Ночью бушевала гроза. Златогор сдержал обещание.

— Гляди, Ингвар! Это самое ценное, что у нас есть! — Любомудр развернул алую материю, под которой обнаружился альбом из нескольких деревянных дощечек. Каждая из них была с четверть вершка толщиной, т.е. около пяти точек, и размером, тут Игорь по привычке сравнивал с листом писчей бумаги, так вот, дощечка, по крайней мере верхняя, была длиннее его на ширину ладони.

На гладкой, почти полированной поверхности бука Игорь разглядел надпись венедскими рунами, выдавленные или вырезанные на дереве они гласили:

«К У Д Е С А ПРАВДЫ».

«Магия справедливости», — перевел он про себя.

— Если б не твой меч — не доверил бы письмена никому, — признался Любомудр.

— Не сомневайся, отче! Сохраню в целости! Умру, но сохраню, — отвечал Игорь-Ингвар.

— Теперь не сомневаюсь! — сказал жрец и продолжил — Ты знаком с Инегельдом? — жрец указал куда-то в сторону. — Он друг нам и служит Велесу. Он подтвердил твои права.

Игорь удивленно посмотрел на скальда. Но тот не заметил этого взгляда, Инегельд стоял у одного из северных окон Храма, наблюдая за просыпающимся утренним морем.

— Однако начнем! Промедление — смерти подобно! Мало ли, что может случиться, я приказал нашим служителям сопроводить тебя и твоих друзей на корабль, — верховный жрец указал на десяток щитоносцев-параситов в пурпурных хитонах, вооруженных поясными мечами, и добавил устало. — А мы начнем помаленьку.

Игорь увидел волхвов: Радиведа, Верцина и Вальдса. Жрецы, раздвинув длинный полог занавеса, вошли в комнату без стен, где высился Кумир. Там они скрылись от всех, чтобы никто не мешал их обращению к Свентовиту и Мерцане.

— Сейчас мне эта книга понадобится, ты перенесешь все оставшиеся, — волхв указал на два здоровенных мешка, и Ингвар подумал, что Сев, пожалуй, действительно надорвется, если потащит их один.

— Затем возвращайся за нами… — последовала пауза… — или за этой главной, самой главной книгой, без которой все остальные ничего не значат. Что бы ни случилось — Инегельд знает, как поступить с этим наследством. Слушай его, как меня или собственного отца. Мой срок истек. Я слишком стар, и бремя забот мне не по плечу. Инегельд избран…, и он заменит меня, когда я уйду.

— А разве Инегельд не пойдет с нами? — поинтересовался Ингвар.

— Он останется здесь, чтобы помочь. А потом ты вернешься за ним… И за книгой. Все сказано! Ступай поскорей, — с этими словами, Любомудр исчез вслед за собратьями по волховскому Кругу.

— Приветствую Тебя, о Инегельд, сын Ругивлада Новгородского! — обратился Ингвар к молодому скальду, которого Доля так внезапно вознесла над простыми смертными и поставила выше всех на этом острове.

— Не надо… Мы, как были, так и останемся друзьями. Выполняй, что тебе предначертано, но не гневи Богов непослушанием!

— Чудеса, да и только! А говорят, нет телепатии в природе! — подумал парень и, махнув рукой служителям, зашагал к выходу, где Ингвара в нетерпении поджидали Сев, Златоус и Ратич.

Он хотел еще что-то добавить и даже открыл рот, но Инегельд уже вновь повернулся к морю и пристально вглядывался вдаль, прозревая невидимое остальным.

Земля содрогнулась от тысячи копыт. Это Сигур развернул Свентовидовых воинов и повел их на врага. Каждый из трехсот всадников имел при себе метательный топор, поясной меч, длинный нож-скрамасакс, а также короткое копье и круглый шит, не в пример норманнскому. Менее всего приспособленный для рыцарских поединков, но заброшенный за спину, он предохранял от шальных стрел, был хорош и в море — на лодье, и в конном строю.

Всадники носили длинную броню, разрезанную от бедер до низу для удобства, поверх которой одевались пурпурные плащи — знак принадлежности к воинству Свентовита.

