Глава 5
Когда Наткет проснулся, солнце окрасило сосны на верхушках холмов лиловым и розовым. Серо-голубая дымка таяла в чистом небе; лишь бледнел, прощаясь, месяц.
Но разбудил Наткета отнюдь не рассвет и даже не то, что он чертовски замерз, а тело ныло так, будто он всю ночь двигал рояли. Дело было в предчувствии, иначе не назовешь. Он встрепенулся, как стрелка компаса, к которой поднесли магнит, и открыл глаза, уже зная, что Спектр рядом. Это же чувство помогает потерявшимся собакам и кошкам находить родной дом за сотни километров.
Шоссе змеилось меж пологих склонов, укрытых зарослями лещины и козьей ивы. Порой деревья так близко подступали к дороге, что казалось, автобус едет по зеленому туннелю. Слабое солнце еле пробивалось сквозь густую листву. В призрачном свете тени казались глубже, а в кустах ежевики вдоль дороги мерещилось движение.
Наткет понятия не имел, что за создания прятались в чаще. Кроме привычных опоссумов и енотов или медведей и береговых гиен, там могли таиться самые невероятные чудища. На ум невольно приходили отцовские истории, мешаясь с фантазиями сценаристов «Констриктора». Истории про уродцев, сбежавших из бродячих цирков, про заброшенные фермы, на которых военные ставят жуткие опыты на собаках и овцах … Про доисторических ящеров, обитающих в дебрях. Северное побережье всегда было этакой terra incognita – крошечный кусочек дикой природы, не изменившийся чуть ли не с ледникового периода. И хотя до Города рукой подать, здесь оставались дикие земли две трети года скрытые туманом, где днем с огнем не сыщешь приличной автозаправки. Национальный парк на национальном парке. Людская фантазия не ленилась заселять их самыми невероятными монстрами. А Честер Лоу преуспел на этом поприще больше любого бульварного писаки.
Наткет сонно подумал, что всю жизнь только и делал, что копировал отца. Сам того не замечая, шел по его стопам, выдумывая для развлечения публики уже своих чудовищ. Мысль показалась раздражающей. Ерунда какая… Его монстры несли хоть какой-то отпечаток достоверности, и он не выдавал их за чистую монету. В отличие от отца, который каждую байку рассказывал так, будто ему без разницы, поверят ему или нет, но истина – дороже. С абсолютно непроницаемым лицом Честер нес полную чушь. Взять хотя бы историю про электрических угрей, которые взбираются по водопадам, ионизируя воду вокруг себя. Благодаря таким басенкам Наткет до сих пор сомневался, что его представления о биологии и физике соответствуют реальности.
Наткет верил отцу лет до одиннадцати, пока не стал задумываться над научной составляющей его баек. С какого-то момента сложно поверить в танцующих енотов, в гигантский башмак, в котором по лесным рекам путешествует компания ежей, в птицу додо и в невероятно огромного дракона, который спит под Береговым хребтом. Поняв же, что за этими историями ничего не стоит, Наткет только обозлился. Все равно что колоть орехи, но за красивой скорлупой находить только труху. Потому, как бы Наткет ни любил отца, меньше всего он хотел быть на него похожим.
Изредка шоссе выходило к океану, но лишь затем, чтобы с очередным поворотом снова исчезнуть в чаще. Но даже не видя воды, Наткет слышал за ревом мотора глухой рокот прибоя. Врывающийся в приоткрытое окно ветерок приносил ароматы морской соли и гниющих водорослей.
Рэнди спала, укрывшись пледом до самого подбородка. Рот приоткрыт, отчего вид получался по-детски беззащитный. Спереди раздавался храп толстой дамы, спинка ее кресла вибрировала, как камертон. Телевизор по-прежнему показывал «Аллигатора» – наверное, уже в шестой раз и все так же без звука. Две пышногрудые девицы как раз собирались купаться, а пока, смеясь, бегали по пляжу. Бедняжки… Бегать на холоде им пришлось порядочно, прежде чем Наткет с чучелом выбрались из прибрежных зарослей.
