«Кто вы и зачем?»
Освещая себе путь огоньком зажигалки, Клара тихо и благополучно пробралась по узкому темному коридору, поднялась по лестнице на третий этаж, отыскала комнату русского переплетчика и остановилась. В комнате было тихо, и даже сюда, в коридор, с площади доносились звуки музыки, выкрики, аплодисменты и свист. Клара достала из кармана связку ключей и тут же с раздражением вспомнила, что не спросила у мужа, какой именно ключ подходит к этой двери. Начала осторожно пробовать — один, другой, третий… Ни один не подходил. От волнения стали подрагивать пальцы.
— Господин Ткаллер, это вы? — раздалось из-за двери.
Клара не ответила, начала вновь примерять ключи. В комнате послышались шаги.
— Кто там крадется, как шелудивый кот? — громко спросили из-за двери.
— Зачем же шуметь? — как бы про себя сказала Клара, стараясь быть спокойной.
Наконец замок сработал, и она вошла в комнату. Окинув ее быстрым взглядом, представилась:
— Майор тайной полиции. Дежурная по внутреннему коридору.
Матвей хотел, очевидно, кивнуть, но лишь судорожно дернул головой. Он стоял в своей холщовой, промазанной клеем рубахе — худой, сгорбленный, не зная, куда девать одеревеневшие вдруг руки: то ли поднять вверх, то ли сразу протянуть для наручников. «Как бы он с перепугу не воспользовался кнопкой сигнализации!» — встревожилась Клара.
Так они стояли, стараясь скрыть друг от друга свой страх. Впрочем, Матвей был напуган, безусловно, больше.
Наконец Клара справилась с собой, начала осматривать комнату и как ни в чем не бывало спросила:
— Ну?.. Все у вас тут благополучно?.. Никто не беспокоил? Не мешал работать?
Тут уж перепуганные глаза и весь вид Матвея ее совершенно озадачили.
— Вас не предупредили, — поспешила она пояснить, — Кроме наружной охраны есть еще и внутренняя.
Матвей стоял как истукан и молчал, лишь изредка моргая.
— Я только что от господина Ткаллера, — уже менее официально и немного теплее продолжала Клара, выразительно покрутив в пальцах директорские ключи, — Он тоже озабочен… Он мне сказал все. Вы, я вижу, тоже… Озабочены…
— Кто вы и зачем?
Матвей был так встревожен, что перешел на высокий слог, который был ему, в общем, не свойственен. Клара повторила свою ложь еще более уверенным тоном: она майор, ответственна за внутреннюю охрану зала. Но выражение лица русского показывало, что он не верит ни одному ее слову. Он смотрел на Клару пристально и с ужасом, будто на лице у нее было два носа или три глаза. Клара вспомнила, как лестно об этом человеке отзывался ее муж. Как забавно о нем рассказывал, как настойчиво добивался, чтобы именно он приехал — и вот перед нею какой-то маньяк! Она стояла и не знала, о чем его спрашивать. Внезапно Матвей заговорил сам. Кивнув в сторону пресса, спросил:
— Вы тоже из этих будете? Из музыкантов?
— Я?.. Не совсем. Вообще-то, в свое время я училась музыке. Пела по нотам.
— Учились. Ну-ну, — понимающе и как бы с издевкой сказал Матвей, — Я так и знал. Как же без музыки?
— Конечно. Но почему вы на меня так смотрите? Боитесь меня? Или издеваетесь? Я не понимаю…
— Я тоже не понимаю, в чем я провинился перед полицейским маршем. Тоже неправильно переплел?
— О чем вы? — удивилась Клара, — Разве я строевым шагом к вам вошла? Никаких мне маршей не надо. Я хоть и майор полиции, но прежде всего женщина.
— Марш не может быть женщиной.
— Какой марш? Почему марш? Я всегда была женщиной.
Матвей с хитрецой покосился на Клару:
— Вы хотите сказать, что вы — не вы?
— Кто же я, по-вашему?
— Не знаю… Бравая мазурка?
Тут уж Клара вытаращилась на Матвея так, будто у того вдруг вырос пышный хвост.
