Я открыла медицинский ящик Даниэля Роулин-гса и уставилась на ряды бутылочек, наполненных темно-зелеными и коричневыми порошками из корней и листьев разных растений, чистыми золотистыми настоями… Но здесь не было средства, которое могло бы сейчас помочь. И я очень медленно подняла кусок ткани, закрывавший верхнее отделение ящика, где лежали скальпели.

Я выбрала скальпель с изогнутым лезвием, осторожно приложила холодный металл к тыльной стороне ладони. Это было прекрасное орудие, острое и надежное, отлично сбалансированное… когда я работала им, скальпель превращался как бы в продолжение моей руки.

Я положила скальпель на кончик пальца, уравновесив, как коромысло весов, и чуть-чуть качнула.

Я опустила скальпель и взяла длинный, толстый корень, лежавший на столе. Стебель еще не был срезан, и жалкие остатки увядших листьев, желтых, сморщившихся, свисали, как тряпочки. Всего один корень. Я две недели рыскала по лесам в его поисках, но стояла уже поздняя осень, и трава пожелтела, с мелких кустиков осыпались листья; а разве можно опознать какое-то растение, если от него остался только голый стебель? И все же я его нашла, в укрытом от ветров уголке, и к его стеблю все еще лепились несколько характерных ягодок. Голубой кохош, так его называли индейцы. Да, это был он, я не сомневалась. Но всего один. Этого мало.

У меня не было под рукой знакомых европейских трав, ни чемерицы, ни полыни.

Наверное, сушеную полынь я все же смогла бы отыскать, хотя и с некоторым трудом; ее использовали для изготовления абсента, полынной водки.

— Но кто станет делать полынную водку на самой окраине Северной Каролины? — вслух сказала я, снова берясь за скальпель.

— Никто из тех, кого я знаю.

Я подпрыгнула от неожиданности, и острие скальпеля вонзилось в подушечку моего пальца. Кровь брызнула на стол, и я поспешила прижать к ранке край фартука, совершенно рефлекторно.

— О господи, Сасснек! Ты в порядке? Я совсем не хотел тебя пугать!

На самом-то деле ранка была совсем невелика, но потрясение от внезапного укола заставило меня крепко закусить нижнюю губу. Джейми со встревоженным видом взял меня за запястье и, отведя фартук, всмотрелся в пораненный палец. Кровь толчками потекла из пореза, скатываясь на ладонь. Джейми поспешно вернул край фартука на прежнее место и крепко прижал к пальцу.

— Ничего страшного, порез небольшой, — сказала я. — Откуда ты вообще взялся? Я думала, ты на винокурне. — Меня почему-то вдруг охватила слабость, возможно, от шока.

— Я и был там. Сусло еще не готово для перегонки. Слушай, из тебя кровь хлещет, как из свиньи, Сасснек. Ты уверена, что это не опасно?

Кровь действительно текла очень сильно; край моего фартука насквозь пропитался темной краснотой.

— Не опасно. Наверное, я задела небольшой сосудик. Но это же не артерия; остановится, не горюй. Ну-ка, помоги мне… — Я попыталась одной рукой распутать завязки фартука. Джейми управился с делом одним рывком, и фартук тут же обернулся вокруг моей пострадавшей руки, а Джейми поднял ее над моей головой, чтобы остановить кровотечение.

— Что это ты тут затеяла делать со своим маленьким ножиком? — спросил он, оглядывая упавший на стол скальпель и скрюченный корень голубого кохоша.

— А… я вообще-то собиралась порезать на ломтики вот этот корешок.

Джейми бросил быстрый взгляд в сторону буфета, на котором прямо на виду лежал мой овощной нож, потом снова посмотрел на меня, вздернув брови.

— Вот как? Что-то я никогда раньше не видел, чтобы ты для такого дела использовала вот это, — он кивнул в сторону открытого медицинского ящика, где красовался длинный ряд скальпелей и хирургических пил. — Я думал, это только для людей.

Мой рука слегка дернулась в его пальцах, и он крепче прижал фартук к порезанному пальцу, — вообще-то так крепко, что я задохнулась от боли. Джейми тут же ослабил хватку и, нахмурившись, всмотрелся в мое лицо.

