Глава 3
Мы чуть не съели лейтенанта
…и кукушка безмолвствует. Упаси, впрочем, нас услыхать, как она кукует.
И. Бродский
Вырвались на поверхность. Сразу же вжались в близкую стену ремонтной мастерской. И наложили в штаны.
Все ходило ходуном – и земля, и воздух, и сами небеса. От купола, большая половина которого еще была цела, когда наше отделение спускалось в аварийный периметр, осталось лишь воспоминание. Ничего вообще!
Левый сектор обзора закрывала колонна черного, жирного дыма, сквозь который пробивались узкие языки химически синего огня.
Прямо перед собой, поверх искореженной арматуры разрушенных жилых корпусов, мы видели кусочек неба. Теперь вместо родных «Фалькрамов» и десантных катеров там маячили несколько кровернских турбоплатформ, похожих на протравленные кислотой летающие коралловые рифы.
Воздух под ними дрожал, как над раскаленным полимеридом космодрома, и кровавился спиралевидными малиновыми сполохами. Потому и «турбо», значит.
То один, то другой летающий риф исторгал ослепительный фонтан огня. Что твой хамелеон, слизывающий свою жертву длинным красным языком.
А как же наша воздушно-космическая оборона?
Где многоцелевые «Фалькрамы» и истребители «Спага»?
Куда смотрят, в конце концов, корабли Седьмой эскадры? Нам ведь обещали «абсолютную изоляцию района боевых действий»! Дескать, муха не пролетит!
Ответом на эти вопросы служил предмет, занимающий правый сектор обзора.
Из огромной воронки, окруженной оплавленным валом глины, на закопченном пилоне торчал… двигатель импульсной тяги космического корабля.
Могучая рельефная надпись из керамитового литья сообщала, что двигатель изготовлен фирмой «Дженерал Урал-Мадрас Моторз», да.
По заказу Министерства Военного Флота, да.
И установлен на крейсерский транспорт «Румба», да.
На наш… наш, наш родной транспорт, с которого нас десантировали… я спросил у милитума… три часа двенадцать минут назад!
И что двигатель этот является собственностью правительства, керамитовый рельеф тоже сообщал. Напоследок, маленькими такими буковками.
Вот ведь как, оказывается.
Я вызвал роту, батальон, всех, кто меня слышит.
О чудо! В кои-то веки мне ответили сразу.
Сквозь душераздирающие помехи и хриплый клекот демонов смерти пробился далекий, малость дремотный голос.
Продиктовал координаты «Малой зоны E» и время до отлета.
Снова продиктовал координаты «Малой зоны Е». И снова – время, уменьшенное на три секунды.
Пожурил меня за некорректную постановку вопроса и продиктовал координаты «Малой зоны E».
Я наконец сообразил, что общаюсь с бортовым милитумом десантного катера, мусорящим в эфир по экстренному алгоритму «Всем, кого это касается». И параллельно выдающим элементарные справки.
Пришлось задать вопрос корректно. Я назвал свой полный идентификационный ключ и спросил, не предусмотрено ли прикрытие для отходящих боевых групп. И не собираются ли они выслать эвакуаторов? У меня, дескать, раненые.
– Передаю ваш запрос вышестоящей инстанции, – сказал милитум. Больше ничего мне от него добиться не удалось.
Из увиденного и услышанного следовало, что кроверны крепко надрали нам задницу. Насколько именно крепко, я еще до конца не въехал, но уже начинал въезжать. Я припомнил загадочное падение «Фалькрама» прямо в шахту лифта и подумал, что уже тогда можно было бы озадачиться.
Ну ничего. Теперь-то я командир, имею право кое о чем спросить.
– Сержант Гусак!
– Я, – вяло отозвался тот.
– Скажите, вы ведь знали, что наверху у наших нелады?
– Нет.
– Но догадывались?
– Только идиот мог не догадываться. После того как. Целый штурмовик упал. Но у нас выбора не было. Мы имели приказ. Обследовать периметр. Приказ никто не отменил. И мы его. Выполнили.
У Гусака зуб на зуб не попадал. Неужели он потерял столько крови, что уже начало морозить? Снаружи вроде не заметно…
– Полностью согласен с вами, сениор. Как думаете, удастся нам отсюда ноги унести?
– Барракуда, теперь ты. Командир. Ты и думай.
И то верно. Я быстро посоветовался с милитумом насчет оптимального маршрута.
– Отделение! Слушай мою команду! Нас ожидают десантные катера. Наша задача – пробиться к ним. Координаты зоны эвакуации вы слышали. Но если кто не слышал, повторяю…
«Малая зона Е» была довольно далеко от того места, где мы вылезли из нашей кроличьей норы. Кроме того, у Зага скисли резервные источники питания глидеров.
Пришлось ему подсесть на левую ногу к Чену – примерно так же, как Дюмулье (или псевдо-Дюмулье, один хрен) ко мне каких-то два с половиной часа назад. Ох и давно же это было!
