Кольчужка
— А ты совсем не красив, не пригож! — заявила Сойка.
Младояру проведенная с девчушкой ночь на сеновале показалась медовой. Пятнадцатая весна приносит с собой столько удивительных ощущений! Как будто ты уже другой, по иному чувствуешь — и цвета ярче, и прикосновения — острей, а запахи… Запахи пробуждают внутри что-то мощное, некую звериную силу! Они лежали, совершенно голые, прижимались друг к дружке, ласкались. Девичья кожа нежна, запах Сойкиного тела пьянил… Бабье лето! И кто такое название только придумал? Так хорошо, тепло и уютно… Княжич не напрашивался на сокровенное, ожидая, что Сойка скажет сама. Но не сказала! Более того, с первыми проблесками света Сойка уселась, ее глаза критично осмотрели паренька с ног до головы, а язык высказался так, что весь настрой Младояра испортил.
— Отчего же некрасив? Смотри — вот раны боевые! — начал было, словно приятелю-отроку, показывать Младояр, но девица даже носа не поворотила. Как оказалось, девочку в четырнадцать лет интересует не это.
— Руки у тебя совсем не толстые, и грудь не широка… Я думала — ты сильней. Да и ростом не вышел, — она еще и губки поджала.
Опасаясь, что сейчас начнется разборка достоинств других мест, княжич присел, колени прижались к животу. Ответить в духе — «на себя посмотри, ни груди, ни зада, все плоское» — не приходило в голову.
— Я еще вырасту. И стану сильней, увидишь…
— И другие вырастут! Тоже мне, богатырь. Все ловкостью берешь, да словами лживыми.
— Почему лживыми? — обиделся юноша.
— Потому как мать мне говорила, все парни — только брешут, и верить им нельзя! — объяснила девочка, — Не нравишься ты мне, у других парней шерсть на груди нарядная, а ты — гол, что поросенок!
— Это я — поросенок?! — делано рассердился Младояр. Паренек вскочил, повалил Сойку, они пару раз перевернулись на сене, хихикая, при этом ручонки вновь полезли — каждая к тому, чего у самого нет… В итоге подросток оказался наверху, держа руки девчушки в запястьях, тела соприкоснулись самым сокровенным образом, Младояр наклонился, коснулся губами алого рта Сойки, та — с удовольствием подставилась под поцелуй. Несколько сладчайших мгновений, как-то само получилось, чуть проникнув вовнутрь…
— Нет, я не хочу этого! — девочка отстранилась.
— Но почему? — удивился княжич, — Мы же любим друг друга?
— До свадьбы — нет.
— Какая разница?
— А вдруг ребеночек получится? — определенно, в четырнадцать девчонки умнее мальчишек. Младояру такое и в голову не приходило.
— Не получится, я посчитал, — тут же нашелся паренек.
— Что посчитал?
— Ну, крови у тебя шли пятого дня, так что пока ты — свободна!
— А что, если крови недавно прошли — так не будет? Точно, пятого дня было… — удивилась Сойка, тут же спохватившись, — А откуда ты знаешь, когда у меня крови шли?!
— Так луна… — хотел было объяснить Младояр, но умолк, сброшенный, как кутенок с колен. Сойка вскочила, руки в боки:
— Так ты — ведун!? А говорил — из дружины!
— Ну, я немного знаю-ведаю… — подросток еще не понял причин гнева.
— Ты обманул меня, ты — ведун, все мужи — лгуны!
— А что, кабы ведун? — Младояр все никак не мог взять в толк.
— Ведуну или волхву я любовь не подарю! — заявила Сойка, отбрасывая протянутую руку паренька, — И не смей ко мне даже прикасаться. Одевайся и убирайся отсюда! Глаза мои чтобы больше тебя не видели…
Младояр начал торопливо одеваться, кольчужку — Игга подарок — хотел набросить поверх зеленого кафтана, да не натянул. Оно понятно — сам растешь вверх, а грудь — вширь. Скоро на голое тело не натянешь, придется расставаться с непробиваемой… Бросил на плечо, что рубаху в зной, не велика тяжесть! Ничего, лучше думать о кольчуге. Главное — слезу не пустить — позор…
* * *
Младояру хотелось то заплакать, то подраться. Да никто на пути не попадался, не задирать же ему, княжичу, мальчишек, что встали ни свет, ни заря, а теперь вот шмыгают перед носом. Собаки… Тоже противные создания — все издали заливаются, а что б поближе, так чтобы ногой пнуть можно — не подходят. Гуси га-га-га! Дело знают… Все умные — один Младояр дурак! Эх, вдарить бы, полегчает. Да и чего драться — сам виноват! Возвращался тогда, гордый, с головой Белого Ведуна у седла, народ смотрел — дивился, а он все рылом вертел — искал Сойку, так хотелось, чтоб девчонка его увидела. Таким! Но не было Сойки в городе, взял ее отец-купчина с собой за море. Тогда решил княжич — мол, и к лучшему, пусть думает моя зазноба, что я простой дружинный отрок. Вот и результат — девка на дверь показала. Княжича, небось, не прогнала бы!
Навстречу — двое, купцы. Одного Млад знал — Сойкин тятя, Хугинсон, гоняет пять ладей по морю короткой дорогой данам да свенам, туда-сюда, что челнок. А одет — будто горшечник какой! Плащ не то что бы с расшивкой, не то что не крашен, даже не выбелен. Серый! И Сойку не приоденет, терем выстроил в три этажа, а тонкого полотна да красного шиться дочери пожалел. Оно понятно — свен он, свен и есть, сын земли крутенской так не жил! То ли дело рядом с Хугинсон — Крышата, известный богач, летом две шубы одевает, зимой — в шелка, что из далекого Востока везут, поверх одежды рядится. Дракончики расшитые алые языки друг дружке кажут — вот это наряд! Наш-то все с киянами да элласами торгует, заправила! Хотя, слышал Млад, говаривал отец ключнику, что б денег Крышате без залога не давал, мол, все богатство купца — одна показуха, а заместо золота — долги! Как может быть богатство показухой? И как человек, имеющий одни долги, может заправлять половиной южной торговли?
— Поздорову ль живешь, что рано встаешь, княжич? — первым поздоровался Крышата. Все-то он знает, во все дырки влез…
— И тебе бог в помощь, добрый человек, — откликнулся княжич.
— Знаком ли ты, достойный Хугинсон с княжичем Младояром? — спросил Крышата спутника.
— Так ты княжий сын? — удивился Хугинсон.
— А что? — насупился Младояр.
— Да ничего… Здоров будешь, княжич!
На лице скупидома отражалось недоумение. Еще бы — видел дочь с парнем, даже прогнать хотел по первому разу — но поостерегся, хоть и мал паренек, да акинак на боку. А теперь оказывается — княжий сын к дочери хаживал, а он, простофиля, такие возможности упускал!
— И тебе удачи, купец, — буркнул княжич, пытаясь пройти мимо. Да не тут-то было, свен вдруг вцепился в Младояров рукав. Этого еще не хватало! Руки купца сами ощупали свисавшую с плеча юноши кольчугу. Брови Хугинсона так и взметнулись вверх. Приподнял край, ошеломленно разглядывая невиданное плетение. Крышата — рядом, тоже залапал Иггов подарок, повалял краешек, прикидывая вес, даже принюхался.
— Ай да кольчужка на тебе, княжич! — воскликнул купец, — Никогда такой не видывал… Продай!
— Тебе мала будет, — огрызнулся паренек.
— Ничего, вон — Сойку приодену, а то море, лихие дела…
Младояр чуть было не сказанул — мол, Сойке и так подарю, да вдруг злостью взыграл. Еще чего — она на дверь указывать, а он — сокровенные подарки дарить?
— Подарки не продают!
— Сотню драхм, чистым серебром? Хугини, княжич, деньги…
«Чего это скупец вдруг так расщедрился?» — подивился Младояр.
