10
Проснуться утром — это хорошо.
Именно утром, не к полудню, когда бьет сквозь шторы резкий солнечный свет, шумят машины, визгливо кричат дети, а голова с самого утра не отдохнувшая, а усталая.
Встать в восемь утра… для обитателя Диптауна это почти подвиг.
Вика поднялась раньше. Я слышал, как она ходит по кухне, что-то негромко напевая, как бормочет включенный телевизор. И пахнет чем-то вкусным. И можно понежиться в кровати, не вспоминая ни о какой глубине, о мелких и крупных дрязгах, о ненужных подвигах, о хитрых интригах виртуального мира… интригах, которым место в мусорной корзине, которые успеют пожухнуть к вечеру и рассыпаться в прах на следующий же день.
Ритм… бешеный ритм Диптауна. Я люблю его. Но иногда так хочется забыть о жестяном ящике, набитом микросхемами, не открывать волшебные ворота в огромный и пленительный мир. Побыть в обычной комнате, где отстают у потолка обои, где скрипит рассохшийся паркет, тянет холодком из форточки… где женщина, которую любишь, напевает на кухне, готовя завтрак для тебя, лоботряса…
— Ленька, внимание…
Когда Вика появилась с подносом в руках, я оторопел.
— Я тебя хоть раз поила кофе в постели?
— Нет, — честно сказал я.
— Исправим упущение.
…Это только в фильмах красиво выглядит. Или у них там кровати другой системы. И пищеводы иначе устроены. Пить полулежа — это еще ничего, а вот есть — совсем другой коленкор. Континентальный завтрак — дело хорошее, но тосты имеют обыкновение крошиться, причем не на поднос, а на постель. Яйца всмятку — и те плохо бьются о поднос, когда тот лежит на толстом одеяле, а под одеялом собственный мягкий живот.
— Можешь честно хвастаться друзьям, что жена приносит тебе завтрак в постель, — сказала Вика. — Только не уточняй, как часто. Ладно?
— Ладно.
И все равно мне безумно приятно. Пусть даже я предпочитаю завтракать сидя, умывшись и почистив зубы.
— Вика, — отхлебывая кофе, спросил я. — Как у тебя планы на сегодня?
— Работать. Я позвонила, что немного задержусь… но именно немного.
— Ты можешь сегодня забыть про работу? Давай куда-нибудь сходим. В театр. На концерт. Просто побродим где-нибудь…
Вика смешно надула губы.
— Ага… хорошо бы… Но не выйдет.
— Почему?
— Потому что ты тоже работаешь сегодня.
Она улыбнулась, чмокая меня в лоб.
— Не хочу, — тоном капризного ребенка воскликнул я.
— Это очень хорошо, что не хочешь. Но надо. Ты поедешь к своим друзьям. Вы решите, что делать с файлами Дибенко. Вы свяжитесь с ним… попробуете найти Темного Дайвера. И разберетесь наконец, что со всем этим делать.
— Кто и что хочет делать, — уточнил я.
— Именно. Найдите баланс интересов. Мое мнение — не стоит сейчас этой штуке появляться в мире. Во всяком случае широко и открыто. Человечеству не хватает только искусственного интеллекта и людей, обретших бессмертие в электронном мире… для полного психоза. Мне кажется, что Дибенко это понимает. И этот… Темный… не может не понимать. Чего-то же он хочет? Вряд ли раздать файлы всем желающим или довести Дибенко до банкротства и самоубийства. Деньги, власть, слава, уязвленное самолюбие… Ищите мотив. Ищите компромисс. Это мое вам напутствие… со стороны прекрасной части человечества.
— Ладно. — Я улыбнулся. — Попробуем…
— И береги себя. — Лицо Вики стало серьезным. — Пожалуйста. Если увидишь Темного Дайвера — выныривай. Вдруг Дибенко прав, и он вооружен?
— Хорошо.
— Леня… я понимаю, что это не шутки. И что теперь вы все рискуете жизнью. Мальчишку вы лучше вообще не берите с собой в Диптаун — он потенциально самый удобный заложник.
