Глава 4. «ПОРОСЯЧИЙ» ВОЗРАСТ

Урок географии тянется бесконечно долго. Каждые несколько секунд я посматриваю на часы, но от этого течение времени явно не ускоряется. Нас по очереди заставляют рассказывать одно и то же — зазубренную глупость по климатическим поясам континента. Ежу понятно, что это никому не нужно, и я, естественно, даже не думал вчера открывать учебник. За окном бушует весна. Апрель заканчивается, и листья на деревьях уже набрали тот непередаваемый зеленый цвет, который заставляет забыть обо всем на свете. Хочется прямо сейчас встать, зашвырнуть сумку в дальний угол затхлого класса, увешанного ветхими картами и заставленного пыльными глобусами, да так и рвануть в парк: наслаждаться весной и жизнью.

Я заканчиваю седьмой класс. А так как день рождения у меня теперь весной, то мне сегодня четырнадцать. Особого энтузиазма, ясное дело, я по этому поводу не испытываю. Во-первых, это не мой день рождения. Во-вторых, все глушит раскинувшаяся над Городком весна. Есть дело до чего угодно, только не до празднования чужого дня рождения. Странно… человек уже шесть лет как отправился к праотцам, а я вместо него получаю поздравления.

Училка что-то неодобрительно кудахчет по поводу выступления Уклус, моей рыжей одноклассницы, явно тоже вчера не особо задумывавшейся об изучении климатических поясов. Интересно, а о чем же таком думала Уклус? Что-то последнее время я все чаще замечаю на себе ее призывные взгляды. Забавно. Помню, как первый раз увидел ее шесть лет назад: нас поставили по парам после кретинско-торжественной линейки и готовились развести по классам. Мне досталась рыжая толстушка Уклус. Мы тогда взялись за руки и, как положено в таком возрасте, посмотрели друг на друга с должной неприязнью. Впрочем, теперь Уклус отнюдь не толстушка, а вполне даже сформировавшаяся дама. И, надо сказать, с очень аппетитными формами.

Да уж. Весна. Гормоны играют. Кровь приливает в пещеристое тело… Вы не знаете, что такое пещеристое тело? Что ж, бывает. Если вы дама, то вам это знать не обязательно, а если джентльмен, то не знать стыдно. Как говаривал старый козел Альтус, пока не отправился в мир иной: «Учите мат-часть!» Так о чем это я? Ага! Гормоны, стало быть, играют. Это мы уже один раз проходили. Помним. И что же теперь прикажете делать? Как и в прошлый раз? Вдвойне забавно. Я-то уже далеко не мальчик-колокольчик. А Уклус тем временем садится за свою парту абсолютно пунцовая: издолбила ее дура училка своими нотациями. И класс хихикает. Видно, я опять что-то прослушал. Ладно, на перемене узнаем.

Перемена. Прорваться через летающих по коридору со скоростью реактивной амфибии первоклашек, не зацепить при этом кого-нибудь из старшеклассников (у меня же сегодня день рождения — постараемся обойтись без неприятностей), проскочить к классной комнате, где будет читаться математика, бросить на парту сумку. Фух! Теперь можно спокойно пойти в туалет и покурить — перемена большая.

В туалете не видно ни зги. Вероятно, желающих покурить несколько больше, чем может вместить это грязное помещение. Ну а вентиляционная система явно не рассчитана на такое количество дыма. Между прочим — зря. Когда лет сорок назад строили эту чертову школу, должны были уже понимать, что деточки в туалетах курить будут. И сами проектировщики небось в туалетах покуривали. Так ведь нет — надо закрыть глаза на то, что дети курят, и упорно пытаться с этим воевать. Все равно же ничего не даст!

И ладно. Борцунство — это, конечно, хорошо, но я же курить хочу, а не дым нюхать! Пробираюсь поближе к окну. Фрамуга слегка приоткрыта, что дает возможность хоть как-то получать кислород. Мои однокласснички уже тут. Молча киваю, благодаря за протянутую мне пачку — Арнус отдает долг, — и с наслаждением делаю первую затяжку.

— Санис! Как тебе эта дура? — Взгляд Арнуса искрится неподдельным весельем.

— Которая? — осторожно интересуюсь я и тут же понимаю, что ляпнул глупость: Арнус смотрит на меня с явным подозрением. — Ты о географичке или?..

Я делаю паузу, чтобы затянуться, лихорадочно соображая, что же такое отмочила какая-то из знакомых особей женского пола, что я должен об этом знать и принять участие в веселье по этому поводу.

— От же приколист! И глазом не моргнул! Здорово! — Во взгляде Арнуса читается явная зависть по поводу моей выдержки. — Да Уклус, блин! Вот это заявила!

Арнус довольно хихикает, а я вяло улыбаюсь. Что заявила Уклус — я не слышал. Сопоставив пунцовость вышеозначенной Уклус и реакцию класса, я понимаю, что пропустил нечто… Но ЧТО?

— И что она такого заявила? — с напускным безразличием спрашиваю я. — Ты как в первом классе — ржешь по поводу и без.

Брезгливо хмыкаю, демонстрируя презрение к такому поведению. Справедливости ради надо отметить, что поведение абсолютно нормальное: у кого это и когда в четырнадцать лет было чувство такта?

— Та ладно! — обижается Арнус. — А то каждый день телка говорит, что не географию учила, а про пацана думала.

А это уже номер. Каким образом я умудрился ТАКОЕ прослушать? Я же, похоже, обломал сам себя (выражаясь языком современной молодежи, к которой, собственно, и принадлежу). Причем обломал на корню. Красиво.

— И что? — пытаюсь изобразить, что мне от этого ни тепло, ни холодно, но получается слабо. — А о чем телка должна думать? О географии?

— Ну-у-у… — смущенно тянет Арнус. — Но не всему же классу об этом сообщать?

— А тебя жаба давит? — перехожу в наступление я. — Небось никак не о тебе думала. Ты же конопатый! От тебя же любая телка рвет когти, как только ты на километр подходишь!

— Ты полегче! — насупливается Арнус. — Можно и в нос получить.

— Можно, — соглашаюсь я. — А можно и в ответ по яйцам. Тогда тебя телки вообще волновать перестанут.

Арнус обиженно замолкает. А я мысленно улыбаюсь, вспоминая, как надавал Арнусу по шее в начале седьмого класса. Он решил, что будет в классе лидером. Я же не возражаю! Только меня не трогай. Так нет же: нужно же было дураку самоутвердиться! Ну навалял я ему, а потом сам же шорох в классе наводил, чтобы этому дураку темную не устроили. Так у нас теперь и повелось: формально лидером является Арнус, а фактически — я. На этого дурака сыплются все шишки, а идеи относительно всевозможных афер, воплощение их в жизнь, выполнение их всем классом — это только я могу организовать. Что поделаешь? Я ведь намного опытнее их всех. Даже вместе взятых.

— Ладно, — покровительственно похлопываю Арнуса по плечу. — Кончай херней страдать! Если бы эта телка заявила, что о тебе думала — тогда бы я понял. А так… Наша географичка кого угодно до охренения доведет. Я бы, если бы меня вызвали, еще и не такое ляпнул.

— А как ты думаешь, — тут же меняет тему разговора успокоившийся Арнус, — это она о ком говорила? Не повезет мужику: она же рыжая.

По взгляду Арнуса видно, что он старательно убеждает себя в том, что рыжая — это плохо. Очень уж соблазнительно выглядит Уклус, и кто-кто, а наш Арнус явно бы не отказался. Но Уклус может за такое предложение залепить в ухо, что неоднократно демонстрировала предлагавшим. Я вижу всю эту душевную борьбу на лице своего приятеля и решаю его еще позлить.

— О ком говорила — не знаю, — совершенно искренне отвечаю я, прикуривая вторую сигарету. — А рыжая… Везде?

— Чего? — не понимает меня Арнус. Я вовремя спохватываюсь: этот мальчишка голой бабы никогда в глаза не видел, так что же я ляпаю?

— У тебя на яйцах волосня растет? — осведомляюсь я.

— Угу, — кивает Арнус, сбитый с толку моим вопросом.

— И у них там тоже растет, — терпеливо объясняю я.

— На яйцах? — ошарашенно спрашивает он.

— Ну откуда у телки яйца? — делаю удивленное лицо. — Ты что, телок еще не… того?

Арнус повержен. Он смешан с переработанными пищевыми продуктами и утоплен в переработанном же… скажем, чае.

— Да я! — фальцетом взвизгивает он. — Да у меня!..

— Верю, — остужаю своего раскричавшегося приятеля. — Так и не задразнивай меня… А как ты думаешь: у нее ТАМ тоже рыжее?

— Не знаю, — потерянно отвечает Арнус. — Может быть. Ведь сверху-то — рыжее.

— Да по-всякому бывает, — задумчиво говорю я, и в этот момент звенит звонок.

Черт! Заболтались. Теперь математичка устроит очередной воспитательный момент. Ох и надоело же! Не доходит до тупомордой бабы, что все ее нотации нам в одно ухо влетают, а в другое вылетают. Рвется, дура, продемонстрировать, что она в доме хозяин. Только вот получается у нее слабо: я не люблю, когда мне свинью пытаются подложить, и могу что-то подобное в ответ сделать. А она почему-то свято уверена в своей безнаказанности. Таким образом у нас отношения и складываются: она мне нотации читает, а я ей пакости делаю. При этом, стоит ей прекратить меня воспитывать, как у нее большая часть неприятностей испарится. Не понимает. Или понимает, но мстит. Эти мысли роятся у меня в голове, пока мы с Арнусом пулей несемся по коридору и резко оттормаживаем возле кабинета математики.

