22

Спичечник Еня знал что такое счастье. И не то чтобы он был особенно счастливым человеком, наевшимся счастья всласть и теперь размышляющим о причинах счастья, о его последствиях и сокровенной сути, не был он и философом, охочим до пустых размышлений. Просто сегодня с утра его осенила идея и в свете той идеи спичечник Еня просто и совсем буднично понял, что он счастлив.

Создав за годы своей сознательной жизни четыре тысячи восемьсот сорок девять произведений спичечного искусства (изб, домов, церквей, соборов, замков, дворцов, сараев и заборов – все из спичек), Еня вдруг понял, что создал абсолютно все, и пути к новым творческим достижениям просто нет, просто нечего больше достигать. Это размышление вначале повергло его в глубокую печаль.

Немного ободрился он после того, как склеил из спичек палатку. После палатки – ящик для инструмента. Но, уже заканчивая ящик для инструмента, он понял, что творческий его гений на излете, склоняется к закату, стоит на краю пропасти, поражен тяжким недугом, повеяло зимним холодком, слышны звоночки – Еня полдня пытался выразить словами свое чувство, но так и не выразил. Чувство было гнусным.

Нужно отметить, что Еня был признанным авторитетом в своей области и славой родной деревни; имел он семь премий «го-хью» – главных премий по спичечному мастерству. Премии присуждались за лучшую идею, за лучшее исполнение, за минимальное количество материала, за самое крупное спичечное сооружение, за дизайн и за лучшую передачу средствами спичек общественной идеи.

Еще одна премия, дополнительная, присуждалась за вклад в дело мира – но эту премию получало всегда начальство. Большинство людей знают о существовании спичечного искусства (некоторые даже видели изделия, выполненные любителями), знает, но считает его блажью или глупостью. К чему, говорят они, клеить из спичек фигуры разной формы, если любой пресс напрессует тысячу таких же фигур в тысячу раз быстрее и будут они в тысячу раз долговечнее? Логичное рассуждение.

Но спичечное искусство – все же искусство и поэтому, как всякое искусство, смеется над логическими потугами. К чему восходить в горы, если есть вертолеты; к чему поднимать штанги, если есть подъемные краны, к чему играть в шахматы, если хороший шахматный компьютер все равно сыграет лучше? Зачем рисовать, если есть фотоаппарат; зачем петь и играть на скрипке, если есть магнитофон с заведомо лучшими записями, зачем читать лекции, если есть учебник, зачем играть на сцене, если есть компьютерная анимация? Спичечник Еня знал зачем: каждая мертвая горка спичек, к которой прикасались его пальцы, оживала и жила, обретя душу. Наверное, для этого и нужно искусство – для того, чтобы вдохнуть душу в неживое. Вот неотесанный чурбан из захолустья пришел в музей и томится, мечтая о мороженом или баночке синтетического масла, но вдруг останавливается перед картиной и картина говорит ему: «здравствуй, я живая». «Здравствуй, а я оказывается, тоже живой», – отвечает чурбан. И он уже не чурбан после этой встречи. Что бы было со всеми нами, если бы творец не собственоручно изготовил Адама из глины, а отштамповал тысячу адамов с помощью пресса? Все человечество до сих пор состояло бы из тысячи одинаковых глинянных статуй, изрядно попорченных временем.

Итак, Еня, как некоторый древний поэт, имел одну, но пламенную страсть.

Неделю назад он попал в больницу с подозрением на аппендицит (оказались просто колики) и провел в больнице пять дней. Эти пять дней отдыха казались ему вычеркнутыми из жизни. Он чувствовал себя так, будто ему ампутировали мизинец.

Те спичечные композиции, которые могли бы быть созданы за эти пять дней, не будут созданы никогда. В больнице он встретил милую женщину, которая выразила намерение стать его женой. Женщина покорно слушала енины лекции о спичечном искусстве – поэтому Еня сказал, что подумает. Но все равно, семь дней вычеркнуты из жизни. Первым делом искусство, а женщины потом. А теперь вот еще и это.