Растянувшееся на пару верст датское войско обещало стать хорошей добычей в случае внезапного удара. Заметив быстро приближающуюся конную массу, передовые отряды неприятеля застыли, ощетинившись длинными копьями. К ним бегом подтягивались отставшие. Даны начали выстраиваться в редкие шеренги, между которых замерли коренастые рыжебородые арбалетчики.

Арбалет был запрещен, как бесовское оружие в 1139 году по настоянию Лотранского собора, но, несмотря на это, по приказу короля едва ли не каждый пятый пехотинец имел сейчас за плечами самострел — «козья нога», чтобы натянуть металлический лук воин пользовался особым рычагом. Некоторые владели скорострельными арбалетами, натягивающиеся простым двойным крючком, они требовали гораздо больших усилий. Воин ставил стопу в арбалетное стремя и тянул двумя руками тетиву за крючок. В этот момент он сам являлся превосходной мишенью для меткого лучника.

Германские же наемники стреляли из полуторааршинных тисовых луков, их стрелы достигали противника на расстоянии ста пятидесяти шагов. Впрочем, они никогда не могли превзойти английских йоменов с их большими луками в этом смертоносном искусстве, поэтому составляли явное меньшинство.

Теперь и все руги видели, как заблестели невдалеке кольчатые да чешуйчатые панцири врагов. Передние ряды оградились круглыми щитами — каждый с два локтя в диаметре. По правому и левому флангу вражеского войска вытянулись в линии выпуклые миндалевидные с полсажени высотой щиты немецких наемников . Уперши острый конец в землю, тевтоны молча ожидали противника.

Навстречу всадникам редкими осами взметнулись короткие тяжелые стрелы-болты. Конные сотни ругов внезапно изогнулись дугой, направив острие бешеной атаки против одного из флангов вражеского войска, где царила неразбериха. Легко прорвав хлипкие ряды саксов и тевтонов, половина из которых пала под ударами францисок и дротиков, метко метаемых всадниками на скаку, пурпурная лава ринулась вдоль по косе, сшибая головы пеших направо и налево. Глубоко вклинившись в строй данов руги внесли в него столь страшное опустошение, что враг начал медленно отходить, теряя то здесь, то там десятки воинов.

Король невозмутимо взирал на конные сотни ругов, с дикими криками и воем атакующие его войско: «Смертники!» — подумал он.

Да, несмотря на первый успех, атака Свентовидовых всадников захлебнулась. Они буквально увязли среди гор порубанных тел и стали легкой мишенью стрелков, использующих для укрытия каждый валун, каждую впадину, каждый куст.

Расстреливаемые в упор из луков и арбалетов, словене откатились назад, выходя из зоны досягаемости стрел. Там они вновь выстроили боевой порядок, готовясь к новой атаке, — как понимал Инегельд, — бессмысленной.

Под прикрытием арбалетчиков и лучников, даны, вооруженные длинными крепкими копьями, образовывали гигантское каре, ощетинившееся смертоносным железом. Даже если бы конников было в пять раз больше, и они были бы одеты в полный рыцарский доспех, даже тогда нападение на такой строй являлось бы для них чистым самоубийством. Тем более, что многие из всадников даже и не успели бы приблизиться к нему, не преодолев града летящих в них снарядов.

Когда каре было построено, последовала команда: «Вперед, шагом!» Даны медленно двинулись, держа копья наизготовку. Но тут случилось непредвиденное…

Святобор лежал в низком кустарнике, слившись с трухлявым бревном, непонятно как оказавшимся на безлесой косе. Мимо него непрерывно шли колонны врагов, шли уверенно, громыхая оружием, нагло попирая ногами родную землю Святобора, растирая в грязь широкими колесами повозок скромные луговые цветы и молодые побеги разнотравья. Сейчас Святобор ничего не мог видеть кроме этих бесконечных ног, равномерно мелькающих у него перед глазами и едва не наступающих ему на голову. Он многим рисковал, устроившись на самом пути наступающего войска, но очень уж удачным это место могло оказаться во время предстоящей схватки.

Для стороннего наблюдателя коса выглядела безжизненной. И кому бы пришло в голову, что здесь сумел спрятаться отряд ругов. Да и зачем? Что значат полсотни, пусть даже очень умелых, ратников против войска в несколько тысяч, даже и оказавшись у него в тылу?