— Какого черта, что ты тут затеяла, Сасснек? У тебя такой вид, что я не удивился бы, если бы узнал, что ты только что кого-то прирезала.

Я почувствовала, как у меня онемели губы. Вырвав руку, я села, прижав раненную конечность к груди другой ладонью.

— Я… я пыталась найти решение, — весьма неохотно сказала я. Ну никак мне было не научиться лгать; да и все равно ведь он рано или поздно узнает, если Бри…

— Какое решение?

— Относительно Брианны. Как лучше всего это сделать.

— Сделать что? — Брови Джейми взлетели чуть ли не к самой линии волос. Он посмотрел на открытый медицинский ящик, на скальпель — и вдруг в его глазах вспыхнуло понимание. — Ты хочешь сказать…

— Если она сама захочет. — Я потрогала скальпель; его маленькое лезвие было перепачкано моей кровью. — Есть кое-какие травы… или вот это. Конечно, использовать травы очень рискованно… тут могут быть судороги, кровотечение, кровоизлияние в мозг… но это и неважно, у меня все равно нет нужного состава.

— Клэр… а тебе уже приходилось делать такое?

Я подняла голову и увидела, что он смотрит на меня с выражением, какого я никогда прежде не замечала в его глазах… это был самый настоящий ужас. Я прижала ладони к столу, чтобы остановить дрожь в руках. Но справиться с голосом мне не удалось.

— Ну, тебе-то какая разница, делала или нет?

Он мгновение-другое изучающе рассматривал меня, потом неторопливо опустился на скамью напротив меня, — очень осторожно, как будто боялся что-нибудь сломать.

— Не делала, — мягко произнес он. — Я вижу.

— Нет, — призналась я. Он накрыл мои руки своими. — Ну, не делала.

Я почувствовала, как расслабились его напряженные пальцы; они сжали мои кисти, обхватили их… Но я не ответила на его жест.

— Я так и знал, что ты не можешь никого убить, — сказал Джейми.

— Могу. Я должна. — Я не смотрела на него, а говорила, обращаясь к столешнице. — Убила же я своего пациента. Я ведь тебе рассказывала о Грэхэме Мензесе.

Джейми помолчал, продолжая осторожно сжимать мои ладони.

— Ну, думаю, это совсем другое, — сказал он наконец. — Помочь обреченному на смерть человеку по его собственному желанию… для меня это выглядит как акт милосердия, а не как убийство. И даже как долг, возможно.

— Долг? — Последнее слово заставило меня изумленно уставиться на Джейми. Он уже не казался потрясенным, хотя все же выглядел печальным и серьезным.

— А ты не помнишь холмы Фалкирка, и ту ночь, когда в той часовне умер Руперт?

Я кивнула. Такое не слишком-то легко забыть… холодный мрак крошечной часовни, зловещие звуки волынок и шум сражения вдали… А в сгустившемся черном воздухе, пропитанном запахом пота испуганных людей, — медленно умирающий Руперт, на полу у моих ног… задыхающийся, захлебывающийся собственной кровью… Он умолял Дугала Маккензи, своего друга и вождя его клана, ускорить его кончину… и Дугал помог ему.

— Вот я и думаю, что это должно входить в обязанности врача, — мягко продолжил Джейми. — Если ты дала клятву исцелять… но это оказалось не в твоих силах… но ты можешь избавить человека от мучительной боли, от страданий, — ты должна это сделать.

— Да. — Я глубоко вздохнула и сжала скальпель. — Да, я действительно поклялась… и это для меня больше, чем обычная клятва врача. Джейми, она моя дочь! Я предпочла бы все, что угодно, кроме этого… и тем не менее… — Я подняла на него взгляд и моргнула, стараясь удержать слезы. — Неужели ты считаешь, что я не обдумала все это тысячу раз? Что я не знаю, каков тут риск? Джейми, я ведь могу ее убить! — Я сбросила фартук с ладони. Порез уже слегка затянулся. — Вот, посмотри… порез-то совсем неглубокий, тут не должно было быть такого сильного кровотечения, но оно было! Я случайно задела сосуд. И то же самое я могу сделать с Брианной, и сама не буду этого знать, пока она не начнет истекать кровью, а если это случится… Джейми, я же не смогу это остановить! И она просто медленно умрет на моих руках, и я ничего не смогу сделать, абсолютно ничего!