— Не надо так смотреть, — погрозил пальцем Матвей, — Кто еще с вами?
Он открыл дверь и смело выглянул в коридор. Затем решительно подкрутил пресс, где были зажаты партитуры, взял переплетное шило и, очевидно, припомнив московский инструктаж, сказал:
— Документы.
Сказал так, как это сделал бы матерый советский орденоносец-пограничник, неподкупно стоящий на страже родных рубежей.
— Что-что? — переспросила Клара, — Вы этот свой красный террор бросьте. Вам недостаточно формы? Господин Ткаллер может подтвердить.
— Боюсь, что ваш Ткаллер тоже порядочный обманщик. Заманил меня в ловушку, а сам спрятался в кабинете. Почему я вам должен верить? Ясно, что вы не майор. И боюсь, что вы не женщина.
— Как! — вспыхнула гневом Клара. «Правильно европейские газеты пишут, что с русскими никогда не сговориться, — подумала она, — С китайцем и то было бы легче. Однако сдаваться нельзя».
Клара, как только она одна умела, очаровательно вскинула брови, сняла фуражку, распустила привычным эффектным движением волосы и с кошачьей грацией прошлась по кабинету. Клара вспомнила, как неотразимо она действовала совсем недавно на майора Ризенкампфа. Как жадно он смотрел на нее, с каким обожанием называл сосудом соблазнов! Этот русский Матвей тоже не сводил с нее глаз, но никакого обожания в этом испытывающем взоре не прочитывалось. Клара и не догадывалась, как важно было Матвею установить: человек ли перед ним, живая женщина или снова компьютерная заморочка? Правда, он чувствовал, что это существо резко отличается от предыдущих визитеров, но в ушах его, как живой, звучал голос старого закаленного инструктора по фамилии Зубов: «Я, товарищ Кувайцев, проинструктировал перед выездом за границу гораздо больше наших граждан, чем вы в своей жизни переплели книг. Постоянно будьте там начеку. Возможны инсинуации и провокации».
Тогда, выйдя на улицу, Матвей подумал: запугивает чинуша. Ладно. Его дело запугивать, мое кивать — решил тогда Кувайцев. Как недоставало ему теперь Зубова рядом — этого волевого партийца со стажем, напоминавшего одновременно французского актера Жана Габена и исконно русского гоголевского Собакевича. Но Зубова не было, была вот эта дама, скорее всего, диверсантка. Этого ему только не хватало после Траурного марша. А кто все-таки страшнее: потусторонние гости или разведка? Гости, пожалуй, — от них холодом веет, могилой. А эта все-таки обворожительная дамочка. Хитрющая, по всему видно. И, похоже, знает, что такое приласкать и порадовать. Ох, Зубов, Зубов, будь ты неладен! Неужели знал, на что посылаешь?
Между тем Клара сняла с себя китель, оставшись в рубашке, соблазнительно обрисовывающей грудь.
— Уверяю вас, я обычная, нормальная женщина. Я и курю, и выпить не прочь… Особенно в приятной компании, — Клара достала из красочного фестивального пакета сигареты и бутылку русской водки.
— Надо бы нам расслабиться, — сказала она и налила две рюмки.
— Я на работе, — отказался Матвей.
— А я где?
— Но я на загранработе, — приуныл Матвей.
— Ничего. У нас разрешается.
Клара налила обе рюмки и тотчас же осушила свою наполовину. Матвей скривился — как можно не допивать! Клара закурила сигарету и продолжала издеваться:
— Хорошая у вас водка, что и говорить. Даже этикетка любопытная — вся в каких-то наградах, медалях. Интересный вы народ — до чего любите награды! Ткаллер мне как-то рассказывал, что у вас награждают орденами даже газеты и заводы. Даже водку наградили четырьмя медалями. И еще я видела демонстрацию по телевизору. И там тоже все шли с медалями и орденами. А у вас сколько орденов?
— Ни одного.
— Странно. У такого мастера?
«К чему она клонит? — думал Матвей, — Неужели будет вербовать и сулить награды? Вот уж попал, так попал. А еще в школе знаменосцем был».