Математичка меня пламенно ненавидит. Это ясно читается в ее взгляде, в манере говорить, даже в жестах. Она бы с удовольствием ненавидела меня еще больше, но это, по-моему, уже невозможно. Мы с Арнусом стоим у двери класса и наблюдаем, как у этой кобры в юбке медленно раздувается капюшон. Сейчас раздвоенный язык покажется. Ну вот. Что я говорил?

— Вы оба — позор школы! — вещает дура математичка тем временем. — Ты, Арнус, должен стыдиться, что общаешься с этим… с этим…

Каким бы эпитетом погаже меня наградить, она не знает и от этого звереет еще больше. Причину ненависти математички ко мне я знаю слишком хорошо: это мое собачье имя. Меня зовут Санис, а это значит, что я родом с Запада. Или мои предки. Для математички такие мелочи роли не играют: она пламенно ненавидит всех, кто родился не на Востоке. И я тоже отношусь к числу ненавидимых. По-крупному она мне напакостить не в состоянии — это знаем и она, и я. Так что приходится дуре ограничиваться исключительно мелочами.

— …пойдете к директору и объясните, почему опоздали на урок!

Глаза математички победно сверкают. Как же, она ведь явно различает запах табачного дыма, исходящий от нас. Теперь, по ее мнению, дело в шляпе: взбучки у директора не миновать. Она не принимает во внимание только одного — директор курит как паровоз и крайне сомнительно, что учует что-то, кроме своих вонючих сигар.

— Хорошо, госпожа Танус, — покорно говорю я. — Мы пошли.

Подхватываю оробевшего Арнуса и покидаю класс. То, что с нами ничего сделать не смогут, я уже «просчитал», теперь предстоит убедить в этом Арнуса и проследить за тем, чтобы он не ляпнул лишнего в кабинете у директора. Ведь вся педагогическая система рассчитана на подавление детской психики, но я-то уже далеко не ребенок. Арнус еле переставляет ноги в ожидании неприятностей. Он до того скис, что мне становится его даже жалко.

— Так, брат! — нарочито веселым голосом говорю я. — Сейчас мы с тобой добазаримся, как и что свистеть директору, и попустим дуру Танус.

— Ага, а директор нас за курение…

— За какое курение? — перебиваю я приятеля. — Это мы с тобой знаем, что курили, а директор этого знать не может — он сам курит. Так что ты молчи и поддакивай, а говорить буду я. Не ссы! Выберемся!

Арнус смотрит на меня с явным сомнением. Оно и понятно: одно дело — накручивать одноклассничков, но совсем другое — обводить вокруг пальца директора школы. Маленький он еще, этот Арнус. Маленький и глупый. Доведись бы ему изворачиваться, прикрывая свои и чужие грехи перед командованием, — он бы точно в дисбат залетел. Ладно, сейчас преподадим первый урок.

Мы подходим к кабинету директора. Я, по старой армейской привычке, пытаюсь расправить складки кителя под ремнем, но вовремя спохватываюсь, что на мне хоть и форма, но школьная. А значит, никакого ремня не предусмотрено. Придирчиво оглядываю Арнуса, поправляю на нем скаутский галстук и стучу в двери.

— Разрешите?

— Да! — слышится из-за двери, и в следующую секунду мы окунаемся в клубы густого сигарного дыма — директор школы восседает за своим столом и курит сигару.

— Нас, господин директор, прислала к вам госпожа Танус, — спокойно произношу я и замолкаю. Директор ожидает, что мы начнем каяться в своих грехах или излагать просьбу училки, но я отдаю инициативу ему: пусть задает вопросы!

— И что? — довольно глупо спрашивает директор, отложив сигару в пепельницу.

— И вот мы здесь, — в тон ему отвечаю я. Пусть самостоятельно допытывается, из-за чего мы в его кабинете. Я на самого себя стучать не собираюсь. В армии отучили.

— А из-за чего… г-гм… она вас сюда прислала?

— Вероятно, — нагло заявляю я, — хотела, чтобы мы с вами побеседовали.

— О чем? — недоумевает директор.

— Не знаю, — честно говорю я. — Но формальным поводом послужило наше опоздание на математику.

— Понятно: — Директор пыжится изобразить, что ему все ясно, но на самом деле ему не ясно ничего: из-за обычного опоздания к директору не отправляют. Он глубоко затягивается сигарой и изучающе смотрит на нас. Арнусу откровенно не по себе, но он держится молодцом. Очень неплохо для четырнадцатилетнего мальчишки.

— И что нам теперь делать? — спокойно спрашиваю я, глядя директору в глаза.

— А? — Этот увалень слишком медленно соображает. — Что вам делать? А что вы такое вытворили, что вас сюда прислали?

— Я же говорю: опоздали на урок. А госпожа Танус, даже не потрудившись поинтересоваться причиной опоздания, сразу отправила нас к вам.

— И какова причина? — проявляет интерес директор.

— Мы, наверное, что-то съели на позапрошлой перемене, — говорю я и честно гляжу в глаза директора. — Вот всю прошлую перемену и провели в… туалете. В результате опоздали на урок. А она нас сразу к вам направила, а я, между прочим, снова в туалет хочу!

Директор ошарашен. На него просто жалко смотреть. Он сражен и повержен. Этот школьный чинуша прекрасно понимает, что если это дело дойдет до наших родителей, то будет громадный скандал.

— А в медпункт вы ходили? — осторожно спрашивает он.

— Когда? — искренне удивляюсь я. — И как? Со спущенными штанами?

— Марш сейчас же в медпункт! — выносит вердикт директор. — А с госпожой Танус я сам поговорю.

— Спасибо, — говорю я. — И заодно объясните ей, что мои родители… — мои НАСТОЯЩИЕ родители! — были национальными гвардейцами. А имя мне дали в честь генерала Саниса, героя войны. И если она позволит себе еще один неуважительный отзыв обо мне или о ком-то еще, у кого имя заканчивается на «ис», то я попрошу своего приемного отца подать на нее в суд. А теперь извините, господин директор, но мне надо в туалет.

— Я поговорю с ней, — задумчиво произносит ошарашенный директор. — Идите. После… э-э-э… зайдете в медпункт. Я поговорю с медсестрой — если вы отравились, то вас освободят сегодня от уроков.

— Еще раз спасибо, — совершенно искренне говорю я и, подхватив полуживого, позеленевшего от страха Арнуса, покидаю кабинет.

Отойдя на достаточное расстояние от прокуренного кабинета директора, я начинаю откровенно веселиться. Арнус рад бы принять в этом веселье участие, но его все еще душит страх. Его надо как-то приободрить.

— Ты — молодец! — почти искренне говорю я. — Держался великолепно. И очень вовремя изобразил, что тебе плохо.

— Мне на самом деле плохо, — жалобно стонет Арнус. — Я чуть от страха в штаны не навалил.

— Учись, — покровительственно бросаю я. — А теперь — в медпункт. Там получаем освобождение от уроков и — гулять!

Мы сидим на поваленном дереве и курим. Старое еврейское кладбище, на месте которого находится наша школа, уже много лет назад ликвидировано. Школьные постройки не съели всей территории, и на оставшихся нескольких гектарах городские власти попытались разбить парк. Чахлые тоненькие деревца выглядят убого. Дорожки никто и не думал прокладывать, и вся местность напоминает скорее заросшее травой и кустиками место чудовищного взрыва: то тут, то там из травы торчат разбитые и целые могильные плиты. Место не самое красивое в городе, но нам здесь нравится. Я не спеша затягиваюсь сигаретой и выпускаю через нос две толстых струи дыма. Арнус пытается последовать моему примеру, но только кашляет — курит он совсем недавно, и его организм еще не привык к табачному дыму.

Пригревает солнышко, и нам откровенно хорошо. Я ловлю эти минуты тишины и спокойствия, пытаясь растянуть их, но знаю, что скоро опять надо будет возвращаться к людям. Желания это делать нет никакого. Как и в детстве… в том, в первом… Или как это назвать? Арнусу сейчас не до таких мыслей. Он героически пыжится повторить мой опыт по выпусканию дыма через нос. Счастливый ребенок! Никаких забот, кроме повторения какой-то очередной глупости за кем-то другим. С другой стороны: а у меня какие заботы? Поотлынивать от уроков? Сделать пакость дуре математичке? Нечего сказать — серьезные дела! Я улыбаюсь и блаженно потягиваюсь. Солнышко уже припекает — сиди и грейся. Абсолютно ничего делать не хочется. Идти тоже никуда не хочется. Справлять свой-чужой день рождения тоже не хочется… А хочется сидеть на поваленном дереве, которое лежит в небольшом овражке на бывшем еврейском кладбище, медленно покуривать дешевую сигарету и ни о чем не заботиться: в такие дни кажется, что все решится само, без твоего участия, только и надо, что немного подождать. Я прекрасно знаю, что так не бывает, но моя лень пересиливает все остальные поползновения. Так что вместо задуманного похода к речке мы с Арнусом продолжаем нежиться на солнышке. Весна для меня как-то плавно переходит из состояния кипучей энергии в состояние полной умиротворенности, и уже ничего не надо. Может, это и есть нирвана? Тогда почему я не буддист? Если они стремятся к такому состоянию и потом в него попадают, то это достойно подражания… Ага! Сейчас! То есть подставить брюхо солнцу и расслабить булки? Что происходит с теми, кто расслабляет булки, я знаю — их имеют. Причем как раз промеж расслабленных булок. Я резко вскакиваю и повелительно смотрю на Арнуса. Он сразу начинает делать кучу бесполезных движений, но затем тоже поднимается. Расслабуха закончена: у нас на сегодня весьма обширная программа действий.