Он смотрел на меня, его неподвижные глаза потемнели от ужаса.

— Да как ты вообще можешь думать о чем-то подобном, если знаешь все это? — В голосе Джейми прозвучало откровенное непонимание.

Я судорожно втянула воздух ртом и меня охватило отчаяние. Я не в силах была ему объяснить, я не могла заставить его понять, просто не могла, не существовало таких слов…

— Но зато я знаю другое, — заговорила я наконец совсем тихо, не глядя на Джейми. — Я знаю, каково это — выносить ребенка. Я знаю, каково это — если твое тело, и ум, и душа начинают меняться против твоей воли… И я знаю, что это такое — оказаться вдали от мест и времен, бывших для тебя родными, и что такое лишиться выбора Я знаю, каково это, ты слышишь? Это совсем не то, что мог бы сделать кто-либо, не желая. — Я уставилась на Джейми и крепко сжала в кулак пораненную руку. — А ты, видит Бог, ты знаешь то, что мне неизвестно; ты знаешь, как чувствует себя человек, подвергшийся насилию… Как ты думаешь, если бы я была в силах вырезать это из тебя, ты попросил бы меня об этом после Вентворта? Стал бы ты тогда думать о риске? Уверена, если бы такое было возможно, ты бы и думать забыл о какой-то там опасности. Джейми, это ведь может быть ребенок насильника!

— Ну да, понимаю… — начал было Джейми, но поневоле замолк ненадолго, слишком взволнованный и оттого задохнувшийся. — Я знаю, — снова заговорил он, и мышцы на его щеках вздулись от того, что он заставлял себя произносить эти слова — Но я знаю и еще кое-что… хоть я и не знаю отца этого ребенка, я отлично знаком с его дедом. Клэр, это ведь дитя моей крови!

— Твоей крови? — эхом повторила я.

И уставилась на него, медленно осознавая смысл услышанного. — Ты так сильно хочешь иметь внука, что готов пожертвовать своей дочерью?

— Пожертвовать? Да неужто это я задумал хладнокровно совершить убийство?

— Ты ничего не имел против подобных действий в госпитале Святых Ангелов; ты просто жалел женщин, которым там оказывали помощь, ты так говорил! — бесцеремонно напомнила ему я.

— У тех женщин не было выбора! — Джейми был слишком возбужден, чтобы усидеть на месте, и потому вскочил и принялся шагать взад-вперед по комнате. — Их некому было защитить, им нечем было бы накормить своих детей… так что же еще им оставалось, бедняжкам? Но с Брианной все обстоит иначе! Я никогда не позволю, чтобы она голодала, у нее всегда будет теплый дом, никто не осмелится обидеть ни ее, ни ребенка, никогда!

— Да не в этом же дело!

Он замер на месте и упрямо и недоверчиво нахмурился, глядя на меня.

— Если она родит ребенка здесь, она не сможет вернуться домой! — неуверенно произнесла я. — Она просто не сможет… ее разорвет на части…

— И поэтому ты решила сама разрезать ее на кусочки?

Я вздрогнула, словно он ударил меня.

— Ты просто хочешь, чтобы она осталась здесь, — почти выкрикнула я, нанося ответный удар. — Тебе нет дела до того, что у нее есть какая-то другая, своя жизнь, что она хочет вернуться. А если она здесь останется… а еще лучше — если родит тебе внука, так тебе будет наплевать, чего это будет ей стоить, да?

Теперь уже он вздрогнул, но тем не менее посмотрел мне прямо в глаза.

— Нет, меня это беспокоит. Но это не значит, что я считаю тебя вправе заставлять ее…

— Да о чем ты говоришь, что значит «заставлять»? — Кровь прилила к моим щекам, обжигая кожу. — Бога ради, ты что думаешь, мне самой хочется это делать? Нет! Но, видит Бог, если хочет иметь возможность выбора, у нее этот выбор будет!