Приподнявшись, Наткет осмотрел салон – сонное царство. На мгновение он испугался, представив, что и водитель спит за рулем. Того и гляди не заметит очередной поворот и поездка обернется падением в серо-зеленые волны. Так ли было на самом деле, Наткет не знал; водитель прятался за непрозрачной перегородкой, и была видна лишь красная рука, лежащая на руле. До Спектра оставалось около двух часов.
Наткет вставил в телефон наушники и включил радио. Если повезет и попадется хорошая спокойная песня, он сможет вздремнуть еще часок. Некоторое время приемник, шипя, ловил волну.
– …ды приветствовать вас на радио «Свободный Спектр». Как всегда с вами Большой Марв!
Голос был неприятный и хриплый, но Наткет не стал искать другую станцию. Откинувшись в кресле, он прикрыл глаза.
– День только начинается, а как его начнешь, так и проведешь. Потому для нашего постоянного слушателя, Густава Гаспара, мы передаем эту песню…
Наткет насторожился, прислушиваясь. Для Густава Гаспара? Того самого, которому он везет письмо?
И тут же в уши ударил нечеловеческий рев, дополненный воющими гитарными рифами. Такие звуки могло издавать стадо носорогов в разгар вечеринки в магазине музыкальных инструментов. Наткет аж подскочил, выдергивая наушники. Остатки сна как рукой сняло. И вовсе не потому, что с утра он оказался не готов к жесткому металлу. Просто когда заиграла музыка, Наткет узнал и голос ди-джея.
Как он вообще мог забыть! Большой Марв!
Марвин Краузе, лучший друг его отца, отец Николь, владелец мотоцикла с черепами, о котором Наткет мечтал все детство, автомеханик, анархист, борец за права животных и, как только что выяснилось, радио-ведущий…
На первый взгляд – слишком много для одного человека, но к Краузе слово «много» было неприменимо. Слушая в детстве истории о великанах, Наткет всегда представлял на их месте Марва, и с отведенной ему ролью тот справлялся превосходно. Ростом под два метра, едва ли не шире в плечах… Наткет помнил то время, когда садился ему на ладонь и Краузе поднимал его над головой, другой рукой поднимая Николь. Кожаная куртка Большого Марва трещала по швам, искры вспыхивали в длинных волосах и бороде… Они же хохотали от восторга и страха.
Зажав наушник в кулаке, Наткет прижал его к виску. Из всей песни он слышал только монотонное «бум-бум-бум». Большой Марв постарался на славу: выбранная композиция, казалось, никогда не кончится. Одну из девиц на экране успели съесть, вторая беззвучно орала на своего парня, который собирался купаться. Наткет начал клевать носом, убаюканный ровным ритмом, и потому чуть не пропустил окончание песни. Едва успел вставить наушник, вслушиваясь в голос Большого Марва. Годы прибавили ему хрипоты, и Наткет подумал, что, когда он снова увидит отца Николь, тот будет седой как лунь. Интересно, а как изменилась ее мать? К женщинам годы порой более жестоки. А сама Николь?
– Надеюсь, Густаву Гаспару, очень понравилась песня. Радио «Свободный Спектр» радо приветствовать тех, кто к нам только что присоединился. В эфире – Большой Марв! За окном прекрасное субботнее утро, и как приятно в столь ранний час понежиться в постели… Тем более, если вы легли поздно и всю ночь изучали звезды. В астрономии есть один минус – сложно выспаться. Для тех, кто решил посвятить жизнь этой увлекательной науке, и прозвучит наша следующая композиция…
Наткет расслабился, полагая, что на этот раз музыка будет куда как спокойнее. Зря. Песня ничем не отличалась от предыдущей.
– Напоминаем, что вы на волне радио «Свободный Спектр». К астрономии мы еще вернемся, а пока поговорим о другой науке. Вы все слышали, что палеонтологические раскопки, которые ведет консорциум Кабота, санкционированы Академией естественных наук и проводятся под контролем Управления природных ресурсов. Об этом трындят все газеты. Про что только не пишут – про «новый шанс для города», про «бережное вмешательство» и «прорыв в науке». Но если подумать, то…
Автобус нырнул в туннель, и связь пропала, подло оборвав Марва на полуслове. Когда же, спустя пару минут, они выбрались, приемник так и не смог восстановить волну. Наткет несколько раз проматывал настройку – все без толку. Радио «Свободный Спектр» исчезло, словно его и вовсе не было, а на ближайшей волне юная суперзвезда весело страдала от неразделенной любви.
