С утра, сходив в недалекую кафушку, позавтракал немалым омлетом из четырех яиц, да еще и салатиком овощным все это переложил – впрок ел. Кто знает, как день сложится?..

Вернулся в съемную квартиру, достал ноутбук и приступил к домашним урокам, если квартирку эту позволено назвать домом. А с другой стороны – чем не дом? Берлога, пристанище, логово, дыра – что еще?.. Да спецназу и болото – дом, говорил Комбат. Присловье было внятным, но той жизнью не подтвержденным: там, где они с Комбатом воевали, болот не было…

В досье Мэра имелось упоминание казенной закрытой поликлиники, в которой он обслуживал свое дорогое здоровье. Пастуху потребовалось целых двадцать минут, чтобы влезть в поликлиническую базу, а уж там найти досье Мэра.

Медленно, то и дело возвращаясь к началу очередной формулировки, Пастух трудно читал текст, писанный разными авторами, то есть врачами, которые пользовали Мэра вот уже какой год. И из этого трудного для восприятия текста все-таки получался медицинский портрет вполне для его лет здорового мужика, который, если и хворал время от времени, так несерьезными хворями типа простуды или – один раз за весь мэрский срок – воспалением легких, даже в больничке лежал.

Но! Все вышесказанное – о случайных «болячках», которые по жизни никого не обходят.

Результаты диспансеризации от весны двухгодичной давности, а конкретно кардиограмма, показали, что сердечко у пациента стало сбоить. Пока – чуть-чуть. Как говорят: сигнал пошел. В диагнозе прописано: тахиаритмия. И все сопутствующее: давление могло бы пониже быть, атеросклероз не к месту дал о себе знать… Однако – подробно, трудным для восприятия медицинским сленгом было оговорено: это – начальный этап болезни, в прошлом, в позапрошлом годах и ранее она не выявлялась, а в этом – аукнулась. Причины? Стандартные до уныния: злоупотребление алкогольными прекрасными напитками, лень спортом заняться, сон говенный…

Короче, не тревожный пока звоночек, но уже стремный.

Он, звоночек, вовремя был принят, и пациент, здравый и сильный мужик, не стал жалеть себя любимого: питание, сон, занятия физкультурой – все было построено под нежданное медицинское открытие. И все было прописано в истории болезни в качестве рекомендаций. Бег по пересеченной местности, как видел Пастух, входил в программу оздоровления. И результаты радовали, если поверить последней – июньской – диспансеризации с пристрастием. А с чего бы им не верить? Мэр все-таки, не кто-то там с улицы. И жить хотелось не просто, а со вкусом, который дают деньги. Хотя тахиаритмия никуда не делась. И давление погуливало.

Пастух имел очень начальное представление о болезнях сердца. Как, впрочем, и об иных болезнях. Не довелось ни с чем серьезным столкнуться, кроме пары ангин в детдомовском житии и – это уж на войне – одной пулевой сквозной дырки в ноге. Как говорил детдомовский директор, зажило как на собаке. Поэтому он не без усилий продирался сквозь прихотливый стиль медкарты. Но суть словил: у мужика неважно с сердцем. И уж коли оно дало о себе знать, то это – надолго, если не навсегда. Звонок зря не звенит…

Это было славно. Он знал, где взять лекарство.

Набрал на мобильнике текст эсэмэски. Такой: «Движок сбоит нужен ремонт». Отправил. Ждал. Быстро, минуты через три, получил ответ: «Завтра семнадцать Собор». И все.

Собор в Городе был один, но знаменитый и красоты обильной. Хорошее место для случайной встречи двух совсем не знакомых людей.

А между тем, поезд мало-мало, а разбежался. И всего-то ничего, как Пастух в Городе, а что делать – худо-бедно понятно. В наброске. Досье, как и положено, отменно собрано. А живая картинка в деталях где-то к послезавтра окончательно нарисуется. А пока день в разгаре, не худо бы в мэрский поселок съездить и погулять по нему человеком-невидимкой.

Кто у нас в отечестве человеки-невидимки? Много их! Разный подвид – для разных случайностей.

Спустился к покинутой на ночь машине. Прав оказался: никто на нее сирую не посягнул. И на рядом запаркованный посторонний красный лимузин тоже – никто. Город либо честных, либо нелюбопытных людей… Поехал на окраину Города, на вещевой шумный рынок, который, знал Пастух, и по понедельникам торговал. Бывал он на нем прежде.

