14
С собой у них была высохшая буханка хлеба, три жестянки супа «Гленн Кук» и стеклянная банка сливового джема — все, что нашлось в кладовой гостиницы. Кроме того, Глеб набрал большую бутыль кипяченой воды из титана. Он наливал воду, а в холле за приоткрытой дверью переговаривались солдаты. Он многое понял из этого разговора. Не зря старались, с жестокой радостью подумал он. Полковник с револьвером в руке неслышно дышал рядом…
Потом послышалась возня, что-то тяжелое втащили в холл и бросили на пол.
— Живучий, пидорюга, — сказал кто-то. — Хули мы с ним таскаемся?
— Будто ты таскаешься, — фыркнул другой. — Трактор возит, Котя носит.
— Может, он знает чего, — третий голос. — Должен же кто-то…
— Тогда не надо было Степана мочить. Степа-то уж точно все знал.
— А у Адлера всегда так. Сначала взорвет, потом насыпать начинает. Мне корешок рассказывал, еще по Афгану его знал…
Глеб хотел было выглянуть и посмотреть, о ком идет разговор, но полковник не позволил.
Аресты Макнеда и министров произведены были быстро и четко, будто многократно отрабатывались на полигонах и тактических занятиях. Особые полицейские роты, выпестованные Парвисом как бы для обеспечения заготовки продовольствия на зиму, но никогда никуда не направлявшиеся, поскольку заняты были какими-то таинственными делами, соваться в которые посторонним было опасно (поговаривали о некоем золотом займе, который якобы создали и контролировали особисты), — молниеносно разоружили охрану, заняли Дворец Труда (так теперь назывался бывший президентский), порт и телеграф, а чуть позже, к полуночи, без выстрела вошли в казармы столичного гарнизона. Утром вышел официальный бюллетень о изменениях в составе правительства…
И, хотя все всё понимали, никаких комментариев не последовало.
Сэр Дэвид Джеуб Парвис стал президентом Мерриленда…
Казалось бы, все хорошо — но сообщения с севера Острова, отрывочные и противоречивые, были крайне неутешительны, и Парвис чисто интуитивно опасался настоящих бед.
Вид Порт-Блесседа с моря поразил Сайруса. Когда-то бурлящая, как центральная улица большого города, гавань стала похожа на заброшенную усадьбу. Из воды косо торчали черные мачты; местами затопленные корабли не затонули до конца и выступали то округлым бортом, то угловатыми надстройками. Облака были настолько низкими, что даже Столовая гора у входа в гавань тонула в них. Сыпался мелкий редкий дождик. Катер еле-еле пыхтел, в топке горели мокрые дрова — собранный вчера по берегу плавник.
Порт с моря не охранялся. Ни одного боевого корабля Сайрус не увидел. Вдали, на фоне решетчатых башен паровых кранов, чернели силуэты двух коммерческих пароходов. Легкий дымок показывал, что какая-то работа там идет.
Они причалили прямо к адмиральскому пирсу, оставили Бердборна поддерживать огонь в топке — и пошли, будто медленно погружаясь в ледяную воду, к зданию адмиралтейства.
Невнятного вида вооруженные люди бродили по два, по три человека, не обращая на моряков ни малейшего внимания.
— Нужно найти кого-то, кто имеет право поставить нас к стенке, — деловито сказал Квинси. Он говорил это уже не в первый раз, и поэтому ничего, кроме раздражения, Сайрус не испытал. Десять… нет, одиннадцать дней на трех квадратных ярдах с тремя плоскими остряками. Если бы при этом они занимали поменьше места…
— Джентльмены, — Сайрус остановился. — За одну вину два раза не вешают — так не выпить ли нам по кружечке пива в «Бронзовой пушке»?
— Слово капитана — важнее закона, — поднял палец Рей. — Но я опасаюсь, что в этом случае мы заслужим неодобрение со стороны бедняги боцмана.
