Глава 14

Крик ужаса с замковой стены заставил Камдила и Лиса отвлечься от составления плана изъятия юного «мессии» из вражеского лагеря. Крик сменился воплем боли, а затем душераздирающими стонами.

— Шо они там вытворяют? — Лис приподнял ветку орешника, растущего у самой опушки леса, осторожно разглядывая из-под листьев отбитый у хозяев замок.

Между зубцами парапета на стене стоял несчастный со связанными руками. Затем толчок, новый отчаянный возглас и, как почудилось Сергею, далекий раскат хохота.

— Вот сволочи, — под нос процедил Вальдар, занимая позицию рядом с напарником.

— Как ветеран пугачевского движения ветерану пугачевского движения должен заметить, шо ваш местный бунт не менее бессмысленный и беспощадный, чем наш.

— Что поделаешь. Если покопаться в корнях древа европейской демократии, легко увидеть, каким навозом его удобряли все прошедшие века. Одно радует: судя по тому, что расправа из стадии хладнокровной мести переходит в разряд шоу, Федюнины головорезы уже добрались до винного погреба. Это весьма облегчает наш план. С наступлением сумерек в замок можно будет войти и выйти без особых проблем. Вы четверо, — он повернулся к ожидавшим приказа варягам, — ждете нас здесь. Если что, мы даем сигнал — устроите тарарам, чтобы в замке было не до нас. А мы с тобой…

— Все как всегда: прыгаем, взрываем, исчезаем, — усмехнулся Лис.

— Вроде того, — подытожил Камдил.

— Можно пару наших мальчиков сейчас послать в замок — мол, прониклись, решили верой и правдой…

— Не стоит, — покачал головой Камдил, — наверняка их сейчас не подпустят к Федюне, а с пьяных глаз могут и убить.

— Ну, это еще бабушка надвое сказала, кто кого, — возразил Сергей. — И когда говорила, сильно кашляла.

— И все-таки риск неоправданно высок.

Между тем стоны боли раздавались из глубины рва без умолку и на разные лады. Расстояние от боевой галереи до места падения было не столь велико, чтоб убиться, но поломать руки, ноги, а то и позвоночник — легче легкого.

Пожалуй, кроме институтских оперативников и, может быть, родичей тех, кому выпала печальная участь испытать себя на поприще экстремального воздухоплавания, эти крики не вызвали никакой реакции. Из укрытия было видно, как снуют вверх-вниз по насыпи груженные мешками повстанцы: от замка к селению мешки были больше, от селения к замку — гораздо меньше, но тоже в немалом количестве.

— Шо за народ, — глядя, как один из храбрецов-лучников пытается отбиться от дородной молодухи с тремя ребятишками, досадливо сплюнул Лис. — Как там было:

Пока Лис комментировал увиденное, сражение разыгралось не на шутку. Немало подвыпивший вояка месил кулаком воздух, иногда попадая по кому-нибудь. В конце концов, ему удалось отмахаться. Прихватив добычу, он поспешил к воротам, но тут земное притяжение подействовало на него с неумолимой силой — лучник с разгона брякнулся на колени, постоял так, раскачиваясь, а затем, примостив награбленное поудобнее, завалился на бок.

— О, градус в крови растет, температура полного отмораживания мозгов, — со злым удовлетворением констатировал Лис.

— Тогда на исходные позиции. — Камдил указал в сторону палисада, окружавшего поселок. — Как начнет темнеть, там наверняка отыщется парочка добрых людей, желающих отдать нам свою одежду.

— Беркуты мои остроклювые, — Сергей повернулся к варягам, — я понимаю, что вам охота перекрошить этот гадючник в новогоднее оливье, но отложим удовольствие до следующего раза. Надеюсь, все все поняли? Если до полуночи не вернемся, начинайте крушить. Сигнал нашего возвращения — вот такая вот трель, — Лис поднес к губам пальцы и издал странно-переливчатый свист, — как услышите, готовьте коней. Все, с богом.

Лис поправил короткие мечи, составлявшие его основной арсенал ближнего боя, проверил, хорошо ли выходят стрелы из колчана, и, поудобнее взяв лук, заторопился вслед напарнику.

Они прошли уже более пятидесяти ярдов вдоль опушки, когда между кустов увидели юношу, идущего к ним навстречу.

— Это что еще такое? — Лис удивленно поглядел на собрата по оружию.