— Ты совсем стыд да совесть потерял, Хугинсон, — вдруг влез Крышата, — кольчужка работы тонкой, даю за нее две сотни!
— Три! — тут же выкрикнул Хугинсон.
— Златом!
— Даю вдвойне!
— Эх, не отступлюсь, даю, княжич, — глаза богача сверкнули, — столько злата, сколько она весит!
— Серебро асов что шелк, легкое, много ли на него золота навесишь? Купец, не морочь парню голову, — заявил Сойкин отец, — Хочешь корабль парень? Со всеми товарами? Прямо сейчас твой будет — ты мне кольчужку, я — ладью!
— Чего твой корабль стоит? Я золотом плачу! — расходился Крышата.
Младояр недоуменно переводил взгляд с одного купчины на другого. Чем опились-то добрые люди, нечто голову совсем потеряли? Или он, Младояр, сотни свитков прочитавший — неуч, на плечах полгода богатство носит?! Оно конечно — легка кольчуга, железо ее не берет, сама на стекле след оставляет. Но чтобы за нее корабль с товарами? Неужели такая редкость?!
— Так что, княжич, кому продашь? — две руки с двух сторон — вцепились, что клещи, в рукава, глаза жадные, того и гляди — сожрут с потрохами!
Младояр резко дернулся, но не прочь, а прямо на купцов, создавая простор для рук, тут же прочертивших круг. Мгновение — и вывернутые ладони больше не держат княжича. Паренек отбежал, повернувшись — покачал головой:
— Совсем разум потеряли, постыдились бы, купцы! А кольчугу мою торговать, коли охота такая, идите к моему отцу…
* * *
— Какая-та нелада со мной приключилась… — пожаловался Младояр князю.
Выслушав рассказ сына, Дидомысл лишь покачал головой. Видать, и для него такие дела — в диковинку. Князь долго морщил лоб, потом заставил Млада вспомнить все слова, коими обзывали металл кольчуги. Наконец, велел привести Иггельда.
— Снимай кольчужку, — велел князь, — все одно — мала да коротка…
Вскоре заявился Младояров наставник. Лекарь охотно рассказал, как и при каких обстоятельствах ему досталась странная кольчуга. Говорил с удовольствием, все-таки воспоминания о прежней лихой жизни. Как ни странно, но Иггельд совершенно не интересовался, из чего сделана броня, что за металл пошел на кольца. «Может, и не люди ее ковали» — пожал плечами, будто дело обыкновенное!
— Прежде чем такие подарки княжичу дарить, меня бы спросил, — голос князя прозвучал неожиданно зло.
— Так я… — смешался обычно уверенный в себе Иггельд.
— От ножа предательского такая кольчужка, да в походе и спасла бы, да потом ее надо было снять и далеко спрятать. Это сегодня реликвию купить пытались, завтра — украсть попробуют, а коли ценна — наемного убийцу подошлют…
— Не додумал, — согласился лекарь сокрушенно.
— А бывали случаи, что из-за безделицы сокровенной большие войны начинались, — продолжал корить Иггельда князь.
— Так что делать?
— Избавляться надо от таких подарков. Пока купить пытаются — продадим! — Дидомысл помедлил, — А вы, ведуны простых истин не ведущие, пойдите прочь, да всем сказывайте — мол, отобрал князь кольчугу, продавать будет…
* * *
Младояр вдруг почуял на себе чей-то взгляд. Как из печки жаром потянуло. Ну, когда в лесу кто-то на тебя сзади смотрит — это понятно, на то и воин, чтоб такое чуять. А тут — в лоб. Княжич поднял глаза. В полусотне шагов сидели две собаки, одна смотрела на другую эдак пристально. Ее-то взгляд и задел, ненароком, Младояра. «Чего это?» — не понял сразу княжич. Ответ последовал почти мгновенно, тот кобель, что пялился, без дальнейших ухаживаний запустил свой сучок подружке в пасть, да быстро задвигал…
«Ну вот, и мне перепал кусочек любви, — развеселился княжич, — правда, чужой. И, к тому же, собачьей!».
Веселье быстро прошло, Младояр вновь впал в кислое настроение. Вот, кобелина глазами пялился, иному ведуну бы так. И ведь не отвергли его. А почему он, Младояр, такой невезучий в делах любовных?
«Может, и впрямь — поискать кого-нибудь еще?».
Но мысли о ком-то еще как-то сами собой вытащили из памяти лицо Сойки, затем — ее плечи, малюсенькие груди…
«Околдован я, что ли?» — недоумевал княжич.
* * *
Ночью в Старые Палаты зашел старейшина мастеров железных дел Вежель, одежды цвета иссиня-черного, дорогие, просто так, небось, не нарядился. Оказалось — князь прислал, попросил старика рассказать Иггельду с Младояром все то, о чем Дидомыслу поведал. Младояр знал, что лишь Вежель, да его сыновья и внуки знают секрет крутенского железа, что да как добавить, чтоб прочно было да не хрупко. Ну, простым железом-то сотни мастеров по княжеству промышляют, для тысяч ковалей трудятся. Но настоящее, крутое железо, что любые кольчуги рубит, только в семье Вежеля делать умеют. Тоже — ведуны, только в своем деле. И еще — много всего по этим делам знал старый мастер, были да легенды, науку Слов заветных да историю тьмы веков промысла по металлу. Внучата Вежеля хвастали — Млад слышал собственными ушами — чужими пока не научился — что они, вся семья, прямые потомки Сварога. Интересно, остальные сварожичи что — кривые?
— Кольчуга ваша из древнего серебра. Люди такой металл ни плавить, ни ковать не в силах. Жар нужен великий, угли да мехи такого не сделают, — рассказывал старый знаток, — даже волшба и та не берет чудный металл.
— Говорят, будто плавят волшебные железа, помощью огненных ящерок пользуясь? — припомнил прочитанное Младояр.
— Говорят, что кур доят, а они яички несут, — скороговоркой откликнулся Вежель, — ящерки, точно знаю, рудознатцам помогают, только не огненные, а зеленые. А на тех ящерок, что в горнах живут, узду не накинешь. Слово знать надо, да и что толку — все одно не слушают…
— Как?! Заветного Слова не слушают? — подивился княжич.
— Прислушаются только, а потом опять за свое, — объяснил старик, — их ни наши дела, ни слова не интересуют, у них свой мир — огненный!
— Ты про кольчугу расскажи, — напомнил Иггельд, — что за старое, да почему серебро?
— Бродят по свету брони да мечи, что самими богами в незапамятные времена кованы. Может, и не богами, а людьми, только те люди поболее нашего знали. Не случалось ни разу после Великих Льдов, чтоб меч перековали, или кольчужку переплели. Да и как ее переплетешь-то, ежели ни одно колечко не разомкнуть, а возьмешь большие клещи — только зубья пообломаешь. Металл божеский… Потому и старинным зовут. А вот почему серебро? Н, может от того, что блестит? И нечисть разная, ожившие мертвецы его боятся…
— Ничего они его не боятся! — перебил старика Младояр, — Меня покойнички, Белым Ведуном оживленные, руками касались — и ничего м не сталось!
— Потому что то — не те мертвецы, — усмехнулся Иггельд.
— А какие тогда мертвецы заветного серебра боятся?
— Известно какие, — развеселился лекарь, — сказочные!
— Вот уж и правду молвил, — вместо того, чтобы, как опасался княжич, обидеться, Вежель начал похохотывать вместе с Иггельдом. Поняли друг друга!
— А еще чего расскажешь?
— Ну, говорят еще, что создали когда-то боги первые сребреники, людям в подарок, чтоб не меняли шило на мыло, а торговали сметливо, и сделали те монетки вот из этого самого серебра заветного. Только нашлись умельцы — перековали то серебро на мечи. Так и не стало сребреников, а название — осталось.
— Ну, уж напридумывают же! — восхитился Иггельд.