Клара тем временем еще налила.
— Ну что, за наши добрые отношения? — Она подняла вторую рюмку.
Матвей колебался. Клара осмелела, подошла вплотную к Матвею, нежно взяла за руку. Ладонь была теплой.
— Живая! — обрадовался Кувайцев. Он явственно ощутил женский земной аромат, к запаху косметики примешивался запах свежевыпитой водки. Этот последний компонент особенно разволновал несколько недель воздерживавшегося Матвея. А тут еще женщина шептала на ухо какой-то буржуазный вздор:
— Глупенький. Сидишь здесь один. Всего боишься. Никому не веришь. Нельзя же так…
Матвей судорожно вспоминал, что инструктаж не накладывал запрета на алкоголь. Напротив, Зубов говорил, что в Европе принято выпивать постоянно — по поводу и без повода, просто при разговоре. Не стоит советскому человеку чрезмерно увлекаться, но и шарахаться от спиртного не рекомендуется, ибо тем самым можно выказать недружелюбие или настороженность. «Значит, можно!» — сказал себе Матвей с облегчением. Он взял рюмку и опрокинул ее в пересохшее горло — так быстро, что даже не успел ничего почувствовать. Он тут же пожалел, что рюмка маленькая.
Теперь на лице Матвея появилось озабоченное выражение. Глаза нет-нет, да и стреляли в сторону початой бутылки. Клара, разумеется, это приметила и тут же предложила Матвею еще рюмашку. Матвей очень робко кивнул, но гораздо смелее взял бутылку и сам набулькал в свой походно-гастрольный стакашек граммов этак сто пятьдесят. Выпив и крякнув, он сказал: «Теперь баста!» И перевернул стакан вверх дном. По его решительному виду Клара поняла, что он пить больше не будет. А она как раз прикидывала: не опустить ли в стаканчик маленькую беленькую таблеточку? Такую, как Ризенкампфу. А самой быстренько взглянуть на партитуру — не зря же столько лет училась петь по нотам.
«Но может быть, ну ее — таблеточку? — размышляла Клара, — А вдруг этот несговорчивый русский будет еще союзником?»
И, продолжая разговор ни о чем, Клара задала самый обычный вопрос: понравился ли русскому господину их маленький город? Матвей с готовностью ответил, что более всего его поразили городские тротуары: как их драят специальными шампунями и швабрами — будто палубу матросы.
— А московские улицы разве не моют растворами? — спросила Клара.
Матвея этот вопрос, похоже, сильно озадачил. Он представил себе, как его родную Сретенку моют пахучей жидкостью тетки в оранжевых жилетах — они же этот шампунь и разворуют. Максимум на третий день. Если он раньше не осядет у жэковского начальства.
— Нет. Не моют, — честно признался Матвей, — Даже перед Дворцом съездов. Это точно.
— Что же так? Ведь в городе столько народа?
— Народу много, — согласился Матвей, — А мыть некому. Дай бог зимой сугробы разбросать.
Клара видела, что дикарь уже несколько иначе на нее смотрит. И все-таки его взгляд и манера держаться Кларе не совсем нравились. Переплетчик, конечно, слегка пьян, но контроля не теряет — скорее хитрит, чем откровенничает. А значит, переходить к настоящему разговору рано.
Матвей и сам чувствовал, что невольно разыгрывает из себя простака или, как говорят на Сретенке, «лепит горбатого». Однако выйти из роли уже не мог.
— Ну, и у вас мне тоже не все понравилось… мелочи, конечно…
— Так-так, — изобразила всплеск интереса Клара.
— Сплю я здесь из рук вон плохо, — пожаловался Матвей.
— Шумные соседи?
— Нет, в гостинице ни уличного шума, ни соседей не слышно. Но вот подушки ваши — сущее наказание. У нас есть загадка — два брюшка и четыре ушка. Подушка. А у вас только уши и почти пустая наволочка. Как же спать?
— Не согласна с вами, — заявила Клара, — На плоской подушке кровообращение мозга улучшается, голова отдыхает лучше. Да и второго подбородка можно не опасаться.