Походил по рядам, поприценивался то к курткам зимним кожаным, то к джинсам летним самострочным, то еще к чему-то бессмысленному, но минут через пятнадцать хода напал на ряд, где торговали рабочей одеждой. Как с прилавка, так и с асфальта – у кого сколько денег нашлось, чтоб за место в ряду заплатить. Нашел тетку, торгующую от какого-то непроизносимого «ООО», у которой имелись в ассортименте куртки и комбинезоны из ткани, именующейся странно – «смесовая».

– Хлопку тут целых тридцать три процента, – с гордостью сообщила тетка, поглаживая товар. – И носили-то костюмчик ну не боле, чем три раза.

Слово «проценты» звучало у нее с ударением на «о», а «раза» – на второе «а».

Пастух клюнул на рекламу и купил костюмчик темно-синего когда-то цвета. Ежу было ясно, что носили его три тыщи тридцать три раза и в условиях, мало совместимых с жизнью. Но Пастуха все устроило. Даже цена. Он за ней не постоял. В соседнем ряду надыбал бейсболку с надписью «Жесть»: надпись подходила к одежде. Еще взял мороженое «пломбир» у восточного человека в такой же бейсболке с той же надписью.

– Брат, – сказал восточный человек и показал на бейсболку.

– А то, – согласился Пастух без энтузиазма.

Раньше такие лица он привык видеть в прицелах карабина или снайперской винтовки.

Но на дворе был мир. Какой-никакой.

Пастух шел по рынку и ел мороженое. Оно было вкусным, а вкус этот хранился в памяти с отрочества, с детдома, где старик-повар раз в месяц по разрешению Бати проворил разновозрастным детдомовским хулиганам молочное с сахаром мороженое. Брат жутко любил его и плакал всерьез, когда блюдечко пустело. Добавок в детдоме не давали.

Что или кого он сейчас жутко любит? Риторический вопрос…

В машине Пастух переоделся в обновку, бейсболку поселил на затылок и порулил по знакомой дороге в мэрский поселок. Те же пятьдесят с копейками минут езды, несмотря на рабочий день понедельник. У поселка загнал машину подальше от дороги и поближе к лесу, а сам пошел к Реке, протопал вдоль забора, открыл незапертую, как и ожидалось, калитку и оказался внутри поселка. Картонная папка для важных документов с ботиночными шнурками ненавязчиво давала понять, что он не просто слесарь там или водопроводчик галимый, а человек не последний и спешит по делу.

Пастух здраво понимал, что его деловые гулянья по улицам поселка конечного смысла не имеют. Визит ли в контору поселка с требованием показать, например, схемы охранно-пожарной сигнализации в домах, если они есть в конторе, попытка ли постучаться непосредственно в тот или иной дом и посмотреть на месте, что за системы ОПС стоят там-то и там-то… Бредово и, главное, опасно. Если, не дай Бог, что-то когда-то в срок произойдет, то любой гондон из местных вспомнит сомнительного пожарного инспектора в костюмчике из смесовой ткани, задававшего вредные и подозрительные вопросы.

Нет, конечно, ничего такого по-детски наивного и по-взрослому опасного Пастух делать не собирался. И с чего этот любой гондон должен решить, что смесовая ткань – первый признак пожарного инспектора? Вот уж нет! Электрик, водопроводчик, слесарь, сварщик, плотник, каменщик – да мало ли кто весь день по поселку шатается! И все с ног до головы в смесовой ткани. Разве упомнишь…

А он, Пастух, ничего с собой поделать не мог. Бинокль – вещь отличная, но ему, Пастуху, всякий раз зачем-то надо было… ну, как поточнее?.. подышать воздухом творимого им события. Так? Все равно – не точно… Он знал откуда-то заграничное слово «амбьянс», нашел в словаре варианты перевода: среда, атмосфера, обстановка. Ну, где-то так. Но ему не нравились русские синонимы – привычные, обыденные, давно обкатанные во рту. А вот амбьянс… Что-то необъяснимое, но существующее – жарко или холодно, дождь или ветер, лес или поле, а еще запахи – стен, вещей, тела…

Вот на войне никакого амбьянса не было: гарь, грохот, жара, явь как сон и наоборот.

И лица, лица, лица…

Часто – как раз в прицеле.