— А теперь, наоборот, за древнее серебро кучи денег дают, — Младояр пыжался тоже сказать что-то умное.
— Бывали случаи, что и войной ходили друг на друга из-за меча одного, твоей кольчужке сродственника! — совершенно серьезно молвил Вежель, — Много чудес за теми мечами водится, да еще больше — придумали. Но — точно, такой меч любой бронзовый враз рубит, на железном — зазубрину оставляет не меньше, чем тот железный сделал бы на деревянном! В те времена, еще до Древних Льдов, а также промеж первыми холодами и вторыми, когда по небу змеи крылатые летали, что счас — ласточки, тогда такой меч цены в руке богатырской не имел. Враз — голову змею рубил. А кольчуга из серебра заветного… Не знаю, кто и когда такую сплел. Кому… Но — драгоценна!
* * *
— Чудны дела творятся вокруг кольчужки нашей! — глаза княжича блестели, изнутри так и перло — рассказать другу-наставнику все новости.
— Минуло лишь два восхода, как слух пошел? — удивился Иггельд.
Минувшие два дня ведун провел вне Крутена. Поехал к пещерам менять горный воск на подземный мед. Гомозули, как обычно, показываться не пожелали, но глиняные горшки с драгоценным черным лекарством за ночь исчезли, вместо них Иггельд нашел сосуды медные, тонкой работы — такие на вес серебра идут, а в них, в красных пузатиках — пещерный мед. Тайну происхождения своего лекарства подземные жители ни за что ни раскроют, да какое там — их самих-то видят раз в двунадцать лет, да и то — по случайности. Лекарь не стал брать с собой на этот раз Младояра, уж трижды ездили, да ничего интересного и не видели. Велико диво — вход в пещеру, да белая плита, за которую людям заходить не велено, а то гомозули осерчают, да все входы наверх закроют. Врут, конечно — все равно где-то, да откроют, уж больно молоко любят, да мед пчелиный. Без торговли, пусть меновой — какая жизнь? А плиту для того и положили — люди на нее днем свои товары складывают, проходит ночь — к утру подземные недороски свое оставляют, на обмен. Гомозули грамотны, ежели торг какой особенный, как у Иггельда — кладешь поверх товара бересту с пожеланием, белоглазые прочтут, исполнят…
— Купцы так и забегали, будто в их муравейник ветку сунули! — рассказывал Младояр.
— А, может, сапог?
— Не, не сапог, — засмеялся княжич, — муравейники целы!
— И что же, много ли нашлось желающих ту кольчугу купить?
— Поначалу толпа стояла, даже некоторые из дружинников счастье попытать пришли. Даже Речаня со своими пирогами приперся! Но когда самые толстые купчины по-одному к отцу заходить стали, да слухи пошли, какие мены предлагают — вся торговая мелочь и отхлынула. В конце концов, осталось четверо купцов, все другие — отступились.
— И сколь велики посулы?
— Да ты не поверишь! — воскликнул Младояр.
— Поверю, — успокоил княжича Иггельд.
— Отец смеялся — нессиль кольчужные плащи предложил, вот уж воистину, своего добра что ли мало?! Все одно, что везти олово торговать на Оловянные острова… Хотя что у них, нессилей есть, окромя оружья? Зато много — разговор аж о тыщах. Салех готов два каравана с шелками цветными, умелыми руками хуасей сотканными, вместе с двугорбыми отдать…
— Умерзнут в зиму, — пожалел добрых животных лекарь.
— Дык их сразу и сторговать можно, все одно деньги, — резонно возразил юноша, его нос с шумом набрал в легкие воздуха, дабы продолжить, — Галий серебра предложил, да трудно представить сколько. Мерил в тысячах тысяч драхм, я и цифер таких не знаю… Четвертый, из Хиндеи — злато да лалы со смарагдами предлагал, злата — что сам князь весит, а узоречий — сколько я. Представляю, буду сидеть на краешке весов, свесив ножки…
— И что же князь избрал? Горы серебра, злато иль шелка?
— Князь наш Дидомысл объявил, что думать будет, это раз. И второе — мол, просят купцы слезно, как решит, кому кольчугу продать — чтоб никто не знал, а то, мол, пограбят, коли прознают!
— Неплохо князь придумал! — подмигнул ведун воспитаннику.
— Что придумал? — удивился словам Иггельда Младояр.
Но старик не стал отвечать, лишь хохотнул еще раз…
— Ладно, Игг, не хочешь объяснять — и не надо, — княжич уже давно привык к такого рода воспитанью — ведун частенько заставлял Младояра ворочать мозгами в стремлении разгадать суть какой-нибудь недоговоренности. И, как обычно, старик устраивал дело так, что он — умный, чему-то смеется, а Млад — дурак, не понимает… — Помнится, рассказывал ты мне, как досталась тебе кольчужка, что, мол, снята она с каменного истукана отважным горцем…
— Кто его знает, отважным иль жадным? Скорее — второе. Стал бы ты, Млад, снимать с идолища, даже ежели то божество тебе чуждое, одежду ему дарованную?
— Нет.
— А коли то памятник любви беззаветной?
— Так что за истукан, расскажи, Игг! — Младояр обожал такие истории, — Кто поставил его, когда?
— Истукан — не истукан. Скорее каменное изваянье. Я позже сам взбирался на ту гору, мысль еще свербела — а не вернуть ли кольчужку на законное место. Да не получилось. Видать, когда кощунственное деяние свершилось, рухнула скала за тем парнем, повезло ему — удержался за краешек, над пропастью повис. Руки сильные, тело подтянули, ушел смельчак невредимый. Токмо кольчуга ему все одно удачи не принесла. Задушили во сне… Говорят, и ее тоже — задушили…
— Кого — ее?
— Слушай, лучше по порядку. Ну, глаза у меня и сейчас зоркие, вот только нитку в иглу вдеть никак не получается, — Иггельд уже объяснял княжичу, хочешь не хочешь, а к старости только вдали четко и видишь, — долго я смотрел на то место, где та каменная дева стояла.
— Дева?
— Все легенды говорят — дева, — подтвердил старик, — смотрю — вроде ноги стоят каменные, а выше — ничего. Как будто только на кольчуге все и держалось. А может — так оно и было. Если кольчужка та ушедшей в навь красной девице принадлежала, частичка духа ее там и прижилась, тем и камень держался. Ведь стоял, мудрецы сказывали, давно, два льда пережил, и — вот… Покрали кольчугу — и камень рассыпался.
— Кто же его туда занес, на вершину скалы?
— Не занес, Млад, я долго приглядывался, остов каменной девы прямо из скалы рос, я так думаю, ее из верхушки горы и вырубили! Лица ее никто из живущих смертных не видел, но сказывали — красоты неземной. Вот только давным-давно прошел теми местами народ, чьи боги запрещали рисовать да из камня ваять изображенья людей да живности. Залез их каменотес на вершину, да тот лик прекрасный и побил, голову статуи разбил, а ниже — не тронул. Не жаден тот народ был, на кольчугу не покусился — исполнил закон, да пошел дале…
— А еще?
— Еще сказывали, в недавние времена приходил в те края тот, кто деву из камня вырубал…
— Он кто, человек или бог?
— Бог не бог, а как увидел, что с ликом любимой сделали — сел рядышком, да три дня рыдал.
— А потом?
— Потом — ушел, — пожал плечами Иггельд.
— Как же он, ежели бессмертный, свою любимую девушку от смерти не спас? Или только рыдать и умел? — возмутился Младояр.
— То древняя легенда, — вздохнул старик, — пока они вместе были — всех врагов побеждали, и волшебников, богов, змеи крылатые службу несли… Вот только отправилась как-то та дева к отцу родимому, повидаться. А тот ее и предал, врагам отдав. За какую-то малость…
— Такого быть не может, — твердым голосом произнес княжич.
