Глава 16

Людовик Толстый, не отрываясь, смотрел на вассала. Гийом — могущественный герцог цветущей Аквитании — принимал сюзерена с демонстративным почтением и той необычайной радостью, которую, по замыслу Карла Великого, обязан испытывать держатель земель при личном приезде своего повелителя.

Людовик с досадой ловил себя на мысли, что невольно любуется высоким, статным, хотя и немолодым, красавцем, слывущим первейшим трубадуром Южной Франции и признанным любимцем женщин. Праздники, которые вот уже неделю устраивал в честь приезда короля герцог Аквитании, дышали неподдельным весельем и тем задором, какой редко встречался на северном берегу Луары. Вино лилось рекой, звон струн не смолкал ни днем, ни ночью. Плясуны и жонглеры сменяли друг друга… Людовик прилагал все больше сил, чтобы подавить пожирающее его тайное недовольство. Он невольно подсчитывал, во сколько обходится Гийому Аквитанскому королевский визит, и понимал с неуемной тоской, что на золото, выброшенное вот так на ветер за одни только сутки, он — король Франции — мог бы целый год содержать тысячи брабантских наемников. Герцога же огромные траты, похоже, вовсе не заботили. Гийом был неизменно предупредителен и ласков с королем, что бесило Людовика более всего прочего.

Государь со всей отчетливостью понимал, что ему не в чем, при всем желании не в чем упрекнуть первейшего из своих вассалов. Но даже пожелай он предпринять что-либо против Аквитании, ничего, кроме недоуменной улыбки у окружающих, это скорее всего не вызвало бы.

Его родной Иль де Франс, обглоданный войнами, как мозговая кость бродячими псами, смотрелся небольшим пятном рядом с владениями аквитанских герцогов. Да и происхождением своим Гийом не уступал королю…

Перед началом путешествия в Аквитанию Людовик, как водится, затеял беседу с аббатом Сугерием о землях юга Франции и их правителе. Речь королевского советника текла плавной рекой вплоть до того момента, когда вопрос коснулся родословной герцогского рода. Тут Сугерий скороговоркой перечислил ближайших родственников Гийома и начал рассказывать о любви герцога ко всему прекрасному, будь то кони, украшения или же возлюбленные. Людовик остановил его и потребовал более подробного изложения.

Услышанное озадачило короля, словно в родном, знакомом с детства замке он узрел среди двора новую башню.

В незапамятные времена, когда дед Карла Великого герцог Карл Мартелл сокрушил наступающих сарацин в битве при Пуатье, большая часть Франции ликовала. Но не вся: арабы откатились к Пиренеям и укрепились там, полные решимости не пустить дальше грозного молотобойца. Но Карл Мартелл и не думал штурмовать горные крепости, он пошел на хитрость. Пообещал местной еврейской общине, что в обмен на помощь в борьбе с арабами он позволит основать им в Южной Франции вассальное королевство. И в одно прекрасное утро множество сарацин попросту не проснулись. Остальные бежали в страхе.

Карл Мартелл сдержал слово, и в 768 году было провозглашено королевство Септимания. Государем его стал Теодерик из рода Меровингов. По матери он происходил из семейства Нарбоннской общины, ведущего свой род непосредственно от царя Давида. Ко всему этому он был женат на внучке Карла Мартелла, Альде.

При Карле Великом наследный принц Септимании, Бернард, занимал пост майордома и был зятем императора. В приданое он получил от Карла Великого титул герцога Аквитании, а вместе с ним и богатейшие земли от Эндра до Пиренеев. Таким образом, в жилах герцогов Аквитании текла кровь Меровингов, Каролингов, Давидидов… Ему, Людовику — потомку ничем особо не примечательного графа Гуго Капета, — о подобном происхождении можно было только мечтать.

Хуже этого, как, поморщившись, сообщил благочестивый аббат Сугерий, что по слухам, очень похожим на правду, и первый король Франции рожден не от Людовика Благочестивого, как значилось в официальном родословии, а от принца Бернарда Септиманского.