Берега речки, которую более справедливо было бы назвать ручьем, захламлены до безобразия, но нас это волнует слабо. Осторожно пробираясь между многолетними завалами мусора, мы неуклонно приближаемся к своей цели — складу законсервированной армейской техники. Целью похода является только разведка. Пока разведка, а потом… Что будет потом — покажет разведка. Я отлично помню, что еще до попытки переворота лично отгонял сюда десяток амфибий, после чего контролировал их постановку на консервацию. А в процессе этой самой постановки, кстати, лицезрел еще минимум десяток таких же машин. Пока еще не знаю, для чего мне это может потребоваться, да и технику за эти годы могли уже сто раз перевезти в другое место, просто списать, в конце концов, но проверить мне хочется. Склад находится на другом берегу. Вскоре мы уже сидим на стволе плакучей ивы, склонившейся над речкой, и с интересом рассматриваем ржавую колючую проволоку и облезшие борта списанных тягачей, стояших в полном беспорядке за этой самой проволокой. Неужели мои худшие опасения подтвердились и вместо склада законсервированной техники здесь теперь тривиальная свалка? Но нет. Между рядами колючки появляется фигура часового. Он не торопясь проходит вдоль периметра, ворот его гимнастерки расстегнут, берет заткнут за пояс, автомат болтается на плече стволом вниз, как дедовская охотничья берданка… Не я у него начальник караула! Ох не я! В противном случае был бы он бедным… Солдат замечает нас и останавливается. Видно, что ему откровенно скучно и он собирается с нами поболтать. Разгильдяй. Именно с такого и начинается развал армии, хотя мне это на руку — я узнаю у этого кретина все, что меня интересует. А интересуют меня мои амфибии. Надеюсь, что они все еще на месте.

— Нельзя здесь сидеть! — начальственным голосом вещает солдатик.

— А чего нельзя? — притворно удивляюсь я. Арнус смотрит на меня боязливо — ему очень хочется не дразнить судьбу и поскорее смыться.

— Здесь — военный объект, — важно изрекает солдат. — Посторонним нахождение на территории запрещено.

— А что же ты там тогда делаешь? — нагло осведомляюсь я. — Посторонним же запрещено.

— Да я сейчас!.. — Солдатику лень, но нужно показать, какой он тут начальник, поэтому служивый героически подтягивает за ремень автомат и берет его на изготовку.

— Что сейчас? — нагло осведомляюсь я. — Твоя «территория» заканчивается там же, где и «колючка». А в штатских стрелять — нехорошо. Да еще и в детей…

— А может, ты шпион, — выдает сакраментальный идиотизм часовой.

— Ага, — соглашаюсь я. — Причем трех разведок сразу. И охота тебе херней страдать из-за этих ржавых амфибий?

Чем можно купить человека? Да чем угодно! Кого-то — деньгами, кого-то — женщинами, кого-то — властью. Но практически всех можно купить, продать и купить еще раз, используя их родное ЧСЗ. Что это такое? А это Чувство Собственной Значимости. И чем меньше человек «весит», тем больше в нем это самое ЧСЗ и играет. Сейчас я это на солдатике и проверю.

— Не амфибии это, а тягачи, — с должным презрением выдает часовой, который, находясь на посту, не имеет права не только разговаривать, но и может легко понести ответственность, вплоть до уголовной, за разглашение сведений об объекте охраны. Люблю болтливых дураков!

— Ржавые они какие-то, — брезгливо оттопырив губу, говорю я, — Чего их охранять? Их на металлолом давно пора.

— Это здесь, — широкий жест вокруг, — ржавые. А в боксах — новенькие.

— А тебя сюда за что? Проштрафился? — продолжаю гнуть свое я. — Нет тут никаких новеньких! У меня батя, когда кто-то из солдат «залетал», тоже их отправлял свалку охранять.

— Сам ты — свалка, — обижается солдатик. — На улице — старье, которое скоро спишут. А в боксах — все новенькое. Даже амфибии есть.

Чудом успеваю укусить себя за язык, чтобы не спросить — те ли самые «универсалы», которые я сюда отгонял семь лет назад? Но спрашивать ничего не требуется: солдатик изнывает от скуки и не против растрепать все военные тайны, какие знает.

— Амфибии, зацени, не какие-нибудь. «Универсалы»! Говорят, сам Магнус до путча их сюда отгонял и с нашим командиром водку пил. Во!

Ложь наглая и несусветная! Я, боевой офицер, с какой-то складской крысой водку пил? Это уже слишком. Добро бы мне от этого полуштатского говнюка еще что-то надо было, а так сдал машины на длительное хранение — и поминай как звали. Бумаг я подписал у этого ублюдка много. Все этот канцелярский червь излазил, все изнюхал и каждый винтик внес в акт приемки. Я его под конец удушить был готов. И после этого мне будут рассказывать, что я с ним водку пил? Да, страшная штука — устное народное творчество. И я более чем уверен — верят складскому ублюдку! Так, наверное, мифы и рождаются. А выйдет эта крыса на пенсию, так еще и мемуары настрочит о том, как с самим Магнусом водку трескал да путч готовил. Удавил бы!

— Ну, про Магнуса ты загнул? — Скепсис переполняет меня. — Это сколько же лет прошло?

— Ты тогда еще пешком под стол ходил, — презрительно бросает этот восемнадцатилетний мальчишка в солдатской форме.

— А ты уже к тому времени из-под стола вылез? — ядовито осведомляется Арнус. — И что увидел?

Я совсем забыл про своего приятеля, а он уже оправился от первого шока, вызванного моим откровенно-хамским стилем разговора с солдатиком, и решил сам похамить.

— Ах вы, гаденыши! — взревывает часовой и хватается за автомат. В этот раз, кажется, серьезно.

— Иди на х…й, гандон! — зло кричу я служивому в то время, как мы с Арнусом кубарем катимся с ивы на землю и галопом несемся прочь от реки. Вслед нам долетают маты болтливого охранника. Плевать я на это хотел. А то, что меня интересовало, я узнал — амфибии на месте. Теперь в случае необходимости их можно будет использовать… Правда, в случае КАКОЙ именно необходимости, я еще не знаю, но знания лишними не бывают, как говорит мой папа. Мой НАСТОЯЩИЙ папа.

День рождения Саниса, то есть мой, в самом разгаре. Имеется некоторое количество друзей моих приемных родителей, некоторое количество моих одноклассников и некоторое количество приятелей из дворовой компании. Происходит все именно так, как я и ожидал: старшая часть гостей пьет горячительные напитки в темпе семь восьмых, младшие серьезно обдумывают проблему, как бы выпить самим. Все довольны, и все при деле. Хотя есть поправка: довольны все, кроме меня. Мне откровенно скучно. У меня не возникает никакого желания забираться в какую-то подворотню и дуть из горла «сухарь» и нет никакого желания слушать пьяный треп старших. Старших, собственно, минут через двадцать слушать будет вообще нельзя — настолько основательно они уже нагрузились. И вот я сижу за праздничным столом с совершенно мрачной рожей и решаю, чего же мне сейчас больше хочется: «сухаря» или пьяных бредней старшего поколения. Неужели я, когда напивался, был так же зануден и противен? Кошмар. Я бы даже сказал: кошмар и тихий ужас. Или уже громкий? Похоже, что последнее. Спор плавно перетекает на излюбленную тему всех подвыпивших мужиков — на политику. Вот теперь меня отсюда и тягачом не вытащишь. Даже не очень ржавым.

Разглагольствует декан факультета, на котором преподает Алус. Он скорее всего считает себя гиперинтеллектуалом. Банальности и прописные истины сыплются из него, как из рога изобилия. Я сразу же представляю себе, как такой придурок попытался бы разглагольствовать в подобном тоне в нашей компании, и мгновенно в памяти всплывает Ромус. Меня тут же подмывает спросить: а не являются ли они родственниками? Но я этого не делаю — не вижу смысла. Даже если это так, то я бы на месте декана ни за что не признался. Тем более что мятежники до сих пор не в чести у нашего правительства. Оно, конечно, понятно и правильно, только декан придерживается явно противоположного мнения.

— …разумеется, было ошибкой! Такие асоциальные проявления не рождаются на пустом месте, а являются следствием неудовольствия, зреющего среди, так сказать, народных масс…

Конечно, не рождаются на пустом месте. Рождаются они, как правило, в больной голове старого маразматика Альтуса. И нигде в другом месте такой бред появиться просто не может. Потом появляются разнообразные ромусы с ленусами и облекают белогорячечный бред в подобие благородной идеи. За ромусами и ленусами появляются магнусы, которые ведут войска, куда им прикажут, и так далее и тому подобное. А в результате я должен сидеть сейчас за столом и слушать пьяный бред очередного дегенерата. Очень приятное занятие! Аж выворачивает.

— …когда же народный гнев достигает критической массы — появляются герои, которые освобождают свой народ от гнета тирании.

Кажется, декан выдохся. Он явно дурак и мне уже изрядно надоел. Придется его поставить на место.

— Простите, — нагло вклиниваюсь в паузу. — Значит, мой отец погиб, защищая тиранию, а путчисты защищали народ? Не слишком ли?

На меня смотрят как на взведенную гранату. Декан начинает стремительно трезветь. Видно, до него дошло, что он молол, и он теперь изрядно перетрусил. Ишь как испариной покрылся. Попотей, голубчик, оно полезно. Привык, что все с рук сходит, а теперь понял — такие слова точно не сойдут.

Я искренне наслаждаюсь произведенным эффектом. Мои друзья и одноклассники смотрят на меня совершенно непонимающими глазами, но им еще рано забираться в рассуждения о таких материях. Пока я наслаждаюсь этой маленькой победой, в разговор неожиданно вступает Алус:

— Видишь ли, Санис… Ты прав, конечно. Но… Но нельзя говорить что-то о гибели солдат — они принимают присягу и всегда должны быть готовы к смерти, С точки зрения философии, тут нет противоречия. А вот политика нашего… правительства… не всегда отвечает… интересам всего народа. А раз так, то народ имеет право на неповиновение…

— С оружием? — интересуюсь я.