— Потому и помнят сквозь тьму лет, кабы делалось лишь то, что может — давно б забыли, — объяснил Игглеьд.
* * *
— Чего это они засуетились? — недоумевал лекарь, которому никак не удавалось пройти в княжеские палаты. То и дело Младояр — ужом ввернулся, проскочил. И машет рукой наставнику — чего, мол, застрял.
Все-таки, как меняется человек, вернее — как преображает его то дело, которым он занимается. Полвека назад, отроком, Иггельд тоже пролез бы, кого и толкнул — ничего. Тридцать лет назад — расшвырял бы этих купчишек да служек, что снуют туда-сюда. А встал бы кто на пути — отметелил бы так, что мало не показалось. Двадцать лет назад пред ним расступались, как пред князем. А кто он теперь? Первый лекарь — оно, конечно, любовь народа, почет. Вот только до каких пределов почет этот самый? Никто ведь дороги не даст. Ну, положим, князь правильно делает, что велит двери открывать не более, чем нужно, один человек проходит — и хватит! Опять же, за толпой страже не уследить…
— Чего стоишь, Игг? — княжич ухитрился выскочить, едва не уронив двоих разодетых в пух и прах торговцев с дальних земель — те никак не могли решить, кто пройдет первым.
— Я думаю, — объяснил ведун.
— Нашел место думать — в толпе у дверей, — хмыкнул паренек.
— Думать можно везде!
— Во-во, Сократос нашелся!
— Отчего ж Сократос?
— Читал я в элласском свитке, как-то забрали Сократоса в вои, а ему мысль в голову пришла, ну, он встал посреди военного стана, и начал ее думать. Так целый день и простоял, остальные вои его обходили…
— Забавно, но не верится, — старик даже не улыбнулся, — так что, Млад, не пойдем, что ли, сегодня с князем о деле говорить?
— Счас схлынут, погодь немного, я наверняка знаю, — Младояр, оказывается, успел что-то разнюхать.
— Что так?
— Продали нашу кольчужку!
— А кому?
— Князь велел челяди отвечать — мол, покупатель пожелал остаться неизвестным!
* * *
Княжич вот уже два дня не покидал Старых Палат. Читал и читал, не давая себе возможности отвлечься. Ведь стоит задуматься — и перед глазами Сойка, как он ее видел тем утром, нагая, груденки милые так и торчат наперед…. Ну, прогнала, ну — ладно! Все ссорятся — мирятся. А она укатила с отцом, куда — неведомо, терем пуст стоит. Ведь, небось, теперь прознала, что Младояр — княжий сын. Наверное, ей — все равно. Ну, хоть весточку оставила бы… Вроде чтению-письму обучена. Или передала б через кого. Неужели, и в правду — нелюб ей Младояр?!
Чего-то папаша-то ее засуетился. Ну, не из-за Млада, то — ясно. Тоже, небось, кольчужку купить захотел? Да кто их, купцов, знает. Один терема во всех градах ставит, в золоте ходит, а на поверку — пуст. Иной дровишко пожалеет в печку кинуть, сухари ржаные всю зиму грызет, а ладьи его она за одной по морям снуют, да в подвале сундуки со златом закопаны… Ведь он, Младояр, богатств Хугинсона не считал!
— Да, Млад, разворошили мы гнездо змеиное! — это наставник, прямо с порога.
— Что так, Игг? И почему мы?
— Ну, кольчуга-то наша, вроде?
— И что мы ей разворошили? — заинтересовался Младояр.
— Сбегай ко двору отцовскому, новостей наслушаешься, — посоветовал Иггельд, усаживаясь на лавку.
— Не хочу я никуда бегать, — огрызнулся княжич, — здесь жить буду, среди свитков!
— И здесь умру… — в тон княжичу продолжил старик.
— И умру! Вот…
— И напишут тут большими буквицами, мол, умер здесь княжич Младояр, горюя любовью неразделенной…
— Слушай, Игг! — Младояр вскочил, кровь бросилась к лицу.
— Слушаю, — любезно поддакнул ведун.
— Да ладно, все равно — не поймешь…
— Куда уж мне понять! Для меня любовь — первая теплая вдовушка, что не оттолкнет!
— Слушай, Игг… — на этот раз данная пара слов вылетела из уст княжича совсем в другом тоне, — объясни, наставник… Вот, тебя — любая привечает, отказа нет. А мне, прямо в лоб — ты, мол, ведун поганый! И не будет с тобой любви… Разве ведуны поганые? С чего?
— Не поганы люди ведущие, но и не все так просто. Молод ты, княжич, только начинаешь постигать науку любовную. Младая любовь — штука не простая, глазу юноши, иль девушки угодить не просто. Любая мелочь оттолкнуть запросто может. Сколько бывало — увидит пятно роимое, что волосами поросло — и конец любви. А то запах не понравится, иль даже — зуб кривой… Случай помню — хоронил сын отца, а потом ему девка его, с которой любовь водили — и заявляет, мол, ты мертвое тело руками трогал, а теперь меня теми же пальцами. И, представь — так и разбежались в разные стороны. А ведуны, да волхвы, они для народного разума тайну в себе носят. А таинства — они одних притягивают, других же — отталкивают. Мало ли какого ведуна твоя дева в младенчестве видела, может — носили пугать от заиканья к лесному отшельнику. Напугают до рвоты! Вот, с тех пор — может, и поганы для нее любые ведуны. Может, она боится, разденешься — а на теле чего не то, знаки страшенные…
— Видела она меня раздетым, не отталкивала, — признался юноша, — я, глупый, сказанул, мол, тогда-то у тебя крови были, потому не понесешь, ежели сегодня… Она удивилась — откель знаю. Ну, я про Луну только и начал — а она сразу и говорит… Мол, ведун ты, а не честный отрок, поганый ты…
Старик некоторое время молча смотрел на паренька. Холодно так, как на больного неизлечимого. Младояр нутром почуял, что нет у наставника к нему никакого сострадания, все понимает — но помогать не станет.
— Забудь ту девку, мало их что ли? — только и посоветовал лекарь.
— Не хочу я забывать!
— Только впустую измаешься, не вернуть тебе ее нежности, законы любовные жестоки, — как холодной водой из ушата по утру, — побил бы ее — простила, обманул с другой — долго бы злилась, да, может, и сделала бы вид, что забыла, а тут — просто ты ей не мил. Тем боле — дети вы, и ты, и она. Другую найдешь. Небось, вечерами ходишь, зовут по улицам в дом зайти, сбитня испить?
— Да, частенько, — огрызнулся Младояр, — и девчонки зовут, и молодушки зазывают, и отроки тож… Токмо с Сойкой любовь была!
— Любовь, отроче, такой малостью не рассыпается, коли любовь Лада пошлет — счастлив всю жизнь будешь, а девка, коли влюбится, не то, что такой малости, как твоя дура, не испугается. Волком обернешься, живым мертвецом к милой явишься — все одно на шею повесится! Любовь, она… Не всем ее боги посылают…
— И чего ж, по твоему, мне делать?
— А ты пойди к той первой, что позовет!
* * *
Впервые за многие годы двери в Старые Палаты заперли. Да, да, и засовы поставили! Младояр не знал, смеяться, что ли? Иггельд лишь покачивал головой.
— Теперь не достанут!
— Что, Млад, не нравится в центре вниманья быть? — прищурился Иггельд, — Помнится, когда по Крутену с головой Белого Ведуна возвращался, так нравилось?
— Так тогда героями шли, победителями. А сейчас? Всем расскажи про кольчугу, да будто я что-то тайное знаю! Купчины друг дружку режут, а за мной мальчишки хвостом везде таскаются, может мне присесть для каких нужд надобно? Да иноземцы, тоже — пристают, все выспрашивают и выспрашивают.