Этой ночью он почти не спал. В краткие минуты забытья он видел один и тот же сон, с продолжением – будто берет он, Еня, в руку свои нетленные произведения из спичек и сжимает кулак. И превращаются нетленные произведения в обычную труху. И берет он следующее произведение и снова кулак сжимает, и снова, снова, снова… Горько плакал Еня во сне и во сне же слышал танец маленьких ножек, и во сне же понимал, что спит, и что слышит он во сне топотание крысиных лапок по полу и даже вон та ледяная глыба в ногах, с голубым глубоким прозрачным отблеском, то не лед вовсе, а одна из крыс стянула зубами с ноги спящего Ени одеяло, от того и холодно ениной ноге, от того и снится Ене ледяная глыба.

Осианские крысы не были опасны для умного человека.

Крысы редко бросались на людей без причины.

Но настало утро, и Еня проснулся с улыбкой счастья на устах – потому что увидел во сне крысоловку, сделанную из спичек. Вот что такое счастье. Кажется, все уже изготавливали из спичек: от чайной ложки и палки для чесания спины до работающей модели парового пресса и Аполлона Бельведерского в натуральную величину. Самым большим затейником считался старый итальянец Николо Челиджио, который изготовил Аполлона и кибернетическую палку для чесания, которая умела чесать сама и в нужном месте (чего даже любимая жена не умеет), но спичечная крысоловка не приходила в голову даже итальянцу Николо.

На изготовление крысоловки пойдет двадцать три коробка, – так рассудил Еня. Внутренность коробка можно будет обмазать особым клеем собственного производства – клеем, от которого крысы дуреют, и за который запросто расстанутся с жизнью. Клей этот Еня держал в особой большой бутыли, из толстого стекла и со стеклянной же крышкой. Бутыль стояла на шкафу и там же, на шкафу, у бутыли, бессменно дежурили две-три крысы, привлеченные запахом. Крысы были крупны, величиной с обыкновенную кошку, но кошку спичечник Еня в последний раз видел лет десять назад, на выставке редких животных – после того, как вымерли растения, кошки тоже почему-то пропали. Зато крысы значительно подросли.

– Эй! – крикнул кто-то в окно.

– Чего тебе? – отозвался Еня.

– Пошли играть!

– Я не могу сегодня. Надо закончить одно дело.

Голова была беременна идеей (творческие люди поймут, а у нетворческих прошу извинения), у головы уже начинались схватки и просто немыслимо было в таком состоянии идти и играть в какой-то там теннис. Спичечная крысоловка!

Такого не делал еще никто не планете! Это же новый шаг в спичечно-строительном искусстве!

– Ну не дури! – продолжал Бульдозер, – пошли играть, у нас без тебя пары не будет. Если не бросишь спички, я в твой музей горящую головешку кину.

Бульдозер уже не в первый раз так шутил и Еня не боялся.

– Я сказал – не пойду! Может быть завтра.

– Та кому ты завтра нужен! – сказал Бульдозер и отошел.

Он вышел из дворика и задумался. Болван проклятый. Перепортил весь день.

Теперь придется играть втроем. Втроем – что это за игра? И все потому, что этому болвану захотелось спичками поиграться. Тоже мне, гений.

Бульдозер поднял кусок кирпича и запустил Ене в окно. Кусок кирпича перелетел каменный заборчик (заборчик был из белого кирпича, с дырочками и с редкими вставными красными кирпичиками – красные отсырели и трескались, не то качество); кирпич перелетел заборчик, пролетел сквозь садик мертвых деревьев, влетел в окно, прошуршал над удивленно поднятыми крысьими мордочками, над самой головой бедного Ени и ударился в бутыль с клеем. Тяжелая бутыль выпала из рук и грохнулась на пол, обрызгав Еню с ног до головы. В глазах крыс загорелись дикие огоньки; со всех сторон послышалось шуршание и хруст щепок, перекусываемых острыми, как шилья, зубами; полчища крыс выскочили из углов и сбили человека с ног; человек успел вскрикнуть всего лишь раз, да и то негромко. Говорят, что в Амазонке водятся такие рыбы, что съедают человека за шестнадцать секунд. Ыковские крысы уложились в четырнадцать. Покончив с Еней, они вылизали пол, потом проели в полу дыру, чтобы не пропала ни капля вещества, впитавшегося в доски, потом погрызли стеклышки, сдохли, наевшись стеклышек, пришли другие и съели первых, ушли. На полу, у самой дыры, осталось лежать то, что еще недавно было Еней, человеком, знавшим, что такое счастье.