— Да. Я скажу Чингизу.
— Мне очень не хочется забывать то, что я говорила вчера. Забывать, чтобы взять в руки оружие и самой выходить на охоту. Но ты же знаешь, я это сделаю.
— Знаю.
— Тогда береги себя. И причешись.
Я поперхнулся кофе от столь причудливого переплетения советов. Но Вика уже отставила поднос на тумбочку, встала с кровати, оправила юбку. Улыбнулась.
— Мне пора. Удачи, Леня. Крепкого коннекта, быстрого пинга…
Интересно, как на самом деле провожают на войну?
Не знаю… слава богу. Сам не провожал, меня не провожали. Крутятся в памяти картинки — из школьных учебников, из книжек, из фильмов. «Со щитом или на щите…» Разноголосый бабий вой… Молчаливый, даже не молящий — смирившийся загодя со всем, что может случиться, взгляд…
Или так — «крепкого коннекта, быстрого пинга». Даже это пожелание устарело. Не через модем я вхожу в глубину, чтобы замирать истуканом на время разрыва и восстановления связи, притормаживать с ответами, когда связь просто ухудшается. Но нового пожелания еще не придумано… или мы его просто еще не слышали.
Надо попытать Пата или Илью. Молодежи лучше знать.
А еще неделю назад я бы подумал, что надо найти и спросить Ромку…
Хлопнула в прихожей дверь. Я встал, стряхнул с постели крошки прямо на пол. Вечером обязательно устрою уборку. Вике будет приятно. И пол помою. И даже с полок и шкафов пыль сотру.
А сейчас — собираться.
Душ. Ледяные и горячие струи. Мускусный запах геля.
Кто там собирался не идти сегодня в глубину?
Да был тут один такой…
Я провел по запотевшему зеркалу мокрой рукой. Посмотрел на себя. Краснота из глаз почти ушла. И чуть-чуть разгладились губы, привыкшие сжиматься в тонкую нить.
Компромисс?
Посмотрим. Как получится. Худой мир лучше доброй ссоры.
Но ведь если бы Темный Дайвер не подставил вместо себя Падлу и Ромку
— пацан был бы жив…
— Я попробую, Вика… — сказал я, заставляя губы разжаться. — Я, честное слово, попробую.
В метро было людно. Я отвык ездить в часы пик, что ни говори. Стоял у самой двери, между бомжеватым стариком, заранее усталой женщиной и мрачным тинэйджером, закупорившим уши плейером. Вряд ли я выглядел лучше их… ну, исключая, конечно, старика в грязном пальто. В меру затрапезный вид, помятое, бледное лицо, напряженный взгляд.
А ведь это страт, социальный срез общества. Стоит, конечно, добавить еще нувориша вроде Чингиза… но они в метро не ездят. Но и без таких неплохо. Старик, которому уже все равно… Женщина, привычно тянущая какую-то унылую лямку… Мальчишка, не желающий видеть и слышать ничего вокруг…
Ну и я, конечно же.
Не столько вынырнувший дайвер, сколько свежевсплывший утопленник. От старика — равнодушие к своему бренному телу и внешнему виду. От женщины
— усталость, только не из-за пребывания за прилавком или в конторе, а по собственной глупости. От подростка — пробки в ушах… когда дело касается реального мира.
Чего не хватает нам всем, чего? Здесь, в настоящем мире? Я не верю в то, что плохих людей больше, чем хороших. Я не верю в то, что мы слабее. Я не верю, что каждый желает каждому зла. Да, можно привести сколько угодно примеров против. Убийцы, психопаты, дегенераты, просто хамы, эгоисты и подлецы. Полно их в мире. Но все равно они в меньшинстве — иначе мир давно превратился бы в окровавленную мясорубку…
«Разве он еще не превратился?» — спросил я сам себя.
Нет. Наверное, нет. Иначе крепкий паренек пинал бы валяющегося на полу старика, изгоняя из мира старость и грязь. Женщина подхватывала бы монетки, высыпавшиеся из карманов жертвы. Все остальные пассажиры заключали ставки — на какой минуте старик испустит дух.