— Иногда — да, — отвечает мне осмелевший декан.

— А как часто? — опять спрашиваю я. — И кто определяет, что можно браться за оружие? Старый козел Альтус?

Кажется, я переборщил. Альтуса считают самовлюбленным мерзавцем, бунтарем, а вот козлом его почему-то не считают. А зря, между прочим, так как в первую очередь он законченный козел. Был. Но от этого его сущность не изменилась, конечно, если есть загробная жизнь.

— Санис, а почему ты решил, что господин Альтус… э-э-э… был козлом? — решается осведомиться декан.

— А кем же еще? — У меня же возраст юношеского максимализма, вот и появился случай съехать с темы. — Кто, кроме козла, может переворот утворить?

Аргументация у меня на высшем уровне. Старшее поколение дружно начинает улыбаться и снисходительно на меня посматривать. Угроза разоблачения миновала, если она вообще была. Салус решает, что присутствие детей при взрослых разговорах становится неуместным, и нам предлагают пойти прогуляться. Мои друзья воспринимают эту идею с плохо скрытым ликованием, и я тоже изображаю, что без ума от такой перспективы.

Через несколько минут мы оказываемся во дворе и собираем импровизированный совет, чтобы решить, куда идти дальше. Так как мне откровенно все равно, то инициативу берет на себя Арнус. После нескольких минут пререканий вся компания жизнерадостно устремляется на территорию ближайшего детского садика. Правда, там обитает злобный сторож, но у нас с собой три бутылки вина, что придает нам смелости. Приключение обещает моим друзьям быть интересным, я по-прежнему изнываю от скуки. Хотя академический интерес на тему «Как поведет себя организм под воздействием алкоголя?» присутствует.

Ограда преодолена, и мы, воровато оглянувшись, усаживаемся в одной из беседок. Арнус берет в руки первую бутылку, долго с ней возится, но эффекта это не дает. В конце концов мне надоедает ждать. Я отбираю у Арнуса пузатый сосуд, достаю нож и быстро срезаю пластиковую пробку. Из бутылки тут же разносится омерзительный запах дешевого плодово-ягодного вина, который мои товарищи вдыхают как изысканнейший аромат. Со временем для некоторых из них это пойло будет ассоциироваться с воспоминаниями детства, для других станет частью ежедневного рациона, для третьих — признаком моральной деградации. И эти последние будут смотреть на людей, пьющих такую бормотуху, с нескрываемым презрением. Но это все потом. А пока все с жадностью уставились на вожделенную бутылку.

— Ну, за меня, любимого, и за мой день рождения! — громко говорю я и делаю глоток. Вкус у пойла оказался именно таким мерзким, как я и ожидал. За десятилетия, с того момента, как я пробовал последний раз подобную дрянь, вкусовые качества ничуть не изменились. Какая гадость! Меня аж передернуло, но пора передавать бутылку по кругу — пусть остальные тоже отведают этой тараканьей отравы, не одному же мне страдать.

Я смотрю, как бутылка медленно переходит из рук в руки и по мере ее движения кривятся физиономии. Да, крайне сомнительное удовольствие в питии такого вина. Зато сегодня многие из нашей компании впервые попробовали алкоголь. Надеюсь, что большинству станет очень плохо и выработается стойкое отвращение к вину. Но знаю, что будет наоборот. Запретный плод, как говорится. Кстати, а что мы такое пьем? Бутылка как раз добирается до меня, и я поворачиваю ее этикеткой к себе. На этикетке изображен фужер, в который погружен апельсин. Ни фига себе! Апельсиновое вино? Это что-то новенькое. Но почему такой мерзко-знакомый вкус? А, вот оно что! На этикетке чуть ниже идет надпись золотистыми буквами: «Солнце в бокале». Теперь все понятно, никаких апельсинов там никогда не было. Это, оказывается, солнце так выглядит. Ну, если пить такую бормотуху, то солнце и с пятак показаться может. Пока я разглядываю бутылку, мои компатриоты начинают проявлять явные признаки нетерпения. Сомневаюсь, что им понравилось, но неписаные правила поведения требуют это изобразить. Вот они и стараются как могут. Получается посредственно, но громко.

— Санис! Не задерживай, всем же хочется!

Ни черта вам не хочется. С отвращением делаю еще один глоток и передаю бутылку дальше. Омерзительное пойло дает крайне неприятное опьянение. Вместо расслабления и легкой эйфории получается какое-то озлобление. Терпеть не могу такое!

Кто-то толкает меня в бок. Оборачиваюсь. Это Арнус. Естественно, бутылку открыть он не в состоянии. Машинально лезу за ножом, и рука промахивается мимо кармана. Ба, так я пьян. Всего от нескольких глотков паршивого вина. Что же будет дальше? Откупориваю вторую бутылку и передаю ее Арнусу.

Попойка сопляков в полном разгаре, так что со стороны мы должны представлять довольно противное зрелище. Разговоры идут ни о чем, а языки уже начали заплетаться. Скука наваливается на меня с новой силой. Неужели все это так и будет продолжаться? Изо дня в день и из года в год я буду наблюдать что-то подобное, а потом… А что потом? Институт, где преподает мой приемный отец Алус? Или опять академия? Опять наряды, опять залеты, опять…

— Ну и собачье же у тебя имя, Санис!

Очень интересно. Добрались до светлого состояния выяснения, у кого более собачье имя. И что прикажете делать? Свести на шутку, так посчитают трусом. А калечить я сегодня никого не хочу. Пока не хочу. Кстати, а кто это у нас такой тонкий ценитель чужих имен? Естественно, Пилус. Кому бы еще пришло в голову такое ляпнуть.

— Заканчивай, Пилус, у него сегодня день рождения, — пытается вступиться за меня Арнус, но эффекта это не дает никакого: Пилус слишком пьян и теперь хочет покуражиться.

— Срать я на его день рождения хотел! Не фиг тут всяким козлам с собачьими именами сидеть!

Понятно. Значит, придется драться. Интересно, этого придурка действительно раздражает мое имя или есть еще что-то, чего я не знаю? Так или иначе, но разбираться в этом будем позже. Сейчас я медленно поднимаюсь и пристально смотрю на отморозка. Он, конечно, выше меня на голову, но это его не спасет, даже наоборот — здорово помешает. И откуда у этих идиотов постоянное желание получить по физиономии?

— Повтори, гандон, что ты сказал? — Язык у меня слегка заплетается, да. и с координацией движений наблюдаются некоторые проблемы, но сейчас это помешать не должно.

— Чего? — взвывает фальцетом Пилус и кидается на меня с кулаками.

Примерно так я себе это и представлял. Уклоняюсь от прямого удара с правой и левой бью противника в солнечное сплетение. Сразу же после удара резко отскахиваю, чтобы дать себе возможность маневрировать, но обо что-то спотыкаюсь и лечу спиной на землю. Крайне неудобная позиция. Пилус пытается воспользоваться тем, что я упал, и прыгает на меня сверху. А вот это уже ошибка. Выставляю колено, на которое Пилус натыкается животом, сбрасываю с себя обмякшее тело, перекатываюсь, привстаю и наступаю противнику коленом на горло. Оказавшийся подо мной Пилус хрипит. Мгновение разглядываю его лицо, после чего начинаю методично обрабатывать его кулаками, стараясь, чтобы было не особенно заметно, что я левша.

На плечах у меня кто-то повисает. Оглядываюсь — это Арнус.

— Отвяжись! — рычу я Арнусу и пытаюсь его стряхнуть, но мой одноклассник вцепился в меня мертвой хваткой.

— Санис, прекрати! Убьешь же! — вопит он.

— Убью, — спокойно соглашаюсь я и продолжаю охаживать поверженного Пилуса левой.

— Тебя же посадят, дурак!

Это приводит меня в чувство. Бить я прекращаю, но колено с горла Пилуса снимать не спешу.

— Если ты, урод, — свистящим шепотом предупреждаю я Пилуса, — еще раз попробуешь сказать что-то насчет моего имени, я тебя убью. Ты понял?!

Пилус хочет что-то ответить, но не может — я слишком сильно передавил ему горло. Приподнимаю колено, встаю, а затем за ворот рывком ставлю на ноги побитого Пилуса.

— Пошел вон, сученыш! — ору я и даю Пилусу увесистого пинка, чтобы придать начальное ускорение. Противник быстро покидает поле боя, но, отбежав на безопасное расстояние, останавливается.

— Мы еще побазарим, Санис! — орет он. — Ты за все ответишь! И за это, и за Уклус.

Я обдумываю, а не догнать ли мне засранца и не проучить ли вторично, но он поворачивается и пускается бегом.

Представление окончено. Я отбираю у кого-то из ребят бутылку и делаю изрядный глоток. Мерзкое пойло заставляет непроизвольно дернуться, но в голове проясняется. Тут же начинает ныть левая скула. Когда я получил по физиономии — хоть убей не помню, но на ощупь там явно назревает некислый синяк. Впрочем, это меня сейчас волнует слабо. Поворачиваюсь к Арнусу, беру его за грудки, встряхиваю и, глядя в глаза, спрашиваю:

— Что этот козел говорил про Уклус? А ну колись!

Мы сидим около реки и дуем пиво из противно теплых бутылок. Арнусу пиво явно не нравится, но он всячески изображает из себя знатока этого напитка. Мне все равно. Апатия накрывает меня с головой, а пиво… пиво позволяет почувствовать, что я еще жив. Да, я жив и не растворился в этом сиреневом вечере.

— Ладно, мы одни, — говорю я Арнусу, — нас никто не слышит, никто не видит, и никто не знает, о чем мы с тобой говорим. Теперь — выкладывай!

