузей, облачённый в офицерскую униформу министерства внутренних дел Советского Союза, мог бы претендовать на звание хозяина кухни, равно как и квартиры, вот только вид у него был не раскованно-хозяйский, а растерянно-пришибленный. Зато двое гостей вели себя достаточно непринуждённо. Достаточно было одного взгляда в их холодные, спокойные глаза, чтобы понять: эти могут чувствовать себя вольготно практически везде и всегда.
Хотя в данное время и в данном месте их ЧТО-ТО очень сильно беспокоило. Озабоченные выражения лиц выдавали. Видимо, беспокойство возросло до такой степени, что они даже не считали нужным скрывать.
…Корабельные сосны, уверенно вонзая корни в песчаный берег, подбирались почти к самой кромке воды. Ровные золотистые стволы с потёками смолистого «клея» гордо возносили верхушки к небу. Солнце пригревало сосновую рощу, и аромат смолы смешивался со свежестью солёных брызг, создавая неповторимый воздух – один раз побывав здесь, на берегу лимана, уже невозможно было спутать это место ни с каким другим во Вселенной. Эти стройные, похожие на колонны, деревья и никогда не спящее, даже в полный штиль, море в соавторстве творили на границе стихий атмосферу, остро пахнущую всепобеждающей жизнью…
Два человека, неторопливо бредущих по берегу, прямо по кромке, где смыкались земля, небо и вода, придерживались именно такого мнения. Изредка перебрасываясь короткими репликами, они время от времени останавливались и полной грудью вдыхали сосново-морской воздух, словно хотели надышаться впрок, про запас. Их пример оказался столь заразительным, что мальчик и его собака, полдня таскавшиеся за ними как привязанные, тоже останавливались и, подражая мужчинам, глубоко вдыхали. Пёс при этом распахивал пасть, вываливая длинный красный язык, а мальчишка зажмуривался и старательно сопел.
…Травянистая дверь открылась наполовину, и в круглый апартамент скользнул молодой мужчина. Он идеально вписывался в туманно-зеленоватую серость, словно был специально создан для этого помещения и являлся неотъемлемой деталью интерьера. Серые глаза, тёмные волосы, средних размеров нос, ничем не примечательный подбородок, лицо ни худое, ни полное – среднее лицо. Обладателю такой усреднённой внешности можно не опасаться быть «выхваченным взглядом» из толпы. «Среднестатистичность» облика скрывает лучше всякой маски, и уже через секунду такие типы напрочь выветриваются из памяти, если их специально не занести в долговременный архив.
Мужчина держал в руках поднос, как ни странно, крикливого, мгновенно приковывающего внимание ярко-оранжевого цвета. В унылой монотонности помещения казалось, что пришедший поймал маленькое солнце, в свете которого трудно разглядеть, что, собственно, на подносе находится.
Водрузив «солнышко» на стол, молодой человек спокойно, привычно, явно не в первый и даже не в десятый раз, стянул с лежащей девушки одеяло.
Она безучастно перенесла сеанс массажа, не выказывая ни малейшего сопротивления, безвольно, не реагируя, выдержала гигиенические процедуры. Лишь открывшиеся глаза, затуманенные и совершенно отсутствующие, но живые, свидетельствовали, что мужчина обслуживает существо из плоти и крови, а не резиновую куклу.
Затем он усадил умытую и протёртую влажной губкой девушку на постели и, придерживая одной рукой, второй принялся кормить с ложечки. Бесстрастное лицо мужчины ничего не выражало. Для него всё происходящее было просто работой. Привычной. Не волнующей, не досадной. Ни плохой, ни хорошей. Неизбежной.
Девушка, механически открывая рот, проглотила питательную смесь, потом выпила витаминный коктейль. И только когда мужчина опять уложил её на кровать и аккуратно прикрыл одеялом, девушка шевельнулась и что-то пробормотала. Как ни слабо было это движение, как ни тих был голос, молодой человек застыл рядом с кроватью. Его лицо напряглось, глаза сузились. Мужчина будто прислушивался к какому-то звуку, ещё очень отдалённому, но – приближающемуся.
…Старший из двоих гостей произнёс таким тоном, словно отдал команду:
– Повторяю, нам необходимо связаться с Верховной. Срочно! Напрямую!
