4
Форму полицейского для Завитульки еле подобрали, да и то вместо желтых уставных сапог пришлось оставить прежние, матросские. Но на это, решил он, просто никто не успеет обратить внимание. «Сэберт» в потертой кобуре болтался на животе лишь как необходимый аксессуар, для дела у него были две пятнадцатизарядные «беретты» девяносто второй модели, засунутые сзади под ремень и прикрытые для невидимости плащом. Он знал, что вмешаться он должен будет лишь в том случае, если произойдет что-то чрезвычайное и непредвиденное. Резерв третьей очереди… Как ни странно, он был абсолютно и спокойно уверен в том, что непредвиденное произойдет и что его участие в деле непременно состоится.
Проход оказался в здании городской почты — если за двенадцать лет в памяти ничто не сдвинулось… Именно сюда, к длинному дому с галереей на втором этаже, привела Глеба цепочка следов. Или это не почта? А, какая разница… Он в трех местах присыпал фундамент кокаином и поднес спичку…
Z
Когда замок мягко клацнул: раз-и-два, — сердце ее ахнуло и заметалось. Входил кто-то чужой… Но нет же, это был Дэнни, только — в какой-то нелепой рыжей куртке и вязаной рыбацкой шапочке до бровей.
Палец к губам.
Слушаюсь и повинуюсь…
Дверь заперта. Дэнни шумно разделся, двинул стул, пнул в угол сапоги. Повалился на кровать. Потом по-кошачьи беззвучно встал. Сдернул покрывало, поманил Светлану. Сел на пол под вешалкой, показал ей — садись рядом. Она села, и Дэнни накрыл покрывалом ее и себя.
— Корабль с Браво вошел в порт около полудня, — прошептал он. — Но прибыл ли на нем царь — неизвестно. Как оказалось, никто из наших не знает его в лицо. Несколько человек с корабля обосновались в вашем доме. От них уже получен сигнал, что они готовы приступить к переговорам. Видимо, сами переговоры начнутся около полуночи. Они должны происходить не здесь, а в порту. Около десяти часов большинство наших туда отправится — занять позиции. Вскоре после этого в доме начнется пожар. Пользуясь этим, мы заберем мальчика. У Театрального причала нас будет ждать катер. В одиннадцать мы должны быть на его борту. Запомните: у Театрального. Пароль: «Черный тигр». Это на случай, если я… задержусь. Понятно?
— Да… Дэнни, а может быть… подождать, пока Глеб?..
— Они готовят ему ловушку. Мальчик — даже не наживка, а пружина. Надо выхватить эту пружину до того, как зверь приблизится.
Он почувствовал, что все не так, еще не перешагнув порог. Это было… проще сказать, чем это не было. Это не было чувством опасности. Это не было тем нематериальным теплом/холодом, которое исходит от проходов. Это не было жестким и строгим сосредоточением, которое приходило к нему в момент начала боя — вне зависимости от того, бился ли он сам или командовал, посылая в бой других. Но все-таки что-то из давнего это напоминало… какое-то бессильное томление, вязкая слабость… что-то подобное было, когда ранили во второй раз, под Новожиловым, в бедро. Хотя — нет. Похоже, но — иначе, иначе…
Он вошел. Пыли почти не было, ее вымели. Широкий холл с двумя колоннами, широкая лестница прямо, двери по сторонам от лестницы. Ковер на полу — как войлочный. Протоптанные по нему дорожки. Да, они поднимались здесь: один на башенку, второй — на балкон. Там и лежат… То чувство, которое он никак не мог определить и понять, становилось все сильнее. Почему-то вспомнились похороны Алика. Шел дождь.
Прерывистый шорох вверху? После уничтожения большого прохода пыльный мир перестал быть безмолвным: откуда-то приходили звуки, неясные по природе и часто ни на что не похожие. Будто медленно отдирали присохший бинт.
Льдины расходятся…
Нет, не звуки. Звуки были, но не вызывали никаких чувств.
Он поднялся на второй этаж. Здесь когда-то жила Светлана. Наверное, вот за этой дверью. Или за этой. Двери были сорваны с петель, вмяты внутрь комнат. Будто кто-то огромный и страшно сильный прошел по коридору, взмахивая хвостом с пушечным ядром вместо кисточки на конце… Глеб испытал сильнейшее желание перейти здесь, в ее комнатах… вдруг там остались какие-то милые безделушки… но — почему-то, без объяснения, отказался от этой мысли.
Дальше. Лестница на третий этаж. Стон. Ясный отчетливый стон.
Первого часового он не убил — лишь ранил…
Глеб вынул из кармана «смит-и-вессон» и продолжил подъем — осторожно, чтобы не подвернуться под дурацкую пулю.