Всякий, кто знал Сергея, мог поручиться, что удивить его — задача не из простых. Однако неведомому юноше удалось не только это — он смог поразить и воображение обычно хладнокровного Камдила.

Златокудрый красавец в белоснежном, буквально светящемся одеянии двигался им навстречу, недвусмысленно игнорируя необходимость касаться земли. Деревья поднимали ветви пред ним, и кусты будто сторонились, чтоб не мешать его размеренному шагу.

— Куда идете вы, чужаки? — спросил он голосом одновременно ласковым и надменным.

— Вперед, — настороженно глядя на «первого встречного», отозвался Камдил.

— Ответствуйте без утайки, не гневите злокозненной ложью, ибо ведомы мне пути людских помыслов и нити судеб в деснице моей. — Он поднял руку и, чтобы окончательно и бесповоротно отбить у оперативников сомнения в своей похвальбе, расправил широкие крыла.

— Гламурненько. — Лис потянулся за стрелой.

— Несчастный! Или забыл, какой цели достигла твоя стрела, пущенная не в меня даже, но в того, кто был осенен знамением моим?

При этих словах у Вальдара заныло между лопаток.

— Внемлите мне, чужаки, ибо только милость моя побуждает говорить с вами. Когда отринете ее, гнев мой сотрет след имен ваших в памяти живущих.

— Не слабо, — не спуская глаз с ширококрылого вещателя, пробормотал Сергей.

— Чем обязаны? — начал Камдил, но слова его были заглушены речью ангела.

— Кого желаете спасти вы, несчастные? Мальчишку безродного или злокозненного врага рода человеческого, принявшего его облик? Зачем пришли вы из мест, коим нет названия меж сущих в этом мире? Знаю я, что польстились вы не на злато, не на власть, не греховные помыслы сбили вас с пути истинного — но хитрые речи брата моего, Андая. Оттого и пожелал я прежде говорить с вами. Помните: когда не склоните гордую выю пред ликом моим, то не сносить вам головы.

— А конкретней? — прервал его Камдил.

— Да ты че, Капитан? — остановил Вальдара Лис. — Пусть себе тарахтит — видишь, как его от этого прет? У нас в церкви поп вот точно так же…

Стоящее до того спокойно дерево-столеток вдруг рухнуло, едва не задавив оперативников.

— Убедительно, — разглядывая покачивающиеся примятые ветви, криво усмехнулся Камдил.

— Ведомо ли вам, — сдвинув брови к переносице, говорил ангел, — что тот, кому вы тщитесь помочь, лишь мнится человеком, на деле же он — змей-искуситель, обольститель сынов Адамовых?

— Ты уже говорил об этом, к чему повторяться?

— Чтобы лучше уразумели, какой обманный свет указывает вам дорогу. Чем прельщает вас речь Андаева? Тем ли, что обучил он знаниям и умениям живущих меж небом и землей? Но в какую бездну влекут эти знания и умения? Как зерна в борозду, силой того знания сеют человеки смерть вокруг себя, и все, что взошло под солнцем, что сотворено руками по воле Андаевой, таит дыхание смерти.

— Так уж и все? — усомнился Лис.

— Молчите, ибо в молчании смирение. Откройте душу для слов моих — в них свет истины.

— А нельзя как-нибудь попроще? — перебил Лис. — А то свет какой-то рассеянный.

Ангел на мгновение умолк, пораженный его дерзостью.

— Уважаемый, простите, не знаю, как вас зовут… Насколько я понимаю, вы желаете просветить нас по поводу бренности знаний, опасности навыков и тошнотворности человеческой жизни, — вступил Камдил. — Сказать честно, мы уже в курсе. Вероятно, — рыцарь критически посмотрел на ангела, — в противовес попытке человека освоить этот мир самостоятельно вы собираетесь приобщить людей к страху божьему, то есть заставить мир ждать чуда в каждом индивидуальном случае. Должно быть, упование на вашу милость дает вам чувство востребованности и внутренней правоты, но, по-хорошему, все это чушь.

— Не гневи меня, — возмутился наконец пришедший в себя ангел.

— Почему? Вы можете нас убить? Эка невидаль. Любой, кто пускает стрелы с тех башен, может сделать это не хуже вашего. А в загробном мире, — поверьте, я знаю, о чем говорю, — вовсе не так мрачно, как о том думают доверившиеся вам простаки. Так что давайте без красивостей и спецэффектов. Что вам нужно?