– Вы хотели поговорить. Мы говорим. – Ответил человек в милицейской форме с двумя большими звёздочками на каждом погоне. – Скажите всё, что считаете нужным. Я передам. Но прямой связи не будет.
– Почему?! Я не сомневался, что Амрина не оставит нас без присмотра, и ты наверняка регулярно докладываешь ей оперативную обстановку, так передай же, что…
– Я передам всё, что нужно, – деревянным голосом сообщил милиционер.
– И желательно побыстрее! – бросил младший из недрузей.
– Повторяю, мы не в силах вернуться на Локос, – продолжал старший. – Мы очень долго не могли пробиться сюда, на Землю, а теперь не можем отсюда вырваться…
– Кому-то очень выгодно, чтобы мы не вернулись домой! – почти выкрикнул младший.
– Проблема ясна, – ответил подполковник. – Ждите…
Внезапно глаза его выпучились, как будто он увидел на столе что-то несусветное, вроде бегающих между чашками зелёных человечков или змею, выползающую из заварника. Хозяин квартиры вздрогнул, схватился за голову и застонал, будто от приступа острой боли.
– Как долго ждать?! – спросил старший.
– Ко… го? – очнувшись, спросил милиционер и опустил руки. Глаза его прояснились, но выглядел он очень испуганным, словно только что расслышал свист пули у собственного уха. – Ещё кто-то придёт? Я никого не приглашал… – растерянно добавил он.
– Командир, а если «хвост» вовсе и не мать навесила? – вдруг задумчиво произнёс младший. – То-то он раньше упорно не желал откликаться, когда мы пытались на связь выйти. С чего бы вдруг разговорился?
…Двое сидели на берегу, наслаждаясь тенистой прохладой, которую дарили сосны. Мальчик и его собака устроились неподалёку и вздремнули, устав от долгой прогулки. Мужчины ни разу не делали попыток прогнать своих неожиданных преследователей, только старший разок крикнул: «Мамка не заругается, что долго гуляешь?» Получив в ответ энергичное: «Не-е-е, она до вечера в смене!» – усмехнулся. «Познакомиться бы с твоей наблюдательной мамкой поближе…» – пробормотал он и больше не приставал.
Младший из спутников улёгся животом на песок, и, положив голову на руки, тоже начал клевать носом. Старший лениво обозревал окрестности. Волны налегали на берег и, шипя, откатывались назад с шелестом, похожим на шорох опавших листьев под ногами, утягивая за собой ракушки. Сосны тоже, казалось, спали, лениво помахивая кронами. Дремота мягким покрывалом укутывала всё вокруг, вот уж и волны затихли, точно уснули…
Вдруг старший мужчина насторожился, вскинул голову. С минуту прислушивался, затем тронул за плечо младшего, и тот мгновенно проснулся. Они синхронно вскочили на ноги, а в их руках, словно материализовавшись из воздуха, внезапно возникло какое-то оружие, с виду напоминающее обычные пистолеты, но почему-то с приплюснутыми шарами, насаженными на стволы.
…Мужчина замер у кровати. Девушка резко села в постели и посмотрела на него прояснившимся взором. Переход от сомнамбулического состояния к вполне адекватному совершился быстро, можно сказать, мгновенно. ЕЁ словно ПОДМЕНИЛИ.
– Нуж-шна связь… Долож-шить… – исторгла она хрипло, натужно; язык, нечасто использовавшийся для речевой коммуникации, плохо повиновался ей. – Надо ж-ше когда-то… вернутьс-ся из-с пох-хода.
Мужчина кивнул и молча задействовал терминал. Пару минут спустя он всё ещё молчал, продолжая манипулировать сенсорами, но… прямо на глазах выражение его лица менялось.
Три минуты спустя выглядел он крайне удивлённым. Его тоже словно подменили, хотя для перехода от бесстрастности к явному волнению ему потребовалось больше времени.
– Нет связи. Госпожа не отвечает, – сказал он тихо. – Прямой канал заблокирован…
Девушка посмотрела на него недоумённо, словно до неё не сразу дошёл смысл сказанного. Потом её взгляд помутнел, сделался отсутствующим…
– Госпож-жи на Локосе нет… – прошептала она.
– Вообще нет? – уточнил мужчина.
– На планете… н-нет. Не чувствую её присутс-ствия… – девушка опустила ноги с кровати, встала и, пошатнувшись, выпрямилась во весь рост. Отталкивающим жестом запретила собеседнику поддерживать её.
