Дама без пятна и порока
Полицейский полковник уже серьезно беспокоился: никто из подчиненных не мог ответить, куда девался майор Ризенкампф. Правда, никаких особых происшествий в городе не случилось, но сам факт исчезновения чрезвычайно тревожил полковника. Тем более что майор никогда прежде не позволял себе таких выходок. Он всегда был на месте. Полковник всецело доверял своему майору, его вполне устраивало привычное нехлопотливое и почетное кураторство. Полковник, надо сказать, уже давно не вникал в подробности вверенной ему службы. Почти все силы его уходили на старческие перебранки с Мэром. И вдруг — такой сюрприз! Все сразу разладилось: служба была раздроблена на секторы, контроль над ними вел сам майор, которого видели более двух часов назад. Единственный, кто наверняка мог все знать, — это сержант Вилли. Но тот темнил.
Полковник, воспользовавшись затишьем на площади, собрал всю свою бригаду — около полусотни. К удивлению полковника, только несколько из них были в форме. Большинство же было разряжено кто во что горазд. Это был хитрый замысел Ризенкампфа. Ведущие наружное наблюдение явились с лотками, ракушками, сувенирными флажками, значками, сладостями. Другие, изображающие приезжих артистов, пришли в карнавальных масках, в очках ныряльщиков, с гармониками, барабанами и различными музыкальными инструментами. Были полицейские, загримированные под женщин, негров; несколько человек, чудовищно заросших щетиной, трясли грязными лохмотьями. Приемная полицейского управления стала напоминать ночлежку прошлого века. Ряженым нравился этот цирк, и они дурачились напропалую. Недоумевающему полковнику, виртуозно заикаясь, пояснили, что фальшивые обноски позволяют просить милостыню и проникать в самые недоступные потайные дворы. Кто-то ввалился, перепачканный краской. Оказалось, что Ризенкампф дал распоряжение метить яркими несмываемыми цветами всех подозрительных и нарушителей порядка. В тесноте и неразберихе полицейские переусердствовали и запятнали своих же лицедеев. В среде журналистов нарастало возмущение: одного из газетчиков, а именно молодого бурундийца из Бужумбуры, пометили фосфоресцирующей лимонной краской. Бурундиец расплакался, и коллеги обещали отомстить чересчур лихой местной полиции. Расписать произвол на весь мир. Это привело полковника в ярость.
— С ума сошли. Срам. Скандал и Гоморра на всю Европу! — брызгал теплой слюной шеф полиции, — Ну, попадись мне этот Рафаэль-Тициан. Лично инвалидизирую. Клянусь погонами! Но кто же раздобудет мне этого Ризенкампфа? Обещаю месячный отпуск!
Подчиненные переглядывались, скрывая улыбку.
— А что вам подсказывает ваш многолетний опыт? — спросил один из продавцов ракушек.
Тут уж кое-кто не сдержался, захихикал тихонько: всем были известны постоянные и многозначительные рассуждения полковника о его многолетнем опыте.
— А вот что, — уловив иронию, ответил полковник, — Или же это действительно несчастный случай, или… Всем известна слабость майора… Женщина!
Тут сразу все оживились. Женщина! Дамский угодник!
— Да-да, — кивал полковник, довольный своей проницательностью, — Я давно замечал за ним эротическую доминанту. Но не в такую же ночь!
Тут встал сотрудник отдела специального назначения и объявил, что он видел, как майор в своем кабинете действительно любезничал с весьма известной в городе дамой. Затем даму видели в полицейской форме на площади. Полковник побагровел: отдел специального назначения ему официально не подчинялся, и сотрудники его только тем и занимались, что отмечали просчеты в работе городской полиции. Отдав приказ во что бы то ни стало разыскать безголового бабника, полковник отпустил всех, кроме сержанта Вилли. Распаренный полковник закрыл на задвижку дверь.
— Вилли! Посмотри на меня внимательно: я похож на кретина?