Ангел сложил крылья, пригасил сияние и начал с досадой в голосе:

— Андай, как и я, бессмертен. В вашем понимании. То, что Бернар Клервосский снес ему голову, не означает ровным счетом ничего. Мой братец так же легко меняет свой вид, как прочие змеи старую кожу. Он всегда обновляется, хотя при желании способен вернуться в отсеченную голову и начать разговаривать как ни в чем не бывало…

— Милое свойство. И весьма полезное, — хмыкнул Лис.

— Не перебивайте меня, — повысил голос ангел. — Вы сказали правильно — знания, которыми Андай потчует людей, пагубны, ибо души их грязны и несовершенны. Но как дети падки на сладости и способны забыть об истинно важном, так и дети Адама поглощают внешние знания, не заботясь о том, что находится внутри каждого… — он поглядел на Лиса, — я говорю о душе, а не о желудке.

— Уж и подумать нельзя, — усмехнулся Лис.

— Вы сами прекрасно знаете, к чему это может привести. Вы странствуете по мирам, точно рыцари Креста, не жалеющие своей жизни для отвоевания Святой Земли, и свершаете подвиги, желая спасти тех, кто вас об этом не просил. Вы поступаете так, будто лучше прочих знаете, что кому пойдет на пользу, а что нет. Мы делаем то же в нашем мире. Нашем, — подчеркнул ангел. — Это существенное отличие. А потому я хочу договориться с вами. Покуда в душе мальчишки ипостась Андая борется с его собственной, вы уведете его.

— Куда? — удивился Камдил.

— В свой мир. Конечно, Андай найдет способ вернуться, но нескоро. За это время мы успеем многое.

— Да уж, представляю, — скривился Лис.

— Не представляешь, но это и ни к чему. Запомните: вы уводите мальчишку, и, покуда не соберетесь обмануть меня, волос не упадет с вашей головы.

— А если нет? — решил уточнить Камдил.

Ангел надменно поднял брови и растаял в воздухе, а со стороны поваленного дерева тихо, шорохом листвы, донеслись слова:

— Помните о нитях судеб…

Весь день Федюня носился как угорелый, не зная отдыха и покоя. И в прежние годы ему доводилось видеть, как ведут себя захватчики в землях, взятых на копье, но тут иное дело: для многих опоенных дармовым вином мародеров городок был родным, да и никогда прежде бесчинства не устраивались его — Федюниным — именем.

Федюня что есть сил бегал между замком и селением, стараясь оградить от разбоя мирных жителей. Потеряв надежду самолично пресечь грабежи и насилие, он бросился к Гарри — единственному не потерявшему головы в пьяной вакханалии.

— Мой повелитель, — склонился перед ним вожак повстанцев, — твои слова мудры. Они истинны, как солнечный свет. Но будь же и снисходителен, как солнце, которому каждый день приходится взирать на человеческие мерзости. Эти люди по-своему добры и, главное, преданы тебе душой и телом…

— Но так же нельзя! Погляди, что они делают!

— Они всего лишь люди и еще не постигли всей глубины благости твоей. Их, как, впрочем, и отцов их, и дедов, грабили сотни лет. Теперь они возвращают отнятое — потому что сызмальства мечтали об этом. Ты дал им возможность испытать счастье от исполнения заветной мечты, и в благодарность за это счастье они пойдут за тобой до конца.

— Ужасно, мерзко…

— Ты, как всегда, прав. Но по сути, что тут происходит такого, чего не было прежде? Одним суждено умереть в постели, другим — болтаться на виселице, третьим — подавиться костью. Никто заранее не ведает, как преставится. А касательно грабежей — завтра первые же гулящие девки ограбят наших парней с неменьшей свирепостью. К чему тебе обращать внимание на житейские дела? Будь выше, как солнце выше той грязи, которую осушает своими лучами.

К Гарри подошел, слегка покачиваясь, командир лучников.

— Баллиста, что на донжоне, в полном порядке, — запинаясь, сказал он. — Хорошо бы пристрелять.

— Ступай в церковь да скажи этим чертовым клирикам, что если они не выдадут припрятанные серебряные дарохранительницы и светильники, я прикажу баллисту пристреливать по ним.

— Будет сделано, — мотнул головой лучник.

— Гарри, как ты можешь?! — поразился Кочедыжник.