Наткет почувствовал себя обманутым. Какие еще палеонтологические раскопки? Как-то в детстве Наткет нашел камешек известняка с окаменевшей ракушкой, а теперь, оказывается, нужно было смотреть внимательнее. И что за консорциум? Если Наткет хоть немного знал Марва Краузе, для того одно это слово было равнозначно объявлению войны.
Снова уснуть Наткет уже не смог. Смотрел в окно, припоминая знакомые места и пытаясь уловить что-то важное в очертаниях холмов и изгибах шоссе. Думая о том, как встретит его родной город. Вряд ли все двенадцать лет Спектр простоял неизменным, как замок Спящей Красавицы, дожидаясь, пока Наткет соизволит вернуться.
Через полтора часа по широкой дуге автострады автобус выехал к городу. Сверху открывался вид на оливковую громаду океана, покрытую россыпью темных пятен. Спектр сверкал на солнце стальными крышами и цветной черепицей. Прижавшись к стеклу, Наткет поискал собственный дом, пузатую башенку над чердачным окном… В какой-то момент показалось, что увидел: блеснул флюгер, раскачиваясь в такт порывам соленого ветра. Отец, по одному ему известным причинам, захотел, чтобы над их домом вместо привычных петухов поселилась совсем иная птица – дронт. Он лично выпилил его из фанеры и покрыл жестью. Правда, его художественные способности оставляли желать лучшего, и в результате птица больше походила на грустного индюка.
Наткет тряхнул головой. Он выдает желаемое за действительное – чтобы разглядеть отсюда дом, а тем более флюгер, нужно обладать зрением голодного грифа. Он осторожно толкнул Рэнди в плечо. Девушка мгновенно открыла глаза.
– Подъезжаем.
Она выпрямилась и повернулась к окну.
– Это и есть Спектр?
– Он самый. – И словно в подтверждение слов автобус проехал мимо дорожного щита: «Добро пожаловать в Спектр!». Этот же щит стоял здесь, когда Наткет уезжал в Город. Только теперь краска совсем выгорела и облупилась, вмятины стали вызывающе заметны, а улыбающийся рыбак в штанах на подтяжках выглядел совсем жалко. Провожая щит взглядом, Рэнди хмурилась.
Из динамиков раздался пронзительный хрип, будя пассажиров.
– Автобус подъезжает… Пассажиров следующих… Стоянка десять…
Спустившись с холма, они поехали мимо окрашенных в пастельные тона домов, прячущихся за живыми изгородями, и вскоре остановились на крошечной площади. Дверь медленно открылась; Наткет успел весь извертеться. Автовокзал ничуть не изменился: двухэтажное здание с пыльными окнами, обшитое рассохшимися досками. Дом, в котором привидениям куда уютнее, чем живым людям. Над дверью покачивалась резная вывеска: «Спектр, 1897». Приехали!
Он помог Рэнди снять рюкзак и поспешил к выходу. Врывающийся в открытую дверь ветер пах бензином и океаном. Наткет соскочил на асфальт, немного постоял, прошелся вдоль остановки. А если снять кроссовки? Почувствует ли он, как в него, точно в Антея, вливаются силы земли? Из длинной трещины вдоль поребрика пробивалась щетина пожухлой травы. От вокзала до дома около пяти километров, но Наткет твердо решил, что пойдет их пешком.
Рэнди вышла, но осталась стоять у двери автобуса. Других пассажиров до Спектра не было.
– Вещи? – спросил водитель, обходя автобус.
– Ах да, – Наткет хлопнул себя по лбу. Чуть не забыл про фламинго.
Открыв багажник, шофер махнул рукой. Наткет уставился на заполнявшие чрево автобуса сумки, чемоданы и пакеты. Беднягу-фламинго погребли под горой вещей, точно фараона в пирамиде. Наткет не разбирался в тонкостях археологии и не представлял, как теперь вытаскивать птицу.