Нет, помыслить такое скованные предрассудками и забывшие историю своих великих предков христиане не могли, а потому и спрятаться от них было несложно. Трудно уберечься лишь от того, кто ищет, да и то, только в том случае, если он хорошо знает, где искать. Так что наткнуться на Святобора раньше времени захватчики могли разве случайно. Но все мелкие случайности сейчас были на стороне затаившихся ругов, сильных не только отточенным хладным железом и мускулистыми телами.

Неожиданно в равномерный топот пехотинцев вплелись новые звуки. Где-то там, впереди, случилось что-то неожиданное для врага. Там шел нешуточный бой, ржали кони, кричали раненые, звенело железо. Святобор чувствовал, как напряглись остановившиеся возле него даны, как наклонили они копья, крепче сжав их в руках, как поспешно начали взводить арбалеты. Спереди на них бежали свои же, преследуемые всадниками Свентовита. Многие останавливались, пытаясь выстроиться в шеренгу, некоторые бежали дальше, обезумев от страха и полученных ран. То тут, то там щелкала тетива, выпуская в воздух оперенную смерть, эти щелчки учащались, сливаясь в непрерывные трели. Стало очевидно, до Святобора конная лавина не дойдет, отброшенная назад убийственным потоком свистящих на лету снарядов и копьями сгрудившихся пехотинцев.

И если сейчас встать, взорваться тысячей разящих ударов, закружиться в смертоносном танце… Но рано, рано! Вот когда супротивники сплотятся еще больше, сдвинут колонны, сомкнут ряды, ожидая такого отчаянного и такого нелепого второго стремления конницы, вот тогда наступит час оборотня, время воплотившихся в звере.

Повинуясь сигналу, всадники отступили. Даны встали в каре, способное медленно, но неотвратимо оттеснить любую кавалерию сотнями отточенных копий. Свои места занимали стрелки, строясь такими рядами, чтобы свободно стрелять, не задевая копейщиков, и чтобы выпускать стрелы поочередно, не создавая промежутков в стрельбе. Вот сейчас, самое время…

— АРР-ХХА!!!

Берсерки поднялись одновременно, одновременно закричали. Ужасный рык на мгновение перекрыл все звуки огромного войска. Скованные неожиданностью, христиане окаменели, застыв — кто с опущенным копьем, кто с недотянутой тетивой, кто на половине шага. За этот краткий миг сталь лучшего на острове оружия успела дважды погрузиться во вражескую плоть, и только после этого захватчики очнулись. Но там, где возникли, берсерки уже исчезли, стремительно перемещаясь к ближайшим скоплениям противника, где можно одним ударом сразить нескольких. И началось!

Святобор не мыслил о смерти. Он вообще ни о чем не думал, за него думало его тело, воспитанное бесконечными схватками в прошлом и наполненное сейчас идеей убийства. Здесь, в центре вражеского войска, стесненного своими же порядками, и есть место берсерка.

Здесь можно сечь жестоко и не размениваясь, не тратя время на движения от противника к противнику. И он почти танцевал, нанося размашистые, витые удары обоими мечами, и резко убыстряющееся на изгибе движения лезвие, срубив голову одному, срезало кисти рук другому, облетая древко копья он уходил от клинка третьего, чтобы пропоров ему пах рассечь стопы четвертого врага.

Прорубаясь сквозь толпы неприятеля, у берсерка нет времени защищаться, его единственная защита — нападение. Он не проводит показательных боев. Единственный способ выжить — это убить противника раньше, чем тот успеет напасть. Искалечить, но лучше — убить. И Святобор разил. Он успевал, и сама удача улыбалась отважному ругу.

Королю доложили о зверолюдях, неведомо как возникнувших в тылу и теперь рубивших направо и налево растерявшихся пехотинцев.

