Глава седьмая
Дверь хрустнула, как пальцы скрипача под прикладом. Чуть позже хрустнула черепушка. Я переступил упавшее тело, шагнул в комнату. Вещунья не спала. Сидела за столиком из отполированного камня и молча смотрела на меня.
А я вот к вам. Не ждали?
Ворон переступал по широченному подоконнику и поглядывал на меня крайне недружелюбно. Ворон, вопреки мнениям далёких от орнитологии граждан, отнюдь не самец вороны. Совсем другая птица. Хотя и родственная вороне – примерно как шакалу родственен волк.
Де Лануа тоже смотрела на меня не то волком, не то вороном. В самом деле, время для визитов как-то не очень… И вид визитёра, в смысле меня, оставлял желать лучшего. Манеры, кстати, тоже – здоровенный жлоб-охранник, обретавшийся у колдуньи в передней, остался жить – но лежал грудой обмякших мышц и будет лежать так долго…
Прорицательница медленно отступила в дальний угол будуара. Но, что характерно, не задала ни одного глупого вопроса: кто вы такой, да что вам надо, да по какому праву…
Знает кошка, чьё мясо съела.
– Где кассеты? – спросил я в лоб.
Если бы змеи умели артикулировать своё шипение, у них наверняка получилось бы что-то вроде ответа ясновидящей:
– Трупам ни к чему кассеты! Ты труп, труп, труп… Вставший из земли – в землю ляжешь, прахом вскормленный – прахом обратишься, тенью рождённый – с лучом солнца рассыплешься…
Простреленная грудь тупо ныла, хотелось упасть и ничего не делать, но насчёт трупа мадам слегка переборщила.
– Кончай мракобесие насаждать, старая рухлядь. Я нынче не в настроении… Отдай кассеты – и я уйду. Даже не буду спрашивать, зачем ты замочила моего друга Фагота. Мне не интересно.
Длинная тирада меня утомила. Я шлёпнулся на обтянутый ярким шёлком табурет, втайне надеясь, что насквозь мокрые джинсы испортят обивку… Мне действительно не интересно, как и зачем она отравила Фагота. И я действительно уйду. Убью её и уйду. Но сначала – кассеты…
Обычно моим просьбам никто и никогда не отказывает. Но сейчас был не тот случай. Слишком давно я не получал дозы… даже простейших эмоций старой ведьмы я не чувствовал, мог только догадываться – до того ослаб.
А старушка продолжала шипеть, от злобы позабыв русский язык:
From Brige o'Dread when thon are poste,
Every night and alle;
To Purgatory Fire thou comes at last
And Christe receive thu saule…
Ничего хорошего эта поминающая Мост Ужаса частушка на староанглийском мне не сулила.
– Хватит юродствовать, мы не на паперти. Я ведь могу сделать и так…
На такой простенький фокус сил моих ещё хватило. Не оборачиваясь, по слабому звуку коготков ворона, я достаточно точно представлял его позицию. И, опять-таки не оборачиваясь, почти не меняя позы, выхватил из-за спины пернатую деталь интерьера.
Надеюсь, со стороны это смотрелось эффектно.
– Mer-r-r-rde! – прокричал ворон.
Грубиян, весь в хозяйку. Я чуть стиснул пальцы на его горле. Перо выпало из панически хлопающего крыла и закружилось к полу.
Старую перечницу проняло. По крайней мере нести богомерзкую ахинею мадам Де Лануа прекратила.
– Отпусти Золтана!!! – заорала она вполне нормальным человеческим голосом.
– Кассеты, – напомнил я мягко.
– Я ничего не знаю ни про какие кассеты! Отпусти Золтана, урод!
Ну вот, только-только наметился путь к консенсусу… Она, похоже, не понимает, что я с ней сделаю – и никакие крутые клиенты тут не помогут. Попробую пояснить на примере…
Я пустил в ход другую руку и медленно потянул голову Золтана крутяще-отрывающим движением. Крылья хлопали бешено. Шарлатанка захлебнулась визгом и смолкла.