— Тебе не о чем волноваться, — заверил предводитель мятежников. — Для чего, рассуди, святошам золото и серебро? Христос с учениками ходил по землям Палестины в убогом рубище и стоптанных сандалиях. Неужели эти толстомордые кликуши лучше его? А нам все это понадобится, ибо мир слова твоего не придет к людям без звона монет. Завтра же поутру я сам разберусь со всем, а нынче мы используем священное право — право победителя. Но если помешать этому — ты вмиг станешь таким же врагом, как местный лендлорд и его зловредная тетка.

Федюня махнул рукой и бросился вниз по насыпи, стараясь обогнать летящий ему в спину крик:

— Такова она — жизнь!

Он бежал, не чуя под собой ног, когда нос к носу столкнулся с мутноглазым верзилой, волокущим за шиворот престарелого священника.

— Нет! Не смей! — бросился на вояку Кочедыжник.

— Он золото где-то припрятал и молчит, скотина. Я ему — скажи, а он молчит.

Детина тряхнул седовласого причетника так, что у того тонзура, казалось, поднялась дыбом.

— Вот вздерну его, будет знать!

— Не смей! — завопил Федюня, вцепляясь в руку повстанца.

— Э, э, ты чего?

Мальчишка увидел, как взлетает над его головой тяжеленный кулак, закрыл глаза… и тут же почувствовал, что противника будто ветром сдуло.

— Федюня, дружок, ты цел? — раздался над его головой заботливо-насмешливый голос Лиса. — Не запылился?

— Да я!.. — Сбитый с ног верзила попытался вернуться в вертикальное положение.

— Лежи молча. Живее будешь, — из-за спины Кочедыжника холодно посоветовал Камдил.

Сбитый с ног вояка, подобно многим валлийцам, оказался завзятым упрямцем, к тому же не робкого десятка. Услышав назидательный тон незваного советчика, он вскочил, выхватывая из ножен длинный кинжал. И вновь рухнул наземь — с ярдовой стрелой между лопаток.

— Не фига себе раскладец! — выдохнул Лис, и в тот же миг стрелы вокруг посыпались густым дождем.

Те из мятежников, кого это «стихийное бедствие» застало вне стен замка, падали, как скошенные колосья.

— Отступаем! — скомандовал пришедший в себя от шока Федюня, хотя иного варианта спасения, похоже, не было: из леса к деревянному палисаду стремительно приближались одоспешенные всадники, лучники в буйволовых куртках шли за ними.

Повстанцы, оказавшиеся внизу, бросали оружие в надежде заслужить хоть какое-то снисхождение. Но улепетывавшей в замок троице повезло — стрелы как будто сторонились их. Наконец, запыхавшиеся беглецы влетели в калитку тяжелых дубовых ворот, и та немедленно была заперта на кованые засовы.

— Гарри сказал, что вы сбежали, — переводя дыхание, пролепетал Кочедыжник.

— Как же, сбежишь тут, — Лис положил на его плечо руку, — ничего, даст бог, прорвемся.

— Какое счастье — ты жив! — к воротам размашистым шагом несся Гарри. — Вы? — Он обвел негодующим взглядом недавних пленников. — Я же предупреждал вас!

— Мы как раз тоже хотели предупредить, — не задумываясь, парировал Лис.

— Чужаков мне здесь не надо, — хмуро буркнул Гарри. — Мы будем драться…

— Это мои друзья, — попробовал вступиться Федюня.

— Либо они будут выполнять приказы, либо чтоб я их тут не видел, — отрезал вожак мятежников.

— Сэр, — крикнули с донжона, — мы окружены!

— Тоже мне новость. — Гарри положил руку на эфес меча. — Лучники — на стену! Баллисту развернуть в сторону моста!

— Сэр, они что-то рассыпают вокруг замка!

— Что они рассыпают?

— Похоже на землю!

— Землю? — Камдил с Лисом переглянулись.

— Но… — Наблюдатель, вещавший с донжона, вдруг осекся. — Она горит! — завопил он. — Земля горит! Пламя идет к замку!!!

Ахалтекинские кобылицы мчались галопом, вздымая пыль и прибивая к земле горькую полынь.

— Посол, в знак дружбы прими в дар от меня этот табун.

Тонконогие лошади — буланые, гнедые — завораживали взор Ксаверия Амбидекса. Он прекрасно знал, сколько может стоить каждая из таких кобылиц в Константинополе.