Арнус мнется и явно не хочет говорить. Когда я прижал его в детском садике, он вдруг сделал круглые глаза и прошептал что-то наподобие «не при всех». Ну, раз не при всех, то не при всех. Я быстро откупорил остающимся последнюю бутылку вина и, подхватив Арнуса, поволок его к реке — самое тихое место во всей округе. По пути Арнус начал скулить, что вина ему досталось мало, так что мне пришлось брать пиво. Продавщица, конечно, покосилась на меня с неодобрением, но две бутылки выдала. И вот теперь мы сидим на берегу загаженной речки, пьем пиво, и Арнус явно не хочет мне ничего говорить.

— Мы всю ночь тут просидим? — обозляюсь я.

— Ладно, — сдается Арнус. — Но я тебе ничего не говорил.

— Добазарились, — соглашаюсь я. — Ну?

— Тут и говорить не о чем. — Арнус шмыгает носом и воровато на меня косится. — Уклус говорила подружкам, что ты ей нравишься…

— И что? — Я чувствую себя полным идиотом. — Из-за этого Пилус полез со мной драться?

— Он к ней подкатывался, а она его послала, — нехотя выдавливает из себя Арнус. — Послала и сказала, что уже год с тобой трахается. Вот он и обозлился,

Я ошарашенно молчу. Потом лезу в карман за сигаретами, прикуриваю и делаю очень глубокую затяжку. Ничего себе! Так вот, оказывается, в чем дело. Интересно получается.

— И ты ей веришь? — удивленно спрашиваю я.

— Говно вопрос! — Это Арнус, надо полагать, ответил утвердительно.

— Понятно. — Делаю еще одну глубокую затяжку, чтобы скрыть замешательство. — Я, конечно, крут, как конспиратор, но не до такой же степени! Ты за этот год меня хоть раз с ней видел? Я с ней хоть десятком слов обменялся?

— Нет, но…

— Что «но»? — взрываюсь я. — Ты себе представляешь, как себя ведут люди, которые целый год трахаются?

— Нет, — тушуется Арнус, но тут же переходит в наступление: — А ты знаешь?

— Представь себе — да! — огрызаюсь я. — Не так себя люди ведут.

— А как? — У Арнуса проснулось чувство любопытства, а я понял, что наляпал лишнего. В самом деле, откуда четырнадцатилетний сопляк может знать такие вещи?

— Подрастешь — узнаешь, — ядовито бросаю я в ответ и решительно поднимаюсь, давая понять, что разговор закончен.

— А ты куда? — спрашивает Арнус.

— Срать на провода и делать замыкание! — рявкаю я и решительно иду прочь.

Сиреневый вечер медленно переходит в ночь. Собственно, еще вполне сносно видно, но уже только силуэты. Я понимаю, что выпил лишнего, что мешать дерьмовое вино с теплым пивом явно не стоило и что нужно выбросить из головы всяческие глупые мысли и идти домой спать. Люблю я все понимать. Только вот от этого понимания почему-то никакого проку — все понимаю, отлично знаю, как надо поступить, но делаю все не так, как надо. Взять, к примеру, переворот. Понимал, что надо было начинать с ареста Президента? Понимал. Почему же тогда пошел на поводу у кретинов, которым не терпелось начать пораньше? А хрен его знает. Смотрим дальше. Понимаю, что сейчас надо валить домой и ложиться спать? Прекрасно понимаю! Более того — всей своей сущностью ощущаю, что надо! О! Каламбурчик получился.

Сущностью ощущаю, Это надо же такое сморозить… Так о чем это я? Ага: понимать-то я понимаю, но вместо того, чтобы идти домой, иду нетвердой походкой к Уклус… На фига? Понятия не имею. Ну что я ей скажу? Здравствуй, детка, я из-за тебя подрался. И буду выглядеть как законченный идиот. Или спросить, а с кем это она уже целый год трахается и на меня все это дело валит? Опять идиотизм. Так чего я туда плетусь? Может, матом обложить? А что? Хорошая мысль. Чтобы, дура рыжая, понимала, что можно ляпать, а что нет… Или… так я уже пришел.

Дом, в котором живет Уклус, находится в десяти минутах хода от моего. Живет она на втором этаже, и окно ее комнаты выходит во двор. Откуда я это все знаю, лучше не думать. Особенно после того, как я расколол Арнуса. Окно, кстати, светится. Прекрасно, ну и что теперь? Можно подняться на второй этаж, позвонить в дверь и попросить, чтобы Уклус вышла ко мне на лестничную клетку. А дальше? Есть второй вариант — посвистеть под окнами. Но тут надо быть честным с самим собой — свистеть я никогда не умел. Так что свист получится… гм… и не свист это будет вовсе, а шипение какое-то. Она же не гадюка, чтобы на шипение отзываться!

Я размышляю, сидя на скамейке и глядя на окна Уклус, при этом чувствую себя последним дураком. Ну чего я здесь высиживаю? А может, я опять упускаю очередной шанс? Или опять хватаюсь не за тот шанс? Или…

— Санис! — приглушенный девичий голос. — Санис, ты чего там сидишь? Поднимайся.

Озираюсь вокруг, чувствуя себя теперь уже полным законченным идиотом: во дворе ни души. Неужели в вино что-то добавили и у меня галлюцинации?

— Санис, не торчи там! — Голос идет сверху и становится более требовательным. Поднимаю голову. Уклус, наполовину высунувшись из окна, яростно машет мне рукой. Халатик на ней весьма соблазнительно распахнут. — Да сколько тебе можно орать. Сейчас весь двор перебудим. Поднимайся, я дверь открою.

Уклус исчезает в глубине комнаты, а я стою под ее окном и хлопаю глазами. Ну и что теперь делать? Можно сбежать, а можно… ноги уже сами несут меня в подъезд.

Пулей взлетаю на второй этаж, дверь открыта, и темную площадку освещает яркий прямоугольник света. А в этом прямоугольнике… Я буквально задохнулся. Как она хороша! Где-то в глубине сознания внутренний голос делает слабые потуги намекнуть, что очень может быть не так хороша Уклус, как во мне играет смесь вина и пива, но я ничего не хочу слышать. Еще секунда — и она в моих объятиях…

— Пусти, дурак!

Раскат грома в ясный день. Взрыв оружейного склада посреди большого города. Удар палкой по голове… Но протрезвел я моментально.

— Иди в дом. Нечего меня на лестнице лапать!

Уклус поворачивается и, не дожидаясь меня, идет в глубь квартиры, покачивая бедрами. Как загипнотизированный иду за ней.

— Дверь закрой. — А тон какой повелительный. Надо же!

Нашариваю у себя за спиной ручку двери и с силой толкаю. Щелкает «собачка» замка. Я еще некоторое время стою, затем спиной опираюсь на закрытую дверь. Ноги как ватные, кажется, что не смогу сделать больше ни шагу. Да что же со мной творится? Я же здоровый мужик! У меня же… Почему так стучит сердце? Не хватало еще «первой любви». Не слишком ли?.. Я не успеваю додумать, как руки Уклус обвивают мою шею.

— С днем рождения, Санис!

Я ничего не успеваю ответить — ее губы закрывают мне рот поцелуем. По-детски неумелым и трогательным. Пожалуй, насчет года спанья с кем-то — это из разряда фантастики. Я бы даже сказал, что ненаучной фантастики. Зато нужного эффекта она достигла. Да, давненько я не целовался с молоденькими девочками.

Осторожно отстраняю от себя Уклус и смотрю ей в глаза. Есть! Глаза с поволокой, губы слегка приоткрыты, дыхание порывистое… Симптомы чего? Правильно — девка втрескалась по уши. В меня. Какой ужас! Говорили мне в свое время, что «за педофилию» — это не тост, а статья Уголовного кодекса. И что теперь делать?

— Я тебя весь вечер ждала, — говорит, как положено, с придыханием. — А ты все не идешь и не идешь. А мне так… Я ведь…

Понятно. Пора это дело прерывать, иначе меня ждет длительное и путаное объяснение в любви. Ну какого черта? Если бы это первый раз, а то ведь с самого детства… С первого детства… Да уж. Прерывать будем путем обучения технике поцелуя. И — прямо сейчас.

Вместо того чтобы выслушивать объяснения, молча притягиваю Уклус к себе и впиваюсь губами в ее губы. Когда она перестает сопротивляться, осторожно ввожу свой язык ей в рот. Она уже явно не против, но все ее тело напряжено, как будто ждет какой-то гадости. Постепенно она успокаивается и начинает неумело отвечать мне. Ничего, девочка, у тебя еще вагон времени, еще научишься…

С сожалением отрываюсь от прильнувшей ко мне девушки и смотрю ей в глаза. Сейчас начнется неприятная часть. Я ведь здесь для этого… Наверное…

— Уклус, а родители…

— Уехали. — Она улыбается беззаботно-счастливой улыбкой. — Будут послезавтра. У нас с тобой вся ночь впереди…

— Нет у нас с тобой впереди ночи! — Я беру ее под локотки и слегка встряхиваю, чтобы привести в чувство. — Что ты придумала?

— Я хочу тебя…

— Стоп! — Мне очень не хочется этого говорить, но проклятое обостренное чувство справедливости берет свое. — Насчет хочу… Ты, оказывается, со мной уже год спишь. Это как понимать?

Посерьезнела. Я своего достиг — девочка несколько охладилась. Опустила глаза, явно что-то обдумывая. Сейчас или выставит меня за двери, или что-то отмочит. Интересно, а какой вариант мне нравится больше? Нет, я сегодня непривередлив: выставят так выставят, но послушать откровения… это явно интереснее. И я, похоже, таки напросился.

— Этот козел Пилус ко мне уже полгода клеится. А я… А мне он не нужен! Мне ты нужен! А он сказал, что я все равно его буду, а я сказала, что я с тобой уже год сплю, а он…

Пора прерывать этот поток, иначе я рискую в нем утонуть.