Шея ворона разорвалась. Клюв продолжал немо открываться и закрываться. Так же беззвучно распахнулся рот колдуньи. Звуковым фоном служили хлопки крыльев. Казалось, тело спешит улететь на поиски головы.
За головой из шеи вытянулось что-то длинное и красное. Я небрежно кинул эту гадость на роскошное кимоно старой ведьмы – другое, не то, что было на ней утром. Обезглавленную тушку оставил себе. Почти чёрная кровь била короткими толчками, пятная мне пальцы. Я высоко поднял руку, открыл пошире рот…
Кровь Золтана была на вкус никакая – ни удовольствия, ни омерзения я не ощутил. Но впечатление на мадам произвёл, как и рассчитывал.
– Ну и? Сама отдашь или продолжить?
Колдунья наконец-то испугалась, я чувствовал её страх. Но внешне это никак не проявилось… Де Лануа опять забормотала какую-то тарабарщину, языка на этот раз я определить не смог. И – начала изображать непонятные, но угрожающие жесты. В приличных компаниях за такие манеры можно и в морду схлопотать… Ясно одно – кассеты так просто не выложит.
Жаль. Я огляделся. Иных домашних животных поблизости не наблюдалось.
Я облизнул окровавленные губы. Сказал:
– Продолжим? Других животин нет, следующая башка – твоя.
Гнусная старушка не прониклась и продолжила свои пассы. В её корявых ручонках появился пучок иссохших на корню растений, потом некий режущий предмет – похожий на игрушечный серпик.
Золотистое лезвие серпа было наточено без всяких шуток – судя по тому, как легко, одним касанием, рассекало стебли в пучке. Отлично. Значит, сельхозорудие сможет рассечь и кое-что другое… Интересно, на каком по счёту пальце старая ведьма сломается?
– Разрешите взглянуть? – я встал и потянулся к инструменту.
И тут проклятая колдунья отрубила мне руку…
Для ночного зрения серый полусумрак белой ночи был хуже, чем ночь нормальная – лунная и звёздная. Но Юзеф увидел-таки то, что они искали:
– Вот здесь он и вышел из воды… – сказал обер-инквизитор. – Или она вышла…
Луч фонаря высвечивал мертвенно-белесое пятно на границе воды и травы… Трава была измята, прибрежные водоросли взбаламучены. Поднятый со дна ил ещё не улёгся.
– Может, ночной купальщик? – предположил Лесник.
Юзеф фыркнул, не снисходя до ответа. Берега Колонички на три четверти состояли из пляжей, усыпанных привезённым песком – купаться здесь, на дальнем от Московских ворот конце водоёма, среди ила и тины, никому нет резона.
– Ну-у… А если купальщица? – не сдавался Лесник. – Стеснительная. Купальник дома забыла, а на пляж и ночью компании забредают…
По-прежнему молча Юзеф нагнулся, сорвал заляпанный чем-то тёмным лист. Кровь? Лесник глубоко втянул воздух – запах характерный и свежий. Точно, кровь… Высказывать версию, что стыдливой купальщице могла подвернуться под пятку битая бутылка, Лесник не стал. Зашарил лучом фонаря вокруг, пытаясь найти продолжение следа.
Напрасный труд. В летнюю жару Колоничка была посещаемым местом. Окружающая растительность напоминала газон, проутюженный стаей асфальтовых катков. Несмятой осталась лишь узкая полоска зелени по урезу воды. Днём, когда кровавые пятнышки видны издалека, ещё можно было попытаться визуально взять след. Но не ночью…
– Поднимем на ноги кинологов? – без особой надежды предложил Лесник.
– Нет смысла. Натасканных на тенятника псов раньше чем через сутки не доставишь… А обычным собакам носы он отведёт не хуже, чем людям глаза.
Лесник замолчал, ожидая распоряжений. Присутствие на операции начальства имеет один существенный плюс – не надо ломать голову, что делать дальше.