Щёки мужчины внезапно покрылись лёгким румянцем, как будто нагота движущегося тела смутила его, в отличие от наготы тела неподвижно лежащего.
– Плохо… очень плох-хо, – шептала девушка, оглядываясь в поисках чего-то.
– Да, – прошептал и мужчина, – напоминает уход Второго семиарха. Ночью, накануне…
– Дай одеться! – нетерпеливо повысила голос девушка. С каждым словом говорить ей становилось всё легче.
Мужчина умолк и стремительно скользнул к выходу из апартамента. Вернулся почти сразу, неся под мышками два тяжёлых цилиндра с упакованными боевыми комплектами.
– И что же ты теперь будешь делать? – спросил он у девушки.
О том, что делать ему, он не спрашивал. Видимо, из них двоих первостепенное значение имели не его, а ЕЁ действия.
…Чайник закипел, пустил струю пара, и милиционер машинально поднялся, чтобы выключить газ. Двое гостей пристально следили за ним, а точнее, за его ртом, ожидая, что вот-вот заговорит необходимый им собеседник…
– Ребята, а вы кто, на самом деле? – спросил подполковник, и по разочарованию, мелькнувшему в глазах недрузей, было ясно, что они ждали совершенно других слов.
– Гуманоиды, – раздражённо ответил младший. – Не видно, что ли!
– Ещё чаю хотите? – осторожно спросил милиционер, поразмыслив над ответом.
– Нет, – досадливо мотнул головой младший.
– А я не откажусь, – продемонстрировал выдержку старший.
– Так вы точно не инопланетяне? – продолжал упорствовать милиционер; судя по разочарованию, мелькнувшему в ЕГО глазах, подполковнику сделалось чрезвычайно грустно при мысли, что гости могут оказаться всего-навсего землянами.
Старший поднялся и задёрнул занавеску на окне, словно вдруг убоялся, что круглосуточно любопытствующие где-то снаружи всё-таки найдутся.
– Ну, что там? – спросил младший несколько минут спустя, обратившись к хозяину кухни. Подполковник внезапно начал клевать носом, чуть ли не макая его в чашку с кипятком. Видимо, гость решил, что милиционером вновь овладел незримый наблюдатель.
– А?! Что? – спохватился хозяин. – Вы о чём?
– Да ни о чём! – досадливо махнул рукой младший. – Не спи, обожжёшься.
…Между стволами мелькнул женский силуэт. Женщина в светлом комбинезоне шла по направлению к мужчинам, спрятавшимся за соснами. Шагала она, часто останавливаясь и оглядываясь, словно кого-то искала, и что-то негромко говорила, как будто обращаясь к невидимому собеседнику.
– Приготовься, – шепнул старший.
Как ни тихо он это выдохнул, чуткий пёс, дремавший неподалёку, насторожился, вскочил и залился громким лаем.
Услышав собачий голос, женщина остановилась, повела головой из стороны в сторону, разглядела пса и решительно, целеустремлённо направилась в эту сторону, тем самым неотвратимо приближаясь к спрятавшимся мужчинам.
…Она резко вскинула руку, отмахиваясь от повторного вопроса, как от назойливой мухи.
– Пока не знаю, сказала же! – снова ответила. И гневно уставилась на него. Даже прекратила подтягивать ремни боевого комплекта, уже прикрывшего её тело.
Чувствовалось, что девушку безумно раздражает незнакомый мужчина, чувствующий себя в её доме, как у себя дома! Даже то, что он официально числится её мужем, и не один год ухаживал за ней, как за беспомощным младенцем, отнюдь не делало его более близким. Но, кажется, этот мужчина воспринимал факты иначе. Он настойчиво, будто она обязана отвечать, требовал указаний, что делать дальше.
Девушка открыла было рот, намереваясь отчитать мужчину, как вдруг… замерла, вытянувшись в струнку. Её лицо из молочно-бледного стремительно превратилось чуть ли не в полупрозрачное, словно вся кровь мгновенно ушла из тела. Расширенные зрачки, точно зеркальца, отразили испуганное лицо «мужа», раздвоив его. Мужчине показалось, что девушка вот-вот рухнет в обморок. И она бы рухнула, если бы он вовремя её не подхватил. Бережно уложив хрупкое тельце на кровать, мужчина прижался ухом к девичьей груди и с облегчением услышал стук сердца… В эту секунду девушка вышла из транса, и резко оттолкнула прильнувшего в ней мужчину. Вскочила с кровати и бестолково заметалась по апартаменту.