— Думаю, что нет, — сказал Сайрус. — В отличие от нас, он не станет искать того, кто поставит его к стенке. Думаю, опять же…
— Капитан, вы думаете уже второй раз за сегодняшний день! Наверное, быть урагану.
— Хорошо, что мы уже на суше…
Дурачась с серьезными лицами, они вошли в известный всему флоту паб — как раз напротив левого крыла здания адмиралтейства.
Здесь было почти темно. С потолка не то что капало — лило ручьем. Огромная лужа расплылась посередине. Столики все были свалены колючей кучей у стены. Пахло мочой, пустыми пивными бочками и плесенью. Головой в луже лежал человек. Он был здесь настолько на месте, что без него вся картина просто исчезла бы.
— Эй! — громко сказал Рей, выволакивая из-за пояса огромный флотский «сэберт». — Тут есть кто-нибудь еще?
За стойкой негромко завозились. Потом над прилавком появилось пол-лица.
— Что джентльмены желают?
— Джентльмены желают промочить глотку — и узнать, что происходит? Мы два месяца не ступали на берег…
— И какой же нечистый подсказал вам высадиться именно здесь и именно сейчас? — тот, кто прятался за стойкой, показался весь: кривобокий неопределенного возраста человек со слишком маленьким подбородком. Белая его куртка была продрана на плече. — Если вы продержались в море два месяца, так уж и два дня могли бы еще…
— А что, собственно?..
— Вы правда ничего не слышали? Вы меня не дурачите?
— Боже мой, — вздохнул Квинси, — сейчас мы будем полдня доказывать, что не дурачим…
— У нас новый президент, — понизив голос и подавшись вперед, сказал буфетчик. — Какой-то Парвис. Сэр Дэвид Парвис. Никто не знает, кто он такой. На всякий случай офицеры начали арестовывать мастеров…
— Что? — Сайрус наклонился к буфетчику сам — теперь они были буквально нос к носу. — Что вы сказали?
— Арестовывать мастеров, — тихо повторил буфетчик. — А тех, кто не хотел арестовываться, успокаивали…
— Как этого? — Сайрус кивнул через плечо.
— Что вы, джентльмены, — изумился буфетчик. — Это же старый Пит, он всегда здесь…
Как ни поразительно, но боцман Бердборн сидел на корме катера и курил свою короткую трубочку. Новости он уже знал все, и больше того — знал много такого, что еще неизвестно было офицерам…
Дверь беззвучно открылась. На пол лег косой световой коврик.
— Просыпайтесь, — сказал надсмотрщик.
— Я не сплю, — Голицын сел. — Что, одеваться?
— Накиньте шинель, — сказал надсмотрщик. — Будете мыться.
Баня была пуста. Голицын взял мочалку, мыло. Мочалка была свежая, пахла распиленным сырым деревом. Мыло — белое, и ничем не пахло. Он постоял под душем. Его не торопили. С наслаждением вымылся — раз и потом еще раз. Растерся полотенцем, шершавым и твердым. Белье его ждало новое. То ли выпускают, подумал он, то ли публичка… Новеньким, только что от портного (недостертый мелок вдоль шва на рукаве) был и костюм: темно-бирюзового цвета тройка. В бумажных пакетах лежали: роскошный поясной ремень из тисненой кожи и в тон ему портмоне. Поверх этого надсмотрщик положил коробочку со стальными часами на стальной же двойного плетения цепочке.
— От директора тюрьмы лично, — сказал он. — Директор сожалеет, что не сумел проводить вас. От себя же… — надсмотрщик помедлил. — Я желаю вам удачи… и чтобы вы не пожалели, что покинули эти стены.
— Разве у меня есть выбор? — усмехнулся Голицын.
— Трудно сказать…
За воротами ждала темная карета. Надсмотрщик вполголоса говорил о чем-то с теми, кто стоял возле нее, а Голицын… У него кружилась голова, он не мог надышаться.