– Гоняться за ним вслепую бесполезно, – вздохнул Юзеф. – Тем более вдвоём, тем более ночью… Нужен день и нужны люди. Первое я тебе обещаю. А вот со вторым гораздо сложнее…
Лесник не стал ничего спрашивать – и так ясно, что нехватка личного состава вызвана отнюдь не нашествием тенятников в иные места. Тайные игры Капитула, будь они неладны…
Юзеф добавил:
– Возвращаемся в морг. Прибрать за собой надо…
Такое бывало со мной в детстве – любил спать, засунув руку под подушку. И иногда её, руку, отлеживал. Ощущение безболезненное, но странное – глаза вроде и видят родную грабку, но все прочие чувства твердят иное: нет руки, куда-то самовольно отправилась, не доложив об убытки…
Примерно так все было и сейчас, но с одним отличием.
Было больно.
Очень больно.
Отрубленная конечность извивалась на полу, струи крови заливали ковёр, и кто-то словно прилепил к плечу, на место руки, её стальную копию, раскалённую добела. Боль врывалась в культю и растекалась по всему телу – как армия мародёров врывается в поверженный город. Врывается и жестоко убивает всех встречных.
Я скосил глаза. Никакой культи, никакой крови. На полу чисто. Рука на месте. Колдунья мерзко улыбается. Со мной её шуточки не пройдут, сам так могу… мог… смогу, когда получу новую дозу… Но почему же так больно? Больнее, чем от реальных, прошедших навылет пуль… В улыбке старой ведьмы я читал и лёгкое недоумение. Удивляешься, что не валяюсь, не корчусь? Сейчас я тебя удивлю ещё сильнее. До самой смерти будешь дивиться.
Я шагнул к ней, споткнулся. Надо покончить, немедленно покончить с мракобесным ритуалом… И с ней. Черт с ними, с кассетами.
Она поняла. Она все поняла по моим глазам и торопливо махнула серпиком – неловко, не глядя, наискось. Золотистое лезвие глубоко вспороло пучок… И заодно – меня.
…Раскалённый полумесяц серпа отшвырнул меня к дальней стене. Мышцы были рассечены, ребра взломаны и топорщились острыми осколками. Эти осколки все глубже уходили в тело – туда, где ещё оставались не затронутые болью нервы. Я понял, что сейчас умру. Умру от болевого шока. Нет! Я не понял ничего, я катался раздавленным червяком в луже собственной крови и вопил. Или думал, что воплю. Или казалось – что крови. Но что умирал – совершенно точно.
На ноги меня поставили не разодранные мышцы – лишь желание добраться до горла старой гниды. А она… Она уже не спешила. Улыбалась гнусно. Пальцы поигрывали серпиком и пучком.
Думаешь, победила?
Она так и думала. И была права.
Ведьма тщательно прицелилась и проткнула пучок изогнутым лезвием. Насквозь. Последний удар, успел понять я.
Прямо в се…
Ну вот и встретились, подумал Лесник.
Крокодил мертво глядел куда-то. Лоб чуть нахмурен – не то осуждающе, не то недоумевающе. Хорошо виден шрам годичной давности… На остальное смотреть не хотелось. Леснику приходилось стоять над расчленёнными трупами чужих и незнакомых. Над телами павших товарищей тоже. Но вот так – впервые.
Самое странное было в полном отсутствии эмоций. Не было страха. Не было боли. Не было даже той пронзительно-светлой печали, что охватывает порой при уходе друзей…
И – не было никаких порывов мстить, ловить, искоренять и стирать с лица земли до седьмого колена… Подхватывать выпавшее знамя и продолжать атаку тоже не хотелось. Не хотелось ничего…
Пустота.
Лишь висел в этой пустоте извечный вопрос: зачем? Зачем все это? И никто не знал ответа.
Плохой я инквизитор, думал Лесник, – и был неправ. Инквизитором он стал за эти годы грамотным. Профессионалом. А в любом деле бывают свои профессиональные болезни – физические или душевные…
Люська Синявская любила жизнь и цеплялась за неё до последнего. Проползла, оставляя широченный кровавый след, через весь длинный зал морга. Добралась таки до прозекторской, до тумбочки с телефонным аппаратом. Даже смогла дотянуться до трубки…
И умерла, не успев набрать номер.