– Что?! Что такое? – встревожено спросил мужчина.
– Она там! – вскрикнула девушка, остановившись на половине пути от стены к стене. – Пёс её видит!
– Где?!
– Там! На берегу! – она затравленно огляделась по сторонам, а потом выжидательно уставилась на него, словно ища поддержки. – Она всё знает! Она убьёт его!
– Кого?!
– Мне тоже туда надо! – воскликнула девушка, сжав кулаки так, что ногти впились глубоко в ладони. – Проклятая плоть, ну почему ты такая слабая! Ну давай, давай же! ХОЧУ ТУДА!
– Куда же?.. Куда? – растерянно спрашивал мужчина.
Но вместо ответа девушка вдруг… исчезла.
Прямо на глазах мужчины. Вот она была, и вот её уже НЕТ.
И никакого взрывного движения воздуха, стремящегося заполнить образовавшуюся пустоту.
…Милиционер пил чай, периодически задрёмывая. Он брал в руки чашку, делал глоток, ставил чашку на стол и, закрыв глаза, всхрапывал. Вздрогнув от собственного храпа, снова брал чашку и делал глоток… Младший зачарованно следил за процессом, а старший стоял, прислонив голову к стеклу, за которым чернота ночи перетекала в предрассветную серость, невидящими глазами смотрел во двор.
Внезапно хозяин всхрапнул, дёрнулся, очнулся и, затравленно оглядев кухню непонимающим взглядом, вдруг чётко, громко произнёс:
– ОНА ТАМ.
Вскочив, он уронил чашку на пол, и, не обращая внимания на окружающих, заметался по тесной кухне, сжимая и разжимая кулаки. Старший гость втиснулся в подоконник, чтобы не мешать.
– Мне тоже туда надо! – встав посреди кухни столбом, заявил милиционер, а потом закатил глаза и рухнул словно подрубленный. Младший гость вовремя поймал его, не позволив виску встретиться с углом стола, и усадил обмякшее тело на табуретку. Уронив голову на руки, милиционер вовсю захрапел.
– И нам туда не помешает, – задумчиво сказал старший. – Я взял пеленг. Сконцентрируйся. Уходим.
…Женщина в белом подходила всё ближе и ближе.
– Сейчас что-то будет, – загадочно произнёс старший.
– Чем это грозит нам? – напряжённо переспросил младший, но не получил ответа.
Женщина вдруг резко изменила направление и… рассмеявшись, бросилась к воде. Когда она пробегала поблизости, стало ясно, что на ней не комбинезон, а белая просторная блуза и такие же белые брюки. Пёс, радостно залаяв, бросился вслед новой знакомой, играть с ней. Женщина легко освободилась от одежды и со счастливым визгом влетела в солёную воду лимана.
– Ничего себе моржиха, – проворчал старший. – Водичка далеко не летняя.
– Да она же просто песню пела! – вдруг дошло до младшего, ему наверняка почудилось, что незнакомка отдаёт в микрофон приказы невидимым соратникам.
– Ложная тревога, – расслабил мышцы старший. – Но издали как похожа, стерва… Иногда так жалею, что я не телепат.
– Я бы на твоём месте не был так уверен…
Изменившийся, враз севший голос младшего заставил напарника резко развернуться.
В нескольких шагах у них за спиной появилась ещё одна незнакомка, и уж её-то тело облегало одеяние явно военного образца. Она ТОЧНО материализовалась прямо из напоенного жизнью сосново-морского воздуха – секунду назад с той стороны ещё никого живого не наблюдалось. Мальчик побежал за своим псом и первой женщиной, к морю…
Беззвучно, неуловимо нарисовавшая себя на картине мира вторая ощутимо пошатывалась, будто сильно пьяная, и горящим взором пожирала младшего из двоих.
– Ну, здравствуй, наблюдательница, – спокойно сказал старший. – Не обмануло чутьё, без мамкиного пригляду не остались…
И в этот миг среди храмовых сосновых колоннад появились ещё два силуэта. Тёмных. Мужских.
Двое мужчин неторопливо приближались к границе стихий.
Он рассматривал две удаляющиеся спины сквозь прицел и маялся.