Впрочем, он и сам уже видел, как почти сразу за спинами прикрывавших каре арбалетчиков началась беспорядочная схватка. Положение стремительно движущихся берсерков определялось только по местам суматошно обороняющихся данов, все чаще предпочитающих не лезть в драку, а бежать от нее со всех ног. Паника быстро распространялась; с таким трудом построенные копейщики оторопело оглядывались, то тут, то там ломая безупречные линии боевого порядка. Коварный замысел противника стал очевиден. Сейчас на дрогнувшее войско вновь обрушатся конные варвары, рубя растерявшихся христиан, которые побегут обратно по косе, чем многократно увеличат свои потери. Обезумевшие от страха пехотинцы растеряют всякий порядок, восстановить его станет невозможно. Те, кто уцелеет в резне — они уже не забудут страха, они перестанут быть воинами.

Допустить подобное было нельзя. И король принял единственное возможное решение. Мановением руки он двинул против словенской конницы свою гвардию — двести рыцарей, участников крестовых походов, бывалых вояк, закаленных в многочисленных сражениях и не устыдившихся скрестить свои копья с языческим воинством. Король видел — рыцарям придется пробиваться навстречу конным варварам, топча свою же пехоту, ибо времени на объезд разваливающихся порядков не оставалось. Но Христос простит их, вынужденных погубить некоторых ради спасения большинства.

Но руги не приняли вызов и, круто развернувшись, быстро скрылись из виду. В тот же миг он увидел густые серые клубы, вздымающиеся над Храмом. Это объясняло спешное отступление.

— Колдун советовал дело! Надо его приблизить и наградить.

Почти спокойный за исход сражения в центре король поспешил назад, где творилось неописуемое. Сопровождаемый немногочисленной свитой он мчался туда, где его грозные недавно бойцы быстро превращались в оробевшую толпу, отданную на заклание дьяволам проклятого острова.

Страх витал над полем брани. Святобор чувствовал это по тому, как распадалось вокруг него кольцо врагов.

Они уже не бросались на оборотня с мечами и топорами, наоборот, пытались бежать. Изредка кто-то наскакивал с копьем, стараясь поразить Образ Зверя, но либо сразу погибал, либо, успевал бросить копье и погибал чуть позднее. Грозное каре пошло прорехами.

Но и всадники Свентовита не нападали.

Зарубив очередного врага, Святобор бросил взгляд вдоль косы. Пурпурные плащи удалялись в сторону князева заслона, не сделав даже попытки повторить атаку. Глянув внимательнее, Святобор определил и причину такого поведения — над холмом, где должен был сверкать вызолоченный купол Храма, сейчас поднимались клубы черного дыма.

Конечно, всадники не вернутся. Это означало для его отряда неминуемую гибель. Через несколько мгновений враги поймут, что надо рассредоточиться, стрелять издалека, согласованно… Но какая разница, если схватка на пороге родного дома? Главное — убить побольше супостатов. И пока есть такая возможность, надо ей пользоваться. Может быть, в Храме еще все образуется, и поднятое высшими Силами Холодное море сметет с косы полчища иноверцев. Ну, а если нет — жаль конечно, придется сметать нам,… сколько сможем.

Последнее, что успел заметить Святобор, это рыцаря в богатых доспехах, мчащегося прямо на него в окружении хорошо вооруженных всадников. Он набрал в грудь побольше воздуха, чтобы испугать коней пронзительным Посвистом Стрибога, и в этот момент сверху обрушилась тьма…

Рожок Сигура собирал разрозненные группы ругов. Атака дорого стоила. Впрочем, потери неприятеля исчислялись сотнями павших, и здесь противники были бы квиты, на одного убитого руга приходилось по шесть погибших данов, если бы не полный численный перевес последних.

Горсточка защитников косы противостояла трем тысячам уверенных в собственной победе и подгоняемых жаждой наживы врагов. Словене откатились назад, пытаясь вновь выманить данов на открытое пространство. Но Сигур видел, что король не допустит подобной глупости.

Вальдемар изменил тактику. Теперь даны медленно двинулись вперед гигантским каре, оттесняя всадников к перешейку за их спиной и осыпая губительными стрелами при малейшем приближении.

Пристав в стременах, Сигур заметил панику, охватившую тылы врага. Ну что ж, похоже — план брата сработал! Внезапно, строй немцев и данов раздвинулся, выбросив далеко вперед грозный рыцарский клин. Конечно, тяжелым крестоносцам не угнаться за легкими ругами, и если их увести к заслону Лютобора, то святое воинство лишится многих сыновей.