Мне пришлось крепко сцепить руки, чтобы унять дрожь. Фартук соскользнул со стола на пол, весь в кровавых пятнах, слишком живо напомнив мне об операционной и о нолях сражений… и о том, что мне отчаянно не хватает опыта для такого дела.

Я чувствовала, что Джейми продолжает смотреть на меня, прищурившись, пылая негодованием. Я знала, что он точно так же мучается сомнениями, как и я сама. Он действительно всей душой желал удержать Брианну… но лишь после того, как я сказала об этом вслух, мы оба осознали это по-настоящему. Отлученный от другого своего ребенка, живя так долго вдали от родины, словно в ссылке, Джейми ничего в жизни не хотел так сильно, как иметь в доме дитя своей крови.

Но он не мог остановить меня, и он это знал. И в то же время он не привык чувствовать себя беспомощным, и ему это не нравилось. Он вдруг резко повернулся, шагнул к буфету и с силой ударил по нему кулаком.

Я никогда не ощущала себя такой опустошенной и одинокой, никогда в такой степени не нуждалась в понимании. Неужели он не осознавал, как пугала меня саму подобная перспектива? Уж никак не меньше, чем его. Пожалуй, мне было даже хуже, ведь именно мои руки должны были совершить операцию…

Я подошла к Джейми, встала сзади, положила ладонь ему на спину. Он не шевельнулся, и я осторожно погладила его, и мне стало немножко спокойнее просто от того, что он был здесь, рядом, со всей его огромной силой…

— Джейми… — Мой палец замер на едва заметном кровавом мазке на ткани его рубашки. — Джейми… все будет хорошо. Я уверена. — На самом-то деле я хотела убедить в этом саму себя… ну, и его тоже, конечно. Он не ответил и не шевельнулся, и я осмелилась опустить руку к его талии и обнять, прижавшись щекой к его плечу. Мне хотелось, чтобы он повернулся и прижал меня к себе, чтобы сказал, что все обязательно уладится так или иначе… или, по крайней мере, что он не станет меня проклинать, что бы ни случилось.

Он и повернулся — резко, сбросив мою руку.

— Ты ведь очень уверена в своих силах, разве не так? — Он говорил холодно, глядя на меня сверху вниз.

— Что ты имеешь в виду?

Он схватил мою руку и прижал к стене над моей головой. Я почувствовала, как кровь замедлила ход, не добираясь до пальцев. А рука Джейми крепко сжала мою кисть.

— Ты думаешь, только ты будешь это решать? Что эта жизнь принадлежит тебе? — Мне показалось, что кости моих пальцев слиплись между собой так, что их уже никогда будет не разлепить… и замерла, пытаясь осторожно высвободить руку.

— Да ничего подобного я не говорила! Но если она так решит — да, это в моих силах. И я эту силу использую. Точно так же, как ты можешь… как ты пользуешься своей силой, когда находишь нужным. — Я закрыла глаза, отгоняя страх. Он не причинит мне вреда… не причинит ли? Мне вдруг пришла в голову ужасная мысль: а он ведь и в самом деле вполне мог остановить меня… стоит только сломать мне руку…

Джейми очень медленно наклонил голову и коснулся лбом моего лба.

— Посмотри на меня, Клэр, — едва слышно произнес он. Я с трудом разлепила веки. Его глаза были не больше чем в дюйме от моих; я видела крошечные золотистые блестки вокруг его зрачков, и черное кольцо, окружавшее их… Мои пальцы, зажатые в его руке, вновь повлажнели от крови.

— Пожалуйста… — прошептал он — и тут же вышел из дома.

Я сползла по стене на пол, лишившись остатков сил, и порез на моем пальце пульсировал в такт биению моего сердца.

Я была настолько потрясена ссорой с Джейми, что не в состоянии была заняться хоть каким-нибудь делом. В конце концов я набросила плащ и вышла наружу, чтобы прогуляться вверх по склону, к гребню нашей горы. Но я не пошла по той тропинке, что вела через поселок Фрезер Ридж мимо хижины Фергуса, а потом к дороге. Я не хотела ни с кем встречаться.