Три приказа ему были отданы. Первый: «Служить ей бессменно, следовать за ней всегда и всюду!», он выполняет неукоснительно. Она здесь и он здесь же, в непосредственной близости. Для исполнения второго, «Устранять любую опасность, потенциально способную нанести вред её телесной оболочке!», он должен уничтожать всех, кто приблизится к ней на расстояние меньше пяти метров – примерную длину прыжка взрослого человека или диаметр круглой комнаты, в которую никто из посторонних живьём попасть не должен… Третий, «В случае смерти либо исчезновения главнокомандующей перейти К НЕЙ в непосредственное подчинение!», он выполнять не мог, потому что ОНА не ознакомила его с планом дальнейших действий.
Не проинструктировав его, она ринулась спасать землянина и реально переместилась на Землю, в мир захватчиков. Ради этого верзилы она не пощадила собственное драгоценное тело. Беззащитная и хрупкая, бросилась под открытое небо, ненавистное небо, смертельно опасное небо…
Теперь к ней вплотную приблизилась другая смертельная опасность, собственной персоной кровавый землянин «Сидор-каин», а он – не может стрелять. Хотя должен. Приказ есть приказ… и приказ есть приказ. Нет для солдата ситуации более мучительной, чем столкновение двух взаимоисключающих приказов. Хуже только зыбкое, подвешенное состояние, когда приказ вообще не отдан, и приходится самостоятельно принимать стратегическое решение…
Уже тоскуя по счастливой жизни, безвозвратно окончившейся несколько минут назад, он маялся и никак не мог решиться. Стрелять или не стрелять? Вот в чём вопрос!
И другой вопрос бередил, не давал покоя. Почему ОНА не распознала, что женщина в светлых одеждах – не госпожа, а местная, землянка? Точнее, почему приняла случайно забредшую в лесок аборигенку за Верховную, собственной персоной явившуюся на Землю?.. Ведь если бы не эта фатальная ошибка, ЕГО счастье не закончилось бы так внезапно…
Рассматривая людей, образовавших круг на влажном песке у самого берега, он поневоле прислушивался к их диалогу. Благо оснащение его персонального боевого комплекса позволяло. Его ПБК вообще обладал возможностями куда более серьёзными, чем «прослушка» на расстоянии нескольких сот метров и прицельная стрельба на сверхдальние дистанции… Содержанием «пятисторонней» словесной баталии, разразившейся на береговом песке, когда четверо мужчин и ОНА сошлись в единую группу, он особо не нагружался, но в архив памяти исправно заносил. Рассматривая четыре цели на предмет установки очерёдности отстрела, эпизодически выхватывал обрывки смысла… затем сосредоточился, вник.
Они заговорили о Создателе, который хотел уничтожить разумных за грехи смертные, но решил дать им шанс на спасение жизни – подкинул старцу Ною идею ковчега. Значит, бывало это, бывало уже, твердила она, не мы первые, сохранились какие-то доисторические в буквальном смысле архивы памяти, донесли до нас информацию, что спастись возможно… Они брали выше и неизбежно пришли к вопросу: кто задумал и осуществил бога и дьявола? Кто располовинил всех, вся и всё, кто придумал войну, чтобы разделять и властвовать? Кто же истинные творцы мироздания, КТО… А потом они долго обсуждали ключевые сражения. Не раз упоминались Каталаунские поля, на которых, дескать, то вся Европа собирала войска в кучу, чтобы дать отпор бешеным гуннам Аттилы, то ещё какие-то армии сшибались в бою с противниками… А ещё они обсуждали некий «тендер на поставку когаза» и «запрет добычи», судьбоносное деяние, несколько отодвинувшее конец света…
Это утверждение его несколько удивило. Он знал, что «конец света уже свершился, но мы его не заметили», по словам госпожи. Сохранившие память, выжившие обитатели бывшей центральной планеты, способные отправиться в прошлое Земли и других «колоний», выходят из вневременья в реальное текущее время не позднее середины сороковых годов двадцать первого века от Рождества Христова. Позже – выходить уже НЕКУДА. Локос непонятным образом сумел закапсулироваться, и уже добрых два десятка лет субъективного времени мир живёт ПОСЛЕ конца света. Пространственные переходы больше не существуют по простой причине – потому что некуда переходить. На «том конце» НИКОГО НЕТ. Природные катаклизмы не просто так, от нечего делать, участились и ужесточились за несколько десятков годовых циклов до момента исчезновения разумной цивилизации, «даты икс», ранее известной как «барьер времени»… Высшие силы природы уничтожили зарвавшихся разумных на остальных планетах «ячейки», потому что материализованная мысль человека может влиять на Вселенную, преобразовывать её, перекраивать – следовательно, оспаривать право высших сил на эксклюзивность Творения. Отрицая ИХ исключительность, мысленно уподобляясь ИМ, люди расшатывают мироздание, выстроенное не людьми и не для людей, по большому счёту… Будь иначе, благоприятные условия обитания разумных не были бы настолько ограниченными и редко встречающимися.