— Поразмыслил я над твоими словами, — заложив пальцы за кушак, весомо продолжил Святослав, — выгоды взвесил и убытки… Дружба с василевсом мне весьма лестна. И когда порешим мы вовек отныне врагами не быть, то рад я буду принимать гостей цареградских на брегах Русского моря.

Ксаверий Амбидекс сдержанно улыбнулся, стараясь упрятать поглубже обуревающую его радость. Он и прежде невысоко ставил умственные способности кесаря рутенов, ныне ж и вовсе убедился, что все, на что тот способен — это мчать на коне с мечом в руках впереди таких же, как он сам, грозных, но скудоумных вояк.

— Но хотелось бы мне взять в толк, — следя за бегом лошадей, словно между прочим продолжал Святослав, — как же могущественный мой родич, василевс Иоанн, намерен из Константинова града столь отдаленные земли в узде держать?

— У василевса имеются и более отдаленные земли…

— Может, оно и так, но о прочих владениях пусть иные заботятся. Мое дело — о дединах и отчинах печься, потому и спрашиваю. Ежели, скажем, в той крепости, что я дозволю рядом с Тьмутороканью поставить, вдруг злодеи лихие поселятся, на море озоровать начнут да лодии мои перехватывать — кто за то ответ держать будет?

— Сила василевса воистину безмерна, — гордо ответил Амбидекс. — Он не позволит дерзким пиратам нарушать морскую торговлю.

— Оно-то и так, да только ему и в своих землях не всегда удается порядок держать, а уж за морем — и подавно. Вон, немногие дни тому назад племянница самого василевса, преславная Никотея, чуть от рук пирата фряжского не погибла.

Посол сделал вид, что рассматривает проносившуюся мимо буланую лошадь.

— Вот я и думаю, — не смущаясь молчанием собеседника, гнул свою линию Святослав, — как же мне тогда быть? Войной идти — так ведь по уговору крепость та не ворожья, а друга моего, василевса ромейского. За море корабль слать — когда ж он дойдет, да и дойдет ли…

— И какие же мысли посетили светлую голову достославного Мономашича?

— Пусть ответчиком за ту крепость станет архонт Херсонеса — ему и ходу до места всего ничего, и мне, ежели что, с ним сноситься куда сподручнее.

Ксаверий Амбидекс уставился на Великого князя, на миг позабыв о драгоценном табуне. То, что как бы между прочим сейчас предлагал Святослав, превращало дипломатическую победу в полную нелепость. Посол досконально помнил указания Иоанна Аксуха, чье слово порою стоило больше, чем слово василевса, ибо едва ли не все, что говорил Иоанн Комнин, прежде было продумано его верным логофетом дрома.«Контроль над озерами мидийского масла нужен именно Константинополю. Если недалекому варвару, Святославу, еще можно внушить, что василевс собирается заниматься торговлей в этом глухом углу, то уж Гаврасам такое втолковать не удастся. А передать в руки архонта Херсонеса бесценный ингредиент всесокрушающего греческого огня…»

Ксаверий вызвал в памяти лицо архонта, принимавшего его в своем дворце несколько дней назад: «Да еще после того, как совсем недавно при очень странных обстоятельствах был убит младший сын железного Гавраса… Как бы потом не встречать под стенами вечного города этих самых руссов во главе с херсонитами. И может быть, уже с сифонофорными кораблями. Вот и думай теперь, стоит ли воспротивиться княжескому хотению или же, наоборот, поддержать Гавраса, а там глядишь… Кто бы ни был императором — верные и знающие слуги ему всегда пригодятся».

— Труды, коими ты желаешь облечь архонта Херсонеса, велики и многообразны. Ни я, ни ты не в силах угадать, может ли Григорий Гаврас принять под руку свою еще и новую крепость, в отдалении от тех, что уже стоят под ним. Ведь тебе, славнейший Мономашич, лучше моего известно — земли близ Матрахи населены воинственными касогами и ясами.

— И славно, — расплылся в улыбке Святослав. — Я отпишу в Херсонес и попрошу архонта с войском прибыть к Тмуторокани. Ведь такова же воля друга моего — славнейшего василевса Иоанна?

— Но… — Амбидекс попробовал вставить слово, а Святослав уже искал взглядом старца Амвросия.