Пожелай только Гийом заполучить королевский венец — вмиг бы нашлись сотни, тысячи баронов, жаждущих обнажить меч для скорейшего достижения этой воистину справедливой цели. Но герцог Аквитании не желал присоединять к своим владениям Париж. Людовик догадывался, что в душе сей трубадур на троне ни в грош не ставит ни самого короля, ни королевскую власть, и это тоже бесило его несказанно.

— …Фортуна переменчива, мой государь. Земные богатства, власть, слава имеют куда меньше значения, нежели им принято уделять. Как писал мой отец:

Людовик с трудом скрыл досаду — уж меньше всего герцогу Аквитании пристало говорить о тайном подарке феи. И без того сказочные богатства его вызывали у окружающих неприкрытую зависть. Людовик обдумывал, что ответить, когда на тянущуюся вдоль речного берега колоннаду, по которой не спеша гуляли король со своим первейшим вассалом, вбежала девчушка лет пяти-шести, с длинными золотистыми локонами, обрамлявшими удивительно гармоничное прелестное личико.

— Папа, папа! Эгре говорит, что поедет с тобой на охоту, а я нет! — Девочка припала к руке герцога. В этот момент она увидела, что отец не один, и, не забыв поцеловать его руку, присела в церемонном поклоне.

— Добрый день, Элеонора, — глядя на очаровательного ребенка, сказал король.

— Я не Элеонора! Я — Алиенора! — живо возразила кроха. — Мое имя происходит от латинского alien, что означает «иной».

Людовик Толстый огорченно вздохнул, вспоминая оставленного в Париже сына. Тот был немногим старше маленькой красотки, но, по утверждению наставников, успехи его в латыни, греческом, да и всех прочих науках оставляли желать лучшего.

— А еще Эгре сказал, — без запинки тараторила Алиенора, обращаясь то ли к отцу, то ли к его гостю, — что сын короля Франции — мой будущий муж.

Король удивленно поглядел на хозяина дома, погладил по голове не по возрасту смышленую собеседницу и ответил, вымученно улыбаясь:

— Может быть, очень может быть.

— А он умный?

— Да… — утвердительно кивнул государь.

— А он Вергилия читал? А моего деда — графа Пуату? А Серкамона?

Людовик Толстый прикусил губу и молча кивнул. Досада сменилась глухой обидой. Он закрыл глаза, представляя своего несмышленого долговязого сына, только и знающего, что читать молитвы. Увы, Людовик-младший мало подходил этой не в меру разумной малышке, но владения от Эндра до Нижних Пиренеев…

«Бог даст, и мальчик станет хорошим королем».

— Иди, Алиенора, иди, — догадываясь о причине молчаливости гостя, Гийом Аквитанский подтолкнул дочь к выходу. — Скажи брату, что я возьму на охоту вас обоих.

Часом позже король Франции, задыхаясь от гнева и излишней тучности, ходил взад-вперед по отведенным ему дворцовым покоям.

— Это невыносимо! Я должен возвращаться в Париж. Я чувствую себя деревенщиной, приехавшим в столицу к богатым родичам! Что ж, пусть он знатнее меня и не считает каждую монету, но я — король! И я незамедлительно желаю отправиться туда, где это ни у кого не вызывает сомнений.

— Но следует окончить разговор о брачном союзе, — урезонивал его аббат Сугерий.

— Мне этот договор — кость в горле! — выходя из себя, закричал Людовик, но тут же смолк, осознавая глупость брошенных в ярости слов. — Что слышно из Парижа?

Аббат Сугерий тяжело вздохнул:

— Увы, новости не радуют.

— Очередной мятеж? Кто на этот раз?

— Нет, мятежа нет, — успокоил короля советник. — Но верный человек, состоящий при аббате Клерво, сообщил, что несколько десятков нормандских баронов под предводительством старого де Вальмона обратились к Бернару с просьбой отрешить их от вассальной клятвы французской короне и принять под знамена Божьего воинства.

— Они намерены нашить крест и отбыть в Святую Землю? — недоверчиво спросил Людовик.

— Относительно их желания стать крестоносцами мне ничего не ведомо. Весьма похоже, что их «Святая Земля» находится здесь — во Франции.

— Проклятые ублюдки! — сквозь зубы прорычал король.

— Но это еще не все, — перебил его Сугерий. — И, вероятно, не самое худшее.