Не зря она панически боялась открытого неба. Оно не только ей на голову упало. Всем людям. И тем, которых больше нет, и всем, кто ещё живы и каждое утро просыпаются в страхе, что этот рассвет солнца последний, и завтра взойдёт Чёрная Звезда.
«Будущее всегда есть. Только вот каким оно будет, от нас почти не зависит», – сказала Амрина Инч Дымова, и он очень хорошо запомнил эти слова. Знают ли об этом воины, что собрались на берегу, затерянном в историческом прошлом одной из планет? Так или иначе, они вознамерились объявить войну наступающему Ничто-Нигде-Никогда, точнее, Чёрным Звёздам, его универсальному орудию убийства Сущего. Заключив военный союз между добром и злом, заботливо культивируемыми в душах учеников наставниками, – разыскать то самое поле, где не прекращается ключевое сражение Вселенной…
И будь что будет.
С теми, кто есть, делай то, что должно.
Главное, чтобы хоть что-нибудь БЫЛО…
Оценив их простой, как линейка, но трудновыполнимый замысел, он принял самостоятельное решение: не стрелять.
Пора к ним присоединяться. Ну что за армия! Офицеры сплошные, ни одного солдата. Надо исправлять кадровый перекос.
Он оторвался наконец-то от прицела, фиксирующего пять живых объектов, и взглянул на берег просто так, невооружённым взглядом.
И вдруг увидел Бесконечность.
Он не сразу понял, что с его глазами…
Объяснение оказалось простеньким, как все единственно верные ответы.
Если приближаться к воде, проходя между колоннами сосновых стволов, увенчанных непроглядными хвойными кронами, возникает устойчивое ощущение, что противоположного берега лимана НЕТ. Что есть только ЭТОТ берег. Дальше – бескрайний океан, а не малюсенькое море, которое начинается в десятке миль правее, там, где лиман вливается в него. Сквозь чистый, свободный от густого подлеска низ леса видно только волны, непроглядный верх же – совершенно скрывает противоположный берег. И на мгновение возникла иллюзия, что его попросту не существует…
Солдат шёл к офицерам, собравшимся на границе стихий, и перед ним расступались сосны.
Древние хвойные деревья, благодаря которым, пусть на краткий миг, но поверилось вдруг, что Бесконечность ЕСТЬ…
Молодая стройная женщина в светло-розовом бикини усмехнулась, внимательным взглядом проводив экзотическую группу, удалявшуюся в сторону городка. Двое мужчин постарше, трое парней, один из которых выглядел натуральным солдатом будущего из фантастического боевика и был увешан оружием, как новогодняя ёлка, а двое очень похожи, ну просто родные братья, и затесавшаяся в крепкую мужскую компанию худенькая невысокая девушка в иностранной военной форме о чём-то бурно спорили на берегу, а затем, по-видимому сойдясь во мнениях, все вместе пошли на запад. Туда, где уже клонилось к закату багровое солнце. Мальчик и его собака отправились домой ещё раньше. Только она, не спеша натягивая белые брюки и блузку, стояла на песке, позволяя телу обсохнуть после бодрящего купания. Незадолго до ухода к ней подбегал один из молодых людей, представился Алексом, и спросил, не нужно ли прекрасной незнакомке крепкое мужское плечо? Она оценивающе рассмотрела заботливого красавчика и отказалась. Хотя по огонькам, зажёгшимся в её глазах, очень хорошо было видно, что большой парень ей более чем понравился. И, прогуливайся он по этому райскому черноморскому бережку один, без целой группы сопровождающих, кто знает, какая горячая могла бы у них случиться любовь…
г. Николаев, 2006 г.