– Простите. – Водитель вздрогнул. – Мои вещи в глубине багажника…
– И какого… – шофер в сердцах сплюнул. – Если знали, что выходить раньше, почему нельзя было…
Он яростно потянул за ручки огромную сумку и стащил на асфальт. Внутри что-то громко треснуло, и водитель спешно отступил на пару шагов. К окнам автобуса прилипли пассажиры, взволнованно следя за манипуляциями с их вещами. Толстая тетка заколотила в стекло.
– Что встал как столб? – спросил водитель. – Помогай давай, я в грузчики не нанимался.
Вместе они стали доставать сумки, освобождая проход к замурованной птице. В Конце Радуги, видимо намечался строительный бум: судя по весу – все везли кирпичи. Наконец Наткет дотянулся до фламинго, схватил за шею и вытащил из багажника.
– И это все?! – прохрипел водитель.
Наткет понял, что подошел к краю пропасти. На шее шофера запульсировала жилка. Наткет отчетливо слышал, как тот скрипит зубами.
– Большая редкость.
Не сказав ни слова, шофер принялся запихивать вещи обратно, старательно не замечая помощи Наткета. Так же молча закрыл багажник и вернулся в автобус. Мотор взвыл, как кашалот на приеме у дантиста. Автобус подал назад и стал разворачиваться, сверкая зеркалами.
– Книга! – вспомнил Наткет, но шофер теперь не остановится ни за какие коврижки.
– Я забрала, – раздалось за спиной. – Увлекаетесь фокусами с йо-йо?
– Ну… – Наткет прекрасно помнил, откуда взялась эта книга, и намека не пропустил. – Маленькое хобби.
Рэнди все еще растерянно озиралась, не понимая, что делать дальше.
– Может, кофе? – предложил Наткет.
В десятке метров от автовокзала было кафе, и грешно упускать такую возможность. О спектровском кофе Наткет мечтал двенадцать лет, хотя и понял это только сейчас. Рэнди подавила зевок.
– А здесь его можно пить? Говорят, на севере кофе варят из всякой дряни. Вымачивают зерна в керосине, чтобы дольше хранились… Надеюсь, это слухи?
Наткет уверенно кивнул. На очередной зевок Рэнди прикрыла рот кулаком.
– Тогда чашечка действительно не помешает.
– Из всякой дряни, – фыркнул Наткет и усмехнулся, предвкушая реакцию девушки, когда она попробует настоящий северный кофе.
Светлое осеннее утро солнечными зайчиками играло на стенах кафе. Из окна открывался замечательный вид на холмы Берегового хребта. Время близилось к десяти, и, кроме Наткета и Рэнди, посетителей не было. Местные жители и редкие туристы предпочли провести субботнее утро в постелях.
Кофе был восхитительно горяч. Наткет подцепил ложечкой вишенку, венчавшую шапку взбитых сливок и оправил в рот, поморщившись от кислой горечи. Размешав сливки, он сделал осторожный глоток.
Черный лесной: французская обжарка, две ложки вишневого сиропа, сливки и тертый шоколад. В Спектре готовили лучший кофе в мире. А слухи, которые распускают в Сан-Бернардо про здешний кофе, так это из зависти. В Городе приличный кофе мог появиться только чудом – там вода слишком жесткая, а сливки консервированные. В Спектре же, судя по густому аромату, поднимавшемуся над чашкой, чудеса были обычным делом.
Кудрявая девушка-официантка поставила перед ними по тарелке с ломтиками вишневого торта – идеальное дополнение к кофе. Девушку звали Сандра; Наткету не понадобилось читать табличку на нагрудном кармане рубашки, чтобы вспомнить имя, – они учились вместе. Сандра же, если и узнала Наткета, то вида не подала. Интересно, стоит ли ей напомнить? И насколько глупо он будет выглядеть со своим наигранным «Привет, Сандра!»? В школе они практически не общались. Ну, может, недели две, вряд ли больше, Наткет был в нее влюблен.
Рэнди все не решалась попробовать кофе. Несколько раз подносила чашку к губам, но глотка так и не сделала. Наткет смотрел на нее с возрастающим интересом. Было бы с кем, можно заключать ставки: рискнет или нет? Вот она – власть стереотипов.
– Так как найти почту? – Рэнди отщипнула ложечкой крошечный кусочек торта. Дегустация прошла успешно, и девушка решилась повторить.