— Меня тоже умучили. Сегодня, представь, зазвали к боярыне хворой. А она, подлая, и не больна вовсе — просто захотелось про кольчугу послушать. Вежель, говорят, и вовсе в подполе схоронился…
Младояр уселся за стол, резец — в руки. Надо продолжать работу, буковая дощечка готова лишь на половину. Странно на пятнадцатом году браться за такую работу — но княжич чувствовал себя уверенно, не зря столько прочитано. Буквицы да руны враз четырех языков, столбиком, а в строку — что чему соответствует. И это лишь начало работы. Задумка велика — закончив с буквицами, вырезать на буке слова, что одно и тоже значат, и, опять же, враз — на четырех языках. Но то — мечты. И народов боги создали великое множество. Вот, скажем, луту, дети Черной Земли, те пишут все больше по элласски, а в храмах — письмо другое, тайное, рисунками. А хуася и вовсе узоры кисточкой на шелках рисуют, каждое хитросплетение — слово, иль два, бывает — и больше, сложат хвостики из разных слов-узорчиков в один, получается целая фраза. Вот если б все народы писали б одинаково! И говорили на одном языке… Княжич улыбнулся собственным мечтаниям. Наставник вскинул брови:
— Все никак не успокоишься?
— Да я — о своем, о том, что боги столько языков напридумывали, да перемешали…
— А я, признаться, никак всю эту историю забыть не могу, — почему-то серьезно заявил старый лекарь, — и какой же дурень я был, когда на тебя кольчужку одевал. Хорошо, не прознали раньше! Ведь могли зарезать запросто. А кто виноват был бы? Я — старый дурак, жизнь прожил, ничего не понял!
— Так бы я и дался! — вскипел юноша, — Я не кур, что б меня запросто резать, я — княжич, сам любому голову снесу.
— Видишь ли, Млад, — спокойно возразил Иггельд, — во всяком деле есть свои мастера. И среди убийц тоже. Коли пообещают за твою голову пуд серебра — охотников найдется немало. У одного не получится, второго прибьешь — а третий тебя и достанет. Опять же хитрость человеческая. Вот, скажем, по всему Крутену слухи ходят, видели дружку какого-то купца, пробирался тот с котомкой тяжелой через лес к морю.
— А потом его мертвого у околицы деревенской нашли, горло перерезано, а свертка — как не бывало?
— Вот-вот, это я о хитрости!
— Какой хитрости? — не понял княжич.
— Слугу для отвода глаз послали, целый день все и думали, что в свертке — кольчужка, а сейчас некие тати, глупого парня пограбив, несут его котомку в края неведомые…
— И что?
— Ежику понятно — кольчужка еще в городе, — пожал плечами Иггельд.
— Я не ежик, и мне не понятно, — признался паренек, — хотя, теперь — да, понятно, но только после того, как ты объяснил!
— Иди завтра с утра к отцу, думаю — новости случатся!
— А что случится? — Младояр уже давно верил наставнику на слово, еще бы — ловили Белого Ведуна, Иггельд каждый шаг предугадывал! И сейчас… Младояру в голову не приходило, что и убийство служки в леске, почти что на виду, и умело распущенные слухи — все одно к другому.
— Не знаю, Млад, да и не особо мне интересно. Главное — все знают, что нет больше той кольчужки — ни у тебя, ни у меня… А ты сходи, сходи. Ежели за сегодняшнюю ночь никого не порежут — удивлюсь немало!
* * *
Еще за сотню шагов до дверей княжьих палат Младояр наткнулся на брата. Брони поверх кольчуги, два меча, булава — в бой, что ли, собрался молодой богатырь? Крутомил стоял, широко расставив ноги, руки — боки, и явно не собирался так просто пропустить младшего братца. Младояр и не стал сопротивляться обыкновенным для их встреч объятиям. Крутомил давал себя обнимать и тискать Крутомилу — и больше никому! А уж тем паче — целовать…
— Поздно встаешь, все интересное проспал!
— Да я, может, и не ложился, — бросил Младояр.
— А врешь, парень!
— Отчего вру?
— А это что? — и Крутомил снял с младояровой пряди пух. От подушки, известное дело. Иггельд начал давать воспитаннику послабления. Подушка… Прежде княжич на голой лавке спал. Скоро до одеяла дело дойдет, какой тогда из Младояра воин?
— Так что я проспал? — как ни в чем не бывало, осведомился паренек.
— Сейчас отец выйдет, с дядей Яснополком, все и пойдем смотреть!
— А куда?
— Посмотреть-то надо сразу оба двора, терема да подполья, — вместо одной непонятки в голове у Младояра образовалось две, — а куда сначала — не нам решать!
Вот и князь, за ним, быстрым шагом воевода, следом — шеренгой по два — дружинники в полном облаченье, только что без коней. Дидомысл хлопнул сына по плечу, и — слова не сказав — пошел дальше. Не приглашают — но и не гонят! Младояр бегом нагнал отца, пошел вровень.
Навстречу выползла, мерно ударяя в бубны, цепочка крышнелей. Впереди старый жрец, голова бритая наголо, одежды ярко-желтые — шафрана заморского, поясок красный, посох вишневого древа, серебряным шаром увенчанный. У остальных крышнелей одеяния желтые, да не горят, как у предводителя, светом солнечным. Охра, небось. И посохи попроще, с медными шарами, или вовсе без оных, зато — все из вишневого дерева. Увидели князя да дружинников, разом «Славе Крышень» затянули. Дидомысл отмахнулся, тихо — что б один Младояр слышал — буркнув:
— Опять эти бездельники!
— А куда мы идем, тятя? — спросил Млад. Его давно не волновали крышнели да им подобные, Иггельд как-то пригвоздил их одной фразой — мол, всегда ходили и будут ходить.
— За ночь многих убили, злыдни какие-то, неизвестные, — в глазах князя промелькнула искорка, — ограбили два терема, два купца именитых пострадали, да по счастью — живы оба. Вот идем смотреть… Ты, Млад, того, если что в голову придет, или — того — поймешь, ты — смеяться не вздумай, потерпи до дому…
Купец Фарнак, весь взъерошенный, глаза красные на выкате, стоял возле собственных ворот. Рядом — слуги-други, все в кольчугах, при мечах, глаза — сразу приметил Младояр — тоже в темных кругах. Не спали ночку, понятно дело…
— Пограбили меня князь, позарили! — запричитал купец, завидев приближающегося Дидомысла, — В твоем граде пограбили, что другие скажут? Может, побояться в Крутен торговать ходить, раз тут средь бела дня… — Фарнак сбился, но не смутился, — Хоть и ночью, да посреди града, средь высоких теремов людей богами одаренных, и грабят? Всех убили, всех…
— Если ж всех убили, то где ты был, да дружинка твоя? — спокойно, без тени насмешки, спросил князь.
— Товар дорогой на мену повез, на пять сотен тысяч драхм товару, и другов захватил, что б не пограбили. Да пока торговал, дом разорили!
— Ночью, стало быть, торговал?
— Это наши дела, наши тайны, купеческие, — не смутился богач, — ночью — спокойнее, чужой глаз чего не увидит, не заметит.
— Это точно, чужой глаз — не увидит, а вот как насчет разума чужого, неужто не поймет? — буркнул Дидомысл, проходя в проем, где до этой ночи висели двойные двери. Покачал головой — и надо же, будто крепость брали — выбили тараном, что ли?! Княжич тут же юркнул за отцом. Следом, чуть наклонив голову — эка дылда — Крутомил.
Младояр ошеломленно оглядывался по сторонам. К виду крови он привык в сечах, видел и потоки багровые — как-то после боя пошел ливень, так по буеракам «кровь» текла. Но вот так, чтобы посреди терема — забрызганы стены, даже на высоких потолках — темные точки от капель, вверх брызнувших. Видать — горло резали, откуда еще таким фонтаном брызнуть может? Челядь лежала рядком, все — мертвые.
— Иггельда позвать, пусть свое слово скажет, — велел князь.
