Джокаста совершенно не желала расставаться с новой родней, но мы уже и так слишком задержались с весенними работами, да и вообще наше хозяйство было запущено самым прискорбным образом; нам необходимо было без малейшего промедления вернуться во Фрезер Ридж, а Брианна и слышать не хотела о том, чтобы остаться в Речной Излучине без нас. И это, конечно, было лишь к лучшему, потому что оторвать Джейми от внука можно было разве только динамитом.

Лорд Джон уже вполне поправился и мог пуститься в дорогу; он доехал с нами до дороги на Буффало, а там расцеловал Брианну и младенца, обнял Джейми и — к моему немалому потрясению — меня тоже. Он должен был теперь повернуть на север, в сторону Вирджинии и Вилли.

— Я уверен, вы будете о них хорошо заботиться, — негромко сказал он мне, кивнув с сторону фургона, где две яркие головы сосредоточенно склонились над свертком, лежавшим на коленях Брианны.

— Да уж, не сомневайтесь, — кивнула я, пожимая его руку. — Я тоже в этом уверена.

Он поднес мою руку к губам, быстро поцеловал, улыбнулся мне — и ускакал, не оглянувшись назад.

Неделей позже мы докатили по заросшим густой травой колеям до перевала, где уже буйствовала лесная земляника, разом и зеленая, и белая, и красная, упорная и храбрая, сладкая и терпкая, расползшаяся по солнечным полянам и затаившаяся в тени деревьев…

Наша хижина выглядела грязной и заброшенной, сараи стояли пустые, в них нанесло осенью горы умерших листьев. Сад представлял собой путаницу старых сухих стеблей и редких молодых побегов, загон без животных выглядел печально… Каркас нового дома высился как черный скелет, укоризненно глядя на Фрезер Ридж. Все вокруг выглядело необитаемым, как самые настоящие руины.

И тем не менее я ни разу в жизни не испытывала такого радостного чувства. Я вернулась домой.

«Имя», — написала я — и остановилась. Бог его знает, подумала я. Фамилия малыша оставалась до сих пор под вопросом; да и имени у него еще не было, не выбрали.

Я называла его «сладкий мой» или «дорогой». Лиззи именовала малыша «милый мальчик», Джейми обращался к нему с гэльской официальностью, именуя кроху «внук» или «a Ruua-idh», Рыжий, — потому что темный младенческий пушок уже превращался в ослепительно рыжие волоски, так что любому стороннему наблюдателю с одного взгляда было ясно, чей он внук, — уж кто бы там ни был его отцом.

Брианна вообще не считала нужным как-либо именовать сыночка; она просто ни на минуту не выпускала его из рук, сосредоточенно охраняя его, наблюдая за ним… ей ни к чему были какие-то слова. Она вообще не хотела бы давать ему имя, заявила Брианна. Не сейчас.

— А когда? — как-то спросила ее Лиззи, но Брианна не ответила. Но я знала, когда, когда приедет Роджер.

— А если он вообще не явится? — сказал мне Джейми сейчас, когда мы были с ним наедине. — Боюсь, тогда бедный парнишка так и останется без имени до самой смерти. Господи, до чего же упряма эта девчонка!

— Она верит в Роджера, — бесстрастно ответила я. — И ты мог бы попытаться в него поверить.

Он окинул меня внимательным взглядом.

— Есть разница между верой и надеждой, Сасснек, и ты это знаешь ничуть не хуже меня.

— Ну, тогда почему бы тебе не надеяться? — огрызнулась я и повернулась к нему спиной, обмакнула перо в чернильницу и аккуратно стряхнула излишки чернил. У малыша выступила сыпь на попке, и из-за этого он просыпался ночью по несколько раз (а вместе с ним просыпались и все остальные в доме), так что глаза у меня распухли и покраснели, и я не склонна была проявлять терпимость и прочие христианские качества.

Джейми демонстративно обошел стол и сел напротив меня, опустив подбородок на сложенные руки, так что мне поневоле пришлось посмотреть на него.

— Я бы постарался, — сказал он, и в его глазах блеснуло веселье. — Если бы смог решить, что же это в итоге — вера или надежда, и надо ли надеяться на то, что он приедет, или на то, что он не явится.

Я улыбнулась, потянулась через стол и мазнула кончиком пера по его переносице, ставя знак примирения, а потом вернулась к своей работе. Джейми сморщился и чихнул, потом выпрямился и всмотрелся в лист бумаги, лежавший передо мной.

— Что это ты такое делаешь, Сасснек?

— Сочиняю свидетельство о рождении нашего маленького Гизмо… по мере своего разумения, — ответила я.

— Гизмо? — с сомнением в голосе повторил Джейми. — Это что, христианское имя?

— Думаю, да, хотя на этот счет можно лишь гадать, если человека зовут, например, Пантален или Онуфриус. Или Ферролус.

— Ферролус? Хм… Сомневаюсь, чтобы я хоть раз такое слышал. — Джейми откинулся на спинку стула и сложил руки на коленях.

— Один из моих любимчиков, — сообщила я, аккуратно записывая дату рождения и время — хотя бы это было у нашего бедняжки… Это были два неоспоримые пункта свидетельства о рождении: дата появления на свет и имя врача, принимавшего роды.