— Никогда!
— Отлично. Тогда напрягись до дрожи в коленях, вспомни и изложи все, что тебе известно, об этой даме. Можешь с интимными подробностями.
— Войдите в мое положение, — оправдывался сержант, — Я не видел лично. Не имел права…
— Но ты знал, говядина! — наступал сержанту на пальцы полковник.
Вилли видел теперь каждую морщинку на лице полковника, каждый фиолетовый сосудик на его щеках. Сержант понял: пора сдаваться. И он рассказал про появление Клары, про обнаружение им, Вилли, беспробудно спящего майора, про исчезновение мундира, а под конец признания показал полковнику платье Клары.
— Негодяй! Скотина! — брызгал уже горячей слюной полковник, — И ты молчал! Скрывал от меня, сукин сын! Жена Ткаллера — это скандал верный. Лучше бы уж твой майор-недоумок зафлиртовал с моей анемичной невесткой или грудастой дочерью Мэра. Одной перекушенной резинкой больше — и все!.. Но дальше! Что было дальше? Майор давал о себе знать?
— Никак нет.
Полковник ударил кулаком по столу и забегал по кабинету, невнятно и не совсем внятно ругаясь.
— Ну, ефрейтор, — на ходу разжаловал сержанта полковник, — Инвалидизировать я тебя не буду. Для начала поверю. Но если в будущем раскроется, что ты что-то утаил… Работа промывщика кишок на мясокомбинате тебе уготована. Так что тебе лучше придумать что-либо лишнее, чем недоговорить. Проверял, где Клара Ткаллер?
— Несколько раз звонил. Дважды был дома. Тишина. Наблюдение ведут самые доверенные люди.
— Самые доверенные, — хмыкнул полковник и отвернулся, — Я пока займусь другими неотложными делами, а ты, ефрейтор, раздобудь мне майора или Клару хоть из-под земли. Разыщешь обоих — останешься сержантом. Понял?
— Точно так, — холуйски осклабился Вилли и выскочил на улицу, так и не сообразив, в каких погонах ему ходить. Как трудно лавировать среди начальства, сколько изобретений: хитрость, угодничество и постоянное вранье, вранье, вранье. Живешь, как на войне: танки прут, а гранаты кончились. Не знаешь, где правду говорить, где дураком прикидываться. Ведь неизвестно, чья возьмет: майора или полковника, — подмигнул себе в зеркальную витрину сержант-ефрейтор и вытер слегка подсохшую слюну полковника со щеки. — Сам ты говядина!
Полковнику о чем-то доложили, и он, соглашаясь, кивнул. В кабинет вошла дама в черном строгом костюме и шляпе с вуалеткой. Она села на край стула и почти беззвучно заплакала. Полковник почти не обратил на нее внимания — он говорил по телефону с Мэром. Тот настойчиво интересовался порядком в городе.
— Порядок царит повсюду, — отвечал полковник, — Жертв и происшествий нет.
— А зачем тогда метить краской подозрительных?
— Для этого самого порядка.
Мэр не понимал. Ему жаловались на разгулявшихся полицейских, поэтому он пригрозил, что если полиция не будет действовать в рамках закона, то он для ее укрощения попросит помощи у национальной гвардии.
— И пожалуйста, не радуйте меня больше дурными нововведениями. В городе праздник, и у Мэра должны быть праздничные заботы. И не только у Мэра. Люди заплатили деньги. Они приехали к нам, в сказку, и уехать должны из сказки.
Мэр развивал свои соображения. А полковник притворно перебивал:
— Не слышу… на линии помехи… опять не слышу…
Наконец полковнику все надоело, он положил трубку и демонстративно отключил телефон. Вызванному дежурному сказал, что для «гнусавого гуся» его нет. Дежурный кивнул и, сняв телефон, унес его с собой.