Даже без большей части своей растерзанной экоброни Заг весил будь-будь. Он сильно перегрузил глидеры Чена. Но все-таки это было куда лучше, чем идти пешком. Так мы могли держать скорость ну хотя бы в семьдесят километров. А без глидеров не дали бы и десяти.
Мы утвердили своим милитумам маршрут и понеслись.
Все происходило быстро. О-о-о, очень быстро!
Брызнула в стороны пластобетонная шрапнель – разлетелся вдребезги угол ремонтного цеха. И, двигаясь не вполне управляемым юзом, перед самым нашим носом пронесся один из «Крестоносцев».
Танк был великолепен и страшен. Темно-оливковое стелтс-покрытие на его боках текло и летело брызгами, не выдерживая напора огня, который рвался из дыры в районе кормового отсека. Дым бил куда-то вбок ощутимо материальной, плотной струей. Из такого дыма можно шить брюки и саваны.
Башня, разворачиваясь на ходу с завораживающей стремительностью, метнулась вправо. Красный крест в белом щите блеснул, казалось, на расстоянии вытянутой руки.
Пушка выплюнула невидимый заряд энергии – об этом можно было судить только по неприметной вспышке вокруг стабилизирующего кольца на дульном срезе. Куда танк стрелял – я не увидел.
В этот самый момент мы резко приняли в сторону, чтобы не влететь прямо в исполинский костер, в который на глазах превратилась корма танка.
Как раз вовремя!
Турбоплатформа кровернов высадила в танк, кажется, десятикратную норму своего разового бортового залпа.
Под перепуганное пищание тепловых датчиков мы заскочили в ремонтный цех через пролом, проделанный танком. Милитумы на предельной скорости загнали нас под прикрытие массивного испытательного стенда, на котором был распят горный робот-проходчик – гибрид крота, ужа и ежа.
Стена белого пламени прошла сквозь стену ремонтного цеха, как сквозь лист бумаги, и прокатилась по всему помещению, надорвавшись только в двух местах – вокруг испытательного стенда.
Завихряясь в этих точках разрыва, несколько язычков пламени – каждый длиной с анаконду – станцевали вокруг нас пляску маленьких адских лебедей.
Пронесло!
Мы уже поняли, что главное – нигде не задерживаться дольше одного вздоха.
Вдоль северной стены цеха мы уже пробежались – когда были снаружи. Ее больше не было.
С восточной стеной нам тоже было по пути. Более того, славно было бы пройти вдоль нее внутри цеха. Но оказалось, что цех кишмя кишит термитами.
Чен выдал гадам три гранаты, я прикрыл нас экранирующим облаком, и мы пулей вылетели под открытое небо.
К моему изрядному удивлению, горящий танк все еще был жив.
Правда, гордую эмблему батальона с его башни как корова языком слизала. Да и сама башня была больше похожа на подтопленную плазмометом сахарную голову.
Башню, конечно же, заклинило – как и приводы вертикальной наводки пушки. Но упертые, как бараны, танкисты загнали нос своей машины на вал… задрали таким образом свою пушку в небеса… и, подрабатывая остатками гравитационной тяги, совместили с чем надо перекрестие, так сказать, своего прицела. Хотя какой там «прицел», какое «перекрестие»!
Сверкнуло стабилизаторное кольцо пушки.
Наушники затопило оглушительным треском – выброс энергии был за пределами критического максимума.
Далекая турбоплатформа, которую я в первое мгновение принял за черную мушку в собственном глазу, расползлась по небу кудрявым розоватым облачком.
Виват, «Крестоносцы»!
Конечно, кроверны не преминули ответить…
Мы улепетывали прочь из этого пекла в еще худшее пекло и потому не увидели, как именно сгинул этот стопятидесятитонный огарок воинской доблести.
Но то, что его прикончили, – гарантия. Обломки, которые обогнали нас на первой космической скорости, принадлежали танковой пушке и ничему иному.
Дальше нам предстояло пройти через эллинги рекультивации.
Как я понимаю, компания-владелец Копей Даунинга, равно как и любая другая контора, лакомая до содержимого иноземных недр и околопланетных пространств, согласно Экологическому Кодексу Содружества обязана компенсировать ущерб, наносимый биосфере.
Или хотя бы делать вид, что она этот самый ущерб компенсирует.
Угробил миллион гектаров леса – посади рощицу местных березок и рябинок. Отравил море – налей искусственное озеро. Слопал железный астероид – запусти новый. Хоть из говна.
Копи Даунинга портили в основном почвы. Это мне стало ясно за те семь минут, в течение которых наше отделение – тогда еще целое-невредимое – летело от сожженного леса к заводу. Тогда выяснилось, что лес был последним оплотом местной природы в районе Копей.