— А-а! — отмахнулся Матвей, — Что за отдых на такой подушке! Я вот к своей прикипел. Уже пятнадцать лет на ней сплю. Голова привыкла. Мало того, даже запах у нее свой, родной. Я так люблю ее, что даже обнимаю во сне. И она благодарит за любовь: только лягу — моментально усну. Я, когда езжу в командировки по Союзу, постоянно ее вожу с собой. А сюда мне запретили… то есть рассоветовали. Говорят, смешить иностранцев будешь. Ну, это я пережил бы. А вот как бы таможенники не распотрошили. Уж, думаю, перемыкаюсь как-нибудь.
Клара смеялась, ахала. Разговор стал оживленнее. Матвей рассказал, что он коренной москвич, живет в районе старинной московской улицы Сретенки. Любой старожил укажет, где живет Матвей Кувайцев.
— Кувайцев, Кувайцев… — повторяла Клара, — Кажется, это знатный род?
— Это Казанцевых род, — уточнил Матвей, — А мой род всегда в мастеровых числился. Сретенских.
— Сретенка, Сретенка, — повторяла Клара, будто пробуя слово на язык. Потом взглянула на часы. — Я вас не отвлекаю от работы?
— Работа выполнена, теперь под прессом сохнет.
Матвей встал и с удовольствием подкрутил пресс. Ему уже нравилось разговаривать с дамой — все-таки не одному сидеть, выжидая новых явлений. Он будет говорить о чем угодно и с кем угодно, лишь бы быстрее летело время.
Клара же нет-нет, да и поглядывала на пресс с нескрываемым любопытством. Она предложила еще выпить (о, эта таблеточка, маленькая беленькая таблеточка!), но Матвей наотрез отказался: дескать, перевернутый стакан — это закон многих лет.
Тогда Клара встала, подошла почти на цыпочках к прессу, обошла его вокруг.
— До чего же любопытно узнать, кто у вас там в плену?
— Утром узнаете, — насторожился Матвей и тоже подошел к прессу.
— Меня сжигает любопытство.
— А у меня есть право нажать сигнальную кнопку.
— О-о, — Клара усмехнулась, — Никогда бы не подумала, что вы такой паникер.
— Служба, — тоже усмехнулся Матвей.
— Вы тоже полицейский?
Матвей ненадолго задумался.
— Я… не могу вам этого сказать.
Клара помолчала. Прошлась по кабинету.
— Нет. Этого не может быть, — сказала она, — Вы совершенно не похожи… А может, вы великий артист?.. Среди тайной полиции это не редкость.
Матвей уж и сам не рад был, что дал даме повод так думать. Это ведь может и к скандалу привести. Надо было выправлять положение. Матвей натужно усмехнулся и как можно дружелюбнее попытался переменить тему:
— Не надо вам строить догадки. Лучше поговорим о чем-нибудь приятном. Вот вы интересовались, что такое Сретенка… — И Матвей пустился в пространное описание своей «малой родины», начиная со Сретенского монастыря на Сухаревской площади: — Эх, да что толковать! По Сретенке надо гулять. Особенно я уважаю пивную в Печатниковом переулке. Кстати, я там рядом живу — по левую руку, дом номер шестнадцать. Да любой, — повторил Матвей, — покажет, где мой дом.
— Вы живете в особняке? — удивилась Клара.
— Да, — подтвердил Матвей, — А в этом особняке коммуналка, но всего на двоих.
— Это как?
— Двухкомнатная квартира. Одна комната моя, другая — соседа, Бориса Павловича Мырсикова. Замечательный человек, и руки золотые. Мастер на землеройных агрегатах. Всю Москву уже перекопал вдоль и поперек. Ветеран труда. Рыбак, опять же. Я ему спиннинг везу с электронной катушкой. Задаешь программу, направление — и блесна вылетает точно туда, куда надо.
Клара с некоторой опаской взяла спиннинг. Матвей показал, как просто корректируется полет блесны.
— Хороший подарок. Значит, вы с ним друзья? — спросила Клара.