Полковник прикрыл рукой глаза, задумался. С Мэром они были знакомы с детства. Вместе учились, продвигались по карьерной лестнице. Дружили домами. А вот лет пять-семь назад отношения испортились. Точно они уже и не помнили — почему. Причины как будто и не было. Каждый жаждал быть самой яркой и незаменимой фигурой в городе. Самым смешным было то, что, все больше расходясь в дружбе, они все больше и больше походили друг на друга — и внешне, и по выработанным привычкам.
Мэр завел у себя отдел по контролю за полицией. Полковник — спецотдел по муниципалитету. Шла вербовка-перевербовка, и примирения уже не могло быть. «Почему бы им не ладить! — удивлялись подчиненные, — Это же близнецы-братья!»
Наконец полковник поднял голову и обратил внимание на плачущую женщину.
— Что вам угодно? — спросил полковник.
Дама не ответила. Не поднимая вуали, продолжала источать свои тихие слезы.
Полковник хотел было удалить женщину из кабинета, но подумал, что коль дежурный пропустил ее в такой момент, то, должно быть, по важному делу. Подождав немного, полковник повторил свой вопрос.
— Ничего мне не угодно, — ответила завуалированная дама и заплакала еще горше.
— И долго это будет продолжаться? — не вытерпел полковник, — Прошу отвечать. Откуда вы? Кто?
— Я вдова, — дрожащим голосом ответствовала дама, — Вдова.
— Отлично! Отчего же вы плачете?
Полковник подождал в надежде, что дама что-нибудь добавит. Но дама больше ничего не говорила.
— А вы не ошиблись дверью, уважаемая? Здесь не брачная контора и не вдовий пансион.
— Вдова, — эхом отозвалась дама.
— Это я слышал, — кивнул полковник, — Поясните, чья вдова и при чем здесь полицейское управление.
— Майора Ризенкампфа, — ответила дама и выдала новую порцию слез, — Евой меня зовут, Евой Ри… Ризенкампф.
— Что? — подпрыгнул на стуле грузный полковник, — Майор мертв?
— Абсолютно.
— Абсолютно «да» или абсолютно «нет»?
Вдова от безутешного горя не могла ничего сказать. Она лишь достала белоснежный батистовый платочек и вместе со слезами постепенно стирала им штукатурку со щек.
— Нет, вы уж поясните, раз пришли. Он что — умер дома?
Вдова скорбно, но отрицательно покачала головой.
— Где же? Вы его видели мертвым?
— Я не видела.
— Откуда же вам известно?
— Сержант Вилли сказал.
— Как сказал? Он видел? Нет? Кто же видел?
Вдова отвечала слезами. Полковник встал, топнул ногой.
— Мадам, меня ждут неотложные дела.
— Не топайте! — возмутилась вдова, — Я это плохо переношу. Я дама без пятна и порока!
Полковник застыл на месте.
— О-о-о, да вы с начинкой, голубушка…
— Еще с какой, — охотно подтвердила вдова.
Полковник достал свой накрахмаленный платок и заботливо вытер посетительнице глаза. Выждал некоторое время.
— Так кто же видел майора бездыханным? — осторожно спросил он.
— Сержант Вилли несколько раз справлялся о майоре. Затем признался мне нехотя, что майор исчез при таинственных обстоятельствах. Я сразу все поняла: убит или отравлен. Я и сама… Сама все время боялась, что его отравят.
Тут уж полковник дал волю своему красноречию. Расхаживая по кабинету, он говорил сомнительной вдове, что волнения ее абсолютно напрасны. Супруг ее — человек с волей и смекалкой. Поэтому устранить его бесследно невозможно. А сержант Вилли за глупость разжалован в ефрейторы.
— Боже, какая ужасная, полковник, у вас орфоэпия, — вдруг бесцеремонно заметила дама, — Эф и эр нужно произносить четче. Иначе «ефрейтор» у вас звучит как «форейтор». А это далеко не одно и то же. Кроме того, в полиции нет такого звания. Эф! Эр! Вам нужно усердно позаниматься. Хотите, начнем прямо сейчас. Повторяйте: фордек… форшмак… Смелее атакуйте начало слова… Вы же мужчина! Фордевинд… фосфоресценция… Уже лучше. Вот видите!