День стоял холодный и облачный, то и дело начинал моросить мелкий дождик, без труда проникавший сквозь уже лишившиеся листвы ветви деревьев. Воздух был насыщен плотным туманом; я подумала, что стоит только температуре упасть еще на несколько градусов, и выпадет снег. Если не сегодня или завтра, то на следующей неделе. И самое большее через месяц Фрезер Ридж будет отрезан от долин.

Должна ли я отправить Брианну в Кросскрик? Решит она рожать этого ребенка или нет, возможно, там она будет в большей безопасности?

Я брела по пышному ковру влажной желтой листвы. Нет. Я просто по привычке думала, что цивилизованный центр имеет некоторые преимущества перед глушью, но в данном случае это было не так. В Кросскрике Брианне никто не смог бы по-настоящему помочь в случае каких-либо осложнений в момент родов, скорее наоборот, ей может грозить серьезная опасность вследствие недостаточности знаний у врачей восемнадцатого века.

Нет, к какому бы решению ни пришла моя дочь, ей будет лучше здесь, рядом со мной. Я обхватила себя руками под плащом и начала сжимать и разжимать пальцы, стараясь усилить прилив крови к ним, стараясь ощутить уверенность в их ловкости и силе…

Пожалуйста, так сказал Джейми. Пожалуйста что? Пожалуйста, не спрашивай ее, пожалуйста, не делай этого, если она попросит? Но я должна была спросить. Да, я давала клятву Гиппократа. Но… но Гиппократ не был ни хирургом, ни женщиной… и он не был матерью. А я, как я и сказала Джейми, в душе поклялась кое-чем куда более древним, нежели Гиппократ либо целитель Аполлон… и эта клятва жила в моем сердце.

Мне ни разу не приходилось делать аборт, хотя я и имела некоторой опыт в том смысле, что мне приходилось справляться с последствиями выкидышей. Изредка случалось, что пациенты просили меня сделать эту несложную в общем-то операцию, но я всегда отправляла их к своим коллегам. Я вовсе не была принципиальной противницей абортов, поскольку видела слишком много женщин, уничтоженных физически или духовно несвоевременно родившимся ребенком. И даже если аборт был лишением жизни (а он и есть лишение жизни), я все же не считала его убийством, а всего лишь чем-то вроде исполнения приговора, вынесенного стечением обстоятельств.

И в то же время я не могла заставить себя сделать кому-то аборт собственными руками. То самое особое чувство хирурга, благодаря которому я не просто чувствовала, но и понимала живую плоть, лежавшую на операционном столе, заставляло меня ощущать крохотный комочек в матке как живое существо. Я могла положить ладони на живот беременной женщины и уловить биение сердца младенца… даже не младенца еще, а всего лишь зародыша. Я могла мысленным взглядом проследить изгибы еще не сформировавшихся конечностей, округлость будущей головки… и даже змеиные извивы пуповины, наполненной бегущей кровью… кровью матери, питающей будущее дитя.

Я не могла заставить себя уничтожить все это. До этого времени не могла; но теперь это от этого зависело, останется ли в живых моя собственная плоть и кровь.

Но как? Тут ведь необходимо было хирургическое вмешательство. Доктор Роулингс явно никогда не делал подобных операций; в его наборе не было «ложки» для выскабливания матки, не было и расширителей… Но все же я могла бы справиться. Можно взять иглы для шитья — они из слоновой кости, а острые концы, естественно, придется закруглить… вот этот скальпель, если его изогнуть должным образом и обработать песком острие… тогда оно станет пригодным для выскабливания.