— Слушай меня внимательно. — От моего менторского тона становится противно мне же самому. — Мне плевать на Пилуса. И тебе на него тоже плевать. Ничего он тебе не сделает, иначе я его покалечу. Но такими фразами бросаться нельзя: доберется слух до школы (а этот козел после сегодняшнего постарается) — отправят тебя на всякие проверки, родителей вызовут…

— Ну и что? — Губы упрямо сжаты, во взгляде решимость. — И пусть! Я все равно буду с тобой… А что было сегодня?.. Что у тебя с лицом?!

Так, только этого не хватало! Синяк заметила. Черт бы побрал этого придурка Пилуса! Надо будет ему действительно наломать по шее так, чтобы не вставал с больничной койки месяца три!

— Он тебя избил? — В глазах ужас и забота. Только влюбленной малолетки мне сейчас не хватает.

— Чего? — моментально перехожу на гнусавый говорок, которым обычно общаются мои сверстники. — Он? Меня? Я ему яйца так отбил, что он до конца своих дней меня помнить будет! Да я…

— А синяк откуда? — Рано же у нее синдром квочки проснулся.

— Ну, знаешь! Ты хотела, чтобы я его в одно касание уложил? Так не бывает.

— Я тебя в таком виде не отпущу! — Уклус уже приняла решение, и теперь ее, наверное, и танком с места не сдвинешь. — Сейчас положим примочку… Разувайся и проходи в комнату. Быстро!

Какой ужас! Мной командует четырнадцатилетняя соплячка. И как это воспринимать? Я уже совсем решил наорать на девчонку и хлопнуть дверью, но она решительно схватила меня за рукав и потащила прочь из коридора.

Уютная гостиная заполнена неярким светом торшера. Я сижу развалясь на диване, а Уклус с крайне озабоченным видом накладывает мне на синяк какую-то гадость. Мазь мерзко пахнет, но приятно пощипывает и холодит кожу. Мне хорошо и спокойно. Остались где-то далеко позади неудавшийся переворот, старый козел Альтус и придурок Ромус. Это страшный сон, который приснился маленькому мальчику по имени Санис. На самом деле ничего подобного никогда не происходило. Такой дряни просто не могло произойти. Руки Уклус порхают по моему лицу, она легонько поворачивает мою голову то вправо, то влево. Осматривает, нет ли на мне еще синяков. Я не возражаю. Тем более что ее прикосновения мне очень приятны. Так можно и расслабиться окончательно, да я и не против.

— Раздевайся. — Уклус требовательно берется за ворот моей рубахи. Магия расслабленности и защищенности моментально отбегает в темный угол и воровато выглядывает оттуда.

— Это еще зачем?

— Мне кажется, что это у тебя не единственный синяк. И не смей мне перечить!

Хочу возразить, но ее руки уже расстегивают пуговицы рубашки. Когда она добирается до брючного ремня, то на какое-то мгновение замирает.

— И брюки тоже. — Голос у нее стал заметно тише, а я уже не хочу сопротивляться.

— Ты уверена?

— Да! — выдыхает Уклус и прижимается ко мне всем телом.

Она прекрасна, как юная фея. Или нимфа. Или… Зарываюсь лицом в ее рыжие волосы и с наслаждением вдыхаю их аромат. Моя правая рука скользит по ее талии, опускается ниже. Уклус вздрагивает, но сразу же прижимается ко мне теснее. Я слегка отстраняю ее от себя, несколько мгновений смотрю в глаза, а потом начинаю целовать лицо, шею, грудь. От моих поцелуев соски сразу набухают, и упругая девичья грудь отвечает на мои ласки так, как я не мог себе представить. Ни одна самая изощренная проститутка не сможет изобразить того, что еще не научилась скрывать влюбленная четырнадцатилетняя девчонка, которая первый раз в жизни ощущает мужские ласки.

— Санис… я хочу… прямо сейчас… Пожалуйста!

И я тоже хочу. И тоже прямо сейчас. Упрашивать меня не надо: халатик, мои рубашка и брюки уже давно на полу. Мягко укладываю девушку на спину, она чуть слышно стонет и закрывает глаза. Некоторое время ласкаю ее соски, потом опускаю руку к лону, Уклус стонет громче и подается мне навстречу. Лоно заполнено ее соком. Осторожно раздвигаю ее ножки и вхожу. Уклус коротко вскрикивает, когда я преодолеваю хрупкую преграду, крепко обнимает меня и шепчет в самое ухо: «Я люблю тебя, милый».

Подхожу к дому в самом великолепном настроении за последние шесть лет. Кстати, подхожу — это неправда, я лечу как на крыльях. Уже с дальнего конца двора замечаю, что в окнах горит свет. Время — половина второго ночи. Ничего себе празднуют гости мой день рождения! Интересно, там хоть один человек еще на ногах держится?

Вхожу в подъезд и вихрем мчусь по лестнице. Душа поет. Вот уж не ожидал от себя такого. Если бы мне кто-то сказал, что буду радоваться как мальчишка, когда пересплю с девкой, — не поверил бы. Да, шесть лет назад в это время я как раз готовился ввести верные мне войска в Столицу. А теперь… Дверь приоткрыта. Они там окончательно перепились? А если кто влезет?

Распахиваю дверь и тут же нос к носу сталкиваюсь с Алусом. Губы у него сжаты в тонкую полоску, желваки играют. Из комнаты на мгновение выглядывает Салус и тут же исчезает. В квартире тихо — гости, вероятно, уже давно разошлись. Ситуация неприятная, но испортить мое хорошее настроение не так просто: мне сегодня просто здорово.

— Где ты был? — ледяным тоном сквозь зубы осведомляется Алус.

— Гулял, — нагло отвечаю я.

— А синяк откуда? — Тон у Алуса становится еще более воинственным.

— Я упал и… Слушай, ты же сам прекрасно знаешь, откуда бывают синяки. Поверь, тому, кто это сделал, намного хуже.

— Ты попал в полицию, — безапелляционным тоном заявляет Алус. Я несколько тушуюсь.

— Почему в полицию? — глупо спрашиваю я. — В полиции я отродясь не бывал.

— Мы уже все больницы обзвонили! — Это включилась в разговор Салус. — Все морги! Думали, что тебя уже убили! А ты…

Стоп. Дальше слушать не имеет смысла. Или я патологически невезучий, или все родители одинаковы от природы. Кошмар какой-то: те же интонации и те же самые фразы! Только то были мои НАСТОЯЩИЕ родители, а это приемные. Но разницы особой не ощущается. Значит, воплей и всхлипов хватит еще часа на полтора. Ужас. Сколько же мне поспать удастся?

— Ты меня слушаешь или нет?! — Алус в гневе.

— Слушаю, — отвечаю я, понурив голову, хотя слушать тут явно нечего: чего-нибудь нового для себя я сегодня не услышу.

— Тогда, может, расскажешь, где ты был? — вопрошает Алус.

— И с кем? — вклинивается в разговор Салус. Ситуация тупиковая. Я не могу рассказать, что я делал этим вечером, но нужно что-то ответить. Что отвечать, я пока не знаю, а придумывать на ходу сегодня лень. Остается одно — попробовать пойти на пролом.

— А какая разница, где я был и с кем? — воинственно огрызаюсь я. — Погулять в свой день рождения не имею права? Как вам здесь водку жрать со всякими уродами — так можно, а мне и погулять нельзя. Хороша демократия, нечего сказать.

Алус опешил и с интересом на меня смотрит. Салус тоже озадачена. Н-да. Не фонтан. Мои НАСТОЯЩИЕ родители на такое фуфло бы не повелись. И очень может быть, что выжали бы из меня все… когда я был в четырнадцатилетнем возрасте. Но не сейчас. А эти… Закалка не та.

— Иди спать. Поговорим утром, — отрезает Алус и, демонстративно глядя мимо меня, удаляется в свою комнату.

— Есть хочешь? — вздыхает Салус. — Иди на кухню, сейчас покормлю.

Угроза атомного нападения миновала. Или отсрочена. Я сбрасываю кроссовки и плетусь на кухню.

Однокласснички, присутствовавшие вчера на моем дне рождения, сегодня выглядят откровенно паскудно. Похмелье, стало быть. Злорадно на них посматриваю. Арнус мается головной болью. Ему нет дела ни до уравнений, ни до математички. Та периодически бросает на нас злобные взгляды, но понимает, что наезжать сегодня бессмысленно. Пилус на уроке отсутствует. Думаю, что будет он отсутствовать еще пару дней. Мой синяк замазан тональным кремом, но все равно виден. Перед уроком, вероятно, было бурное обсуждение вчерашней драки. Насколько я понял Арнуса, общее собрание решило, что это еще не конец и Пилус, когда оклемается, потребует сатисфакции. Мне на это искренне наплевать: полезет опять — опять получит.

Уклус выглядит еще лучше, чем обычно. Я просто отказываюсь верить своим глазам. Не проходит и десяти секунд, чтобы я не бросил на нее откровенно восхищенный взгляд. Она явно это чувствует и становится еще прекраснее. Могу себя поздравить — я влюбился. Умом понимаю, что это в высшей степени глупо, но ничего с собой поделать не могу. А если действительно завтра появится неприметный человечек и передаст привет от Альтуса? Что тогда будет? Я старательно гоню от себя эти мысли, но они упорно возвращаются.

Математичка продолжает распинаться насчет экзаменов. Ее никто не слушает — слишком много новостей и слишком откровенно Санис посматривает на Уклус. Весна.