А я сидел бы дома, в шлеме и комбинезоне, слабо подергиваясь в кресле, в то время как в райских дебрях Диптауна гурии ублажали бы мое виртуальное тело…
Ведь все-таки я еду сейчас к Чингизу не потому, что беда грозит лично мне. И мальчишка плюнул бы мне в лицо, а женщина влепила пощечину, услышав мои мысли.
Даже не потому, что эти мысли — лживый бред. Паренек брезгливо морщится, когда его взгляд падает на старика. А для женщины, явно немалая сумма те два доллара в день, что я не задумываясь отдаю фирме «Ньюком-порт» за право ходить в глубину.
Вот только есть во всех нас что-то еще, помимо звериного оскала, помимо бодрых животных инстинктов и веселого гогота. В ком-то больше, в ком-то меньше. Но все равно есть во всех. Барьером между зверем и человеком. Крепкой решеткой, которую можно пилить или вкопать поглубже
— как хочешь. Мостом над пропастью.
Я не знаю, когда не станут нужны эти решетки. Может быть, и впрямь, лишь когда козленок возляжет рядом с барсом.
Только если бы я верил, что они навсегда, — еще вчера бы взял подаренный Дибенко пистолет и пошел наводить в Диптауне свои порядки.
Дверь мне открыл Чингиз. Чисто выбритый, подтянутый, в джинсах и клетчатой байковой рубашке.
— Проходи, — без всякого удивления сказал он.
— Не разбудил?
— Нет. Я всегда встаю рано. Это Пат и Падла спят до полудня.
Из-за спины Чингиза вышел ретривер. Я протянул руку любопытному Байту, пес ткнулся носом в ладонь и по-свойски потерся о мою ногу.
— Пошли на кухню? — предложил Чингиз.
— Пиво? — подозрительно спросил я.
— Нет, думаю, кофе. Кофе с коньяком. Или с рижским бальзамом. Ты любишь рижский бальзам?
— Конечно. Как положено любому бывшему советскому человеку.
Видимо, судьба у меня сегодня такая — пить кофе…
На кухне с наших прошлых посиделок ничего не изменилось. Совсем. Даже пустые бутылки из-под «Жигулевского» присутствовали, только я очень сомневался, что они те самые. Падла, похоже, пиво пьет как воду.
— Сейчас…
Растворимый кофе Чингиз явно презирал. Кофеварки — тоже. Я сидел и смотрел, как он засыпает в маленькую ручную кофемолку горсть зерен — «Коломбо», от «Московской кофейни на паях», неторопливо, аккуратно мелет…
— Ничего, что кофе наш? — спросил Чингиз. — Некоторые кривят нос, но… действительно хороший кофе, правильно обжаренный. Я не покупаю импортных товаров, если есть достойные отечественные заменители. — Он подумал секунду и добавил: — Только вот редко они находятся…
— Ничего. Я сам такой пью.
Хорошо быть богатым. Можно и повыпендриваться.
— Чингиз, на чем ты деньги делаешь?
— Компакты, — спокойно ответил Чингиз. — Пиратские компакты. Сидишники, ДВД. «Виндоус-хоум» за пару долларов, свежие игры, сборники программ… Когда ты идешь на митинский радиорынок или просто подходишь к лотку — ты отстегиваешь мне немножко денег. На кофе.
Он высыпал молотые зерна в турку.
— Вот я сейчас тебе и компенсирую этот позорный факт…
— Ясно.
— Переводы игр… если игра нравится, я порой и сам этим занимаюсь. Если нет — отдаю ребятам. Иногда Пату. Ему хочется самому зарабатывать…
— Теперь понятно, кому я обязан дешевыми шуточками. «Ваш корабль пристал к острову сирен, те пели „Депеш Мод“, так клево, что часть команды дезертировала».
— Это точно не Пат, он «Депеш Мод» не любит…
Чингиз разлил кофе по чашкам. Достал и поставил на стол бутылку рижского бальзама, маленькие серебряные рюмки.
— Ты как будешь, в кофе или отдельно? Я обычно отдельно.