Когда? Немедленно. Срок у Брианны приближался к трем месяцам; если вообще делать все это, то как можно скорее. К тому же я просто не могла находиться в одной комнате с Джейми, пока вопрос не решен окончательно, — быть рядом с ним, чувствуя его гнев, направленный на меня…

Брианна пошла проводить Лиззи к Фергусам. Лиззи собиралась остаться там и помочь Марселе, на которой висело слишком много хлопот: и винокурня, и маленький Герман, и те полевые работы, с которыми сам Фергус не мог справиться одной рукой. Это была слишком тяжкая ноша для восемнадцатилетней девушка, но она как-то справлялась, с удивительным терпением и изяществом. Лиззи могла по крайней мере сделать какие-то домашние дела и присмотреть за маленьким дьяволенком час-другой, чтобы его мать смогла хоть немножко передохнуть.

Брианна должна была вернуться перед ужином. Ян отправился на охоту, прихватив с собой Ролло. Джейми… хотя он ничего мне не сказал, я знала, что он не вернется домой довольно долго.

Но уместно ли будет задавать Брианне этот вопрос сразу по ее возвращении? Когда перед ее глазами будет еще стоять смешная рожица Германа? Хотя, тут же сухо подумала я, по здравом размышлении наблюдение за двухлетним мальчишкой как раз и может дать хороший урок, наглядно продемонстрировав все опасности материнства.

Слегка ободренная этим слабым призраком юмора, я повернула назад, поплотнее закутавшись в плащ, чтобы уберечься от нараставшего ветра. Спустившись к дому, я уже издали увидела стоявшую в загоне лошадь Брианны; дочь уже вернулась. Я внутренне сжалась и зашагала к дому, чтобы поставить Брианну перед выбором.

— Я думала об этом, — сказала она с глубоким вздохом. — Сразу начала думать, как только все поняла. И гадала, можешь ли ты это сделать… ну, вообще что-то сделать в этих условиях.

— Это было бы не просто. Это может быть опасно… и может нанести тебе непоправимый вред. У меня никаких обезболивающих нет, даже настойки опия, только виски. Но — да, я могу это сделать… если ты того захочешь. — Я заставила себя сидеть спокойно; зато Брианна медленно шагала взад-вперед перед очагом, в раздумье сложив руки за спиной.

— Тут поневоле придется применять хирургию, — снова заговорила я, не в силах молчать. — У меня нет нужных трав… да и в любом случае, они недостаточно надежны. По крайней мере скальпель действует… наверняка. — И я выложила этот предмет на стол; Брианне не стоило питать особых иллюзий относительно моего предложения. Она кивнула в ответ на мои слова, но продолжала бродить по комнате. Ей, как и Джейми, всегда лучше думалось на ходу.

По моей спине сползла струйка пота, я вздрогнула. Огонь горел жарко, но мои пальцы были холодными, как лед. Господи милостивый, если она того захочет, в самом ли деле я смогу это сделать? Руки у меня задрожали от напряжения, от ожидания…

Брианна наконец повернулась и посмотрела на меня, и ее взгляд из-под густых рыжих бровей был ясным и оценивающим.

— Ты бы сделала это? Если бы могла.

— Если бы могла?

— Ты как-то раз сказала, что ненавидела меня, когда была беременной. Если ты уверена…

— О Господи, не тебя! — в ужасе воскликнула я. — Не тебя, что ты! Это… — У меня перехватило горло, я сцепила пальцы, чтобы утихомирить дрожь. — Нет, — повторила я, стараясь придать своему голосу как можно больше уверенности. — Нет. Никогда.

— Ну, это твои слова, — возразила Брианна, внимательно всматриваясь в меня. — Это было, когда ты рассказывала мне о папе.

Я потерла лицо обеими ладонями, пытаясь сосредоточиться. Да, я действительно тогда ляпнула что-то такое. Идиотка.

— Это было ужасное время. Ужасное и тяжелое. Мы умирали от голода, шла война, весь мир, казалось, трещал по швам. — А не трещит ли сейчас по швам весь мир Брианны? — В те дни чудилось, что не осталось уже никакой надежды; я должна была расстаться с Джейми, и эта мысль вообще все вытеснила из моей головы. Но ведь был и еще один фактор, — добавила я.

— Какой?

— Меня не насиловали, — тихо сказала я, глядя в глаза Брианне. — Я любила твоего отца.

Она кивнула, слегка побледнев.

— Да. Но это может быть и ребенок Роджера. Ты сама так сказала, верно?