— Куда уж хуже…

— Как мне доложили из Парижа, барон де Белькур, которому вы поручили надзирать за воспитанием наследника…

— Что с ним?

— Жив-здоров. Но он также ездил с молодым Людовиком в Шампань. Причем ездил скрытно, известив всех при дворе, что направляется с принцем на моления в Сент-Вексен.

— Они что, тоже были у Бернара?! — побагровел Людовик.

— Этого я пока не знаю. Но в ближайшее время буду знать.

— Так поторопитесь! Проклятие! Гнойный прыщ этот Бернар… — Король сжал кулаки. — Если вдруг выяснится, что де Белькур с наследником ездили в Клерво, — он замолчал, обдумывая, что должно прозвучать, — если выяснится, что они были в Клерво, — повторил король, — де Белькура — в подземелье! До конца его дней! А Бернар… — Монарх закусил губу. — Дьявольщина, где этот чертов легат?!

Анджело Майорано прислушался:

— Кто-то скачет. Должно быть, ваш херсонесский обожатель.

— А если не он? — Никотея оглянулась, раздумывая, сможет ли быстро укрыться среди обвисших ветвей расколотого дуба.

— Не волнуйтесь, блистательная севаста, мои люди хорошо знают дело. Если это не он, то сюда не доедет.

— Они что же, убьют его?

— Зачем же? — Майорано невольно удивился будничному тону, каким были произнесены слова о смерти ближнего. — Конь может упасть, всадник — зацепиться за ветку… да мало ли что.

В кустарнике вскрикнула испуганная птица.

— Все хорошо, моя герцогиня, это Гаврас. Я удаляюсь, но буду здесь неподалеку. Крикните, если понадоблюсь.

Властитель Сантодоро наметом вылетел на полянку и, соскочив с коня, с извинениями бросился к Никотее.

— Постойте, Симеон, — перебила его герцогиня Швабская, — у нас мало времени. Я хотела подробнее рассказать о той услуге, которую вам следует оказать мне, а заодно и всей нашей Империи.

— Я весь внимание, моя госпожа!

— Вам, конечно же, известно, что мой супруг Конрад — один из основных претендентов на престол короля Германии и вместе с тем императора Священной Римской Империи.

— Да, известно, — подтвердил Гаврас.

— Однако на севере — в Саксонии и Баварии — сегодня рождается мощный союз, способный разрушить все наши планы. Во главе его стоит герцог Лотарь Саксонский. До поры до времени он отмалчивался, но теперь заявил о своих притязаниях открыто. И еще: совсем недавно предполагалось, что основным соперником Конраду будет герцог Баварии, Генрих по прозвищу Лев.

— Прости, но все эти имена мне ни о чем не говорят. Хотя прозвище… Вполне достойное прозвище.

— Оставь, пустое мужское чванство… Лев, зубр… Да хоть шакал! Немного ума, немного гонора и желания во что бы то ни стало наделать пакостей соседу. Тебе не важно досконально знать, что это за люди. Главное — пойми, как они пытаются помешать мне. Так вот, запомни: Генрих Лев — правитель богатый и сильный. Он умелый воин, не знающий пощады, своим порою свирепым нравом держит в повиновении вассалов. Но окружающие его не жалуют и откровенно боятся. Именно поэтому многие князья-электоры не проголосуют за него.

— Но это же хорошо!

— Хорошо, — согласилась Никотея. — И все же не очень хорошо.

— Что ты этим хочешь сказать?

— По сути, Конрад оказался ближайшим родственником покойного императора Генриха, и все личные владения того перешли в руки моего супруга. Немалые земли и немалые возможности. Но здесь-то и кроется подвох: многие из этих земель, богатые замки и угодья император Генрих попросту отнял у соседей, и те почитают столь неприкрытое злодейство со стороны государя подлежащим суду. В свою очередь, Конрад, получив наследство, не намерен возвращать отнятое прежним хозяевам. Более того, ряд князей считает, что Конрад будет продолжать дело прежних императоров, поэтому они не захотят голосовать за него. Кандидатом на трон остается Лотарь. Уже сейчас этот матерый волк тихо и почти незаметно ищет поддержку как в Риме, так и во Франции — у знаменитого Бернара из Клерво.