Но случайный взгляд, брошенный на Холм Свентовита, заставил его побледнеть…

— Уводи своих! Спеши к Храму! Мы встретим данов здесь и удержим неприятеля на час-другой, больше не выстоять, а как будет совсем туго — прорвемся к побережью. Там соединимся. И айда на вражьих кораблях в море… Только нас и видели! — напутствовал Лютобор брата, когда тот отвел последние пять десятков Свентовидовых всадников с косы, опередив на какое-то время приближающееся королевское войско. Сигур кивнул:

— Ну, а если не судьба? Белогривый-то левой ступил!

— Тогда, хоть помрем, как мужчины, и увидимся за столом в Вышнем чертоге! — ответил Лютобор.

— Нечего сказать — хорошее утешение, — улыбнулся Сигур.

— Ты можешь предложить что-то получше?

— Нет. Но, я хочу спросить тебя напоследок, брат…

— Спрашивай, — улыбнулся ему Лютобор.

— Ты и в самом деле надеялся на помощь волхвов?

— Я не просто надеялся! Я верю. И в этом моя сила. И наша сила в этом. Ты понял, Сигур? Торопись, пока не поздно! Жрецы не должны прерывать ритуал. Я оставил при Храме старого Веремуда и Всеслава, но, как видно, и их перехитрили.

— Я понял. Прощай, брат.

— Прощай!

И они расстались, чтобы больше не встретиться на этой Земле никогда.

Пешая дружина Лютобора расположилась на восточном склоне холма Свентовита, умело используя малейшие складки местности.

После проливного дождя взобраться к Храму по этой стороне, минуя единственную более-менее широкую для войска тропу, ведущую к Главным воротам, было очень трудно. Мокрая скользкая густая трава препятствовала всякой попытке непрошеных гостей подняться наверх сухими и здоровыми. Особенно это относилось к тяжеловооруженным. Наверное, с большим успехом можно было бы вскарабкаться на ледяную горку, чем к стенам последнего языческого святилища.

Путь сторожило около сотни княжьих гридней, готовых отправиться за Лютобором в огонь и воду. По его приказу тропу перегородили завалом из камней и деревьев. Еще четыре десятка лучников заняли позиции за валунами на самом склоне по обе стороны от тропы, там же стояли возы к сухим просмоленным сеном, готовые огненным смерчем опрокинуться на дорогу.

Вынудив врага атаковать словенский заслон в лоб, князь выигрывал время. Он и в самом деле ждал от Любомудра если не чуда, то хоть какого-то его подобия, достаточного, чтобы вселить ужас в молодые и неокрепшие христианские души данов.

Старый волхв не стал посвящать Лютобора в детали плана, а сказал лишь о поднятии морских вод, которое обратит неприятеля в бегство, и просил небольшую отсрочку, дабы свершить чародейство. Несмотря на противодействие Златогора, волхвы решили прибегнуть к помощи Морского короля, упросив Мерцану похлопотать перед мужем.

Небывалый шторм разметал бы вражеский флот, приведя в сметение исконных моряков, всегда более суеверных, чем «сухопутные крысы». На какое-то время море наводнило бы саму косу с растянувшимся по ней королевским войском. Мало приятное занятие — месить грязь, рискуя в любой момент получить стрелу под сердце.

Небо стало заметно темнеть, в воздухе царило напряжение, предвещая нечто ужасное. «Заметил ли это король? — размышлял Лютобор, поглядывая ввысь. — В пылу битвы мог и не углядеть».

Но у жрецов что-то не ладилось. Казалось, учли и это. Безумная атака всадников и обреченная на смерть ватага медведей-оборотней во главе со Святобором еще более задержали данов.

И все-таки волхвы что-то упустили из виду, и враг поразил остров в самое уязвимое место, в самое сердце! Была ли это быстрая и внезапная высадка? А может — предательство? Или Свентовит, недовольный обращением волхвов к навьим Силам моря, оставил внуков.

Этого князь уже никогда не узнает. Его час пробил, настала очередь Лютобора исполнить долг. Долг перед кем? Что значат ныне слова: Честь, Совесть, Родина, Вера Предков?

