21

Трамвай сорок третий номер, тот, который ходит только в первой половине дня, весело катил по рельсам. Водитель трамвая, женщина возраста лет на пять-шесть старше бальзаковского, с большими губами, прозрачными волосами неопределенного цвета и коровьим взглядом вспоминала о том, что обед еще не приготовлен, вспоминала с мягкой тоскою. Трамвай катил по пустому широкому простору, черному, серому, желтому здесь и там (кое-где на поверхность выходила глина и песок), местами простор был разрезан неглубокими оврагами. Вдалеке, у горизонта, виднелись холмы, с которых дожди смыли остатки почвы. Там и здесь поблескивали искорки: здешняя пустошь была вся в бутылочных осколках; к полудню, когда солце появлялось из тумана, осколки мерцали и пустошь казалась живой. Сто лет назад на тех холмах было поле. Теперь холмы торчали из земли каменными клыками, похожими на пирамиды Египта. Клыки были светлые, почти белые. Небо светилось мутной полуденной зеленью. Как всегда, после полудня было трудновато дышать, воздух становился совсем вязким. Водитель трамвая достала кислородный баллончик с зеленой надписью по красному:

Вот и этот продам, – подумала водитель трамвая, – ничего, что отдышала из него чуть-чуть, продам мальчику Пете, он очень просил, хотел девочке подарить. Я понимаю, сама была молодой, я с него много не возьму, – так подумала водитель трамвая и даже улыбнулась.

Послеполуденный трамвай шел последним рейсом: еще минут пять до Ыковки и сорок пять обратно. Трамвай был почти пуст – только один пассажир, сейчас совсем перестали ездить, опасаясь нападения зверей. Лицо пассажира смутно знакомо. Когда-то раньше он определенно ездил моим рейсом, – подумала водитель трамвая. Так мало людей, что каждого запоминаешь. Как бы не закрыли линию, придется тогда дворником работать. Тарахтели колеса на стыках, дребезжало второе кресло в правом ряду, скалилась улыбкой фотография голого мужчины с громадными мускулами и не столь громадным кое-чем; фотографию водитель трамвая вырезала из журнала и возила с собой как талисман – что может хранить женщину лучше, чем настоящий мужчина? Вот то-то и оно.

Вот показались вдали белые стены Ыковки, стены метровой высоты, ни один зверь через такую не переберется. Иш ты, как они себя берегут. Себя то берегут, а обо мне кто подумает? Езди тут без всякой защиты и обороны. Впрочем обороняться от зверей бесполезно, их никакое оружие не берет. Развели нечисть, теперь отдуваться приходится. А вон те кусты слишком близко подходят к линии, надо бы срезать. Кустами водитель трамвая называла густые пучки черных палок; она начала уже забывать, как выглядели настоящие кусты – настоящие кусты теперь даже в фильмах не увидишь. Звери редко выходят из лесов, но, с другой стороны, нет ведь никакой причины, которая мешает им выходить. Вот эти кусты, например, тянутся от самого оврага (овраг был наполовину засыпан четыре года назад и с тех пор трамвай сорок третий номер въезжал в поселок и делал круг на безопасной террирории) – а овраг идет от самого леса. Если звери просто не хотят попадаться людям на глаза, то они могли бы пробраться по дну оврага и сейчас сидеть где-нибудь в тех кустах. Ей показалось, что в кустах что-то белеет.

Сердце похолодело, душа ушла в пятки, по спине пробежал мороз, на лбу выступил холодный пот, кровь застыла в жилах, застучали зубы, перехватило дыхание, лицо смертельно побледнело, пальцы рук напряглись и окаменели, заурчало в желудке и захотелось… Сами знаете куда захотелось. Трамвай остановился.

– Иди сюда, – позвала она пассажира. – Смотри. Ты там ничего не видишь?