Раненый часовой все еще полз. Половины лица у него не было. Уцелевший глаз смотрел косо вверх. Но Глеба он как-то заметил: ползти перестал, завалился на левый бок, поднял правую руку с растопыренными пальцами. Стой! Глеб трижды выстрелил, не глядя. Обошел еще дергающееся тело…
Тошнота. Тошнота и бессилие… Он вспомнил, где чувствовал нечто подобное. Когда сидел на цепи, захваченный кейджиберами — и пытался ускользнуть из пыльного мира.
Обвал. Обвал. Обвал.
И сила вытекает по капле…
Здесь было то же самое, хоть и без цепи.
Он попробовал уйти раз, еще раз, еще. То, что час назад давалось легчайшим усилием — тремя пальцами ломаешь спичку — вдруг свалилось на плечи мягким шестипудовым мешком.
(Салли Лисамер вздрогнула: горячий и слабый ток прошел по ее телу от пупка к коленям. И снова, и снова…
— Ты молодец, Билли-бой, — с некоторым трудом произнесла она. Воздух сделался словно бы вязким для слов. — А теперь попробуй поднять это…)
Вдруг — будто солнце закрыло тучами. Глеб обернулся резко, поднимая револьвер. Никого. За окном…
Сначала он просто не поверил своим глазам. Потом — подошел, оперся о холодный подоконник, стал смотреть.
Это делает Билли, подумал он. Эти идиоты разбудили Билли.
Небо, прежде равномерно светящееся, шло темными полосами. Темными и светлыми, как шкура тигра. Просто темных было намного больше. Они бродили по небу, находили свое место и замирали, потом — опять направлялись странствовать. Сливались с другими, разделялись, изгибались причудливо…
А если высунуться в окно и посмотреть вверх, то увидишь, как над головой образуется, ширится и набрякает черно-смоляная, провисающая в середине почти уже до крыши, бесформенная шевелящаяся клякса…
Вместо воздуха к лицу льнул невидимый холодный кисель.
Билли аккуратно опустил на место янтарное яйцо. Оно еще постояло секунду вертикально, потом завалилось на бок и стало мелко качаться. Тетя Салли сидела неподвижно, устремив глаза куда-то мимо него. Теперь нельзя было отвлечься или сбиться. Он слишком ненадежно ее держал и слишком бешено она отбивалась от него там, внутри себя. Это было так, будто бы он сумел отвлечь ее на минуту — а сам просунул свою длинную невидимую тонкую руку в какое-то отверстие чуть пониже затылка и сумел перехватить что-то очень важное. Салли была теперь его куклой-перчаткой… но он не знал роли. И — это была очень сложная и тяжелая кукла…
Он сидел, смотрел на нее и размышлял, что делать дальше.
Полосы не то, чтобы в один момент — но очень быстро стали истончаться и таять. Тьма убиралась из комнаты. Глеб перевел дыхание. Воздухом снова можно было дышать.
Шутки у вас, боцман…
Нет, в этом доме делать нам больше нечего. Назад, назад. А потом, как положено царю — через парадный вход.
Ты царь — живи один…
На часах дрожало без четверти семь.
Олив бросилась ему навстречу. Долгий миг она была похожа на взлетающую птицу, и с внезапным, как ожог, как пуля, томлением он смотрел жадно, большими глотками, будто пил воду в пустыне, — на нее, на нее… это было как возвращение — в ту самую реку, в которую никогда не войти дважды. Но нет — она ударилась о его взгляд и остановилась, и опала внутрь себя.
— Что? Что-то не так?..
— Да, — он отстранил ее, прошел в угол, сел. Стул охнул под ним. — Они разбудили Билли. Я не смог даже войти…
— Боже… — он благодарен был ей за ее ужас. — Что же теперь будет?
— Подожди… Переведу дыхание…
— Что ты хочешь? Воды? Поесть?
— Посиди рядом…
Это сорвалось само — не успел удержать.
Олив молча придвинула стул, села. Глеб повернул руку ладонью вверх. Долгие секунды спустя тонкие пальцы Олив легли в его ладонь.
— А у меня друг умер, — сказал Глеб, сглотнув. — С похорон — сюда…
— Который? Аль?
— Аль. Других не нажил… или растерял…
— Бедный мальчик, — тихо сказала Олив, и неясно было, кого она имеет в виду.
Надо было сидеть тише мыши и делать вид, что ты тут вообще ни при чем.
— …Я все еще не верю, что он пойдет на обмен. Будет какой-то подвох, вот увидите. Салли, я не прав?
— Да.
— Ты удивительно разговорчива сегодня… Стив, а ты?
— Я тоже разговорчив.
— Я серьезно спрашиваю.
— По-моему, все пока идет по намеченному.