— Составь-ка мне, отче, цидулу о том, что здесь было сказано, да принеси в шатер, я ее собственноручно припечатаю.

Очи Мафраз, черные и жаркие, как июльская полночь Хорасана, блеснули радостным всполохом, точно далекая молния осветила сумеречный горизонт.

— Он открыл глаза — значит, будет жить, — прошептала персиянка и добавила, уже про себя: «Если будет на то воля Аллаха».

Гололицый клирик с выбритой макушкой внимательно следил за действиями пленницы. Ему, лекарю, известному своим благочестием, было крайне неприятно повеление королевы Матильды предоставить раненого графа Анжуйского не воле Божьей, а коварной магометанке. Тем более отравительнице, еще недавно желавшей отправить к праотцам самое государыню. Он бы с радостью объявил все действия Мафраз колдовством и дьявольскими кознями, но слово королевы, к тому же повторенное грозным сыном Гиты, не оставляло святому отцу выбора. Сейчас он мог лишь присматривать за тем, чтобы этот суккуб в человеческом облике, это обольстительное порождение бездны не околдовало несчастного юношу.

К удивлению клирика, персиянка совершенно не возражала против чтения молитв и осенения крестом принесенных ею трав. Но когда ученый лекарь решил погрузить в святую воду сушеные коренья, формой своей напоминавшие ему змея-искусителя, Мафраз решительно воспротивилась. Дело дошло до крика. Казалось, еще немного, и персидская ведьма превратится в дикую кошку и располосует ему лицо острыми когтями. В этом споре королева тоже встала на сторону хитрой ведьмы, чем повергла клирика в оторопь и глубокое недоумение. Он готов был поставить на кон свой авторитет ученого лекаря, заявляя, что злодейка Мафраз околдовала Матильду, возможно, короля и, уж конечно же, сейчас околдовывает графа Анжуйского. Однако как? Клирик глядел во все глаза и никак не мог узреть тех явных признаков колдовства, кои ему были ведомы.

— Не знает границ коварство врага рода человеческого, — бормотал он себе под нос. — Великий грех спасать бренную плоть бесовскими чарами, губя бессмертную душу.

Фульк Анжуйский открыл глаза и попробовал изогнуть в улыбке пересохшие губы. От девушки, склонившейся над ним, будто веяло страстью.

— Пить, — едва смог выговорить он.

Мафраз не поняла, что сказал предоставленный ее заботам красавчик, мускулистым телом напоминавший ей горного барса из предгорий Гиндукуша. Но она прекрасно знала свое дело. Она взяла со стола кубок с подогретым вином и сыпнула туда немного истертого в порошок субстрата.

— Что это? — хмурясь, спросил монах.

— Две драхмы корня аргимонии, — на довольно внятной латыни произнесла Мафраз. — К ране следует сейчас приложить растертый корень папоротника, а вот это выпить.

— Ты помнишь, что произойдет с тобой, если он умрет?

— Помню, — сверкнув глазами, коротко ответила Мафраз. — Эти снадобья помогут успокоить боль, которая мучает юношу. — Девушка поднесла кубок к губам Фулька, и тот начал пить жадно, как будто не пробовал в жизни ничего приятнее.

Мафраз поставила кубок и занялась новым лекарством.

— А это что? — снова встрял святой отец.

— Я уже говорила вам: это растение, именуемое у ромеев буглосса, а у вас — бычий язык.

«А у нас — порождением кошки», — подумала Мафраз, но не стала произносить вслух.

— Смешав смолотую траву с медом и хлебом, мы выпустили гной из его ран, а теперь отвар бычьего языка уймет лихорадку.

Дверь комнаты отворилась. В дворцовые покои, отведенные под импровизированный госпиталь, вошла королева в сопровождении придворных дам.

— Как он? — игнорируя присутствие священника, поинтересовалась Матильда у врачевательницы.

— Самое опасное позади, — склонилась в поклоне черноокая Мафраз. — Сознание вернулось к нему. Если будет на то воля… — она чуть замялась, — Господа, через несколько дней граф сможет встать. Сильный организм быстро идет на поправку.

— Когда это случится, ты получишь свободу.

— Я непрестанно молю о том Отца небесного, — заверила персиянка.

— Если желаешь, останься при мне. Никто не посмеет обидеть тебя.

— Мне лестны ваши слова, и я с радостью приму ваше предложение, но мое самое заветное желание — увидеть госпожу.