— Мадам, — взмолился полковник, — Вряд ли у меня получится с атакой. Передние зубы фарфоровые.
— Ф-фарфор! Ф-фар-фор! Повторяйте за мной!
— Простите! А разве майор Ризенкампф был женат? — спросил полковник не без подозрения.
— Конечно, — подтвердила дама, — И удивительно удачно женат. Полнейший альянс.
— И давно?…
— С той самой весны… Влюбляться нужно весной — тогда разгар страсти приходится на курортное лето. Вы не согласны со мной?
— Летом у полиции много работы.
— Ах, какая у нас была любовь! — Липовая вдова пропустила мимо ушей прагматическое замечание полковника, — Многие женщины добивались чести назваться его супругой. Он всех отверг! Даже аристократку чистейших кровей Эрну фон Лихтерштайн. Вы, случайно, с ней не знакомы? У нее была особая страсть к полицейским.
— Вот как?
— Нестерпимо надоедливая особа. Пришлось посоветовать Генриху симулировать пьяный энурез в постели приставучей Эрны. Подмоченная аристократка была в шоке, но не отстала, решив, что это досадная случайность. Тогда Генрих получил от меня приказ выпить пива вдвое больше обычного и повторить то же самое, но обильнее. Тут уж фон Лихтерштайн не дождалась утра. Сбежала, не дотерпев до рассвета, и с тех пор ни я, ни Генрих ее не видели.
— А говорили, что вы дама без пятна и порока, — громко расхохотался полковник.
— Совершенно верно. Ведь не я же была подмочена. Я боролась за свое счастье.
— Припомните, пожалуйста, последние дни, — приблизил разговор к сегодняшнему дню полковник, — Не был ли ваш неотразимый супруг чем-то озабочен? Может быть, опять просил совета?
Тень, отдаленно напоминающая задумчивость, коснулась лица посетительницы — и тут же исчезла.
— Нет. Ничего печального не было, — твердо и даже как-то весело ответила Ева, — Вам известно, что майор — человек повышенной возбудимости?
— Охотно допускаю.
— Я должна вам рассказать, как мы познакомились.
Остановить вдову было невозможно.
— Сразу же после знакомства в нас жил постоянный колокольный звон любви. Это состояние тайного жара и сердечной смуты. У меня оно не прошло и до сих пор. А тогда от постоянного гула в ушах я даже оглохла. Генрих мне говорит нежные слова, а я не слышу. Ужас! Не слышать, как тебе объясняются в любви. Я не могла выдержать огня его страсти.
— Да, это сложно пережить, мадам… — поддакивал полковник, — Но меня интересует вчера, поза…
— Я почти ничего не слышала. И не ела. И не…
— Это тогда, — поспешно перебил полковник, — Теперь-то вы, мадам, слышите?
Полковник подобрался к правому уху Евы и с нажимом сказал:
— Госпожа Ризенкампф! Меня интересуют последние ваши дни! Последние!
— Как вы странно сказали — «последние ваши дни», — тихо-тихо проговорила Ева, — Значит, вы уверены, что Генрих мертв… То есть я все-таки вдова?
— Глупости! — нахмурился полковник, — Я не то имел в виду.
— Все кончено. Вдова, — тихо, как будто себе одной, сказала Ева.
— Ради спасения Генриха! — нажимал полковник, — Припомните ваши разговоры вчера, позавчера…
— Я отчетливо помню лишь то, что произошло когда-то. Это свойство моей памяти. Не торопите меня. Через полгода я вспомню вчерашний день до мелочей. По минутам…
Полковник понял, почему майор никогда нигде не появлялся со своей женой. Чокнутая! И какая счастливая чокнутая! Впрочем, ненормальные, как правило, гораздо счастливее нормальных, потому что не осознают своей странности и воспринимают себя как единственно возможное совершенство.