— Я тоже.
Мы оба невольно усмехнулись.
— Удачи нам… — Чингиз поднял рюмку.
— А мне? — мрачно донеслось с лестницы. — Ты, что ли, Леня?
Падла стоял, почесывая живот, близоруко щурясь.
— Опять очки потерял? — спросил Чингиз.
— Не потерял. Я помню, они где-то в квартире… кажется.
Подтягивая свои чудовищные сатиновые трусы, Падла уселся рядом.
— Кофе в турке, бери, пока не остыл, — посоветовал Чингиз.
— Нет бы налить старому другу… совсем стыд потерял… — буркнул Падла и потянулся к плите. — Вот придут тебя раскулачивать, слова поперек не скажу!
Он крякнул, торжествующе бухнул турку на стол. Поискал глазами чашку, вздохнул, отхлебнул прямо так. Плеснул в кофе бальзама. Изрек:
— Лепота… что ни говори… Чингиз, я у тебя, наверное, до весны поживу. Хорошо?
— А если я скажу нет, ты, можно подумать, уедешь.
— Нет, конечно. Ты мне должен. Червонец. Еще с баржи.
Чингиз ухмылялся. Чингиз веселился от души.
— Ничего я тебе не должен. Ты мне червонец честно проиграл. Ты не уложился в срок.
— Уложился, ты поздно выключил секундомер! — рявкнул Падла. — Вот на что только эти бизнесмены не идут, чтобы денег нахапать… нет, ты глянь на него, Леня!
— А что это за баржа? — спросил я. — Уже сколько раз слышал…
— С баржи той пошло все хакерство российское! — торжественно сказал Падла. — За хакеров!
— И за дайверов, — поднимая рюмку, добавил я.
— «Экстишку» мы сперли тогда, — сказал Чингиз.
— Не сперли! Позаимствовали! Мы же ее честно вернули!
— Да, через четыре года. Кстати, зря. Надо будет выкупить… если жива еще. Пусть стоит старушка, будем иногда в «Диггера» играть.
— «Диггер»… — мечтательно сказал Падла. — Да…
— Собиралась там компания… начинающих программистов. На старой, стоящей на приколе барже. Вокруг единственного компьютера. — Чингиз улыбнулся, явно вспоминая что-то свое. — Учились. Всему. Пили дрянное пиво, дрянной кофе, ели трехкопеечные булочки и котлеты из опилок… Хорошо было. Правда, Тоха?
— Правда, — кивнул Падла. — Только у меня тогда «Харлея» не было. «ИЖ-Юпитер». А так — хорошо.
Он шумно втянул в себя кофе. Вытер рот тыльной стороной ладони.
— Ну… братцы-кролики. Что делать-то будем?
— А зачем что-то делать? — ответил Чингиз вопросом. — Помешать Дибенко распространять программу — не в нашей власти. Самому ее распространять… да, я понимаю, как будут улетать диски с программой, позволяющей создать свою бессмертную копию в виртуальном мире. Но знаешь, мне на жизнь и так хватает.
— Что Дибенко намерен делать с программой? — спросил у меня Падла.
— Не знаю. — Я пожал плечами. — Можно попробовать спросить. Вдруг и ответит честно.
Чингиз вздохнул:
— Программы такого рода, на разработку которых ухлопано море денег, над которыми трудились десятки специалистов, не кладут под сукно. Это вообще невозможно. Весь вопрос в том, когда ее выбросят на рынок.
— Темного Дайвера надо спрашивать… — сказал я. — Чего он хочет…
— Придет он. — Чингиз прищурился. — Куда денется…
— Приветики…
На кухню зашел Пат. Заспанный, протирающий глаза, в джинсах и босиком.
— Чего вы так рано… — открывая холодильник, буркнул он. Замер на миг, высматривая добычу, потом вытащил коробочку йогурта и плюхнулся за стол. — Орете тут, на весь дом слышно…
— Иди, умойся, — велел Чингиз.
— Угу. Поем только…
— Правильно, — поддержал пацана Падла. — Лишняя гигиена — это происки изнеженного западного общества. Настоящий хакер должен быть грязным, непричесанным, с желтыми зубами и лицом серого цвета.
