Чемдалов не был в Порт-Элизабете уже года три и теперь как бы заново осматривался в этом по здешним меркам большом и шумном городе. Чем-то похож на Ялту, только дома другие — ну, это естественно. Ессестно. Он испытывал к этому городу — как и к остальным городам Транквилиума — безотчетное чувство брезгливости. Точно такое же, какое испытывал ко всяческим больным, убогим, покалеченным, слабым и полудохлым. Он знал, что такое болезнь и слабость, знал, каких сил стоит их преодолеть — и знал точно так же, что преодолимо все, кроме смерти. К седьмому классу он перенес четыре операции, был худой и хилый, в очках — готовая мишень. К середине восьмого — с ним боялись связываться самые отъявленные. Он сказал: бить буду сразу насмерть — и показал, как: кулаком выбил дно у железного ведра. Все можно одолеть, была бы воля — а если нет, то о чем вообще говорить?

Даже спустя два месяца после первого из замысленных Вась-Васем восстаний — торопливого, ущербного как по драматургии, так и по тактике, а потому проваленного с треском и копотью — в городе похаживали армейские патрули, висели портретики: «Разыскивается», с проверкой документов дело было поставлено достаточно четко, а в гавани, далеко от берега, но очень видно, несли службу три парусных сторожевика и три паровых быстроходных катера. С караульной службой у них полный порядок, сказал Пигулевский, когда они прохаживались по набережной. И на дорогах тоже? И на дорогах. Что, мышь не проскочит? — Чемдалов поднял бровь. Мышь не мышь, но лошадь провести трудно, невозмутимо сказал Пигулевский, вы же видели, какие тут заросли. Значит, так, сказал Чемдалов спокойно: я не верю, что контрабандисты сидят по норам. Любая сеть состоит из дыр. Завтра — завтра! — я должен знать, как переправить тонну груза на острова. На острова? — изумлению Пигулевского не было предела. Да мелкими партиями — тонну. Ну, если мелкими… мелкими, наверное, можно…

Чемдалов как бы со стороны видел себя и Пигулевского, медленно бредущих по боковой аллейке приморского парка: отставной офицер средних лет беседует с молодым почтовым чиновником. Отец и сын или, скорее, дядя с племянником. Идиллия.

Между тем именно через Пигулевского уходили на меррилендский рынок десятки килограммов колымского приискового золота и сотни тысяч доз колумбийского и кубинского кокаина. Вырученные деньги использовались для поддержки левых профсоюзов, радикальных партий, некоторых сугубо террористических группировок (к ним Вась-Вась питал особое пристрастие) — и, разумеется, на подготовку и проведение восстаний. Но еще больше средств уходило на дискредитацию власти — причем суммы настоящих взяток, сунутых через подставных лиц тем или иным чиновникам, составляли едва ли десятую часть того, что платили газетам за раздувание этих скандалов. Но это давало настоящий эффект: вот уже четыре года подряд аналитики фиксировали медленное, но все ускоряющееся падение авторитета правительства. Помогала тому и политика президента Хоука, человека умного, но слишком упрямого, негибкого: встретившись с препятствием, он забывал обо всем, штурмуя его — зачастую в лоб. Все, кому хотелось, давно играли на этом. Хоук был предсказуем и потому уязвим, и Чемдалов даже слегка жалел его — брезгливой презрительной жалостью.

Старый план Вась-Вася, одобренный в свое время еще Хрущевым, предусматривал создание мощной партии, опирающейся на армию неквалифицированных рабочих и сельскохозяйственных сезонников, и дальнейшее проведение ее к власти путем нехитрых комбинаций, отлично показавших себя в Африке. Хрущев очень увлекся этой идеей: вставить фитиль Америке, установив советскую власть в стране, населенной выходцами из Америки. Сама идея фитиля была у него чисто фрейдистской — а потому неодолимой. Потом все-таки оказалось, что Мерриленд — это не Африка. План был многократно скорректирован, но цель при этом оставалась неизменной: изменить социальный строй руками самих меррилендцев. Однако в семьдесят третьем Ю-Вэ, никогда не упускавший дела Тринадцатого из поля зрения, поставил задачу: любым путем и любыми средствами создать в обеих странах Транквилиума такие условия, чтобы к восемьдесят пятому году обеспечить быстрое переселение туда шестнадцати-восемнадцати миллионов человек и размещение пятидесяти миллионов тонн груза. Это нереально, пытался возражать Вась-Вась, но Ю-Вэ сунул ему под нос ньюхоупскую газетку двадцатилетней давности: на севере Острова найдены обломки чрезвычайно легких металлических конструкций, и ученые полагают, что это — следы катастрофы воздушного корабля из Старого мира. Север Острова проецируется на южную часть Якутии. Где-то там — большой проход. Ищи.