— Да тут я, князюшка, тут, — послышалось с порога.
— Ты ж, Игг, вроде идти не собирался? — вырвалось у Младояра.
— Так то в палаты княжеские не собирался, — мимоходом объяснил лекарь, стар я, что б кругами ходить, мне проще сразу сюда, никуда не заходя…
— Что скажешь, старичок? — князь кивнул на трупы.
Иггельд окинул взглядом мертвые тела. «Выбирает», — понял княжич. Многоопытный лекарь и на поле брани сначала оглядывал раненых, на легкие раны не обращал внимания, умирающих тоже не тревожил, а помогал в первую очередь тем, кому смерть вот-вот грозила, да помочь можно было. Вот и сейчас, поводив глазами, ведун направился к мертвому ключнику — что это был именно ключник, Младояр почему-то не сомневался, даже мертвым он выглядел, как почти хозяин. Ну, ключей-то, понятное дело, не было — недаром весь дом перерыт!
Старый лекарь мельком осмотрел раны, приподнял пальцем веко, указал Младояру, но не на глаз, как тот ожидал, а на само веко.
— Видишь, цвет белый, а не розовый, стало быть, вся кровь сошла к тому моменту, как убили. Пытали, стало быть, и долго пытали, кровь быстро не исходит, — объяснил Иггельд.
— А, может, он просто долго умирал? — возразил княжич.
— Нет, умер он вот от этой раны, — лекарь указал на грудь, — добивала опытная рука, между третьим и четвертым ребром левее грудины. Так что, сначала долго мучили, кровь проливая, лишь потом — добили…
Младояр подошел к трупу молодушки, пальцем приподнял веко — под ним — красно.
— Эту не пытали?
— А чего она знала-то? — усмехнулся князь, — Уж где сокровище, откуда ей знать, таким не говорят…
— А зачем убили?
— Здесь всех поубивали, Млад, — объяснил Дидомысл, — ведь одного живого хватило б, что б рассказать — кто и зачем!
— Крутен обещал безопасность мне и моим людям! — напомнил Фарнак. Купец изображал, как он зол, сколь велик его праведный гнев!
— А не посмотреть ли нам на мечи твоих слуг? — показано зевнул князь, — И на твой?
— В лесу нас лихие люди повстречали, еле отбились! Оттого и мечи… — сразу нашелся богач.
— А где ж раны, теми лихими людьми нанесенные? — князь насмешливо оглядел Фарнака с головы до ног.
— Неумехи они!
— Где ж это ты в княжестве Крутенском нашел лихих людей — и неумех? Обижаешь! У нас любой горшечник, если понадобится — воин.
Купец насупился, рожа — красная, кажется — вот и задушится собственным гневом.
— Ты что же князь, думаешь — сам я своего ключника и запытал, и девку убил, что мне ноги вечерами мыла?
— Я думаю иначе, — бросил князь, выходя из терема.
Купец ничего не ответил, кажись — проняло!
«Удивительный человек мой отец», — думал Младояр, шагая за князем, — «сидит целый день в палатах, а город свой знает назубок, где чей терем, а что где делается…». Рядом шагал Крутомил, что-то насвистывал. Задержался лишь Иггельд, по старым законам лекарским обмывавший руки после прикосновения к трупу.
— Тебе тоже не мешало б ручонки помыть, — недовольно буркнул он воспитаннику, нагнав стариковскими ногами княжичей.
— Да я только двумя пальчиками…
— Вот и вымыл бы эти два пальчика!
— Хошь, послюнявлю?
— Дурень! Вода стечь должна, с собой всю заразу унеся… — продолжил, было, поучения Иггельд, но вдруг осекся, воскликнув, — Стой князь, стой!
— Что такое? — Дидомысл, развернувшись, двинулся к лекарю.
— Вот здесь они обмыли мечи, — Иггельд указал на придорожную канавку, вода — вот оттуда, — палец указал на общий колодец..
— Да, и дорожка аккурат от терема к терему, — кивнул князь удовлетворенно.
— Как же они не встретились? — спросил Крутомил.
— Фарнак со товарищами шел другой дорогой, — предположил Дидомысл.
— А почему именно Фарнак? — спросил Младояр отца, пытаясь скрыть изумление. Он, как ему казалось, единственный после князя и лекаря догадался, а тут оказывается, что и старший брат, казалось — лишь посвистывающий, все понимает…
— Потому как он не показал сразу свой меч, дурачок, — улыбнулся Крутомил.
— Они могли разойтись не только в дороге, — добавил князь, — но и во времени.
— Как это?
— Ну, ведь Сиром нарочно слух распустил, что на торг уезжает, дабы за ночной грабеж не захомутали. А Фарнак, прослышав, решил дождаться — покуда из терема не уйдут, может — затаились где рядом, выжидали. Как Сиром с дружинкой своей вышел, подалее отошел — те в двери. Так и не встретились, хоть и одной дорогой ходили.
— А обратно?
— Так, ничего не найдя, небось еще куда искать направились, — объяснил отец.
Младояр не пропустил мимо ушей «Так, ничего не найдя», но не стал переспрашивать, отчего это князь так уверен…
Вот и терем купца Сирома. Хозяин помалкивает, молча кланяется князю, приглашает зайти. Яснополк в терем не идет, не заходил и к Фарнаку, мол — не дела для воеводы разглядывать купчин, друг дружку порезавших. На этот раз и Крутомил остался снаружи, предпочтя поговорить о каких-то делах с дядей.
Ну, а Младояру все интересно. Весь пол — в черепках. Перебили все сосуды — а жаль, по осколкам видать — мастера потрудилась. Вот, валяется осколок большого сосуда, с лепной женской головкой, волосы — в пучок на затылке, улыбка на белых щечках. Крови поменьше, чем в доме Фарнака, трупов всего два, старик да девочка-служка. Да и дверь цела, замок на месте. Оказывается, и среди купчин есть умельцы чужие замки открывать! Впрочем, известное дело, богачей половина — прежде воровством промышляла, да грабежом баловалась…
Иггельд, не дожидаясь приказа, занялся трупами. Поднял веко у мертвой девчушки, лет десяти, не больше, вгляделся. Велел открыть двери пошире — свету мало.
«Никого не жалеют, даже девчонку…» — пронеслось в голове у Младояра, — «Вот и Сойку, будь на ее месте, убили бы… Сойка? Так ведь она тоже дочь купеческая!». Ноги понесли сами, как будто поняли… Быстрей, быстрей…
Иггельд недоуменно оглянулся, неожиданный уход Младояра лишь чуть-чуть удивил его. Надо было заниматься делом, а не рассуждать о странностях поведения воспитанника.
* * *
Терем Хугинсон казался пустым. Младояр постучал в двери. Тишина. Постучал еще, погромче, решительнее. Двери оставались заперты. Юноша развернулся, ударил пяткой — раз, другой…
— Чего дубасишь? — послышался старческий голос откуда-то слева.
— Ей, старик, не знаешь, куда хозяева подевались?
— Нечто тебе, недоросль, отчет давать? — прошамкал служка, подходя поближе. Сто лет, что ли ему? Небось, выбирал Хугинсон сторожа подешевле…
— А хоть и мне! — молвил княжич столь грозно, что и сам подивился.
— Ишь, молоко на губах не обсохло, а уже на стариков орать…
— Где Сойка? — не выдержал Младояр.
— Где да как. Расскажи да покажи, — старик уже все понял, сам был молод… — увезли твою зазнобу, уж две ночи терем пуст.
— Куда увезли, кто?
— Отец ее, Хугинсон, увез — сказывал, за море, неспокойно тут стало, — объяснил сторож.
— Жива… Сойка?
— А что ей станется, еще не вошла в возраст, когда в невесты крадут!
— А что Хугинсон говорил, когда вернется?