– Здесь все просто, – сказал Наткет. – Спектр – город маленький, заблудиться невозможно. Два квартала вниз по этой улице, потом направо. Узнаете сразу – голубой Дом, перед входом стоянка для велосипедов и деревянный индеец-почтальон. Такой толстый, с меня ростом и щеки надуты… Ему больше ста лет.
– Да ну?!
– В Спектре много таких реликвий. Маленький город, и время течет совсем иначе. Не медленнее, просто по-другому. Сюда оно приходит и остается погостить…
Рэнди понимающе кивнула и попробовала кофе. Или зазевалась, а рефлексы сделали свое дело. Она сделала глоток и уставилась на чашку с видом человека, который пускал по воде блинчики и вдруг заметил, что в руке не камешки, а золотые самородки. Незаметно усмехаясь, Наткет развалился на стуле, перекинув руку через спинку.
– Здесь что ни дом, то антикварная лавка. Вы когда-нибудь видели деревянный «ситроен»? Если выйти на пристань, там есть колесный пароход… А еще здесь росло самое старое и толстое дерево в мире. В тридцать четвертом его спилили, но пень остался – теперь на нем танцплощадка… А еще самое большое на побережье огородное пугало…
Наткет осекся, заметив, что расписывает родной город, будто Рэнди была очередной доверчивой туристкой. Осталось рассказать про кладбище китов на дальних пляжах, где среди костей лежит немецкая подводная лодка. А ведь деревянный индеец, пугало, да и пень – те еще достопримечательности. Эти роли им достались только потому, что не нашлось ничего другого. Был бы в Спектре старинный замок с привидениями, стал бы кто хвастаться пнем да пугалом? Разве что отец…
– И это все в таком маленьком городе?
По тону Наткет так и не понял, издевается она или же серьезна. Потому и не решил, стоит ли обижаться. Он осмелился еще на одну попытку.
– Если интересно, я могу провести экскурсию…
– Сегодня я хотела заняться делом, – отрезала Рэнди.
Наткет кивнул.
– Ну, сегодня я и сам занят. – Он проверил письмо в кармане. – А завтра? Может, созвонимся?
Он достал телефон и выжидающе посмотрел на Рэнди, готовясь записать номер.
– У меня нет мобильника. – Рэнди покачала головой. – Вы оставьте свой номер. Я обязательно перезвоню.
Наткет кисло улыбнулся. Ну-ну… Он достал визитку и протянул Рэнди.
– Как освободитесь…
– Укротитель аллигаторов?
Наткет развел руками.
– Вы сами видели.
Рэнди еще раз перечитала картонный прямоугольник – внимательно, точно учила его содержимое наизусть.
– Хорошо. – Она убрала визитку в карман. – Мне, наверное, пора… Я перезвоню.
– Нам по пути. – Наткет выпрямился на стуле, готовый вскочить в любой момент. Девушка мотнула головой и одним глотком осушила свою чашку.
– Я перезвоню, – повторила она, вставая.
– Да, конечно…
Краем глаза он заметил, как Сандра отвернулась и принялась яростно тереть тряпкой дальний столик. Рэнди помахала на прощание – то ли ему, то ли фламинго – и быстрым шагом вышла из кафе. Наткет смотрел ей вслед, вернее, на то, как раскачивается дверь. Интересно, каковы реальные шансы, что она перезвонит? Один к ста?
Он заглянул в чашку. На дне кофейная гуща мешалась с нерастворившимися кристалликами сахара и шоколадной стружкой. Еще на полглотка, но уже слишком сладко, чтобы допивать. Вздохнув, он положил на стол десятку – считай, стопроцентные чаевые, но кофе того стоил, – и вышел вслед за Рэнди.
До дома Наткет, как себе и обещал, пошел пешком. Дорогу он помнил прекрасно, вернее, шел не задумываясь. Город почти не изменился. Наткет механически подмечал мелкие детали – здесь подстригли изгородь, там забетонировали подъездную дорожку и поставили новый гараж, тут спилили дерево. Но с тем же успехом он мог уезжать всего на пару месяцев. Наткет рассеянно думал о том, что, может, в маленьких городках на самом деле время течет по-другому. Вдруг за двенадцать лет жизни в Сан-Бернардо здесь не прошло и года? Что бы на это сказал Эйнштейн? Есть ли в теории относительности хоть слово о том, что время зависит от места?