Найти большой проход удалось через полгода. И еще через полгода началось строительство железнодорожной магистрали, способной обеспечить требуемый грузопоток. Дело оставалось за малым: захватить власть в Мерриленде. И по возможности так, чтобы не настроить против себя аборигенов. Прийти не захватчиками, а друзьями или даже спасителями. Требовалась хорошая драматургия, и возник Чемдалов.

Он и сам не знал, почему Вась-Вась из всех разработчиков выделил именно его. Может быть, потому, что его проект был самый грубый, а потому — самый надежный. Кроме того, Чемдалов терпеть не мог эвфемизмов, и для него шпион всегда был «шпионом», а убийство никогда не было «устранением». А может быть, по каким-то вообще третьим соображениям. Но так или иначе, а проект «Домино» вскоре начал осуществляться как бы сам собой.

Цепь восстаний городской черни (Чемдалов так и писал: «городской черни»), соблазненной возможностью безнаказанно пограбить и поубивать, политических убийств и прочих подобных акций — должна была создать в стране обстановку крайне нервозную. Одновременный выброс на рынок огромного количества фальшивых, но абсолютно неотличимых от настоящих, бумажных денег вызовет резкий скачок цен и вскоре — трудности с продовольственным обеспечением крупных городов. Для меррилендцев, выросших среди изобилия еды, это само по себе будет страшным шоком. Несколько хорошо продуманных провокаций, дающих понять, что все это — дело рук Палладии, приведут к вспышке антипалладийских настроений. Проведение на гребне этой волны президентских выборов поставит во главе страны человека, готового войну начать. И тогда самое простое будет — вовремя поднести спичку… Когда же обе стороны достаточно измотают друг друга, предложить меррилендцам свою помощь, погасить совместными усилиями Палладию — после чего диктовать свои условия…

И вот — уже виден финал этой многолетней захватывающей игры.

— Тонну — мелкими партиями… — повторил Пигулевский. — А что это — я могу знать?

— Вполне, — кивнул Чемдалов. — Это деньги.

— Деньги? — Пигулевский изумился. — А что можно делать с деньгами на островах?

— Это я тебе потом все подробно распишу, — сказал Чемдалов.

Следующая встреча у него была через двадцать минут в одном маленьком ресторанчике, где всем подавали только стейк с яйцом и томатами. Но что это был за стейк! Даже неприхотливый Чемдалов с трудом подавил в себе желание потребовать еще одну порцию. Вот так и сбегают, угрюмо подумал он. Нажрутся чего повкуснее — и прощай, Родина! Его визави, Брянко, ел неторопливо, солидно, подбирая кусочком хлеба масло, растекшийся желток, мясной сок. Здешние правила приличия это допускали.

Утром Брянко был во Владивостоке.

— Насколько все серьезно? — спросил Чемдалов, принимаясь за пиво.

— Очень серьезно. Боюсь, невосстановимо.

— Сдвиг?

— И сдвиг, и Белый Огонь.

— Погибло много?

— С этой стороны — двое. А что с теми, которые были там… — Брянко пожал плечами. — Без воды, без жратвы — не знаю, сколько продержатся. Если вообще при взрыве уцелели…

— Значит — не пробиться?

— Вряд ли. Может, маленькую дырочку найдем…

— Слушай, Андрей… — Чемдалов взял себя за подбородок. — А почему решили, что это сделал Паламарчук? Или я что-то упустил?..

— Так его же часовой видел. На тех воротах. Передал: поезд возвращается, Паламарчук один. И через минуту…

— Понятно. А часовой, значит…

— Саша! Там только в вагонах две тонны пластика было. И на складах еще тонн десять. Дай Бог, если они просто сгорели…

— Все равно надо прорубаться туда.

— Мы ж и так прорубаемся. Да, я же тебя поздравить забыл. Извини. Поздравляю.

— Спасибо, старичок. Только с этим вряд ли стоит поздравлять.

— Почему нет? Какой-никакой, а начальник.

— Да ладно тебе… Все, хватит о грустном. Во Владик ты не возвращаешься, там обойдутся и без тебя. Через… — он посмотрел на часы, — через три часа уходит транспортный «Ил» в Манагуа. Там тебя встретит Павлик Лишаченко из посольства, он должен уже сделать тебе документы. Будто бы ты бразильский бизнесмен. Кровь из носу, а послезавтра тебе надо быть в Сиэтле. Оттуда ныряешь в Пикси, из Пикси, как следует запасшись, — в наш туннель. Дрезины там есть. В общем, постарайся успеть. Может, кто из ребят еще дышит… А главное: попробуй разобраться, что же именно там произошло. Нелепая какая-то история…

— Черт, такого кругаля давать. Сейчас бы в аэропорт Порт-Элизабета, на самолет — и двадцать пять минут лету…

— Размечтался. Ладно, может, года через три так и будет.