К концу второго урока весь класс уже шушукается обо мне и Уклус. Нам на это искренне наплевать. Вторым уроком у нас была физика. Я рыкнул на Арнуса и насильно пересадил его к соседке Уклус, та не особо возражала и даже одарила моего друга игривой улыбкой. Знаки внимания к своей персоне Арнус проигнорировал. Когда моя рыжая любовь вошла в класс, я молча показал ей на свободный стул рядом с собой. Она кивнула и заняла его. С этого момента в классе началось шушуканье, иногда перекрываемое недовольным ворчанием Арнуса. Мы на это не обращали ровным счетом никакого внимания — мы были настолько заняты друг другом, что на внешние раздражители реагировали крайне слабо и с сильным запаздыванием. За что и поплатились. Физику, вероятнее всего, наше воркование изрядно надоело, и посреди урока он просто выставил нас из класса. Мы не возражали. Уходили мы под ехидные комментарии Арнуса. Я покрутил пальцем у виска, презрительно хмыкнул и, галантно открыв перед Уклус дверь, покинул класс следом за своей дамой. То, что урок сорван, я уже не сомневался: какая может быть физика, если есть такая тема для обсуждения?

Мы сидим на моем любимом поваленном дереве и смотрим друг на друга. Говорить нам нет никакой необходимости — слова просто будут лишними, мы все понимаем без слов. Уклус прекрасна, и я ею искренне восхищаюсь. Молча. Любые слова кажутся грубыми и звучат как-то казенно. Она тоже молчит, но глаза буквально светятся. Нам хорошо вдвоем.

Как только мы вышли из здания школы, я предложил туда больше сегодня не возвращаться. Уклус кивнула в знак согласия, и мы, взявшись за руки, пошли на бывшее еврейское кладбище, где и уселись на любимое поваленное дерево. Вокруг бушует весна. И мне кажется, что не только вокруг, но и в нас самих. Некоторое время мы просто держимся за руки, но потом я обнимаю Уклус и целую в губы. Она отвечает на мой поцелуй с такой страстью, что я пугаюсь, но останавливаться нет ни малейшего желания.

— Родители приедут только завтра, — шепчет Уклус. — Пойдем ко мне.

— Это так и должно быть? — Уклус несколько озадачена.

— Да, все в порядке, — успокаиваю ее я. — Просто не нужно было этого делать сегодня. Обычно ждут несколько дней после первого раза.

— А откуда ты это знаешь? — очень подозрительно осведомляется Уклус.

— Читаю много, — коротко отвечаю я. Не рассказывать же ей, откуда я это знаю на самом деле? Да и как такое рассказать? Как объяснить, что я ей в принципе гожусь в отцы? Я, наверное, не смогу. А кто сможет? И ведь что самое подлое, не поверит. А если поверит, то обязательно похвастается перед подружками. Чем это закончится, и ежу понятно. Слухи о том, что у нас была методика омоложения, до президентской разведки должны были дойти. В конце концов, если о чем-то знает больше одного человека, то знают все. Другое дело, что в такое слабо верится, я бы точно не поверил, но приказал бы проверить. Так, на всякий случай. А может, Президент решил не особенно дергаться и подождать несколько лет? Очень даже логично получается: пока основные путчисты малолетки — бояться их нечего, а как подрастут — попадут под контроль анализа крови и прочих гадостей. Медицинская информационная система у нас централизованная, значит, вычислить нас при поступлении на учебу или работу будет проще простого. А дальше — грамотная провокация или подстава, и бывший путчист гремит на нары. На полную катушку гремит. Ну а позаботиться о том, чтобы человек из тюрьмы не вышел, — дело плевое.

От всех этих мыслей мне стало нехорошо. Я вдруг понял, что если раньше накручивал себя совершенно напрасно, то теперь для таких накруток имеются веские основания. А ведь логично же! Допустим, у меня есть информация о том, что повстанцы обладают возможностью себя омолодить. Я не имею ни малейшего понятия о том насколько. Как я буду их искать? Уподобляться Ироду? Смешно и глупо. Вывод напрашивается сам — расставить сети и ждать, пока кто-нибудь из них не проявится. Так они, наверное, и делают — расставили сети и ждут. А если это не плод моего больного воображения, то ждать им осталось очень недолго. Уже в следующем году часть моих бывших коллег ринется атаковать военные училища. Вот тут их и будут подкарауливать.

Я резко сел на кровати. У меня аж все похолодело внутри. Если я прав, то нужно что-то делать. Немедленно. Это я понимаю, но ЧТО делать? Давать в газету объявление: «Господа бывшие путчисты! Не суйтесь в военные училища. Повяжут вас там!»? Или пытаться кого-то найти и предупредить? А как я их буду искать? Ехать в Столицу и шляться по нашим любимым кабакам бессмысленно. В большую часть таких заведений меня просто не пустят, как и всех остальных. И где искать? Главное — кого? Если поймают и пристукнут Ромуса, то я буду только искренне рад. А если Ленуса? Хотя Ленус у нас умница. Он должен был просчитать эту ситуацию сразу и уже что-то предпринять. Должен… А что может предпринять четырнадцатилетний сопляк? Да, хреново.

— Санис! Что с тобой? — Голос у Уклус взволнованный, она полулежит, опершись на локоть, и выглядит обворожительно.

— Все нормально, — пытаюсь успокоить свою возлюбленную. — Пришла в голову неожиданная мысль.

— Ты меня пугаешь, когда ты такой. — Губки обиженно надуты. — Ты разговариваешь совсем как мой отец.

— Ну уж извини, — улыбаюсь я. — Все мужики разговаривают примерно одинаково. Так что — терпи.

— Я не о том, — нетерпеливо отмахивается Уклус. — Ты говоришь так, как будто тебе лет сорок.

Так и есть, девочка моя, так и есть. Но тебе я об этом не скажу.

— Это воспитание отчима, — криво улыбаясь, говорю я. — Или ты хочешь, чтобы я заговорил тоном своего настоящего отца?

Пока Уклус находится в замешательстве, набираю побольше воздуха в легкие и гаркаю совершенно казарменным голосом:

— Па-а-ачему не по уставу лежишь? Левая грудь должна быть на уровне правой! Смир-р-р-на!

Уклус хохочет беззаботным смехом. Я с удовольствием к ней присоединяюсь. Нам хорошо вдвоем. Я понятия не имею, как долго это будет продолжаться, но сейчас кажется, что всю жизнь. Валюсь на кровать, Уклус тут же прижимается ко мне и начинает рассказывать, как ее уже пытались допрашивать подружки на тему «И как это?».

— И что ты им сказала? — интересуюсь я.

— Ничего. — И Уклус весело смеется. — Обойдутся. Пусть сами пробуют.

— Мысль правильная, — одобряю я. — Тем более что к директору нас потащат в ближайшее время.

— Почему?

— Потому что я начистил физиономию Пилусу, а он должен отомстить. Так что приготовься — унизительный разговор с директором, медицинское обследование, унизительный разговор с родителями… Тебе уже страшно?

— Нет, — отвечает Уклус, и я вижу по глазам, что она не врет. — Не страшно, если ты будешь со мной.

— Ну-у-у-у, — тяну я. — В кабинет к гинекологу меня точно не пустят, у директора мы гарантированно будем вместе, а вот твои родители…

— Они меня поймут. — Уклус заговорщицки подмигивает. — Они сами еще со школы…

Это к вопросу о генетике, наследственности и прочим премудростям такого рода. Очень интересно получается.

— Ладно, — решительно говорю я. — Тогда хватит валяться в постели! Поднимаемся и — гулять! А все неприятности будем решать по мере их поступления. Согласна?

— Согласна. — Уклус протягивает мне руки, я помогаю ей подняться с кровати, и она тут же прижимается ко мне всем телом. Всего на секунду. Не успеваю я ее обнять, как она выскальзывает и скрывается в ванной. Ну что ж, пора и мне приводить себя в порядок.

Пилус все-таки отомстил. Не прошло и недели, как моих приемных родителей вызвали в школу. И не как обычно, а позвонив по телефону. Если бы я где-то напакостил, то прозвучала бы стандартная фраза: «Родителей в Школу!» — и она же была бы продублирована в дневнике. А тут…

Когда нас с Уклус сдернули с уроков и погнали в кабинет директора — я не испугался, но злость во мне закипела моментально. Уклус, на удивление, проявила полное хладнокровие, и я сразу же взял себя в руки.

В кабинете директора уже находились мои приемные родители и родители Уклус. Ее мать приветливо помахала нам рукой, отец ограничился кивком головы, вполне доброжелательным, впрочем. Зато на Салус и Алуса было страшно смотреть. Как только мы вошли, директор начал что-то гундосить относительно неправильного воспитания и прочих глупостей в подобном тоне. Что на такое отвечать, я не имел ни малейшего понятия. Попали мы, как кур в ощип.

Между тем директору явно надоело практиковаться в словоблудии, и он ядовито осведомился, что думают по этому поводу наши родители. Алус уже открыл рот, чтобы ответить. Весь его вид говорил о том, что он будет оправдываться. Я мысленно застонал, но тут неожиданно заговорила мать Уклус.

— Я, господин директор, понимаю, — она глубоко вдохнула спертый воздух кабинета, — выглядит это ужасно… с вашей точки зрения. Но! Но они уже оба в таком возрасте, когда подобное случается. Я лично не против, чтобы моя дочь и Санис… были вместе. Я знаю, что они не занимаются этим под кустами и в грязных подъездах, я знаю, что они не подхватят какую-нибудь заразу, и я знаю, что они друг к другу испытывают чувства…

— А не рановато для чувств? — рявкнул директор. — Они позорят нашу школу, они…

— А школе какое дело до того, чем они занимаются после уроков? — вступил в разговор отец Уклус. — Может, камеры слежения прикажете в их комнатах поставить?

— Ну а если дети появятся? — Глаза директора забегали. — Что тогда?

— Что с детьми делать? — Мать Уклус приподняла бровь. — Воспитывать. Вам объяснить, как это делается?

— Я уже вижу, как вы свою воспитали, — презрительно бросил директор.