Сейчас на неё, умершую, никто не обращал внимания. Пока Лесник прощался с Крокодилом, бойцы Юзефа – мрачные, молчаливые – запаковали труп музыканта в непрозрачный пластиковый мешок, унесли в машину. Вернулись, стали собирать то, что осталось от Радецки…
Вот и все похороны, подумал Лесник. Ни венков, ни речей, ни некрологов… Вжикнула застёжка-молния, и никто никогда больше Крокодила не увидит. Разве что парни из лаборатории Трех Китов – перед тем, как выдать Юзефу окончательное заключение…
Юзеф чувствовал, что твориться с младшим коллегой – сам проходил через такое. И через многое другое проходил. Обер-инквизитор подошёл из угла, где возился с обмякшим и глупо хихикающим патологоанатомом. Тот в себя так и не пришёл.
– Бесполезно, – проинформировал Юзеф. – Блок такой силы ничем сейчас не пробить. Надо долго и постепенно расшатывать.
Лесник посмотрел на него с удивлением. При желании Юзеф мог легко зарабатывать на жизнь настоящими, отнюдь не шарлатанскими заговорами и снятиями порчи – суггестор он был сильнейший. Если ему что-то в этой области не по силам – дело плохо.
Юзеф продолжал:
– Между прочим, все твердит: "она, она…" – и даже имя не вытянуть. Мне тоже показалось, что силуэт женский… Если у "неё" такие способности при полном отсутствии знаний и техники, то нам предстоит нелёгкая драка. Именно нам – они (кивок на молодых помощников) "её" не увидят и не услышат.
Лесник молчал. "Она" могла быть одной из двух женщин. Или Анной, или ясновидящей Де Лануа. Без иных вариантов. Ни Крокодил, ни идущий по его следу Лесник с другими дамами, кроме покойной Синявской, не контактировали. А в том, что именно действия того или другого раскрутили кровавую карусель, сомнений не оставалось.
* * *
…прямо в сердце, успел подумать я.
И не только подумать. Обезглавленный ворон Золтан совершил свой последний полет – и ударил старую убийцу по рукам, сжимающим серп и пучок растений.
Я не стал рассматривать результаты броска. Я был уже в прихожей. Выбил я или нет колдовские причиндалы – но вступать в таком состоянии в схватку на близкой дистанции? Нет уж, можно поискать менее болезненный способ самоубийства…
Охранник валялся на полу камуфляжным кулём. Я переступил через него, толкнул дверь плечом. Темнота подъезда, дверь на улицу… Стоп. Я замер, прислушиваясь. Острый слух да ночное зрение – вот и все, пожалуй, что у меня оставалось. Невелик арсенал, но сейчас помог и он.
Колдунья не бросилась в погоню. Не вышла из комнаты. Даже не встала с табурета. Похоже, обряд её тоже изрядно обессилил. Ну и славно. Прямая инвольтация, которую она применила, – способ удобный, не требующий крови, спермы или ногтей, но действующий лишь в непосредственной близости от объекта…
Стоп! Стоп!!
Я раньше никогда не слышал об инвольтациях. Откуда все эти познания? Откуда, откуда – передразнил я сам себя. Какая тебе разница – мёртвому? Если сейчас же не подкрепиться – я труп. Беда небольшая, теперь я знаю, что и у трупа есть кое-какие возможности…
Я оборвал неуместные кладбищенские мысли и вошёл в соседний подъезд – совершенно бесшумно. Тихо постучал в знакомую дверь. Шорох, лязг замка. Не спала. Ждала кого-то? Не важно… Важно другое.
Дверь распахнулась. Так же распахнулись глаза: ты-ы-ы???
Здесь я рисковать не стал. Хватит пустой болтовни. Вон чем разговоры кончаются, стоит чуть расслабиться.
Я ударил сразу.
С порога.