— Еще раз — удачи, — надсмотрщик, проходя мимо него обратно к воротам, остановился и кивком головы отдал честь.
— Благодарю вас, — отозвался Голицын несколько рассеянно.
— Садитесь, князь, — позвали от кареты. — Вас ждут.
— Куда мы едем? — спросил он, устраиваясь на мягких кожаных подушках.
— К президенту…
Оказалось, что ехать совсем недалеко. В каком-то колодце-дворе они остановились, и некто с фонарем повел его длинным неосвещенным коридором вперед, потом направо, потом по лестнице… Бред, подумал Голицын. Я сплю. Или меня придушили во сне, и это загробная жизнь. Потом отодвинулась решетка, со скрежетом отъехала железная дверь. За ней была еще одна, деревянная. Сопровождающий нажал на кнопку в нише стены — но вместо ожидаемого звонка или топота ног сбегающейся охраны всего-навсего загорелась лампа под потолком.
Это была крошечная комнатка, даже меньше его родной камеры. Стояли четыре легких кресла и круглый столик на одной витой ножке.
— Присаживайтесь, — сказал сопровождающий. — Нас позовут. Юрий Викторович, если не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь.
— А я — Евгений Александрович. Турунтаев. В данное время — советник президента по делам внешней политики. На всякий случай на людях называйте меня Джин Норман.
— Сэр Джин Норман?
— Да, конечно, сэр. Как вы предпочитаете общаться: по-русски, по-английски?
— Говорить, думаю, лучше на всякий случай по-английски… а общаться стоило бы по-русски.
— Вы бесконечно правы. Накрытый стол нас ждет по ту сторону двери… а с собой у меня, к сожалению, лишь остатки весьма скверного виски.
— Пусть будут остатки. Вас, очевидно, еще ни разу не освобождали из тюрем.
— Прошу прощения…
Виски оказалось не такое уж скверное. Голицын перевел дыхание.
— Вот теперь, сэр Джин, я готов удивляться чему угодно. Итак, палладийцы захватили власть в Мерриленде?..
— Еще нет. Мы не палладийцы, мы — кейджиберы. Те, против кого вы так эффективно сражались.
— А мне нельзя обратно в тюрьму?
— Можно, наверное… не знаю. Впрочем, сейчас все иначе, чем было три года назад. Похоже на то, что мы с вами оказались по одну сторону.
— И — против кого же?
— Вам имя Леонид Самсон говорит что-нибудь?
— Н-нет… хотя, постойте. Это что-то из театральной жизни… но давно. Весьма давно.
— Да, он был театральным режиссером. Увлекся оккультизмом. И в силу то ли особого таланта, то ли какого-то стечения обстоятельств — приобрел реальную власть над событиями в окружающем нас пространстве. А также — над людьми, попавшими под его влияние. Похоже на то, что сейчас он нащупал доступ… как бы сказать… к командному посту. К штурвалу. И теперь вопрос месяцев, а то и недель…
— И я должен всему этому верить?
— Верить — проще. Любое свое утверждение я могу доказать, но — доказательства потребуют времени, а вот его-то может и не хватить.
— И что: я должен буду этого человека настигнуть, убить?..
— Нет. Боюсь, что это нам уже не под силу. Но мы можем попытаться обмануть его, направить по ложному пути. Впрочем, даже это — не вполне ваша задача. А вам нужно будет лишь отыскать того человека, имя которого вы носили…
— Марина?
— Да.
— И потом?
— Убедить его выслушать нас. Меня. Передать материалы. Как оказалось, даже он не знает всего…
— А почему именно я?
— Потому что только на вас он выйдет сам. Больше ни на кого.
— Очень… очень ненадежно.
Открылась дверь. В дверях стоял Парвис.
— Здравствуйте, князь.
Голицын встал, молча поклонился.
— Я очень рад, что мне удалось разминуться с вами в позапрошлом году, — продолжал Парвис. — Благодаря этому события повернулись так, что я теперь занимаю высший государственный пост Мерриленда, а вмешательство Старого мира в дела Транквилиума полностью прекратилось.