— А чем это я плохо воспитала свою дочь? — тут же ощетинилась моя потенциальная теща. — Она в отличие от большинства в их классе учится на «отлично», из дому не сбегает, как некоторые ваши ученики, и ведет себя так, что я ею полностью довольна. А если девушка чувствует, что любит молодого человека, то в этом нет ничего достойного осуждения.

— Мне представляется, — Алус тоже решил поучаствовать в разговоре, — что это проблемы, которые мы должны решать сами. То есть дети и родители. И вас, господин директор, это никак не касается.

— Меня это касается! — фальцетом завопил директор. — Ученики с тринадцати лет живут половой жизнью! Возмутительно.

Мне этот спектакль уже начал надоедать. Уклус последние несколько минут прилагала героические усилия, чтобы не захихикать. Этого допустить никак нельзя, и я заговорил:

— Передайте своему стукачку Пилусу, господин директор, что перед тем, как доносить, надо проверять слухи. Они могут оказаться дезинформацией. В следующий раз сначала разберитесь, а потом устраивайте скандал. А так — нечего огород городить. Мы пошли.

Директор от такой наглости онемел, а я подхватил Уклус под, руку, и мы покинули кабинет. Когда я уже закрывал за собой дверь, Алус крикнул, чтобы мы ждали под кабинетом директора и никуда не уходили.

Ждать так ждать. Мы с Уклус устроились на подоконнике и всласть посмеялись.

— Что теперь делать? — спросила она меня чуть позже.

— Для начала — вся школа узнает, что Пилус стукач. Потом я его отловлю и дополнительно набью морду. Есть еще какие-нибудь идеи?

— С родителями твоими что будем делать? — Уклус провела рукой по моим волосам. — Горе ты мое луковое.

— Ты не рановато начинаешь покровительственным тоном со мной общаться? — осведомился я, прижимая ее рыжую голову к своей груди.

— В самый раз. — Она высвободилась и плутовато сверкнула глазами. — Ты теперь мой со всеми потрохами! Так что уже можно.

Я только улыбнулся в ответ. Интересно, это детская самоуверенность или женская мудрость? Если первое, то не страшно. А если второе — то пора делать ноги. Уклус как будто читала мои мысли.

— Не волнуйся. — Она ослепительно улыбнулась. — Мама всегда говорила, что лучший способ привязать к себе мужчину — это лечь с ним в постель. И если обоим будет хорошо, то считай, что мужчина твой навсегда. Или ты хочешь от меня убежать?

Убегать мне, как это ни странно, не хотелось. И говорить что-то — тоже. Я только отрицательно покачал головой, притянул Уклус к себе и нашел ее губы. Она сразу же ответила на мой поцелуй, и все, что происходит вокруг, перестало нас волновать. О каком убегании может идти речь, если… А зачем анализировать? Только портить себе и окружающим настроение. Жизнь прекрасна, на дворе бушует весна, в моих объятиях прекрасная девушка. И кажется, что больше ничего не надо. Так зачем разрушать идиллию?

— Так, дети. Вы уже достаточно взрослые и должны знать некоторые вещи. — Мать Уклус удобно устроилась в кресле и теперь явно вознамерилась прочитать нам лекцию по отношениям полов. Мы вынуждены будем выслушать это полностью.

Таково условие продолжения наших с Уклус отношений. Эх! На какие только жертвы не идут люди ради любви! — Во-первых, мне хочется знать, каким образом вы предохраняетесь.

— Дедовским, — недовольно ворчу я и поневоле краснею, хотя прекрасно понимаю, что мать Уклус несколько моложе меня. По году рождения, но не биологически. Вот же бред!

— Понятно. А про презервативы тебе ничего слышать не доводилось?

— Доводилось. — Я продолжаю всячески демонстрировать свое недовольство. — Не люблю запаха паленой резины.

— Обожаю наглых молодых людей! — Похоже, моя потенциальная теща искренне развлекается. — А не слишком ли ты высокого о себе мнения?

— В самый раз, — парирую я. — Не волнуйтесь так. Внуками в ближайшее время радовать вас не будем.

— Хотелось бы верить, — вздыхает мать Уклус. — А теперь послушайте…

Домой идти не хочется. Я бесцельно брожу по микрорайону, глядя в пространство и ничего вокруг не замечая. Странное ощущение отрешенности и спокойствия. Почти нирвана. По опыту знаю, что из этого состояния надо выбираться как можно быстрее, но желания этого делать не возникает. Да, изрядно мне поломали психику, когда вернули в детство. Не должен человек дважды переживать первую любовь. Да и первую потерю тоже. А что я потерял? Пока не знаю. Наверное, частичку себя… Какого себя? Который командовал повстанческой армией? Или того, который ехал в поезде с дурой медсестричкой? Или того далекого себя, который тоже был четырнадцатилетним мальчиком и точно так же бродил по микрорайону, глядя в пространство? Или внутрь себя? А какая разница? Какая разница, частичку какого себя я потерял? Или наоборот? Может, я что-то нашел, но не могу подобрать этому названия. А неизвестное, как известно, пугает. Вот, уже каламбур получился. Пора встряхиваться и приходить в чувство. Иначе есть шанс такими каламбурами до конца жизни разговаривать.

— Ты не оглох, Санис?

Я чуть не подпрыгнул. Это еще что?

— Санис! Что с тобой?! — На лице Арнуса появляется потешная гримаса озабоченности.

— Нормально со мной все, — бурчу я. — Чего разорался?

— Ни хрена себе! — Похоже, Арнус искренне восхищен. — Тебе рыжая баба совсем свет заслонила. Я с тобой уже пять минут заговорить пытаюсь…

— И как успехи? — ядовито осведомляюсь я.

— Да пошел ты, — беззлобно огрызается Арнус. — Аида к народу. Все только тебя и ждут: Пилус пришел мировую заключать.

— Какую, блин, мировую? — проявляю я должное удивление с соответствующей эмоциональной окраской. — Ему мало было в тот раз? Так я могу еще оформить! В лучшем виде!

— Заканчивай. — Арнус явно недоволен, но я не совсем понимаю чем. По кодексу дворовой чести мне Пилусу надлежит рожу бить еще не раз и не два. Тогда что же происходит?

— А что тебе не нравится? — удивляюсь я. — Я ему должен в ножки поклониться за то, что он на меня донес и в мой день рождения драку устроил? Или спасибо сказать за «собачье имя»?

— Он с вином пришел, — тихо отвечает Арнус.

Я все понимаю, но мой приятель уже успел меня капитально разозлить.

— Выпить хочется? — осведомляюсь я. — Забыл, что такое похмелье? Оно тебе надо?

Арнус сконфужен. Первое похмелье, испытанное им в жизни, явно не является самым приятным воспоминанием. Но кодекс чести требует.

— Ну пойдем, Санис. Народ уже собрался. Можешь, если хочешь, набить ему морду, но сначала вина выпьем. А?

— Ладно, — милостиво соглашаюсь я, — пошли.

Пилус действительно пришел мириться. Уж не знаю, что на него больше повлияло: трепка, которую я ему задал, или трепка, которую задал директор школы. Так или иначе реноме стукача его явно не радует, и наш крутой боец пришел замаливать грехи вином. Дерьмовым, надо сказать. Почему моих компатриотов так радует «Солнце в бокале»?

Отказываться нельзя, и мы пьем мировую. Собравшиеся бурно выражают положительные эмоции, а мне опять становится откровенно скучно. Разговор, изначально крутившийся вокруг нашей давешней драки, плавно течет в сторону, и я перестаю слушать, а зря, как выяснилось.

— Санис, а ты что скажешь? — Вопрос Арнуса обрушивается как снег на голову.

— Скотина ты, — беззлобно говорю я. — Человек почти заснул, а тут его еще и говорить заставляют!

Ребята смеются и тут же продолжают увлеченно что-то обсуждать. Меня оставляют в покое, но я поневоле начинаю прислушиваться.

— …Магнус тогда правильно пушки подогнал! И вообще, мой старик говорит, что путч зря подавляли. Если бы Президента посадили…

Началось. Когда о политике спорят старые пердуны, то это, как правило, заканчивается только словами. А если молодежь — то очень может закончиться баррикадами. Интересно, а чья же это сногсшибательная идея поговорить о путче? Судя по всему — моего дружка Арнуса. Вот это номер! Пока спорщики все больше распаляются, я тихонько поднимаюсь и ухожу. Не вижу причины участвовать в детском словоблудии.

Я иду домой. Воздух уже сиреневеет. Вечер. Вокруг так спокойно и тихо, как перед штормом на море. Море. Сто лет там не был! Вдруг остро захотелось услышать шум прибоя, вдохнуть полной грудью соленый воздух, наполненный мелкими брызгами, а потом с разбегу броситься головой в набегающую волну. Вынырнуть и, отфыркиваясь, плыть к горизонту. Плыть, пока не устанешь. А как устанешь — лечь на воду отдохнуть. Волны, покатые вдалеке от берега, будут нежно качать, как младенца в люльке, и весь мир перестанет существовать. Останутся только волны и я…

Мечты — это великолепно, но проза жизни никуда не девается. Как только я переступил порог, Салус тут же учуяла запах спиртного, и начался грандиозный скандал. Стращали меня разнообразными ужасами из жизни алкоголиков еще настоящие родители, поэтому увещевания Салус должного трепета во мне не вызвали.

После нравоучения мне пригрозили отлучением от Уклус и отправили спать. Я не особо возражал. Против поспать, разумеется. Уже засыпая, представил себе Пилуса с Арнусом на баррикадах с автоматами в руках, и меня слегка передернуло. Интересно было бы узнать: какая скотина внушает этим детям такие отвратительные мысли? Не сами же они придумали. Кто-то же подсказал. Кто? Поймаю — изувечу! С этими мыслями я и провалился в тяжелый сон без сновидений.