— Почему же Генрих не афишировал свой брак? — Полковник решил узнать точку зрения супруги.
— Генрих был очень ревнив, — просветила его Ева, — Боялся, что за мной начнут ухаживать сослуживцы и даже начальники. Хотя бы вы, господин полковник.
— Я?!
— У вас наверняка пожилая супруга. И вы, очевидно, не прочь отведать окорочок ароматной юной курочки?
— Как это — окорочок?
— Шалун! Вы не прочь проглотить ее целиком! Но вы жаловались на зубки, а?
Полковник побагровел и выпил воды.
— А бывает, госпожа Ризенкампф, что вы так и не можете ничего вспомнить?
— Полного выпадения памяти у меня не наблюдалось. Но кое-что о таких капризах восприятия я читала. Это свойство немногих натур, отмеченных интеллектуальной тонкостью, буйной непредсказуемой фантазией и артистическими наклонностями.
«Немедленно отделаться от нее! — приказал себе полковник, — Но на это придется тоже затратить много энергии».
— Как вы думаете, — решился он на более откровенный разговор, — мог ли ваш супруг исчезнуть в эту ночь с женщиной?
Ева слегка вздрогнула и, казалось, перестала дышать:
— О, какая ужасная орфоэпия! Возникают непроизвольные согласные! Следите за языковым оформлением!
— Мадам! Вы же сетовали, что оглохли! При чем тут моя орфоэпия? А не тверды мои согласные потому, что у меня зубы искусственные! Я же говорил! Хотите, достану?
— Увольте, — отвернулась Ева, — Вы спросили о Генрихе? Да, он пользуется популярностью у женщин. Он воспитан, элегантен, обаятелен, умен, чуток к женским желаниям и, конечно же, чертовски соблазнителен.
— Угу. Так где же и кого этот ловелас может в данный момент соблазнять?
Ева повернулась. Лицо ее было суровым. С изумительной орфоэпией она произнесла:
— Господин полковник. Я не давала вам повода. Мой муж, Генрих Ризенкампф, если жив, выполняет служебный долг. Если мертв, то, будьте уверены, долг с честью выполнил.
— Хорошо-хорошо, — успокаивал ее полковник, — Но вспомните, ради бога, о чем вы говорили с ним в последний раз.
— О службе. Генрих советовался, как ему лучше организовать повсеместное наблюдение. Я ему посоветовала переодеть полицейских в карнавальные костюмы.
— Так это вы! — ахнул полковник, — Ваша идея?
— Моя, — подтвердила Ева, — Я не только предложила, но и разработала в деталях. Вам понравилось?
— Блеск! — воскликнул полковник, — А краской метить?
— Это уже совместное творчество.
Теперь уже и у полковника в ушах появился колокольный звон. В больной голове все гудело, и казалось, сама она вот-вот расколется, как перезревший арбуз. Весь кабинет поплыл перед глазами. Полковник задыхался.
Жена майора была словно в тумане. Из этого тумана доносились какие-то обрывки фраз. Она негодовала. Стращала. Возмущалась догадками полковника. А если и действительно его предположения окажутся верными, то пусть знают все — соперницы она не потерпит! Она уничтожит эту преступную тварь, но Генриха спасет! Как ей ни тяжело будет. Ведь она любит его до беспамятства!
— Запомните: меня победить нельзя!
С этим опытный полковник моментально согласился. Он еле дотянулся до кнопки дежурного, попросил, чтобы госпожу Ризенкампф проводили, и обещал, что ее каждый час будут информировать о том, как идут поиски супруга.
Смиренная вдовица наконец убралась. Полковник открыл окна и вдохнул полной грудью.
Платный глашатай Мэра зазывал публику, объявляя о продолжении концерта на площади.