Впереди на клен опустилась тощая ворона. Ветка качнулась, хватая воздух листьями-пальцами. Птица, склонив голову, посмотрела на Наткета и пронзительно каркнула. Наткет приветственно взмахнул рукой, но ворона вспорхнула и, причитая, полетела вверх по улице.
Нет, все же изменилось, и изменилось непоправимо. Когда он подойдет к дому, то не увидит отца, сидящего на ступеньках крыльца. И не услышит насмешливого «Привет, Нат! Не поверишь, что я сегодня видел!». Вдруг Наткета встретят только выбитые окна, заколоченные двери да просевший фундамент? А то и вовсе пепелище.
Чтобы не гадать, он прибавил шагу. Чувства были противоречивыми. Радость возвращения мешалась с тоской и вновь накатившими сомнениями. Может, действительно нужно было опустить письмо в почтовый ящик? Уехал так уехал, мосты сжег. Так нет же – по обгорелым доскам прибежал обратно. И все же Наткет обрадовался, когда из-за деревьев выглянула башенка над чердачным окном и сверкнул жестью флюгер-дронт. Затаив дыхание, Наткет свернул на свою улицу.
И резко остановился.
Дом, вопреки всем ожиданиям, никак нельзя было назвать заброшенным. Наткет был готов к тому, что увидит обитель призраков, а вместо этого взгляду предстал ухоженный двухэтажный коттедж, не чета тому, из которого он уезжал. И это был жилой дом. Мало того, что стены покрасили не более года назад, окна сверкали чистотой, а за стеклами виднелись беленькие занавески, – так еще и перед домом кто-то разбил цветник. Раньше лужайка была запущенной, густо заросшей сорняками. Сейчас на ней извивались клумбы с оранжевыми и синими цветами.
Мелькнула дикая мысль, что он ошибся адресом, но дронт на крыше свидетельствовал об обратном. Наткет с опаской ступил на гравийную дорожку – еще одна роскошь, которую они с отцом себе не позволяли. Дорожка петляла между клумбами по сложной траектории – раньше до крыльца было всего десяток метров по прямой, сейчас же расстояние минимум утроилось. Среди цветов прятались керамические фигурки: садовые гномы, белочки, ежики и жабы. Где-то на середине пути Наткет остановился и воткнул в клумбу фламинго. Пусть передохнет после долгого пути.
Взбежав на крыльцо, он остановился перед дверью. Надо постучать? Мысль показалась ему глупой. Это же его дом! Наткет ничего не имел против белочек и ежиков, но всему есть предел. Он платит налоги отнюдь не из благотворительности!
Наткет повернул ручку – дверь оказалась не заперта – и проскользнул в дом. Ступать он старался как можно тише, хотя сам не до конца понимал причины. Он же не взломщик и не грабитель, просто вернулся в собственный дом.
Обои переклеили, и, как отметил Наткет, выбор был не самым удачным. Пышные викторианские розочки светлых пастельных тонов. Отец скорее бы отгрыз себе руку, чем решился на такие обои: он любил яркие картинки со звездолетами, смешными инопланетянами или с забавными зверями – все то, что уместно только в детской.
Комната сверкала чистотой. Порядок был идеальным, что настораживало. Словно тот, кто поселился в его доме, тратил время исключительно на вытирание пыли, мытье полов и окон или полировку мебели.
Наткет осторожно, по стенке, пробрался на кухню. Та же безупречная стерильность: поблескивает металлическая мойка, в раковине ни капли, на столе белоснежная скатерть и ваза со свежими цветами… Наткет поежился. Единственным предметом, который не выглядел искусственно, оказался холодильник – из-за магнитных игрушек, облепивших дверцу и стенки. Наткет невольно шагнул в его сторону – может, из-за притяжения, создаваемого магнитным полем, а скорее из любопытства. Веселые зверушки, радостные фрукты и овощи, довольный жизнью окорок, головка сыра и бутылка молока… В большинстве своем – непримечательные китайские поделки из яркого пластика. Большая часть магнитов повторялась. Одних сиреневых бегемотиков Наткет насчитал семь штук.