— Не разлей вода, — подтвердил Матвей, — Вот только за ним один грешок водится. Борюсь и ничего не могу поделать. Придет Борис Павлович с работы и первым делом свои натруженные ноги мыть. Воду вскипятить в тазике лень. Так он в унитаз поставит ноженьку, за цепку дернул — помыто! Затем следующая. Обтер — и будь здоров. А мне все же это неприятно. Унитаз хоть и не новый, но должна же быть какая-то гигиена. Мырсиков же начинает мне доказывать, что унитаз — это универсальный таз и он пригоден для любых процедур. Слава богу, хоть голову он там не моет. Ведь у вас, как я заметил, унитаз — самое чистое место.
— Как вам сказать, — Клара почувствовала затруднение. Русские моют ноги в унитазе? Ткаллер ничего подобного ей не рассказывал. Она снова рассмеялась.
— Так, значит, вы один живете?
— Почему? С Серафимой Анатольевной.
— Супруга?
— Упаси господь. Это мою черепаху так зовут. Милое терпеливое создание.
— Чего же вы не женитесь?
— Я бы женился. Но ни одна женщина со мной не уживется, хотя зарабатываю я подходяще, да и характером мягок и покладист. Но вот работаю я в основном на дому. Клей же мой исключительно животного происхождения. Сушу рыбьи плавательные пузыри, кости осетровых рыб — мне шурин из ресторана «Лель» привозит — и получаю первостатейный клей путем вываривания. Клеешок — шик-блеск: схватывает мертво и, что важно, не промачивает материал. Но в нем вся моя житейская драма. Вонь от этого вываривания такая, что ее не вынесет ни женщина, ни кошка, ни собака, ни другая какая тварь, кроме черепахи. Вы не держали черепаху?
— Не приходилось.
— Настоятельно рекомендую. Шума никакого, живет двести лет и есть почти не просит. Самое любимое лакомство — моченый горох. Полблюдечка в день. А если у меня поездка, вообще ничего не оставляю. Она в спячку уходит. Может два месяца спать. Ну чем не прелесть? Разве с женой так можно?
— Как забавно вы рассказываете! — от восторга захлопала в ладоши Клара, — Вы, русские, совершенно особенные люди. Обязательно побываю на вашей Сретенке. У вас принято заходить в гости?
— О чем речь! Спросите Кувайцева — любой покажет, — снова повторил Матвей. И подумал в страхе: «Что я несу! Майора тайной полиции приглашать в гости! И адрес раньше назвал. Господи, вразуми!» Но тут же попробовал успокоить себя: что ж тут такого? Рассказ иностранцам о достопримечательностях столицы — с целью улучшения отношений и роста взаимопонимания. И так далее, и тому подобное… Матвей решил продолжить беседу в сложившемся направлении.
— Мне ведь случалось любопытные заказы исполнять, — вздохнул он и отчего-то покосился на пресс, под которым подсыхали марши-победители, — Многотомное издание «Живописная Россия». «История славян» под редакцией профессора Битнера. «Интимная жизнь монархов» — девятнадцать выпусков. Издание Каспари, девятьсот десятый год. Не приходилось читать?
— Нет.
— Эх, мамочка! Сколько страстей, фактов, мыслей! Да, многое проходило через эти руки! — Матвей посмотрел на свои руки, потер одна о другую, крепко и с удовольствием сжал.
— Ну а теперь? Интересная ведь работа попалась? — заиграла глазками Клара, выбрав наконец подходящий момент.
— Эта? — указал он на пресс. Матвей хотел было отшутиться, дескать, ничего особенного, публику ждет разочарование и дальше в таком же духе. Но вдруг почувствовал, что язык его окоченел и ничего подобного он выговорить не может. Зубы его выбивали мелкую дробь. Очевидно, Марши не позволяли над собой шутить. Клара смотрела на Матвея, ожидая ответа. Неожиданно он решил сказать правду.
— Работа опасная, если честно сказать. Опаснее, чем у электромонтера. Напутаешь в проводах, так трахнет — не очухаешься, — Матвей подошел к партитурам, — Сохнут теперь. Отдыхают, демоны. А страху нагнали прямо анафемского.