— Я что-то слышал о нем, — задумчиво поглядел на севасту молодой херсонит.

— Уверена, что еще не раз услышишь, — скривилась прелестная севаста и продолжила: — Старый хитрец понимает, что те, кто боится Генриха Льва или опасается Конрада, проголосуют именно за него — Лотаря. Чтобы быть уверенным в победе, он заключил союз с Генрихом Львом — отдает за баварца дочь Адельгейду, и можно не сомневаться, кто станет императором вслед за ним. А я и… — она невольно замялась, — мой супруг… Всякому зрячему понятно, что новый государь и те, кто пойдет за ним, накинутся на Швабский дом, как волки на поверженного оленя, спеша разорвать его.

Симеон Гаврас не отрываясь глядел на даму своих грез. Это было их первое тайное свидание — и что же? Перед ним стояла не та нежная и восхитительная девушка, некогда спасенная им неподалеку от Херсонеса от разбойников-сицилийцев. Перед ним была настоящая императрица. Настоящая Феодора, заявившая когда-то перед лицом грозящей гибели, что порфира — лучший саван. Гаврас понимал, что без памяти влюблен в нее, и в то же время к этому чувству примешивалось новое, еще не до конца понятное ощущение внутреннего трепета.

— Так вот, — не останавливаясь, чеканила Никотея, — насколько я могу видеть, единственное слабое звено в той цепи, что куют нам Лотарь и его союзники, это Адельгейда. Если она не выйдет за Генриха Льва — союзу не бывать. А если к тому же разрыв помолвки станет причиной для распри между Саксонией и Баварией, то можно не сомневаться, что императорский венец попадет в наши руки.

Она сделала упор на слове «наши» и выразительно посмотрела на Гавраса.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Но твой муж, — едва смог выдохнуть ошеломленный херсонит.

— Здесь он — моя защита. Здесь он мне нужен, — ничуть не смущаясь, пояснила севаста. — Но я не собираюсь надолго тут задерживаться. Шаг за шагом мы будем двигаться к объединению великой Империи. Сначала — корона варваров, затем — корона ромеев. Я уже немало сделала для этого, теперь очередь за тобой. Познакомься с Лотарем, он сейчас здесь, на охоте: очаруй его, засыпь безантами и драгоценностями, покори сердце Адельгейды. Пока мы вместе, мир будет лежать у наших ног…

— Похоже, я уже познакомился с герцогом Саксонии.

— Вот даже как?

— Это такой пожилой рыцарь в котте из желтых и черных полос с чем-то вроде зеленой короны, положенной наискось?

— Да, это он.

— Менее получаса тому назад наши кони едва не столкнулись, и герцог Лотарь рухнул наземь.

— Надеюсь, он сломал шею? — скороговоркой выпалила Никотея и осеклась, понимая, что сказала лишнее.

— Вовсе нет, — удивленно глядя на красавицу, ответил Симеон Гаврас. — Ушибся, но цел. К сожалению, он считает, что я намеренно оскорбил его, и обещает на грядущем рыцарском турнире выставить против меня поединщика для защиты своей чести.

— Это неудачно. Совсем неудачно, — нахмурилась герцогиня Швабская. — Впрочем, — она оглядела ладную широкоплечую фигуру ромейского турмарха, — я не удивлюсь, если выяснится, что своим защитником Лотарь выберет как раз Генриха Льва. Симеон, милый! Я верю, что ты сможешь его победить!

Среди деревьев неподалеку вновь раздался крик вспугнутой птицы. Затем еще один.

— Охота приближается сюда. Нас не должны видеть вдвоем. — Она порывисто обняла остолбеневшего ромея и поцеловала его в губы. — Это залог моей любви, — прошептала она, — а теперь уезжай. Уезжай быстрей!

Симеон в мгновение ока взвился в седло и дал шпоры скакуну.

— А мне, — подходя к своей лошадке, тихо проговорила Никотея, — надо заняться делом. Итак, с этим все более или менее понятно. Теперь остается решить, кого же отправить во Францию. Впрочем, я, кажется, знаю ответ и на этот вопрос.