— Через три, держи карман… Ну, я тогда пошел. Время дорого.

— Ни пуха.

— К черту тебя, начальник.

Может, и правда — к черту? — подумал Чемдалов.

Брянко уходил от него неторопливой походкой человека, уверенного во всем. Этот доберется, подумал Чемдалов. Он допил пиво. А дороги все равно больше не будет, у ФБР и УБН теперь гора с плеч. Ничего, ребята, пообещал им Чемдалов, скоро мы новый проход освоим, потом весь Мерриленд наш станет — вот тогда и у вас начнется веселая жизнь… Он расплатился фальшивой, изготовленной на «Гознаке» купюрой, отказался от сдачи и отправился к месту следующей встречи.

Странно: Светлане почему-то казалось, что после этого кошмара ее немедленно выпустят. Вот просто так возьмут и выпустят. Ясно же, что человек невиновен… Но ничего такого не случилось. Правда, ее перевели в другую камеру: попросторнее и с окном. И — очень изменилась еда. Тебя теперь кормят, как начальника тюрьмы, сказала подавальщица с завистью. И все равно — есть было трудно. И еще труднее было удерживать съеденное в себе. Врач прописал пилюли, но непохоже было, что они помогают. Вы не волнуйтесь, утешал он ее, это пройдет, это у всех проходит. Седой такой маленький доктор… Пожилая надзирательница, вроде бы старшая над всеми, принесла бутылку зеленой настойки. По глоточку перед едой, велела она. Настойка оказалась потрясающе горькой — но, как ни странно, действительно помогла. А может, как говорил доктор, все само прошло. Или подействовали наконец его пилюли. Или просто сказалась хорошая пища… Теперь Светлана имела возможность заказать то, что ей хотелось — и приносили. Точно так же — приносили любые книги, новые дамские журналы, намекнули на то, что можно рукодельничать. Но ни на какое рукоделие у нее не было моральных сил.

Ее так ни разу и не вызвали на допрос.

Однажды принесли корзину цветов — не букет, букеты ей меняли каждый день, их передавали сыновья Сэйры, крепкие такие пареньки лет по тринадцать-четырнадцать, им устроили минутное свидание, и один из них сказал угрюмо, что за спасение матери они для Светланы что хочешь сделают, побить кого надо — побьют, и вообще, — и Светлана, подумав, попросила сообщить, где она находится, полковнику Бэдфорду в Порт-Элизабет. К корзине цветов приложена была огромная коробка шоколада. Шоколад назывался «Олив». Это не могло быть простым совпадением. И хоть ее и мутило от одного запаха шоколада, она на радостях съела маленький кусочек.

На ужин она заказала устриц и белое вино, и принесли устриц и белое вино. Она тихонечко пела и подыгрывала себе, бегая пальцами по краю стола.

Но освободили ее только через три дня — и это были нелегкие дни. Слишком уж медленно тянулась время.

Олив встречала ее и сержант Баттерфильд, которого она узнала не сразу, потому что он сбрил усы, а с ними кто-то третий, маленький, толстенький, носатый и очень подвижный. Казалось, он не ходит, а прыгает, как мячик. Это Сол, сказала Олив, тиская ее в объятиях и утирая слезы, это он и нашел тебя. Он наш хранитель, хотя далеко не ангел. Здесь же, ковыряя ботинками пол, стояли сыновья Сэйры, Билл и Джек, но кто из них кто?.. Как мама? — спросила Светлана. С мамой было все слава Богу, вставать еще нельзя, но скоро будет можно, и болит уже не так сильно, как болело, и вообще… Спасибо вам, парни, сказала Светлана и расцеловала обоих.

— Что с Глебом, ты знаешь? — вцепилась она в Олив, едва только дверь тюремного покоя закрылась за ними и вся компания оказалась на узкой, пыльной, выбеленной солнцем улице. Легкое нежно-цыплячьего цвета ландо ждало их. На козлах сидел крупный блондин с невозмутимым лицом, и серый мышастый конь выстукивал копытом редкую дробь. Блондин был как блондин, а вот конь мог бы составить гордость любой конюшни, если бы не грубый сине-розовый шрам на правом плече. Сол взмахнул рукой, блондин на козлах тронул поводья — и ландо подкатило так плавно, будто плыло.

— С Глебом, думаю, все в порядке, — сказала Олив. — Он был в плену у бредунов, но бежал. Теперь они его не найдут.

— А ты откуда это знаешь?

Глаза Олив сверкнули.

— Тот, кто держал его там — сказал. Мы разгромили их гнездо.

— Олив!..

— Я тебе говорю. Мы их раздавили, понимаешь? Приехал Вильямс, и мы…

— И полковник — здесь?!