— Что? — не веря ушам, наклонил голову Голицын.
— Можно сказать, что вы одержали полную победу, Юрий Викторович. С точки зрения наших давних отношений, в эту минуту вы принимаете у меня шпагу. Мы капитулировали.
— Разрешите мне сесть, — сказал Голицын. — Боюсь, что я оказался неподготовленным к такому разговору…
Были минуты, когда он молил Бога о милосердной пуле. Был бы голос, он молил бы спецназовцев. Были бы силы, бросился бы на них с кулаками или щепкой, отодранной от ножки кровати — единственным своим оружием. Не мог человек переносить такие страдания…
Особенно — если своими руками подготовил их. Ночи не спал, вкалывал по двадцать часов…
…снаряды раскалывались, как переспелые арбузы, вздымая тучи земли и песка — пополам с ипритом. Танк, на броне которого Алик был распят, прошел через такое облако — просто потому, что не мог не пройти.
Иприт вонял гнилым чесноком.
Минут через двадцать — началось…
Должно быть, повезло, что руки были привязаны — иначе выцарапал бы глаза.
И хорошо, что разбили нос — иприт не попал в носоглотку. Может быть, поэтому сейчас было чем дышать.
Лишь бы продержались немного еще легкие…
Кашель убивал. Кашель просто убивал.
Алику в минуты просветления сознания казалось, что он подобно мячу — надут тугим и спертым воздухом. В минуты помутнения — хотелось пробить дыру в груди… для этого он, собственно, отломал щепку. Это потребовало такой затраты сил, что дальнейшее не слишком отличалось от смерти.
Потом откуда-то появился седой старичок, который долго и горестно осматривал Алика, охал, вздыхал, а потом засучил рукава и стал ковыряться чем-то у его локтя. Казалось, он пальцем пытается продавить кожу… Потом у локтя стало горячо, а еще чуть позже — в голове застучало, но легко — и неожиданно появилась возможность вдохнуть и выдохнуть, вдохнуть и выдохнуть… Конечно, прошло несколько часов, и вновь его надуло, накачало до звона, до темного гудения, но — надежда уже поселилась…
И вновь появлялся старичок, вновь текло горячее из руки…
Боже, как тяжело. Как тяжело, Боже. Зачем ты позволил мне заниматься этим?
И все, которые умерли, умерли в таких вот муках… это я убил их. Это я их замучил. И ни один из них не заслужил этого. Они не успели сделать ничего плохого… только пришли сюда. Как и я. Они выполняли приказ…
А я убил их. Они умирали молча — у них не было голоса. Они умирали во тьме — многим иприт выел глаза. Язвы проникали до костей, мясо отваливалось. И — легкие забивало отеком…
Я все это знал сразу. Знал, как они будут умирать. И — готовил эту смерть…
Тогда я считал, что был прав.
Господи, да я и сейчас считаю, что был прав… что же это со мной?
А потом — снова наваливалась тупость, в которой даже смерть казалась всего лишь очередным событием…
— Сэр Дэвид… сэр Дэвид… — ночной секретарь был подобострастен, но настойчив. — Важная телеграмма, сэр Дэвид…
— А? Что? — Парвис приподнялся. Как иногда бывало с ним, он полностью потерял ориентировку. Лишь выбор речи всегда был четкий. — Кто здесь?
— Это я, Чарльз. Важная телеграмма…
— Давайте ее сюда. И стакан воды, Чарльз.
Телеграмм было на самом деле несколько, от разных эмиссаров — но все об одном. Вооруженная банда, не принадлежащая ни одной из воюющих сторон, захватила город Вомдейл. Все население города взято в заложники. Командование бандитов требует встречи с высшим руководством обеих держав, угрожая в противном случае убивать каждый день по десять человек из числа горожан и взятых в плен солдат…