— Верно. Может быть. Тебе достаточно такого предположения?

Брианна положила руку на живот, ее длинные пальцы слегка согнулись.

— Да. Хорошо. Для меня там — не просто некое существо. Я не знаю, кто это, но… Брианна внезапно умолкла и посмотрела на меня с легким смущением. — Я не знаю, как это сказать… — Она чуть заметно передернула плечами, отметая сомнения. — Знаешь, у меня случился приступ сильной боли как-то ночью, через несколько дней… после. Я проснулась от этой боли. Такой быстрый укол, как будто кто-то уколол меня булавкой, но глубоко. — Пальцы Брианны скользнули к лобковой кости, справа.

— Имплантация, — мягко сказала я. — Тот момент, когда яйцеклетка пускает корешок в матку. — Да, это был тот момент, когда формируется первое звено извечной цепи, связывающей мать и ее дитя. Когда крошечный, едва зародившийся организм, возникший из слияния яйцеклетки и сперматозоида, встает на якорь, закончив начальное опасное путешествие и устраивается поудобнее, чтобы начать хлопотливый труд деления клеток, добывания пищи из плоти, окружающей его, создания взаимных связей… Это такая цепь, которую не разорвать ни рождением, ни смертью.

Брианна кивнула.

— Это было очень странное ощущение. Я еще наполовину спала, но… ну, у меня вдруг возникло чувство, что я больше не одна — Ее губы изогнулись в легкой улыбке, радуясь воспоминанию. — И я сказала, ему, внутри… — Взгляд Брианны встретился с моим взглядом. — Я сказала: «А, это ты!» И снова заснула. — Вторая рука Брианны легла на живот. — Я тогда подумала, что мне все приснилось. Это ведь произошло задолго до того, как я поняла. Но я помню. Это не был сон. Я помню.

Я тоже помнила.

Я смотрела на свои руки, лежавшие на столе, но видела не гладкие доски и не блестящее лезвие скальпеля, а бледную, опаловую кожу и безупречное личико моего первого ребенка, Фэйт… и ее раскосые глаза, плотно закрытые… им так и не довелось открыться и увидеть свет земного мира.

Я подняла голову и посмотрела в точно такие же глаза, но открытые и полные сочувствия и понимания.

И увидела перед собой свою вторую дочь — не взрослую и задумчивую, а крошечную, розовую и брыкающуюся, полную жизни, недовольную тем, что ей пришлось пройти через пытку рождения, тем, что ее выставили в мир, такой непохожий на уютную тишину материнской утробы… да, она была великолепна и безупречна.

И два эти чуда, что я носила под своим сердцем, рожденные моим телом, два чуда, которые я держала на своих руках, отделились от меня, и все равно навсегда остались моей частью. Я слишком хорошо знала, что ни смерть, ни время, ни расстояния не ослабят этой связи, не разорвут этих уз… потому что я изменилась благодаря им, раз и навсегда изменилась из-за этой таинственной связи.

— Да, я понимаю, — сказала я наконец. И тут же воскликнула: — Ох, но… Бри! — Ведь ее решение означало слишком многое…

Брианна наблюдала за мной, слегка нахмурив брови, и на ее лбу прорезались тревожные морщинки… и до меня с некоторым запозданием дошло, что она могла воспринять мои предупреждения как выражение моих собственных сожалений.

Ужаснувшись при мысли, что она могла подумать, будто я не желала ее появления на свет, что вообще не хотела ребенка, я уронила скальпель и через стол протянула руки к дочери.

— Бри, — пробормотала я, охваченная паникой. — Брианна! Я люблю тебя… Ты веришь, что я тебя действительно люблю?

Она молча кивнула и тоже потянулась ко мне. Я схватилась за нее, как за спасательный круг, как за ту пуповину, что когда-то соединяла нас.

Брианна закрыла глаза — и я только теперь заметила слезы, повисшие на кончиках ее густых прекрасных ресниц.

— Я всегда это знала, мама, — прошептала она. Ее пальцы сжали мою руку; я видела, как одновременно другая ее рука крепче прижалась к животу. — Я всегда это знала. С самого начала.