— Сам-то хозяин вернется, не бойсь, и пары лун не пройдет, а вот свою зазнобу — не жди. Останется за морем, будет по законам тамошнем жить, в строгости…
Где-то на соседней улице, близ торгов, слышалась веселая мелодия, сопровождаемая в такт ударами бубна. Кому-то весело…
«Вот так, вот так!» — стучало в голове юноши, — «Но почему так, почему так? Отчего Судьба всегда против меня? Прав, что ли, старик, украл я чужую судьбу, а теперь не будет ладу?». Как-то некстати ливануло с небес крупными каплями, редко так, но — метко, прямо по носу наперед! «А почему некстати?» — подумал Младояр, — «Очень даже кстати, вот и музыка смолкла, и… слез не видно».
* * *
Княжичу казалось, что уснуть нипочем не удастся, настолько все в нем бурлило и горело. Но вот — сел за свиток, прочитал самую малость — да голова сама в кулаки и уткнулась. Проснулся на лавке — Иггельд, что ли, переложил, али сам во сне? Умылся…
— Ну и как, что в городе слыхать, больше никого не зарезали? — Иггельд только что возвратился, глаза усталые, даже плечи приспущены.
— Много чего слыхать, наставник, но ты сам наперед расскажи, чего такой битый да мученый? — Младояр взрослел на глазах, еще год назад ему и в голову не пришло бы спросить, где так измотался за ночь его друг и учитель. Княжич знал — что не в постели с вдовушкой — Иггельд в этих делах излишеств не допускал, исполнит мужское дело — и храпака! — Заболел кто?
— Нет, бабы-повитухи не справились, позвали. Да и то — раньше надо было б. А так — пришлось целую ночь просидеть, двойня шла, а дорога узка оказалась, да еще и ножкой пошел… Потом кровила долго, боялся — умрет, но ничего — обошлось. Мне бы то умение, что за эти годы приобрел, да в те далекие времена, когда ты на свет божий вылезти никак не мог…
— Тогда бы и мать жива осталась?
— Да, думаю — управился бы… Но Судьба дает тогда, когда уже не нужно!
— Другим нужно! — юноша поразился — язык сам изрекает такое…
Лекарь как-то странно взглянул на Младояра, помолчал и вернулся к старой теме.
— Ладно, рассказывай, как там наша кольчуга поживает, есть новости?
— Штук пять продано, цены падают, пирожник Речаня трижды бит, да видать — калита его потяжелела немало!
— Откуда пять штук?
— Да вот, Игг, представь, торгуют нашей кольчугой на всех углах базара, скрытно предлагают, также тайно покупают. Уже и к отцу жалобиться ходили на обман, да чего — он им дедовский закон под нос: «Покупатель да смотрит сам!». Одному купцу древлянскому аж пять штук впарили. Он дивился — мол, чего это они такие тяжелые, ведь сказывали — заветные кольчуги легки? А ему — мол, это металл чудный, легкий, зато кольца толстые — сам пощупай, оттого и тяжелы!
— И задорого ли древлянин те волшебные брони покупал?
— Не особо, — хихикнул княжич, — по тройной цене от обычной…
— Ну, веселится же народ, — на лице Иггельда заиграла улыбка, — плохо только, уж низко совсем нашу реликвию оценивают… Кстати, а за что пирожника-то побили?
— Речаня свой способ разбогатеть придумал, — уж неизвестно, откуда княжич все прознал, но рассказывал так, будто сверстник-пирожник ему на ушко во всем попризнался, — сначала он просто похвастал, мол, я княжичу Младу пирожок, а он мне — кольчугу заветную померить дал…
— А ты давал? — насторожился Иггельд.
— Нет, конечно!
— А, по-моему, давал!
— Да нет же, не давал… — княжич отвел взгляд, решив оставить сей вопрос во мраке тайны, — Так вот, начал Речаня хвастать — мол, я подлинную кольчугу Млада в руках держал, щупал да нюхал, на себя мерил! А ему — мол, мы тебе покажем, а ты приговоришь — настоящий ли товар предлагают? Ну, дурень-то и обрадовался поначалу, серебра затребовал за просмотр-то. А после первой выволочки — призадумался. Сообразил — как ни скажу, одного непременно обидишь — либо продавцу сделку сорвешь, либо покупатель обманутым окажется. И кто-то, тот ли, другой — побьет, да еще как!
— Тогда спасай парня, — подмигнул ведун, — пойди всем скажи, мол — дурачок-пирожник моей кольчужки даже издали не видывал!
— Я уж сообразил!
— Ну и как?
— Отмутузили Речаню всем миром, да отстали…
— А еще чего народ говорит?
— Что увез хитрый нессиль кольчугу, в город богатый, в Александрию какую-нибудь, там и продаст самому-самому богатенькому… Только я так думаю, слух-то князь распустил, хитер отец, да вот одна нелада — нессиль-то брони предлагал, так где те брони?
— Все у тебя хитрые! — вздохнул старик, — И князь хитрый, и купец, даже пирожник — и тот хитрец…
— Дык всяк народ себя за самого хитрющего и признает. Сколько сказов я читал. И хнаи — хитры, на корабликах по морям ходят, за стеклянные бусы самородки золотые меняют, и хуася — самые-пресамые, а уж элласы — и говорить нечего, все глупую историю с конем деревянным поминают… Одиссеос хитроумный, пятнадцать лет до дому доплыть не мог. Читал я, решил один купец теми морями проплыть, как у слепого элласа сказано. Меньше одной луны и потребовалось! А все одно — хитрые мы, мол, нет народа на выдумки гораздее…
— Слышал я сказку одну, когда князь Черной Земли…
— Параон, — подсказал Младояр.
— Да, так их называют… — кивнул старик, — Он даже наградил обманувшего его…
— Не слышал, не читал — расскажи! — привычная фраза, столь много раз уже повторявшаяся юношей, скороговоркой вылетела из-под язычка.
— Жил в давние времена, лет так тысячу назад, в граде стольном… — Иггельд почесал в голове, пытаясь вспомнить название.
— В Александрии, в Фивах, в Мемфисе? — попытался подсказать княжич.
— В Фивах. Не перебивай, Млад, сам же глупость выказал — Александрии всего сотня лет, а я же сказал — тысячу лет тому сказу! Жил в Фивах… — лекарь попытался продолжить.
— …стовратных… — вновь влез юноша.
— Кто рассказывает — ты или я? — Иггельд эдак глаза выпучил, челюсть вперед — во, как осерчал!
— Ладно, ладно, молчу! — засмеялся Младояр, — Прости дурь молодецкую, о мудрейший, мои уши готовы внимать твоим речам, а рот с языком презренным — отныне на замке, и во веки веков…
— Во веки веков не надо, — на лице ведуна промелькнула довольная улыбка, — но немножко помолчать тебе не вредно. Итак, жил в городе Фивах, ну, пусть стовратных, один князь, по имени Рампсинит, третий из носивших его. Богат он был несказанно, Луту много продавали хлеба в иные страны, оттого и злато текло к параону рекой. Да и сейчас продают немало, хороша у них земля! Уж и не знал Рампсинит, куда его еще прятать, не посреди ж двора деньги держать. Но и хоронить вдали от палат не желал — боялся, как бы не обокрали. Да и деньги все время под рукой держать хотел — купить чего, ссуду дать, опять же — вернул с приростом — положил обратно!
И повелел князь сложить каменное хранилище, прямо у спаленки Рампсинита. Случилось так, что Локи попутал зодчего, один камень оставил строитель незакрепленным, хоть снаружи и не видать. Перенес князь в ту сокровищницу все золото. А зодчий долго маялся, все мечтал хоть малую толику злата похитить, да боялся. Потому и помер раньше положенного. А перед смертью признался двум своим сыновьям , носивших имена Агамес и Трофонес, в содеянном. Мол, я не попользовался — так хоть вы поживите в богатстве!