А там, далеко, уже на пороге юности, когда брат жил обок и был совсем маленьким и беззащитным, и недоедал, как все в детдоме, а эта жирная и потная сука била брата по лицу почему-то красными лапами, обклеенными, обвешенными сырым тестом для пирога с черешней, била, потому что брат украл из алюминиевого таза малую горсть ягод.

Они были – для пирога.

Суке не повезло. Она упала в колодец. Вечером следующего дня. Пошла по воду и упала. Так вышло. Похоже, ведро уронила и стала высматривать его в черноте сруба. Слишком глубоко заглянуть старалась…

Повар плакал, когда ее вытянули наверх. Она ему и женой-то не была толком. Так, жили…

Жалко было повара, хороший мужик. Еще не сильно старый, другую найдет.

И нашел всего ведь месяц спустя. Доброй она оказалась, жалела пацанов, особенно – мелких возрастом.

А черешневый влажный запах – это и был его, Пастуха, амбьянс. Тогда он не знал красивого французского слова. Много позже узнал…

Короче, за тем он и гуляет по поселку. Чтоб потом легко, когда захочется, восстановить в памяти очередное сочиненное им событие и в реальность им же воплощенное, и странно, сладко переживаемое вновь и вновь – бесконечно, по сути…

А восстанавливать прожитые события легко как раз по амбьянсу, если кто не понял.

В поселке томились запахи не известных Пастуху цветов, где-то далеко скошенной травы, свежей масляной краски и чуть плавящегося от жары асфальта. Небо над поселком было чистым и белесым, а солнце – круглым и в дымке. А поверх всего откуда-то плыл запах гари. Или Пастух сочинил его. Но так все и запомнит. Сказано же: амбьянс…

Он уже обошел полпоселка и снова вернулся к калитке, ведущей на пляж. Самое занятное, что за те полчаса, за которые он быстрым шагом отмотал по улочкам что-то около полутора километров, никто навстречу ему не попался. Ни взрослый, ни ребенок, ни даже гуляющая сама по себе собачка. А и то объяснимо: понедельник, середина рабочего дня, солнце в зените, жара, собачки кемарят.

Краем глаза заметил: замок в калитке был. Обычный. Для длинного ключа с бороздкой. Простой довольно замок. Скорей всего калитка возникла не по генплану, а по жизни. Кому-то – тому же Мэру – понадобился близкий выход на трассу для бега. К общей сигнализации неплановый вход-выход не успели подключить, или не дотумкали, что странно. Но – факт. И еще странно: Пастух вчера был здесь около шести утра и не видел, чтоб кто-то из охраны отпирал калитку. Выходит, не заперли на ночь.

Еще одна вольность, позволенная себе Мэром?

Не жалеет он себя, ох, не бережет…

Хотя открыть самый витиеватый калиточный замок – как два пальца об асфальт.

Протрясся по грунтовке, выбрался на шоссе. Ехал – прикидывал: с Мэром что-то худо-бедно вырисовывается, а вот что с его женщинами делать? Та, левая, молодая и несытая, где-то в отъезде. Вот-вот вернется. Лучше бы не возвращалась покамест. Ничего личного, просто она, вернувшись раньше срока, может невзначай вмешаться в план Пастуха. Да если даже и в срок, тоже хреново. Соседка сказала: в среду она приезжает. Или в четверг – на крайняк. Не к месту и не ко времени. Среда, как решил Пастух, станет последним днем его пребывания в Городе-на-Реке. По задумке финал этапа – четверг, пятый день, но зачем тянуть, если он, Пастух, все сможет успеть к ночи со среды на четверг. Или, лучше, к позднему вечеру среды. Надо подумать, как и где удержать даму сердца фигуранта. Без насилия, разумеется. Случай выстроить, время пока есть.

А жена…

Вот ею Пастух и займется сегодня, она для него пока – femina ignota, если по латыни. Откуда латынь и уже не впервые? Да оттуда же, откуда он сам – из войны. В горном селе в разваленном снарядом доме учителя словарь целым нашел. Русско-латинский. Какое-никакое, а все – занятие, когда сон не прет.

Жена Мэра сейчас наверняка – на работе. В своем кабинете, который, знал из досье Пастух, имел достойное место в шестиэтажной стекляшке заводоуправления, где милая и умная дама управляла своим нехилым заводом и всеми остальными собственными активами. Раз бизнес у дамы шел шоколадно, значит, Бог женщину разумом не обделил. Это славно: ей дальше одной жить. И сына растить…

Хотя, может, опять замуж выйдет. Невеста – на диво.