Чайки над головой архонта Херсонеса кружили так густо, что и самого неба не было видно. Григорий Гаврас взмахнул руками — чайки пикировали то на него, то в море, простиравшееся вокруг. Волны накатывали на огрызок скалы, каким-то чудом оказавшийся под ногами знатного ромея. Он махал руками, птицы били крыльями, волны расшибали пенные головы о камень…

Григорий Гаврас вдруг напрягся и сжал в кулаке рукоять меча — та выступила будто бы сквозь беснующихся чаек, и в тот же миг птицы, море и камень исчезли. Осталась лишь смятая постель и меч в изголовье.

Привычка, усвоенная давным-давно, в годы жизни почетным заложником в Константинополе, заставляла его чутко вслушиваться в шаги, приближающиеся ночью к опочивальне, и всегда держать оружие под рукой.

— Кто там в такую рань? — приподнимаясь на локте, крикнул архонт.

— Прибыл гонец от смотрителя порта, — отозвался начальник охраны.

— Есть новости? — Гаврас поглядел в окно — солнце едва румянило небосклон. Кто же это в такую рань, в самом деле?

Он встал с ложа, и слуга с легким шелковым одеянием в руках, приученный к ежедневному распорядку повелителя, быстро возник в спальне. Гонец, присланный смотрителем порта, вбежал в покои архонта и склонился перед владыкой.

— Говори, — прикрывая зевоту, позволил Гаврас.

— Корабли входят в гавань, — сообщил гонец. — Семь огненосных дромонов с воинами на борту.

— Как? — повелителю Херсонеса показалось, что он ослышался. Хотел бы ослышаться.

«Семь кораблей… на каждом может быть до сотни воинов. Для чего василевсу вдруг посылать сюда такой отряд? Он что же, задумал воевать здесь? Но тогда почему я об этом ничего не знаю? А что, если людям императора, скажем, Ксаверию Амбидексу, удалось перехватить послание к Великому князю руссов… Если планы открыты, и Комнин решил, недолго думая, сместить меня, а то и убить… Почему нет, очень вероятно».

Он устремил взгляд на ждущего ответа гонца.

— Кораблям дать причалить, а ворот покуда не открывать. Скажете — таков приказ архонта, а сам я сплю и будить меня нельзя. Передай смотрителю порта, чтоб ко мне допустил лишь командующего эскадрой и не больше трех людей свиты. Все понял?

— Да, — покривил душой гонец.

— Тогда ступай.

Григорий Гаврас подошел к окну, перекрестился на высившуюся вдали колокольню.

«Так все же… Что бы могло значить появление этой эскадры?»

— Славнейший архонт велит подавать воду для омовения? — негромко спросил его замерший в ожидании слуга.

— Подавай, — отрешенно кивнул Гаврас, — да позови начальника стражи.

Он поглядел вслед удаляющемуся слуге и задал себе вопрос: «Это уже конец или еще нет? Что там было во сне с чайками: ловил я их или, наоборот, разгонял? Первое — к удаче, а если нет? Тогда сон предвещает несчастье. Проклятие, никак не вспомнить!»

Начальник стражи вошел в опочивальню легким, почти летящим шагом и с изяществом настоящего ромейского аристократа склонился перед архонтом.

— Я жду плохих вестей из столицы, — медленно, точно выдавливая из себя произносимые слова, сказал Гаврас и вздохнул, невольно пожалев, что отпустил с сыном в Аахен верного Брэнара. Коренастый молчаливый северянин не умел так изящно ходить, но ни в его верности, ни в силе удара ни у кого не было сомнений. А выбора нет, придется довериться этому… плясуну. — Очень может быть, что мне грозит опасность.

— Мы будем с вами до конца, — заверил начальник стражи.

— Постой. — Архонт жестом остановил его. — Я хочу, чтоб ты понял: если она грозит мне, то грозит и всем, кто рядом со мной, не в меньшей степени. Я полагаюсь на твою преданность и сумею вознаградить ее. Сделай так: собери воинов в полном вооружении во дворце, часть из них пусть стоит на постах. Другая — ждет сигнала в комнатах, примыкающих к зале. Кроме того, пошли еще нескольких — верных и желательно неприметных — к портовым воротам. Если прибывшие войдут в город числом больше четырех, пусть кто-нибудь мчится сюда с докладом. Если же нет — пусть следят за вошедшими: вдруг кто из них пожелает отлучиться, допустим, к отцу Гервасию, — тогда не стоит беспокоить его преподобие ранним визитом, доставьте этого человека сюда.