Извечный вопрос, который надо почаще себе задавать! Им мучился Лютобор. Его решал Ингвар, да и сам Игорь.

— Что стоит Истина в те дни, когда направо и налево предлагают и продают, меняют и покупают. Говорили — век язычества прожит. Может, когда-то он и истечет! Но счет векам возобновится! — тешил себя Игорь надеждами, он то ведал, как это произойдет — славное Язычество, сейчас Ты уходишь в небытие, так и не успев свершить самое главное, самое нужное!

Ты воспитало смертных Богов. Но, Нечто уж никогда не возвратится в Ничто.

Разве наша «горянка» — не Твоя языческая дочь, разве не сохранили Тебя татуированные камни, да старорусские узоры. И пусть же пронесут сквозь время Твою мудрость дощечки велесовых книг. Мы овладеем Твоей хитрой грамотой, о Язычество! Мы взберемся намеченными тропами, погребенными ныне под грудой вранья.

Не суди — да не судим будешь! А особенно не суди деяния Бога — недоступные разуму смертных. Такова философия учения, провозгласившего шестую заповедь на словах, и ярых его проповедников — постоянно нарушающих собственные каноны во славу Яхве и сына божьего, Иисуса.

Именно эти пророки возвели страдание при жизни в добродетель. Именно с их легкой руки вавилонский эпос о Гильгамеше превратился в нравоучительную историю наказаний, посылаемых Яхве человечеству за прегрешения.

Провинившегося ребенка ставят в угол, — рассуждал Игорь. — Когда-то и пороли, как Сидорову козу… Яхве утопил своих детей. И после этого нам толкуют о милосердии? Милосердие бога-отца одно на всех и справедливость на всех одна. А скольких младенцев при полном попустительстве Неба вырезал Ирод, чтобы в живых остался Иисус. Справедливый бог предупредил об опасности лишь одну семью, где мирно сосал молоко потомок царя Давида, а Вифлеем умылся детской кровью.

— Вы еще не знаете, други мои, как и во имя чего принесет кровавую жертву Франция. Богатую Жертву к празднику святого Варфоломея — мясо тысяч и тысяч гугенотов. По правде сказать, весь грех которых будет в том, что они возносят молитвы свои на французском языке. Да, никакое язычество не сравнится с «истинной» верой по части убийств! А скольких людей унесет дым костров в облака Фландрии и Чехии? Неужели, во славу Господа? — к услугам Игоря был не только вековой опыт науки и искусства, он понял, что имеет недюженные познания по части истребления себе подобных.

Кусая до крови губы, парень смотрел, как просыпается Будущее, а в этом будущем не сравнимая ни с чем, заботливо вскармливаемая родителями, скалит хищную пасть Инквизиция Духа.

— Кто боле всех твердит о милосердии, тот не знает милосердия. Кто призывает страдать на Земле, обещая счастливую загробную жизнь — сам никогда не страдал. Кто громче других проповедует всеобщую Любовь, тот воспитает Ненависть.

Так думал Игорь, глядя на ожесточенные лица друзей и товарищей Ингвара, на суровые темные лица служителей бога Света.

Путь к ловко спрятанному кораблю его отряд проделал на удивление быстро. Обошлось без приключений. Влада поджидала возлюбленного на берегу, чем снова вызвала крайнее неудовольствие брата, когда он объявился с увесистым мешком на спине.

— Ингвар! — окликнула она парня.

— Ну, вот, вечно у нее Ингвар на уме. А разве я — не единокровный? — буркнул Сев, переваливая за борт.

— Ты почему не на судне? Ах, глупая! Лада моя! — в последние слова Ингвар вложил столько скрытой нежности, что Игорю стало жаль этого руга, в жизнь и сущность которого он вторгся самым грубым образом.

— Ты в могильник захотела? — cорвалось с Игоревых уст, хотя он вовсе не то собирался вымолвить.

— Может и так?

— С чего бы вдруг? Я-то сватов к Севу засылаю!? — попытался Ингвар смягчить Игореву глупость.

— А, вдруг, не пойду за тебя.

— Не пойдешь — поведут!

