Глава сто шестая
Шлемоносцы отпустили руки Титуса.
– Мы возвратили тебе мать и сестру. Кого еще ты хотел бы увидеть?
Обернувшись к Гепаре, Титус по взгляду девушки понял, насколько безмерна ее обозленная жестокость. Но почему она вся направлена именно на него? В чем он повинен? Неужели то, что он никогда не любил ее, а только желал, – такой уж страшный проступок?
Казалось, тьма сгущается. Факелы вспыхивали и почти угасали, мелкая морось летела с ночного неба.
– Мы привели сюда всех твоих родных, – шептала Гепара. – Слишком долгое время провели они в Горменгасте. Тебе следует поздороваться с ними, вывести их в круг. Смотри, как они ждут тебя. Ты нужен им. Разве ты не покинул их? Разве не отрекся? Потому-то они и здесь. Только ради одного. Чтобы простить тебя. Простить твою измену. Видишь, какая любовь светится в их глазах?
Пока она произносила все это, случились три важных события. Первое (происшедшее по наущению Гепары) состояло в том, что от ступеней трона и до кольца зрителей расчистился путь, по которому Титус мог беспрепятственно достигнуть центра круга.
Вторым было повторение пронзительного, вязнущего в памяти свиста, который Титус с Гепарой слышали некоторое время назад. На этот раз он раздался поближе.
И третье – в круг вступили новые монстры.
Заброшенный покой изрыгал их одного за другим. Тут были тетушки Титуса, неотличимые двойняшки с лицами, подсвеченными так, что они казались плывущими по воздуху. Их длинные шеи, жуткие крючковатые носы, пустота глаз – все было достаточно страшным и без ужасных слов, которые они повторяли раз за разом, монотонно и ровно:
– Жечь… жечь… жечь…
Присутствовал и Сепулькгравий, – он продвигался точно в трансе, держа под мышками книги, и измученная душа глядела из глаз его. Он весь был увешан должностными цепями, железными и золотыми. На голове его сидела красная от ржи корона Гроанов. При каждом шаге он воздыхал, да так сокрушенно, точно шаг этот был последним. Клонясь вперед, как будто его придавило бремя печали, он каждым движением своим выражал скорбь. За ним, приближавшимся к центру круга, тянулась длинная вереница перьев, и совиное уханье исходило из его трагического рта.
Происходившее чем дальше, тем больше смахивало на жуткую шараду. Все, что Гепара услышала во время приступов горячки, когда Титус лежал, изливая в бреду свое прошлое, – все сохранилось в ее поместительной памяти.
Один за другим вздымались и замирали, приплясывали и скорбно вышагивали призраки – вскрикивая, ухая или безмолвствуя.
Тонкое и гибкое существо с уродливо задранными плечами и пегим лицом металось между ними, словно его распирала энергия.
Титус, увидев его, прянул назад – не от испуга, но от изумления; ибо немало прошло уже времени с тех пор, как он и Стирпайк сошлись в убийственной схватке. Титус понимал – все происходящее есть род жестокой игры, однако знание это, похоже, ничем ему не помогало: он ощущал удары, разрушавшие самые потаенные прибежища его воображения.
Кто еще вышел в неровный круг, к которому подступал против воли своей Титус? Тощий Доктор с его подвывающим смехом. Вглядываясь в него, Титус видел не причудливую пародию с вычурной поступью и вычурным голосом, а настоящего Доктора. Доктора, которого он так любил.
Достигнув круга и почти войдя в него, Титус зажмурился, силясь избавиться от лицезрения этих чудищ, с непереносимой жестокостью напоминавших ему о давних днях, когда все их прототипы были для него реальными. Но, едва зажмурясь, он услышал свист в третий раз. Теперь этот пронзительный перелив прозвучал совсем близко. Так близко, что заставил Титуса не только открыть глаза, но и оглядеться вокруг – и в тот же миг тростниковая нота пропела снова.