В первую безлунную ночь направились молодые люди к сокровищнице. Покойный отец описал заветное место в стене, нашли его сыновья, вытащили камень, в образовавшуюся дыру узкую пролезли по очереди — один сторожил наружи, пока другой средь горшков с монетами хозяйничал. Набрали братья золота, сколько смогли, да решили, как у воров в первый раз водится — мол, больше никогда!
Деньги улетели быстро, тратить — не зарабатывать, тут особого ума не надо. Прогулялись братья к сокровищнице еще разок, потом — повторили и в третий. Так и подворовывали, пока князь не стал замечать — хоть злата и добавлял — а больше не становилось, даже кое-где поуменьшилось. Начал Рампсинит в своей спаленке сторожить — сам, потому как никому не доверял. На беду братья в ту ночь еще сокровищницу почистили. Утром смотрит параон — золота в некоторых кувшинах явно меньше. А единственный ход в казне — через спальню. Будто духи бесплотные золото таскают. Другой бы так и решил, на колдунов все списал, но не таков был Рампсинит. У них, на Черных Землях, издревле параон богом числится, да не только народ его таковым почитает, но и сам владыка в то верит. А коли я бог, подумал Рампсинит, то меня злые духи убояться должны. Стало быть — не существа бесплотные, а люди зло вершат. Да, и к слову сказать, зачем духам злато?
Быстро наделали ковали ловушечек медных, капканов, как на крупного зверя, расставил князь охотничьи хитрости между сосудов с деньгами, да начал ждать. Прошел месяц, вновь не взошла на черном небе Ночная Хозяйка. Пришли воры, за деньгами полез Агамес, а Трофонес — сторожить остался. Попал воришка ногой в один капкан, рукой — в другой, да так — что не выбраться. Понял Агамес — все одно пропадать, да попросил брата — отруби, мол, мне голову, что б двоим не пропадать! Может, и не просил того Агамес, но Трофонес именно так потом рассказывал…
Подивился Рампсинит предусмотрительности вора, голову подельщика с собой унесшего. Что тут сделаешь? Задумался владыка, и вот чего придумал. Повесили обезглавленное тело на видном месте, а вокруг стражу поставили, приказал им Рампсинит — коли кто оплакивать будет — хватайте!
Узнала о том мать Агамеса, поплакала дома, да стала требовать от Трофонеса вернуть тело брата. А не то, мол, пойду, да все расскажу! Недолго думал вор, быстро изготовил все необходимое.
А страже, в коей наемники из других народов служили, скучно… Жара, зной. Делать нечего. Только что зевать, да мух давить. А тут — едет прямо на них осел, мехами нагруженный. Хозяин неловкий, что-то поправить в поклаже попытался — тут узел и развязался, из мехов, сразу трех — льет алое винцо прямо на землю, аромат вокруг пьянящий…
Окружили стражники осла, кувшины подставляют — все одно добро пропадают. Хозяин на них — чуть не с кулаками, ругается. Помогли наемники управиться с бедой, все крепко-накрепко перевязали, да начали дармовщину пробовать, даже самого хозяина угостили. Посидели, поговорили… Ну, за выпивкой друзьями становятся быстро, выпили за здоровье хозяина, да за то, чтобы вино из мехов больше не проливалось. Тот, в ответ — еще один мех притащил, не пожалел. Напились стражники допьяна, жарища — не нашей чета, быстро сон сморил добрых молодцев. Ну, а хозяин — им был, как ты уже догадался, Трофонес — обезглавленное тело снял, да домой отвез. Да еще и стражников наполовину обрил — на память!
Обидно стало Рампсиниту — ведь по второму разу его обставили! Долго думал параон, и так прикидывал, и эдак… Позвал дочь свою, да велел идти ей в Храм Любви. Обычай был у народа луту — жрицы могли за любовь что-то необычное требовать. Кто — монету, кто камень, кому что по вкусу. Княжна же объявила, что платой ей будут необычные истории, всяк, кто к ней за лаской придет — таковую расскажет.
Понял Трофонес, что это ему вызов, да не смог удержаться — поверил в свои силы. Оделся вор в плащ, а под материю спрятал руку покойного брата, по плечо отрубленную. Возлег Трофонес с княжной, да честно рассказал, как голову брату рубил, да как стражу опоил. Засмеялась дочь параона, а хитрец ей руку мертвую в ладошку подсунул. Схватилась княжна за пальцы неживые, да стражу звать — мол, держу вора! А Трофонес, тем временем — наутек.
Ничего не сказал владыка, только за голову схватился. В третий раз его надули, да как! Если в первый раз — по необходимости, во второй — по долгу, то ведь в третий — просто в честном единоборстве, вызов принявши. Продолжать поединок — только позора хлебнуть. А Рампсинит умен был, недаром при нем Черные Земли богатели, как никогда прежде. И принял параон вот такое решение. Велел объявить по всем Фивам, что дарует прощение вору-хитрецу, если тот добровольно к нему явится.
Подумал Трофонес, все взвесил. И то припомнил хитрец, что параон слова не нарушал! Отправился Трофонес к владыке, во всем признался. Рампсинит даровал ему прощение, потом, собрав ближних своих, да послов иноземных, объявил — мы, мол, луту, самый мудрый среди народов, а этот человек, Трофонес — самый хитрый из нас. А как поступит в таком случае владыка мудрейшего из народа? Конечно же, наградит и приблизит к себе такого человека. И отдал Рампсинит воришке свою дочь в жены. И славили в народе мудрого повелителя, кто знает, не окупилось ли злато похищенное сторицей тому параону?
— Ага, хорошая сказка! — кивнул Младояр, хитро улыбаясь.
— Почему сказка? Это быль!
— Кто же спорит? — княжич не сдержался, — Коли я ту же историю в свитке эллинском читывал, переписано у Геродотоса, что уж две сотни лет назад, как помер, известный выдумщик…
— Вот как… — огорчился Иггельд, — А мне так рассказали, да еще добавили, что историю эту нельзя пересказывать женщинам, детям, да подневольным людям!
— А зачем совету не последовал? Пересказал мне, а я — так еще не муж, вот и посмеялся!
— А и верно… — расхохотался старик, — Ну, Геродотос, ну — шутник. Ведь это он написал, что у луту мужчины мочатся сидя, а бабенки — стоя?
Младояр вытаращился на Иггельда, силясь понять — а в этот раз кто пошутил?!
* * *
Дидомысл давно заметил мявшегося в дальнем углу палат сына, но вида не подавал. Понятное дело, спросить чего-то хочет, да так, чтобы наедине. А тут — полны палаты народу, шум, галдешь — хоть ухи затыкай, у всех дела неотложные. Яснополку — денег на дружину подавай, купцы — через одного — с жалобами, а тут целая дружина заявилась мореходов крутенских… Маяк, им, понимаешь ли, строй возле устья! Оно конечно, торговля на море Гинтарном растет со дня на день, ладьи так и шныряют туда-сюда. Впрочем, можно и с Младом парой слов перемолвиться, может — чего важное? Князь поманил Младояра, шепнул — мол, ну, что там у тебя?
— Я так понял, купцы друг дружку перерезали, кто-то с чем-то сбежал…
— И что? — не понял князь.
— А кольчуга-то где? — напрямую спросил Младояр.
— Где бы ни была, я своему сыну на плечах цену целого города носить не позволю! — жестко ответил отец, потом добавил помягче, — Мне сын дороже…
Ветер носил по земле палые листья, переворачивал и так, и сяк. Красиво было бы, да солнышко ушло, да и ветерок не приветлив боле. Сверху посыпало мелким белым, будто крупой. Первый снег… Конец бабьему лету!
Младояр возвращался в Старые Палаты, окончательно уверившийся, что кольчужку так никому и не продали. Лежит, небось, где-нибудь в подвалах, за тремя дверьми, в простеньком сундучке. Или, вовсе — закопана… Ну и ладно. Что кольчуга расчудесная, все одно — мала. Вот Сойка…