Он долго рассматривал композицию. Кто бы ни обклеивал холодильник, двигали им исключительно жажда собирательства и ненависть к пустому пространству. Польза была только от большеглазой картофелины – магнит Удерживал на дверце листок со списком покупок. Первой строчкой шла форель.
Этого хватило, чтобы Наткет вспомнил, что на самом Деле чертовски голоден. Крошечный ломтик торта не в счет. Желудок подтвердил это недовольным ворчанием. Наткет открыл дверцу и уставился на сверкающие чистотой полки.
Продуктов оказалось мало: кусочек сыра, бутылка соевого соуса да полдюжины яиц. Наткет почувствовал легкий укол совести. Неприлично же копаться в чужом холодильнике… Хотя почему в чужом"? Это его дом, следовательно, он имеет полное право. Наткет потянулся за сыром, и в этот момент за спиной громко и отчетливо сказали:
– Только шевельнись – и я вышибу тебе мозги.
Через некоторое время холодильник запищал, требуя закрыть дверцу.
В оранжерее было душно, жарко и пахло гнилью. Плотный воздух до предела был насыщен влагой. Вода сочилась отовсюду: тяжелые капли ползли по запотевшим стеклам, оставляя блестящие дорожки, скользили по мясистым листьям и скапливались в чашечках цветов. От железных бочек, стоящих вдоль задней стены, поднимался пар. На расстоянии вытянутой руки все дрожало и расплывалось в зыбкой взвеси.
Дышать в подобной атмосфере трудно. Все равно что пытаться вдохнуть болотную тину. И дело было не столько во влажности, сколько в пропитавшем воздух зловонии. Запах, казалось, можно потрогать руками, и на ощупь он будет тягучий и липкий. Частично его источником были бочки, где в коричневой жиже плавали разлагающиеся стебли, листва и прочие отбросы. Но источаемые ими ароматы не шли ни в какое сравнение с запахом цветов.
Их было много. Толстые лианы мохнатыми змеями оплетали бамбуковые шесты и лесенки. Цвели орхидеи. В них не было ничего изящного и красивого: покачивались рыхлые лепестки цвета несвежего мяса, в глубине цветков копошились непонятные личинки, а белесые воздушные корни походили на клубки трупных червей. Запах был под стать цветам. Растения в оранжерее подбирались со всей тщательностью – редчайшие эпифиты из джунглей Гайаны и Новой Гвинеи, многие стоили бешеных денег.
Синклер Норсмор громко застонал. Он старался дышать медленно и глубоко, всей грудью вдыхая вязкие миазмы. Голова кружилась, его подташнивало, но это помогало не думать о нестерпимом зуде в руке.
Он лежал на сыром песке, укрытый влажной простыней. Сквозь стеклянную крышу пробивалось тусклое желтое пятно солнца. Свет бил в глаза, но Норсмор не щурился. Всеми силами он сосредоточился на огненном шаре, пылающем в глубинах космоса и единственном способным выжечь из него мысли и чувства. Но солнце тоже умирало, пожирало само себя – Норсмор знал об этом и в игре бликов видел лишь гниение и тлен.
Под порывами ветра стекла оранжереи дрожали, осыпая Норсмора градом тяжелых капель. Рядом стояло несколько аптечных банок толстого стекла. У другого человека их содержимое могло вызвать тошноту: крошечные жабки, гигантские тараканы, новорожденные крысята – того желто-коричневого цвета, который дают лишь годы формалинового плена. Порой казалось, что они шевелятся, а с учетом того, откуда они появились, такой вариант нельзя было отрицать. Его поставщик, старик Ван Джоу, только улыбался, если Норсмор спрашивал о происхождении того или иного ингредиента. «Редкая, редкая жаба», – вот и все что удавалось вытянуть. Возможно, Ван Джоу пудрил ему мозги и под видом редкостей продавал всякую дрянь, но все равно раз в два месяца Норсмор ездил в китайский квартал Сан-Бернардо.
Болезнь прогрессировала. Если раньше припадки случались не чаще раза в месяц, то сейчас между ними не проходило и недели. Зудящее красное пятно расползлось на полруки. Лечение, которое Норсмор, усмехаясь, называл «вонючей фитотерапией» не помогало, лишь немного ослабляло боль и чесотку. С мазью становилось легче – болезнь отступала, иногда надолго, но с неизбежностью маятника всегда возвращалась.