Пат исподлобья посмотрел на хакера, но упрямо продолжал есть йогурт.
— У меня сегодня дела, — сказал Чингиз. — В глубину смогу пойти лишь вечером. Давайте встретимся здесь же… но в глубине. В семь часов. Нет, лучше в восемь. Всех устраивает?
— Пораньше бы… — сказал Пат. — А?
— Парень, тебе лучше пока не ходить в глубину, — сказал я.
— С чего это?
— Из детей традиционно получаются самые лучшие заложники.
Пат фыркнул:
— Я сегодня буду ростом в два метра и с бородой…
— Леонид прав, — кивнул Чингиз. — Думаю, пару дней тебе надо провести без виртуальности.
По взгляду мальчишки я понял, что упал в его глазах… значительно глубже той несчастной пропасти перед Храмом.
— Ленька, я на тебя вообще обижен!
— Но послушай…
— Ты в меня из ракетомета пальнул! — облизывая ложку, сообщил Пат.
— И убил насмерть. А если бы у меня болевой шок случился? Или аппендицит лопнул?
— Не заговаривай зубы, — спокойно ответил Чингиз. — Ты сегодня без глубины.
— Ну и посмотрим, чего вы там без меня навоюете… — буркнул Пат.
— Программу ту откроем? Я поюзать хочу немножко… не в глубине, так просто… Хелпы почитаю…
— Я свой ключ забыл, — усмехнулся Чингиз. — Поел? Иди умывайся.
— Гады, — бросил Пат, вставая. — Что, троим мужикам легко с ребенком справиться?
— Как обижаться, так ты ребенок, — доставая папиросу, сказал Падла.
— А как порнуху гигами таскать — совсем взрослый.
Похоже, с Падлой тинэйджер предпочитал не спорить. Засопел и вышел.
— Сам не полезет? — спросил я.
— Нет. Он видит, что мы не шутим. — Чингиз тоже закурил. — Программу ему… поюзать…
— А что мы, собственно говоря, испугались? — Падла выпустил густой клуб дыма. — Ну да… непривычно. Новая декорация в театре жизни. Искусственный разум… разумный, или почти разумный электронный двойник, возможность пребывать одновременно и в глубине, и в реальном мире…
— Это не новая декорация, — сказал я. — Это новая сцена, на которой нам придется… даже не играть, жить.
— И все равно. Мы привыкли сразу видеть плохое. Привыкли подозревать, привыкли опасаться. А вдруг это — чудо? Спасение? Наступление золотого века? Вкалывают, понимаешь, роботы! Счастлив, не поверите, человек!
Падла обвел нас торжествующим взглядом. Я промолчал. Чингиз — тоже.
— Вот… — Падла старательно забычковал папиросу, положил на подоконник. — Не выбрасывайте, может, докурю еще… Пойду я спать, боевые товарищи. Прав мальчик, орете тут ни свет, ни заря…
Вставая, он ловким движением прихватил почти полную бутылку бальзама. Чингиз не заметил или не счел нужным возражать. Сказал, глядя в окно:
— В чем-то он прав… не находишь?
— Насчет сна? — не удержался я.
— Насчет подозрений и опасений. Насчет нацеленности на худшее. Да… это нужно. Это спасает порой. Вот только, что, если сейчас совсем другой случай?
— Не знаю, — честно сказал я. — Не знаю, Чингиз.
— То-то и оно…
Чингиз встал. Подошел к окну, постоял, засунув руки в карманы.
— А что тогда делать, Чингиз? — спросил я. — Что делать, если не знаешь, какая дорога ведет к добру, а какая — к злу?
Чингиз задумчиво поднял заначенный Падлой чинарик. Щелкнул зажигалкой, раскурил. Поморщился:
— Как он курит эту гадость…
— Стоять на месте? — сам себе ответил я. — Тогда далеко не уйдешь. Вернуться назад? Совсем плохо…
— Ты идешь по лесу и натыкаешься на высокую стену, — неожиданно сказал Чингиз. — Твои действия?