— Вы меня интригуете, — повела бровью Клара, — Такая сложная работа попалась? Или материала подходящего не нашлось?
Она вновь, уже в который раз, подошла к прессу, как бы пытаясь угадать, что же там, под таинственными обложками.
— Не вижу золотого тиснения.
— Названия нет, — ответил Матвей, — А в нотных крючках я не разбираюсь.
— АТ каллер?
— Он мне названия не расшифровал.
— И вам не сказал? — поразилась Клара, — Отчего же?
— Не захотел, — как мог просто и правдиво ответил Матвей.
— Давайте посмотрим. Я разбираюсь в нотах.
— Э-эх, — подбежал к прессу Матвей, — Не просохло еще. Да и не положено. Вы же, так сказать, здесь поставлены для охраны.
Клара принялась объяснять, что ее гложет чисто женское любопытство — так заманчиво узнать то, чего не знает пока никто, но десятки тысяч ждут с нетерпением.
— Дама вы, конечно, чрезвычайной приятности, — мягко и даже как-то вкрадчиво отвечал Матвей, — Я вам хотел бы сделать подарок в честь памятной ночи. Вот натуральный столичный бархат остался. На костюмчик вам не хватит, а на жакетик дамский вполне.
Матвей накинул ей на плечи бархатный лоскут. Любуясь, добавил:
— Совершеннейшая прелесть. К жакетику бы еще опоясочку из посеребренной тесьмы, как в «Интимной жизни монархов».
Клара повернулась к зеркалу:
— Добрый вы человек. И в гости пригласили, и подарок сделали… Позвольте отблагодарить вас.
Клара подошла близко к Матвею, посмотрела неожиданно томно и продолжительно, обняла и стала нежной ладонью ерошить ему волосы. Лицо ее приблизилось и расплылось в глазах переплетчика — как на экране неисправного телевизора. Матвей вновь уловил запах спиртного и с неудовольствием подумал, что, как на грех, поужинал сегодня с чесночным соусом и наверняка Кларе теперь неприятно. А острые коготки соблазнительницы уже проникли под рубашку и нежно царапали его могучую спину.
— Э-э, милочка. Товарищ майор, — вырвалось у Матвея, — Позвольте обратиться и сразу доложить, что мы здесь не одни.
— Одни, Матвей. Одни, — призывно прошептала Клара.
— Не одни, — твердо повторил Матвей.
Коготки Клары несколько ослабли, но оставались на прежних наступательных позициях.
— Ткаллер закрыт в своем кабинете. Ключи все у меня. И больше здесь некому быть.
— Не говорите, чего не знаете, — все-таки высвободился из страстных объятий Матвей.
— Тайная полиция все знает.
— Это ей так кажется… Тайной полиции, — даже покривился Матвей, — И вообще я очень сомневаюсь, что вы из тайной. Хватательные наклонности другие.
«Да-а, таблетки были бы вернее», — пронеслось в голове у Клары. Она отошла, поправила прическу, как-то вся мигом подтянулась, взгляд ее стал суров:
— Как представитель тайной полиции я требую открыть тайну партитур. Я должна сегодня, сейчас знать музыку, которую будут играть завтра. Точнее, это нужно не мне, а моему руководству.
Клара особенно подчеркнула последнее слово, зная, что русские относятся к любого рода руководителям прямо-таки с трепетом. Вот и сейчас ей показалось, что Матвей слегка вздрогнул. Он действительно закряхтел, как-то весь скукожился, глаза его бегали от Клары к прессу, к кнопке сигнализации, к двери. Многого, однако, Зубов не мог предвидеть. Связаться бы как-нибудь с посольством или хотя бы с представительством. Тюрьма здесь, а не концертный зал.
— Давайте все-таки посеребренную опоясочку сделаем к жакетику. Славно будет, — неожиданно даже для себя сказал Матвей.
Своим молчанием Клара показала, что ждет серьезного ответа.
Матвей переминался с ноги на ногу, покашливал.