— Вот это меня и тревожит! Так ведь не бывает — чтобы план сбывался тик в тик. Всегда по ходу вносились какие-то исправления… а сейчас: будто мы играем не с людьми, а с механическими куклами, которым мы сами же написали тексты ролей…
— И что тебя беспокоит?
— Но если перед нами куклы — то люди-то где? Где люди?
— Интересный вопрос.
— А я в общем-то согласен с Гарри. Действительно — подозрительное непротивление. Ударили по правой щеке — подставь левую. И уже не то что неохота — а даже боязно связываться… Салли, правда — что с тобой? Мы ведь не на квакерском собрании.
— Ничего. Все в порядке.
— А я бы хотел поговорить обо всем этом с Дэнни. Дэнни понимает этих местных лучше нас всех, вместе взятых. И он был знаком с царем Глебом…
— Много толку от таких знакомств… Тогда ему было двадцать лет, а теперь тридцать. Вспомни себя в двадцать — и сразу подойди к зеркалу. А ведь тебе не приходилось править империей в полторы Канады размером, от которой потом остался только Кони-айленд. Тут в любой тыкве могут завестись маленькие зеленые крокодильчики.
— Не скажи. Такие люди — если они выживают — куда прочнее нас, смертных.
— Вот это меня и беспокоит! Если они прочнее — то почему Глеб сдается? Предположим, он не сдается, а только делает вид…
— Да он и вида такого не делает. Это мы просто хотим верить, что он сдается. А на самом-то деле..
— Гарри, не нагнетай. И так тошно.
— Вот! Слово сказано! Именно: тошно. А — почему, собственно?
— С непривычки, знаешь ли. Мне мама не разрешала заниматься киднэппингом.
— Если бы только это. Помнишь мультик, как Плуто поймал медведя?
— Когда он тащил его из норы?
— Вот-вот. Салли, а ты помнишь этот мультик?
— Нет.
— Клянусь Вакхом, эта девушка сегодня совершенно не похожа на себя! Салли, голубка, тебе не кажется, что мы вытягиваем из норы не крота, а медведя?
— Это не медведь, — глухо сказала Салли. Билли вздрогнул от ее голоса. — Это дракон.
Повисло неприятное кособокое молчание.
— Глеб уже был здесь, — голос прозвучал еще глуше. — Потрогал нашу защиту. И убрался. Теперь он пойдет прямо. Он нас не боится, и это его слабое место. Он вообще никого не боится.
Билли чуть сильнее сжал пальцы своей невидимой руки, и Салли замолчала.
— Мне бы такое слабое место, — сказал кто-то.
Мама, подумал Билли, приходи скорей, я не удержу ее долго…
Не было в ее жизни дня более долгого и тягостного. За дверью туалетной комнаты — тонкой, из ящичных, наверное, дощечек сколоченной — капала вода. Надо было что-то бросить под капель, но не хватало сосредоточенности понять — что именно. Тряпку? Какую тряпку, где взять… все расплывалось за две-три секунды.
Глеб здесь, почему-то твердо знала она.
И точно так же твердо знала, что ей никто не поможет и действовать придется только самой…
Одно не противоречило другому. В одно и то же время мог быть день и могла быть ночь. Победа и гибель. Любовь и отвращение.
Будто бы маятник, метавшийся в ней, застыл одновременно в обоих крайних положениях…
— Надо идти, — кряхтя, Волкерт поднялся из глубокого кресла. — Пожелайте мне удачи, дружище.
— Удачи. Хм, удачи… — Сэм Дигби тоже встал и протянул Волкерту руку. — Знаете, Брай, чего мне сейчас хочется больше всего? Даже больше, чем выпить? Бросить все, выпустить мальчишку — и рвануть наперегонки с собственной тенью. Куда угодно, только подальше.
— Вчера это еще можно было сделать, — засмеялся Волкерт. — Теперь уже — прыгнули. В самолет нам не вернуться, поэтому лучше дернуть за кольцо…
Хью Кэмпбелл, хозяин дома, неловко топтался у двери.
— Мне тоже хотелось бы пожелать вам удачи, майор, — сказал он, подавая руку. — Надеюсь на скорое и блестящее завершение вашей миссии.
— Вашей дерьмовой миссии, — дополнил Волкерт. Руки он как бы не заметил, взял под козырек и вышел.
В три минуты одиннадцатого полицейский наблюдатель условными значками отметил в тетради: «Вышли двое, свернули по улице направо. Один, кажется, в военной форме.» Итого… он пролистал в уме свои записи — за последние два часа дом покинули семь человек. Он взялся за ключ переносного телеграфа и начал отбивать донесение.
Он еще не закончил работу, а глаза уже уловили новую перемену обстановки.
В двух окнах первого этажа замерцало, просвечивая сквозь шторы, открытое пламя…