— Я знаю этот тест.
— Тогда вспомни, как отвечал.
— Иду направо, километр примерно. Если стена не кончается, иду налево — два километра. После этого пытаюсь перелезть.
— Обязательно пытаешься? — заинтересовался Чингиз.
— Да.
— А я сказал, что это зависит от цели. Куда я иду и зачем…
Чингиз затушил окурок, достал свои сигареты. Что-то он сегодня много курит.
— Настоящая зима пришла. Верно, Леня?
Я тоже встал и посмотрел вниз.
Снег. Белый, чистый, мягкий. Он не искрится на солнце — небо затянуто облаками. Но это уже настоящий снег. Он не сойдет до весны.
— Новый год, — сказал Чингиз. — Апельсины, пирог в духовке, салаты, шампанское… Елка, мишура, бенгальские огни, гирлянды… Гости, музыка, шутки, куранты… Похоже на тест на свободные ассоциации, верно?
— Похмелье, мусор, усталость, потерянная запонка… — сказал я. — Ты ведь не это вспомнил в первую очередь?
Чингиз кивнул. Улыбнулся:
— Я больше люблю лето. Только оно всегда кончается. Как ты думаешь, Леонид, может быть, это и хорошо? Бесконечное лето. Пусть в электронном мире. Пусть даже там будешь не совсем ты… но ведь там всегда будет лето. Помнишь, когда мы стояли там, в глубине, и ты говорил, что лето кончилось? Так ведь теперь оно может стать вечным.
— Тут каждый решает сам, Чингиз, — осторожно сказал я. — Что важнее… лето, или бесконечное лето. Жизнь, или иллюзия жизни…
Чингиз не просто улыбался, Чингиз веселился.
— Я — живой! — сказал он. — Я живу. Я буду жить. Лето кончится не скоро.
Как его зацепило…
А он меня словно уже и не видел. Смотрел в окно, смотрел на белый снег, столбик пепла сползал с сигареты, улыбка как будто приросла к лицу.
— И сейчас — тоже лето. Только очень морозное. Но будет новое лето… я чувствую его дыхание, легкую поступь по заснеженным листьям… Лето…
Он жадно втянул дым.
Так не разговаривают. Даже на сцене, если пьеса не из девятнадцатого века.
Уж тем более так не говорят богатые бездельники, какими бы симпатичными и образованными они ни были.
— Жаркий ветер на щеке, вкус земляники на губах, звезды в небе, касание теплой воды… Лето… Оно уходит так быстро, что не успеваешь крикнуть «постой!» И кажется, долго кажется, что оно еще здесь. В кончиках пальцев — память, память о лете. Дрожью, судорогой, головой вскинутой навстречу дождю, тихим смехом и случайной улыбкой — лето… Все-таки лето. Тебе говорят, что оно уже ушло, но ты ищешь его следы, бежишь, опаздываешь, не успеваешь… Но все-таки лето. И ты идешь по его тающим следам… два часа в машине, три часа на самолете, немного пешком
— поехали! Куда — не знаю. Приедем. Все ради лета. Маленького-премаленького. Робкого кусочка отставшего лета. А больше и не надо, иначе умрешь от тепла… Лето…
— Чингиз… — тихо сказал я. Он не слышал. Он догонял свое лето.
— Дайте мне мой кусочек лета… А он и так со мной. Навсегда. Мое лето. Какое было, какое есть, какое будет. Лето навсегда! Я ведь помню, как оно уходит. Как желтое солнце плавится в алый закат. Как ветер начинает пахнуть снегом. Я улыбался ветру. Я просил его: «Подожди!» Чуть-чуть! Оставь мне немножко лета! А ветер видел таких, как я, не раз. Пока было тепло — он не спорил со мной. Но стало холодно, и ветер прошептал: «Лето кончилось». Я поверил не сразу. Но лето кончилось. Пошел дождь. Холодный, унылый, серый. Я протянул руку и поймал каплю воды. Мне не понравилось отражение. «Это не я!» — сказал я воде. Но капля застыла крупинкой льда. И я понял, что это — мое отражение. И самое страшное — оно не тает на моей ладони. Значит, ладонь не теплее льда.