Судостроительных заводов, заводиков, конструкторских бюро etc. в Городе было – тьма тьмущая. Тем Город, в принципе, издавна славился и славы не потерял. До «мэрского» предприятия ехать пришлось трудно: далековато от центра, и дороги посреди дня забитыми оказались. Что нынче нигде никому в Державе не удивительно. Пастух терпеливо продрался до места, запарковался на открытой стоянке недалеко от заводоуправления. Переодеваться не стал. Как был в «смесовом», так и пошел на проходную. Только из бардачка очки взял, обычные, с простыми стеклами, и – нацепил на нос. Мужики на проходной, кроме этих очков ничего не запомнят, если вдруг что-то вспоминать придется.

Хотя, скорей всего, не придется.

По дороге углядел ведро из-под солярки, захватил с собой – до кучи.

На проходной его, естественно, тормознули.

– Ты, очкарик, куда с ведром такой красивый?

– В бойлерную, – серьезно объяснил Пастух, – там протечка, звонили. Извините.

Сзади напирал народ и очень нервничал.

– Проходи, – легко сдался охранник.

Или неуместное «извините» его добило.

Ну и прошел. Заглянул в сортир, поставил ведро у стенки, чтоб забыть, помыл руки. Контингент в сортире был занятой, никто на Пастуха внимания не обратил. А он его и не привлекал, внимания. Потопал пешком на шестой этаж: не спрашивать же у прохожих, где жена Мэра сидит. Сам, прочесывая этажи, потихоньку найдет, спешить пока некуда.

Жена Мэра – а по табличке, председатель Правления «ООО» такого-то – имела законное место на третьем этаже. Этаж, в отличие от шестого, пятого и четвертого, быстро пройденных Пастухом, был чист и пуст. Только в конце коридора у торцевого окна стояли какие-то люди, о чем-то говорили. Не до Пастуха им было. И ему – не до них. Открыл тяжелую, еще с прежних строгих времен сохранившуюся дубовую дверь с медной табличкой, и оказался в приемной.

Там тоже был народ. Не в пример сортирному люду, здесь никто не торопился, сидели по стульям чинно, ждали, когда их по очереди или скопом примет госпожа Председатель.

Секретарша, сука кабинетная, всполошилась:

– Вы это к кому?

– А где здесь бухгалтерия? – спросил Пастух.

– Второй этаж! – гавкнула сука.

– Ой, извините, извините, – заволновался Пастух, – я не знал, мне не сказали…

И слинял.

Что зачем-то решил увидеть – зачем-то и увидел. Вопрос: зачем? А он и сам не знал. Амбьянс, что ли, местный захотел учуять? Ну, учуял, и что? Сыростью пахло в офисе, краской, а еще потом, пылью и страхом. Пастух знал, как страх пахнет. С детства знал. И с детства ненавидел его и давил в себе.

Додавил? Хотелось верить.

А на женщинку-то, на Хозяйку, все же невредно было бы глянуть. То, что в бинокль видел, всего лишь картинка. И хватило бы, но почему-то мнилось: непроста она. Посложнее мужа будет. Тем более что точно – будет. Одна. И одной ей придется удерживать то, что муж накопил правдами и неправдами. Пусть удержит, лично к ней Пастух ничего не имел.

Надо бы узнать ее рабочее расписание: когда в офис прибывает, когда из офиса убывает, как часто офис среди дня покидает и надолго ли? В досье об этом ничего не было.

Где узнать, у кого?

Лучший вариант, конечно, у нее самой, но это – мимо. У суки-секретарши? Сама не скажет, а на любовные либо силовые варианты времени нет. И права тоже нет. Но существует уж совсем иной ход, простой до усрачки и, кстати, многажды проверенный: водитель Хозяйки…

Водители – они много чего знают. Те, кто на заднем сиденье, водителей в упор не видят. Робот – и робот, чего его замечать, а тем более стесняться. А роботы все слышат, на ус мотают и говорить справно умеют. Когда ненавязчиво разговоришь…

На выходе давешний охранник полюбопытствовал:

– Ну что, мужик, устранил протечку?

– Устраняют, – не стал брать на себя несуществующие заслуги. – Я им там ведро оставил.