— Я все понял, — склонил голову начальник стражи.

— Иди, — отправил его Григорий Гаврас. — Будем надеяться, — добавил он после того, как воин покинул опочивальню, — что не все понял…

Григорий Гаврас восседал на золоченом троне, который хотя и уступал размерами и пышностью автократорскому, но не вызывал ни в ком сомнений в своем предназначении. Застывшая по обе стороны трона стража настороженно глядела на вошедших, ожидая лишь сигнала, чтобы наброситься на них и разорвать в клочья. Отлучившийся на мгновение начальник стражи приблизился к властителю и прошептал тому на ухо:

— Никто из них не ходил к Гервасию и ни с кем не общался.

Архонт кивнул и через силу улыбнулся гостям.

— Василевс Иоанн, — приближаясь на отведенное расстояние, заговорил старший, со знаками отличия наварха, — шлет привет своему верному и доблестному архонту, Григорию Гаврасу.

— Я рад принимать вас в Херсонесе. Прошу извинить меры, предпринятые мной. Я вынужден был запретить воинам и матросам сходить на берег — мы здесь опасаемся чумы и должны удостовериться, что на борту нет больных.

— Больных нет, но есть раненые.

— Вы побывали в бою? — удивился архонт.

— Увы, нет. Раненые появились без сражения. Повелением василевса Иоанна мы шли в Матраху, однако буря, разразившаяся совсем близко от цели пути, разметала корабли. Из тридцати уцелело семь. Быть может, где-то остались еще, но мы потеряли их из виду, а сами еле добрались сюда — корабли едва держатся на плаву.

— Горестное известие, — вздохнул архонт, скрывая предательскую улыбку. Сердце его стучало радостно.

«Они шли в Матраху. Значит, все пока обошлось».

— Я рад тому, что вы благополучно достигли Херсонеса. Будьте моими гостями. Даст Бог — излечим раненых, отремонтируем корабли и дадим отдых вам и вашим людям. — Архонт поднялся с трона и хлопнул в ладоши. — Подавайте завтрак мне и моим друзьям!

То, что архонт именовал завтраком, скорее являлось ранним обедом, плавно переходящим в ужин и снова в завтрак. Когда количество съеденного и выпитого достигло критической точки — восприятия стоящей на столе еды уже в качестве украшения зала, — опьяневший наварх туманно поглядел в чашу, наполненную вином, и провозгласил:

— За добрейшего хозяина, в чьем доме наша злая судьба по мановению ока превратилась в добрую! Как жаль, что нам вскорости придется уходить…

— Оставайтесь. — Григорий Гаврас похлопал гостя по плечу. — Стояла Матраха без вас сотни лет и еще постоит.

— Э-э, нет, — погрозил пальцем наварх, — тут все не так, спешить надо.

— В этих краях не принято спешить.

— А нам — надо! — набычился флотоводец.

Он придвинулся вплотную к хозяину и зашептал:

— Мы должны прийти в Матраху до того, как под ее стены доберутся руссы. Тогда, — он запнулся, — т-с-с… Тогда надо ждать сигнала. Если наш посол при их кесаре даст сигнал, мы схватим севаста, что сидит нынче в Матрахе, и выдадим его Мономашичу. А если сигнал не поступит, мы должны держать стены, покуда дожди не заставят его… — он снова запнулся, — рутенов… быть посговорчивее. Конечно, если б не буря, нас было бы много больше, но и семьсот воинов тоже немало.

Глаза архонта сверкнули, но его гость, углубленный в созерцание напитка цвета патрицианской каймы, не заметил этого блеска.

— Ясно, — украдкой выплескивая свое вино под стол, ответил Гаврас, якобы запинаясь, — тогда и впрямь надо спешить. Я сам поведу войско к Матрахе!

И он со звоном поставил чашу на серебряное блюдо.