Информация:

Базовые самовоспроизводящиеся схемы продавались в каждом техническом магазине, а посему все народные умельцы изощрялись как могли, выдумывая саморазмножающихся зверьков. Народное движение всемерно поощрялось. Дома творчества К.О. даже заводили маленькие зоопарки из киберзверьков. Существа не были похожи на зверей и обычно имели простой решетчатый каркас вместо тела. Тысячи их разновидностей терялись и бегали по городам, лесам и пустырям совершенно беспризорные. Когда их развелось слишком много, власти ограничили продажу схем и попробовали отловить тех зверьков, которые не имели хозяев. Звери сразу ушли в леса, да там и остались. Базовая схема давала не только возмоджность размножения, но и возможность самоизменения. За последние десять лет звери изменились настолько, что охотиться на них стало опасней, чем идти на тигра. Охотиться перестали, а сами звери, из излишней резвости, иногда выбегали из лесов и играли с проходящими людьми. Такие игры всегда заканчивались трагедией. Но защититься от зверей было довольно просто: они могли двигаться лишь по ровной местности, а потому небольшой уступ или стенка их всегда останавливали.

– Иди сюда, – позвала она пассажира. – Смотри. Ты там ничего не видишь?

– Только черные палки.

– А в палках?

– Ничего.

– Вон там, белое. Может, это зверь.

Коре нагнулся к стеклу и вгляделся.

– Это пятнышко не шевелится, – сказал он.

Клочок белизны не шевелился. Нет, это не могут быть звери, – подумала водитель трамвая, – звери не умеют сидеть в засаде. Им нужно постоянно двигаться. Говорят, что от них можно даже спастись, если стоять на месте и отскакивать в сторону в последний момент; не приведи Господи мне так спасаться…

Она посмотрела в зеркальце и увидела, что сзади, по полотну, к ней движется зверь. Она видела зверя на картинках и в кинофильмах, там он казался совсем нестрашным, но вот так, когда он надвигается на тебя… Трамвай дернулся и понесся. Зверь чуть отставал. Пролетая мимо кустов, водитель трамвая успела заметить неясное копошение, но не смогла ничего рассмотреть, только вот белое пятнышко оказалось обрывком газеты. Водители трамваев, не проходите крутые повороты на предельной скорости, не проходите. Ведь трамвай ваш может сойти с рельс, а неровен час, даже и перевернется. Тогда любому зверю будет нетрудно достать вас.

– Помедленнее! – крикнул Коре, но было поздно: трамвай громко лязгнул, заскрежетал, зашуршал по щебенке, наклонился и перевернулся на бок. Второй вагон остался вверху, на каменной насыпи.

Водитель успела вскрикнуть только один раз. Значит, теперь она без сознания или мертва. Коре пошевелился и отодвинул стальной цилиндр, упавший ему на спину. Такие цилиндры используют, чтобы брать трамваи на буксир. Тяжелая штучка. Килограмм восемьдесят, а то и больше. Цилиндр упал прямо на спину Коре, но ничего не повредил. Коре уже начинал привыкать к собственной неуязвимости.

Он встал и под ногой проломилось стекло. Вагон лежал на боку. Коре прикинул, можно ли выбраться через нижние окна и решил пока не пробовать – слишком узкая щель. Да и вагон постоянно вздрагивает, как будто он в агонии. Через верх вылазить тоже неудобно. Может быть, через переднее стекло.

Он посмотрел в сторону кабины и увидел зверя. Существо стояло, качаясь, будто раздумывая: броситься сейчас или обождать. Зверь был не один. Очень похож на самодвижущийся рычаг, – подумал Коре, – на кибернетическую игрушку, которую изобрел Иван Петров. А качается он потому, что не может стоять на месте – это было самым интересным в игрушке: она не умела останавливаться. Изготовленный рычаг включался и отпускался в леса, где он и рыскал, иногда выскакивая на дороги. Пробовали рычаги ловить, но разве их поймаешь, если они никогда не стоят на месте. Иван Петров даже премию обещал тому, кто его рычаг поймает.

Вот и эти такие же, но шире, мощнее и вооружены режущими инструментами.

Рычаг прекратил качаться и бросился вперед. Стекло разлетелось на осколки, тело водителя схвачено и брошено, еще удар – и рычаг оказался в вагоне.

Он продвинулся вперед и снова отступил назад. Он осматривался. По маслянистой станине двигались вверх-вниз зубатые инструменты. Вот длинное сверло включилось и выключилось. Посыпались искры электросварки: вагон резали сразу с нескольких сторон.