Главное – внятно объяснить, что сделал, а человек пусть подумает над услышанной информацией, есть над чем.

В машине снял рабочий камуфляж, спрятал в багажник: как отъедет от завода подальше, так и выкинет одежку в мусорный контейнер, малое свое она отработала. Слазил в бардачок, достал оттуда серьезные мужские наручные часы отечественной сборки на стальном браслете, не новые, но в хорошем состоянии. Из своего «подарочного фонда», который регулярно и аккуратно пополнял: мало ли кто и зачем в пути встретится. Снял свои – такие же, только на сильно потертом от постоянной носки ремне, спрятал в бардачок, а «подарочные» на руку надел. Запер машину, пошел назад – на хозяйскую автостоянку при входе в заводоуправление.

На ней обитали машинки крупного ранга, не ниже генерал-майора, но черный красавец с серебряной крылатой теткой на капоте гляделся среди них маршалом. На тротуаре рядом с урной курили три шофера. При костюмах и галстуках. Явно начальство возят, noblesse oblige.

Пастух подошел к ним и сказал:

– Мужики, выручите коллегу. Кошелек прямо со стола в кафе сняли, пернуть не успел. А у меня бензин на нуле. Мне б только заправиться и до службы добраться. Я вам часики в залог отдам, хорошие… – снял часы с запястья и протянул всем троим сразу: кто первый возьмет.

Первым оказался молодой, лет двадцати с копейками, парень, неплох собой, здоровый, грудные мышцы пиджак распирали.

– Дай-ка… – взял часики, осмотрел. Заднюю крышку ногтем подцепил, глянул на механизм: там все крутилось и тикало. Не фуфло. – А ты сам один на тачке или возишь кого?

– Ну, ты сказанул: сам один… Разгонная ведь машина. Кто сядет, того и вожу.

– И сколько тебе надо на бензин?

Говорил только он, а остальные двое молча курили и часами не интересовались. Но вслушивались.

– Ну, полторушник хотя бы. Бак залить.

– Даю штуку, за глаза хватит. – Парень вынул из нагрудного кармана черного пиджака синюю тысячу. – Когда вернешь?

– Завтра в обед, сукой быть! Как мне тебя найти?

– Не знаю я, где в обед буду. Хозяйка у меня – женщина нервная, занятая, у нее график тяжелый… Заезжай лучше вечерком, да попозже. Часам к одиннадцати – верняк, здесь меня и найдешь. В диспетчерской.

– Чего так поздно?

– Не можешь? Тогда котлы мои будут. За штуку… – засмеялся. Зубы имел знатные, белые. Объяснил дураку: – У Хозяйки день поздно начинается и поздно кончается. Так что по вечерам мы всегда тут, милости просим. Кроме выходных. Вон – диспетчерская… – указал на козырек подъезда на торце здания. – Меня не будет – диспетчеру отдай, он – свой. Скажи: для Первого…

– Так круто вкалываете? – удивился Пастух. – А жить когда?

– Так вечерами только и жить, если есть с кем… – опять засмеялся.

И приятели поддержали. Что-то они про Хозяйку и водилу знали, что-то тайное для всех, но явное для избранных.

Понятно – что, пожалуй…

– Буду вечером, – дал зуб Пастух, цапнул тысячу и побежал к машине. К разгонной типа.

По-хорошему, думал, надо будет и впрямь заехать к заводоуправлению завтра вечерком, к одиннадцати и вернуть деньги. Логично? Вроде бы. Но по-умному – как бы и не надо. Куда умней вариант: часы украл, впендюрил лоху по дешевке, бабки срубил, а сам – никакой не водила, а дешевый гопник. Блиц-фото!..

Так-то оно так, но поступим по-логичному. И хозяйкиному водиле приятно будет узнать, что не все люди – кидалы, и делу полезней: самому проверить и сообразить, когда у Хозяйки рабочий, прости Господи, день заканчивается.

Хотя до завтрашнего вечера времени в навал. К вечеру и определим, что логично, а что умно. И есть ли время и надобность для благородного поступка…

А Хозяйка-то – женщинка вольная, любвеобильная, судя по легким шоферским намекам. Пастух зря беспокоился, как она бобылкою жить сможет. Еще как сможет! Да и сам-то правым оказался: непроста она…

И то ладно: одним дурацким вопросом меньше. А день незаметно к вечеру потрусил.