— Но, но, не очень-то. Не маленькая! — неожиданно задорно ответила Влада, но вдруг уставилась на парня, словно отметив про себя какие-то незримые другим перемены, начиная от цвета глаз и кончая мимолетным выражением страшной муки.

Ингвар воспользовался этим моментом — пока его любимая и Игорь, тот, который в нем сидел, пристально разглядывали друг друга — взял, да и притянул Владу к себе и впился в ее сочные губы томительным поцелуем… Она вздрогнула всем телом, но затем, закрыв голубые очи, ответила на этот страстный призыв, как много недель назад.

— Я должен идти, лада моя! Я должен. Каждый воин на счету. Но мы еще вернемся.

— Ингвар! — она отпрянула… — Нет! Ничего! Иди пока. И вернись поскорей!

— До свидания!

— Прощай! — заплакала она.

— Человек — кузнец своего счастья! Не поможет ему ни Бог, ни Дьявол, ни Богородица! И даже чертова бабушка — и та не поможет! Счастлива мать, видя детей победителями. Счастливы победители, оставшиеся ими навек. Счастлив мудрец, который ничего не знает, ведая многое. И влюбленный поначалу тоже счастлив. По-своему счастлив даже дурак! — продолжил размышления Игорь, догоняя отряд, слегка опередивший его.

Златоус остался на лодье, чтобы полностью подготовить судно к отплытию, рассчитывая на быстрое возвращение братьев.

«Тысячелетнее господство христианской религии исполнено таким стоном и такой болью, как ни одно другое в истории человечества. Язычество не знало религиозных войн. Но мне не обязательно быть пророком, чтобы предсказать, сколько их будет еще развязано впереди во славу Господню,» — размышлял Игорь, все еще кусая губы — издали доносился отзвук смертельной сечи.

Действительно, отобрав право на свободу воли, и предложив взамен право на рабство до гроба, святые отцы ввергли народы в пучину вековых распрей, ловко подменив флегматичность Господа защитой собственных жизненных интересов, интересов посредников, наместников и толкователей.

Преследуя Каббалу, христианская церковь сама закабалило половину цивилизованного мира. Впрочем, мир и стал таким цивилизованным под знаком Креста, а ведь сказано было — не сотвори себе кумира. Презрев и эту заповедь, каждый поклонник Иисуса носит на груди его символ, бьет челом у святых икон с изображением небесного семейства, покупает, а то и продает, реликвии Распятого бога. И все бы ничего, у каждого — свои обереги. Но забыв, что гонимый свят, Христианская Церковь и выпестованные ею общества столетиями будут распинать инакомыслящих в буквальном и переносном смысле, всеми правдами и неправдами. Еще не побит камнями Парацельс, еще нет и в помине Коперника и Бруно, еще не отрекся Галилей, пока что не рожден и не погиб де Бержерак. Добрая традиция найдет продолжение и в наши дни — чего стоит преданный анафеме граф Толстой? Перед кем угодничали твои служители, Господи, когда посреди демократической первопрестольной уложили полторы тысячи русских людей, поднявшихся сбросить ярмо. Потому и положили, что поднялись…

А Творение завершено, и не во власти людей что-то изменить, переделать. Всех несогласных, всех, кто не с Их Богом, всех, кто не желает отречься, ждет смерть от слуг Его, сам Бог простит, он милосердный, но люди не простят.

Но и теперь, уже приобщившись к достижениям прогресса, всемогущие пастыри, как прежде, правят бескультурным, хоть и цивилизованным стадом.

Есть одна сила, с которой даже им не сладить вовек. О нее разбиваются все попытки причесать любую паству под одну гребенку. И сколько бы с ней ни боролись — она крепнет с каждой новой схваткой. Потому, что мощь эта дана нам от Рода. Это извечная неудовлетворенность Человека самим собой. Это дерзость — поспорить с Богами. Это еретическая смелость объять необъятное, стать с ними в один ряд. Это птица Феникс — возрожденное Язычество. И тот, кто достигнет божественных высот, взвалит на себя ответственность Бога. Встав на плечи гигантов, будь готов принять титана на собственные плечи.

Каждый должен ответить за свершенное им, всякому воздастся по делам, а не по букве законов, сочиненных от имени Иисуса ли, Иеговы ли, Магомета или самого Аллаха.