Коре шевельнулся и рычаг бросился вперед. Загудело сверло, направленное прямо в грудь. Патрон бешено вращался, от него даже дуло как от вентилятора – две тысячи оборотов в минуту, не меньше. Конец сверла прорвал ветровку на груди; не успев сообразить, Коре схватился пальцами за вращающийся патрон.

Послышался жалобный треск умирающего металла; патрон со сверлом отломился, изнутри зверя выползла желто-синяя раскаленная стружка, потекло масло. Зверь издал крик, похожий на крик слона, и дернулся в сторону пролома. Выскочив из вагона, он сделал два с половиной круга по грунту, как колесо, теряющее скорость, и повалился на бок. Зубчатые клешни медленно открывались и закрывались. Горело масло.

Коре вышел из вагона. Невдалеке лежало тело женщины. Было видно, что женщине уже ничем не поможешь. Три зверя убегали в сторону засыпанного оврага, четвертый медленно ворочался в лужице горящего масла. Коре посмотрел на сверло с куском металла, которое он держал в руке. Для того, чтобы сломать металл, ему деже не пришлось сильно напрягаться. Кожа ладони не была счесана.

Он бросил сверло на землю и слегка ударил кулаком в стенку вагона. Стена ответила гулким звуком. Он ударил чуть сильнее – стенка прогнулась. Он ударил изо всех сил, так, чтобы счесать косточки – и кулак пробил металлическую стенку как снаряд. Вот как. Значит, ничто материальное не может повредить моему нематериальному телу, – подумал он. – А если так?

Он развел руки перед грудью и ударил кулаком по кулаку. Раздался щелчок, похожий на звук от столкновения двух булыжников. Кожа на косточках осталась цела. Никакой боли. Впрочем, именно этого и следовало ожидать.

Для последней проверки он вырвал из мертвого зверя стальную трубку сантиметра три в диаметре и сжал трубку в кулаке. Вначала трубка не поддавалась, но, как только пальцы побелели от напряжения, она сплющилась как пластилиновая.

Он оторвал кусок трубки, смял его в кулаке и положил в карман, на пямять о звере. Былинные дурачки тоже вырезали языки из змеевых голов. Он шел в сторону близкой Ыковки и его ветровка была разорвана на груди косой полосой – так, будто по ней прошлись пилой или тупым лезвием.

…А бабка Березуха стояла на остановке и ждала прибытия трамвая. На поводке она держала собачку, маленькую, беспородную, светлого окраса.

Собачка сидела печальная, с выражением покорности судьбе. Кончики ее ушей отвисали в стороны. Трамвай всегда приходил точно, в час сорок пять. И точно к часу сорока пяти бабка Березуха копила лучшие ругательства, придуманные за ночь и точно в час сорок пять она их изливала. Изливала на водителя трамвая, на женщину с большими губами и коровьим взглядом. Все же они были знакомы и немало проездили вместе – как же можно обойти вниманием старую знакомую? Но в час сорок пять трамвай не приехал. Не приехал он и в час сорок семь. Бабка Березуха ругнула разок пустой горький воздух и почувствовала такую тоску, что впору вешаться. Ругнула воздух еще раз и повеселела. Правда, воздух не отвечал, но в жизнерадостной бабке Березухе было столько энергии, что ответа и не требовалась. И она пошла прочь от остановки, самоуслаждая себя очередной матерной арией. На повороте к площади Центральной она увидела человека в разорванной на груди куртке, перепрыгнувшего через стену. Бабка Березуха взвилась, вспомнив свои лучше ругательства. Начав фразу с бессмысленного набора слов, для разгону, она закончила ее, высказав намерение сплясать на могиле встречного.

Коре остановился и дослушал конец фразы.

Почему бы и нет? – подумал он. – Такая тварь вполне заслуживает смерти.

Стоит проверить это предположение не только на речных раках. Раки раками, а окончательные эксперименты всегда ставятся на людях. Нужно лишь точно свормулировать пожелание.

– Если бы я был этой собачкой, – сказал он, произнося слова четко и внятно, – я бы не задумываясь перегрыз тебе горло.

И бабка Березуха осеклась, вдуг почувствовав незнакомую силу в этих словах.

Она взглянула на собачку и собачка взглянула на нее. Взгляд собачки стал беспутным, не задумчивым, плоским. Собачка тявкнула и стала гоняться за своим хвостом.