Норсмор хотя и не был врачом, но в медицине разбирался и знал, что шансов у него мало. Сколько еще ему осталось? Год? Пять? Десять лет? Ему не хотелось об этом думать, и он думал об этом постоянно. Страх жег его сильнее кислоты, вылитой на оголенный нерв, сильнее зуда в руке. И больше всего его пугала сама болезнь.
Змеиная лихорадка… Глупое название. Норсмор узнал его от Ван Джоу. Небось, старик-китаец сам его и выдумал. В самой подробной медицинской энциклопедии про болезнь не нашлось ни слова. В этом не было ничего удивительного – официальная медицина ни за что бы ее не признала. Никто не поверит, что такое может быть. Прогрессирующая экзема, лишай, рак – Норсмор наперечет знал все определения, которые могли дать врачи, и знал, что все они – полная чушь. Змеиная лихорадка…
Первые признаки Норсмор заметил три года назад, как раз тогда, когда его бизнес пошел в гору. Сначала было красное пятнышко размером меньше ногтя. Зуда он не чувствовал, так что не придал ему значения. Непростительная небрежность для человека, знакомого с медициной. Позже пятно стало расти – сначала медленно, слегка покалывая, но с каждым днем быстрее и быстрее. Когда он осознал, что происходит, было уже поздно. Да и слишком плотно он сидел на крючке, а за все так или иначе приходится платить.
Зуд постепенно отпускал. Норсмор сел, опираясь на здоровую руку. На фоне бледной кожи пятно выглядело чудовищно – рыхлая масса цвета перезрелой вишни. Норсмор стиснул зубы. Подцепив ногтем полоску шелушащейся кожи, он, отключившись от боли, рванул ее на себя. Ему показалось, что он услышал чавкающий звук. Норсмор дернулся, невольно задев одну из банок. Лужица настоянного на тараканах формалина расползлась по песку. Норсмор начал ногтями соскребать остатки кожи.
Когда пятно было очищено, он с отвращением уставился на результат своих трудов. Он знал, что увидит, но все равно чуть не захлебнулся от раздражения и досады. Если бы мог, он бы вырвал из себя этот кусок плоти, чтобы раз и навсегда избавиться от кошмара. Вот только проку от этого не было никакого. Пятно появилось бы на новом месте, еще больше и противнее.
Чешуя была пока слабой. Мягкие бледно-розовые пластинки только начали ороговевать. На некоторых выступили бисеринки крови. Норсмора чуть не вырвало.
Доктор собрался. Сейчас нельзя впадать в панику – если он потеряет контроль, то последствия могут быть ужасными. Одно неверное движение – и он не только не остановит болезнь, но и лишится руки.
Сжав пестик, Норсмор начал перемалывать крысят и тараканов в миске. Певучие слова заклинания немного успокоили. Во всю эту магическую дребедень он не верил – вернее, убеждал себя, что не верит. Это ритм, чтобы было легче. Слова, которые ничего не значат, но с ними удобнее… В конце концов, он прогрессивный человек, бизнесмен. Что сказал бы его менеджер, узнав, чем он тут занимается? В другой раз Норсмор бы ухмыльнулся – его менеджер бы не удивился. Он же знал, откуда берется бальзам «Кровь Дракона». Норсмор расслабился. Пестик тихо скрипел, двигаясь против часовой стрелки.
Когда мазь была готова, доктор зачерпнул горсть и начал втирать в пятно. На долю секунды руку прожгла острая боль. Норсмор вскрикнул. И тут же легкое онемение вытеснило прочие ощущения. Он устало упал на спицу. Запахи орхидей уже не казались такими кошмарными. Приторно-сладкий аромат кружил голову. Глаза сами собой слипались, и сны тянули в свое призрачное царство.
Когда он проснется, пятна не будет. Но рано или поздно оно появится – и на этот раз станет еще больше, а чешуя еще плотнее. Норсмор знал, что это случится. Знал с обреченной уверенностью, доступной безнадежно больным. Только Норсмор не умирал – он превращался в ящерицу.