Чингиз засмеялся.
— И вот тогда я понял — лето кончилось.
— Что с тобой, Чингиз? — только и спросил я.
— Да все в порядке…
Он кинул в пепельницу истлевшую сигарету. Спросил:
— Неужели ты еще не почувствовал, Леонид? Этого великого искуса? Этого дыхания вечного лета? Да чего стоит придуманное Дибенко оружие! Не он — так другой бы сумел… рано или поздно. Давай судить его не этим. Глубиной. И вечным летом. Жизнь, иллюзия жизни… я, или мой двойник… Да какая разница? Если он войдет в лето? Леонид… джинна не удержать в глиняном кувшине. Глубина станет иной. Будем мы что-то делать или нет — все равно. Может быть, поможем прийти новому миру? Раскроем ключи, поставим на машины «Искусственную натуру». И уйдем в лето…
— Нет, — сказал я.
— Почему?
— Есть еще Маньяк, Маг, Крейзи. От их слов зависит, вспомню ли я свой ключ. Есть Вика. От ее слов зависит, уйду ли я в лето. Есть Дибенко. И поверь, он думает над всем этим не первый день. Есть Темный Дайвер. И я хотел бы узнать, чего он добивается.
— Столько условий… — Чингиз кивнул. — Столько условий и одно лето на всех.
За нашей спиной раздался всхлип. Я обернулся.
Падла стоял у стены и утирал слезы грязным носовым платком.
— Чингиз… — Он трубно высморкался. — Чингиз, спой еще разок про лето? А? Я не все запомнил. Как там… «малиной во рту», «я буду долго гнать велосипед»…
— Сволочь ты бессердечная, — огрызнулся Чингиз. — Бессердечная и неромантичная.
— Я? Я за папиросой спустился. А ты ее уже скурил. Но я тебе все прощу, Чингиз. Ты только еще про лето… Слушай, а про весну так же можешь?
— Не могу. Весна — это промежуток между зимой и летом, она не самодостаточна.
— А говоришь, что я не романтичен, — вздохнул Падла. — Ладно… замяли. Ты только не забудь, поэт, тебе сейчас на разборки ехать.
— Сколько раз я тебе говорил, что на разборки не езжу! Это деловые переговоры!
— Да какая разница, как назвать? — Падла подмигнул мне. — Сигарет оставь и езжай. Ствол только не забудь почистить…
Чингиз посмотрел на меня:
— Веришь, что я однажды выставлю этого типа из дома?
— Нет. — Я покачал головой.
— Вот и он не верит. Ладно… шутки шутками… Откуда пойдешь в глубину, Леонид? Пат не в счет, значит, свободная машина есть. А канал у меня хороший.
— Лучше я от себя. Привычнее.
— Хорошо. Приходи в восемь.
Чингиз вышел из кухни. Прикорнувший под столом ретривер поднялся, потоптался на месте, глядя то вслед хозяину, то на нас.
Количество перевесило качество. Байт испустил почти человеческий вздох и улегся обратно.
— Находит на него порой, — весело сказал Падла. — Романтик фигов… Тут, главное, выслушать и вовремя съязвить. А то ведь не выживет в своем бизнесе. Расскажет деловому партнеру о несовершенстве мироздания, о красоте, скрытой в серых камнях, об уходящем лете, о том, как горько кричит птица, заблудившись в ночном беззвездном небе… И поставит кто-нибудь галочку в уме — «Чингиз слабеет». И все. Оцеола промахнулся. Или Акела промахнулся? Кто там был вожаком стаи, а кто вождем семинолов?
— Акела.
— Что — Акела?
— Акела промахнулся.
— Не врешь? — подозрительно спросил Падла. — Давно Киплинга не перечитывал…
— Теперь — не промахнется? — поинтересовался я.
— Теперь… теперь, скорее, загрызет кого-нибудь. Чингиз на работе, и Чингиз в кругу друзей — разные люди. С первым я, слава всевышнему, почти не знаком.