— Уже нет. Он уже в Ньюхоупе. Увез пленного. Там большой сбор форбидеров. Ему нужно быть там. Будет брать власть. Так он сказал. Ладно, все это потом. Ты сама — как?

— Уже неплохо… да, совсем неплохо. Я расскажу. И… в общем, все расскажу… — она помолчала. — Что будем делать, Олив?

— Вильямс просил догнать его, в Ньюхоупе.

— Я не спрашиваю: куда поедем? Я спрашиваю: что будем делать?

— И я об этом. Мы нужны ему, Светти. А то, чем он занимается, — это сейчас, наверное, самое важное. А сверх того… Сол, расскажи ей все.

Сол пожал кругленькими плечами. Светлана вдруг поняла, что такой кругленький он исключительно от мышц. Ни малейшей мягкости не было в его теле — сплошное железо.

— Меня нанял ваш муж, леди. Я — частный детектив и охранник. И он нанял меня для того, чтобы я вас нашел и охранял. Не стесняя при этом вашей свободы. И в рамках этих условий — я в полном вашем распоряжении.

Светлана вдруг почувствовала себя как во сне: когда вдруг оказывается, что ты стоишь голая на оживленной улице.

— О нет же! Нет, нет! — она прижала ладони к щекам. Щеки запылали. — Только не это…

Олив успокаивающе коснулась ее плеча, и Светлана, повернувшись, неловко обхватила ее шею руками, уткнулась в грудь — и зарыдала: грубо, некрасиво… Олив гладила ее, что-то шептала. Наверное, так продолжалось долго, а может быть, дорога была короткой — но Светлана еще плакала, когда ландо остановилось. Запахом сгоревшего угля наполнен был воздух…

Через полчаса они четверо сидели в салоне первого класса. До отправления остались считанные секунды, когда в окно салона стукнул костяшками пальцев блондин-кучер. Сол выглянул из вагона. Вернулся, когда залязгали буфера. И сел, сложив руки на животе.

— Плохие новости? — спросила Олив.

— Почему же сразу — плохие?

— Ну…

— Не надо так говорить. Чуть что, сразу — «плохие новости»…

Из нагрудного кармана его визитки торчал голубой уголок телеграфного бланка. Сол перехватил взгляд Светланы и Олив и засунул телеграмму поглубже.

В ней, полученной Хантером на вокзальном телеграфе «до востребования», было следующее: «Работа по леди С. прекращается неплатежеспособностью клиента. Купер».

Алик шел впереди и показывал дорогу. Вряд ли он знал ее, но все равно показывал. А Глеб был почему-то поражен схожестью пейзажей в обоих мирах: там, в старом, было огромное, слегка покатое поле невысокой, но густой не заколосившейся пока еще пшеницы. Маленькие рощицы берез, иные по десятку, не более, деревьев — сохранялись посреди него. Там, куда поле нисходило, тянулась зеленая змея зарослей вдоль ручья. Они шли по укатанной дороге, и поле лежало справа, а слева был лес, густой, березовый, временами с вкраплениями осин и сосен. А после перехода: поле стало слева, уже пожатое, и бесконечные ряды скирд тянулись желтыми пунктирами на черном. Лес тоже был рядом, хотя и другой: дубы, клены, туи. Только дороги не было, а лишь пересекающиеся и разбегающиеся колеи. Час пришлось идти, пока не попалась просека, а по ней — широкая конная тропа. В ту сторону — к морю, — показал рукой Алик.

Глеб кивнул. Сам цвет неба говорил об этом.

Они пошли по тропе и через десять минут увидели верховых.

— Стой здесь, — сказал Алик и пошел верховым навстречу.

Тех было пятеро — в синей казачьей форме.

Алик поднял руки и замахал ими.

— Эй, кто такой тут ходишь? — последовал окрик.

— Кто за старшого, казаки? — отозвался Алик. — Слово есть.

— Ну, я за старшого, — от верховых отделился один и приблизился. Остальные уже держали в руках короткие карабины. — Слухаю. Подхорунжий Громов.

— «Невон», господин подхорунжий. Помните, секретная инструкция?

— Помню, помню, — подхорунжий с интересом разглядывал Алика и подходящего к ним Глеба. — Такое разве ж забудешь? Только как вас сюда-то занесло?

— Всяко бывает, — сказал Алик.

— Это, выходит, вам баню сейчас, и палатку отдельную, и все такое…

— Вам, положим, тоже баню, — усмехнулся Алик.

— Я и говорю. Эх, попаримся!.. Галанин, давай сюда, вместе париться будем. Остальные — впереди на сто шагов! Вам, господа невоны, седел не уступим, а за стремя держитесь. Верст семь до заставы будет…