А в это время Бульдозер шел вниз по улице, по направлению к площади Центральной. На площади Центральной ему было нечего делать, а шел он просто для того, чтобы проводить мальчика Петю. Мальчик Петя тащил по пыли тяжеленный мешок с мусором. В мешке было килограмм пятьдесят. А тащил его мальчик Петя на общественную свалку. Бульдозер знал кое-что, но пока молчал. Мальчик Петя часто останавливался и вытирал пот со лба. Тогда Бульдозер тоже останавливался и ждал.

Так шли они долго, минут двадцать. Наконец, пришли.

– Что вы за мной идете? – спросил мальчик Петя.

– Да я ничего, ты давай, развязывай мешок.

Мальчик Петя развязал мешок и приготовился высыпать мусор.

– А ты знаешь, – спросил Бульдозер, – что за использование свалки полагается платить? Давай, завязывай обратно свой мешок и тащи домой. Только попробуй тут его оставить.

Мальчик Петя завязал мешок и потащил его на горку. Бульдозер улыбнулся и замурлыкал песенку о том, что сердце к подвигу зовет. Бульдозер тоже знал, что такое счастье.

Информация:

Был бы Боря обыкновенным человеком, если бы ни слишком громкий голос, и если бы не твердая убежденность в том, что он все знает и все умеет лучше всех.

Убежденность была так сильна, что Боря мог ослепнуть, оглохнуть, проявить абсолютный слух или орлиное зрение, если это требовалось для доказательства своего превосходста. В этих же целях он был способен глупеть или умнеть до любой степени.

Например, если Боря бросал в забор нож, а нож пролетал мимо, Боря утверждал, что целился мимо. После этого друзья чертили круги мишени и цепляли на забор бумажку. Кто-нибудь попадал в центр, а Боря – в край. В таком случае Боря совершенно серьезно говорил, что круги начерчены неточно, а центр мишени находится как раз на краю, просто остальные этого не видят, а он, Боря, сумел увидеть по причине своего превосходства в метании ножей. Когда Боря начинал проигрывать, играя в теннис, тут могли происходить любые чудеса. Например, если Боря проигрывал один-пять, он спрашивал какой счет и, узнав, что один-пять, совершенно серьезно говорил, что счет один-пять в его пользу. Говорил и сам себе верил. В таких случаях даже мяч вылетевший из площадки метра на два, в площадку попадал – Боря видел это собственными глазами, и действительно, он видел. Просто его зрение было устроено иначе. Областью научных интересов Бори были химические процессы при проявлении фотопленки. С химическими процессами Боря обращался так же, как и с теннисом или метанием ножей. Мало кто бы рискнул сомневаться в бориных словах или в бориной честности; на такого человека Боря сразу начинал н а е з ж а т ь. Оттого и прозвали Борю: Боря-Бульдозер.

Борины наезды начинались обычно со стандартных фраз, вроде: «такой дурак, как ты, лучше бы вообще молчал» или других с тем же смыслом. Заканчивались кулаками или монтировкой. Иногда заканчивались летально. Семь раз Борю вызывали к следователю и проверяли на детекторе лжи и семь раз детектор показывал, что Боря невиновен. А все потому, что Бульдозер искренне верил в свою невиновность. Действительность не имела над ним власти.

Повод для очередного наезда мог быть самым незначительным. В последний раз Боря наехал на незнакомого старичка на улице за то, что старичок нес стул. По мнению Бори, старичок нес стул неправильно. Боря начал стандартно, но старичок не смутился. «Ты меня слушай, старый хрен, – продолжал Боря, – хоть на старости лет умного человека встретил.» Старичок не хотел расставаться со стулом, Боря же просто не мог. Так они и вошли в комнату, держа стул за разные ножки. Когда два дня спустя служба по борьбе с беспорядками навестила квартиру, там нашли: сожженыые шторы, разорванный портфель, остатки костра в ведре для мытья пола, битые лампочки (несколько осколков оказались даже на балконе соседа), кучу сломанной мебели, сваленную посреди комнаты, куски штукатурки, остатки человеческого глаза, принадлежавшего хозяину квартиры, несколько вырванных волосков и аккуратно стоящий хорошо протертый стул.

Сам Боря уже давно не помнил, что он сделал со старичком. Его память могла прочно забыть событие даже пятиминутной давности, если того требовало самолюбие.

Никакой детектор лжи не показал бы, что Боря помнит о старичке. Он невинно забыл о последней жертве – как и о многих других.