— Ферролус, — продолжила я, немного развеселившись, — это святой покровитель заболевшей домашней птицы. Великомученик. Он был римским трибуном и тайным христианином. Когда это обнаружилось, его заковали в цепи и бросили в выгребную яму при тюрьме в ожидании суда… ну, я полагаю, камеры были просто переполнены. Однако он, похоже, был отчаянным смельчаком. Он умудрился сбросить с себя цепи и сбежал через сточную трубу. Но его поймали, притащили назад и обезглавили.

Джейми тупо уставился на меня.

— И какое он имеет отношение к курам и цыплятам?

— Понятия не имею. Пошли запрос в Ватикан, — посоветовала я.

— М-мм… А, ладно, я и сам-то всегда был поклонником святого Гуйгнола.

Я видела, как в глазах Джейми блеснуло озорство, но не удержалась и спросила:

— А он чему покровительствует?

— О нем говорят, что он помогает импотентам. — Блеск в глазах Джейми стал ярче. — Я однажды видел его статую, в Бресте; там говорят, что ей уже тысяча лет. И статуя, скажу тебе, чудесная; у святого петушок размером с ружейный ствол, и…

— Что?

— Да дело не в размерах, не в том чудо, — сказал Джейми, жестом требуя молчания. — Ну, не совсем в том. Горожане мне говорили, что всю эту тысячу лет люди постоянно строгают святого, он же деревянный… отпиливают по кусочку его естества, а петушок все равно остается таких же размеров. — Джейми усмехнулся. — И еще там говорят, что если у мужчины лежит в кармане кусочек статуи святого Гуйгнола, то он может резвиться с подругой день и ночь напролет, и ничуть не устанет.

— Ну, полагаю, подруг ему все-таки придется менять, — сухо произнесла я. — Но ты наверняка заинтересовался, за какие именно подвиги этот герой удостоился канонизации, а?

Джейми расхохотался.

— Ну, это тебе расскажет любой, кто хоть раз молился ему, Сасснек.

Он повернулся на табурете и уставился в открытую дверь. Брианна и Лиззи сидели на траве, раскинув пышные юбки и глядя на малыша, который лежал на животике на старой шали, голенький и рыжеволосый, как бабуин.

Брианна Элен, тщательно вывела я — и снова остановилась.

— Брианна Элен Рэндалл, как ты думаешь? — спросила я. — Или Фрезер? Или вписать обе фамилии?

Джейми не обернулся, лишь едва заметно повел плечами.

— А это имеет значение?

— Может иметь. — Я подула на лист, наблюдая, как блестящие черные буквы тускнеют по мере высыхания чернил. — Если Роджер вернется… вне зависимости от того, останется он здесь или нет… и если он пожелает признать маленького анонима, то тогда, полагаю, его фамилией станет Маккензи. Если же Роджер не сможет или не захочет вернуться, тогда, насколько я себе это представляю, ребенок будет носить фамилию матери.

Джейми несколько мгновений молчал, глядя на двух девушек. Они утром вымыли в ручье волосы, и теперь Лиззи расчесывала гриву Брианны, и длинные пряди сверкали на летнем солнце, как красный шелк.

— Она себя называет Фрезер, — сказал он наконец очень мягко. — Или называла.

Я отложила перо и потянулась через стол, чтобы коснуться его руки.

— Она простила тебя, давно простила, — сказала я. — И ты это знаешь.

Плечо Джейми чуть шевельнулось; это была бессознательная попытка слегка ослабить внутреннее напряжение.

— Пока — да, — глухим голосом ответил он. — Но что будет, если ее мужчина не вернется?

Я призадумалась. Джейми, пожалуй, был прав; Брианна простила его, потому что его поступок был вызван простой ошибкой. Но если Роджер не объявится в ближайшее время… да, она может обвинить в этом Джейми… и не без причины, вынуждена была признать я.

— Напиши оба, — резко сказал Джейми. — Пусть сама выбирает.

Но я подумала, что он имеет в виду совсем не фамилию.

— Он придет, — твердо произнесла я. — И все будет прекрасно. — Я взяла перо и пробормотала себе под нос: — Я надеюсь.

Он наклонился, чтобы напиться; вода с плеском стекала с темно-зеленой скалы. День был теплый; ну, весна ведь, не осень, и мягкий изумрудно-зеленый мох под ногами…

Он давно забыл, что такое бритва; его борода стала густой и длинной, волосы свисали ниже плеч. Накануне вечером он искупался в ручье, и постарался, как смог, выстирать одежду, но, конечно, никаких иллюзий относительно своей внешности он не испытывал.

Да и не о чем тут беспокоиться, сказал он себе. Как он выглядит — не имеет значения.

Он, слегка прихрамывая, повернул к дорожке, на которой оставил свою лошадь. Нога у него болела, но это тоже не имело значения.

Он медленно проехал через поляну, где впервые встретился с Джейми Фрезером. Листва на деревьях и кустах была молодой, ярко-зеленой, а откуда-то издали доносилось хриплое воронье карканье. Но никого не было между деревьями… лишь слегка колыхалась под легким ветерком трава. Он глубоко вздохнул, почувствовав укол в сердце при воспоминании об обломках прошлой жизни, твердых и острых, как стекло…

Он повернул лошадь к вершине годы и заставил ее шагать побыстрее, слегка ткнув в бок пяткой здоровой ноги. Теперь уже скоро. Он представления не имел, как его могут принять, но теперь и это было неважно.

Ничто не имело значения, кроме того простого факта, что он был здесь.