— Государственные интересы любой страны я уважаю. И в этом случае готов уступить. Но для этого нужно, чтобы господин директор Ткаллер распорядился.
— Ткаллер не в состоянии сейчас принимать решения.
— Он мертв? — вскрикнул Матвей.
Тут уж Клара вздрогнула. Щеки ее покрылись красными пятнами. Однако она быстро взяла себя в руки.
— Мертв? Почему же? Но так… расстроен… удручен. Матвей, скажите, почему Ткаллер так удручен?
— Я и сам удручен.
Клара была в отчаянии от «уступчивости речи русской». Она надела китель, да и внутренне застегнулась на все пуговицы.
— Если завтра после исполнения произведений случится скандал, то вас, лично вас, господин Матвей, ожидают большие неприятности.
— Так предъявите мне хотя бы какой-нибудь документик. Хоть фальшивый. Чтоб я на основании его… Откуда же мне знать, кто вы и зачем? А вдруг вы действительно из тайной полиции — но другой страны?
— Бросьте дурака валять!
— Без документа не пущу!
Матвей подошел к кнопке сигнализации, снял защитное стекло, поставил на кнопку перемазанный клеем палец.
— Можете в меня стрелять. Только спасибо скажу!
Клара застыла на месте, словно монумент. Отчаяние кричало в ней, ни одним знаком не проявляясь внешне. Хороша она в эту минуту была необыкновенно. Но Матвей этого не замечал. Теперь он, как никогда, был тверд и решителен. Он не потерпит ни насмешек, ни угроз. Он или погибнет, или… в общем, там видно будет.
— Хорошо. Я все скажу, — резко и быстро проговорила Клара, — Только отойдите от сигнализации.
— Ни на шаг.
И Клара пошла ва-банк. Она сбивчиво начала рассказывать, что на самом деле она жена Александра Ткаллера. Почувствовала, что с мужем беда, пробралась в здание через канализационный тоннель. И вот — воспользовалась формой полицейского майора…
— Цель вашего прихода ко мне? — спросил Матвей тоном советника юстиции. Он все еще стоял возле кнопки.
— Я уже виделась с мужем. Он в панике. Конкретно ничего не говорит, кроме того, что одно произведение загубит, по его мнению, не только весь праздник, но и дальнейшую жизнь этого зала. Значит, выход один: его необходимо заменить.
— Тише-тише, — погрозил пальцем Матвей.
— Кого мы здесь постоянно боимся?
Матвей лишь зыркнул на пресс, но продолжал хранить молчание. Клара, конечно, ничего не поняла.
— Вы ведь с Александром всегда были в добрых отношениях — он так тепло рассказывал мне о вас. Он нуждается в поддержке сейчас, как никогда. Пойдемте к нему.
Матвей все еще стоял у кнопки.
— Хотите, я стану на колени? — Клара неуловимым движением всего тела продемонстрировала готовность и в самом деле опуститься на колени. В глазах ее блестели слезы. Теперь перед Матвеем была просто уставшая женщина. Отважная Клара Ткаллер. Переплетчик наконец отошел от кнопки и подхватил ее под локти.
— Идемте скорее к нему, — торопила женщина, — Возьмите партитуры.
— Нет, — отрезал Кувайцев, — Партитуры останутся здесь. Это мое условие.
Переплетчик разжал пресс, посмотрел, хорошо ли просохли партитуры, затем осторожно положил их на стол, прикрыв газетой «Известия».
— Скорее, скорее, — торопила Клара.
— Черт меня толкнул ехать на ваш фестиваль! — стукнул сразу двумя кулаками по столу Матвей.
— Ха-ха-ха! — разнеслось по комнате, — Ха-ха-ха!
Матвей угодил по мешку-хохотуну. В тот же миг они с Кларой выскочили в коридор. Какое-то время вслед им несся неистовый надсадный хохот. Матвей даже хотел вернуться, отключить смех, но Клара не пустила его: дескать, возвращаться — дурная примета.
— А вы верите в приметы? — спросил Матвей в полутьме.
— И даже очень.
— Я тоже… Начал.