В радиусе тридцати километров вокруг завода поверхность Глокка представляла собой обезвоженную, загаженную, замусоренную полупустыню.
Вдали то и дело мелькали существа, подозрительно похожие на мутировавших крыс. Притом – прямоходячих.
Кроме этого, поближе к Копям было полно котлованов, готовых поспорить в живописности с хорошим лунным цирком.
Ясное дело, котлованы не являлись результатами метеоритных или ядерных бомбардировок. Это проседала почва в районах особо активных выемок породы…
Так вот, в рекультивационных эллингах компания готовила новые плодоносящие земли взамен загаженных. Всякие полезные бактерии и простейшие, а также червячки, жучки и паучки – и притом все сплошь местные, а как же иначе? – освещаемые, обдуваемые и облучаемые специальными машинами, должны были превратить суглинок, смешанный с туфом, в полноценные глиноземы.
Чистая алхимия.
Правда, на пути сюда я что-то не заметил следов этой благородной алхимической деятельности.
Допускаю, что начальство Копей планировало осуществить свою алхимию в будущем.
На следующей неделе.
Через месяц.
Допускаю.
Как бы там ни было, эллинги компания построила. И действительно заполнила разновсяческой гнусью вперемежку с буйной флорой.
Но первым, что мы увидели, когда вломились в эллинг, был опрокинутый набок гравилафет плазменной пушки. Первого взвода нашей же роты.
Вот они, родные цифирьки и родной значок: трезубец с насаженной на него скатообразной рыбкой. Смешно, что эмблемка эта была придумана лет за семьдесят до первой встречи человечества с кровернами.
Ни противника, ни нашей пехоты, ни трупов поблизости не было. Просто лежит себе выключенный гравилафет без видимых повреждений и – ничего подозрительного. Если не считать некоторого количества крупных звездообразных следов. Существ или техноматов, оставляющих подобные следы, в базе моего милитума не сыскалось.
А прямо перед нами высилась стена здешней синюшной зелени, эдакие своеобразные банановые деревья небывалых размеров.
И плоды были соответствующие – вроде перезревших кабачков в человеческий рост длиной. Сок из кабачков так и струился. Да и вся рекультивируемая почва была завалена переспевшими плодами.
Ну, бананы-кабачки нам не помощники, а вот с такой дурой, как гравилафет, жить можно!
Гравилафет тем хорош, что запас мощности у него троекратный. Он может плазменную пушку с двумя пехотинцами расчета тянуть. А может – громадный ротный радар дальнего обнаружения. Или ракетный комплекс ближней противокосмической обороны.
Вес у обычной спаренной плазменной пушки не такой уж и большой, так что на лафете, кроме операторов, можно возить еще целое отделение.
Во время штурмовых бросков так обычно не делают. Чтобы противник не мог одним удачным попаданием угробить все отделение. Но на марше или в особых условиях – пожалуйста.
Конечно, в нашем случае условия были особые, с индексом «ДУ» – «в Дерьме по Уши».
Теперь у нас был свой, персональный VIP-транспорт. И слава богу. Потому что индикаторы глидеров уже мигали муторным желтым цветом. И энергии с кот наплакал, и перегрев немаленький.
Дуракам везет. Уверен, если б с нами Зага не было – нашли бы мы хвост от горелого кроверна, а не гравилафет.
Включили. Милитум проснулся, сказал «здрасьте» и попросил пароль.
Тут уже сержант выручил, наплел всякой тарабарщины. «ОК», согласился милитум.
Машина приняла вертикальное положение и пошевелила стволами пушек.
Сержант и Заг, как самые опытные, заняли сиденья операторов – соответственно водителя и стрелка, – а мы с Ченом примостились по бокам.
Как там Гагарин говаривал? «Наливай?» «Раздевай?»
«Заводи!»
Удивляло, что в стене псевдобанановых зарослей не виднелось ни малейшего просвета. Стены, прозрачный потолок и самые обычные раздвижные ворота, через которые мы пробрались в эллинг, тоже были с виду более или менее целыми.
Правда, ворота заклинило, и в неширокий зазор между створками мы протиснулись не без труда. Особенно туго пришлось мне – мешала спасательная капсула с найденышем.
Как же сюда попала пушка? И соответственно, куда прикажете двигать нам?
Вначале я хотел пробить стену и идти по открытой местности. Но встреча с летающими рифами кровернов не входила в мои планы. Поэтому я приказал двигаться на малом ходу вдоль зарослей.
Эллинг был настолько широким, что в нем спрятался бы целый крейсер. Выяснилось, что с того места, где мы нашли пушку, просто невозможно было заметить оросительный канал, проходящий через эту искусственную чащобу из одного конца эллинга в другой.
Над этим-то каналом мы и полетели.
Над этим-то каналом мы и засекли ходячую стрекошвейку.
Вот дрянь!
Учили меня, учили, ага. Знал я, знал, что ее в некоторых батальонах еще называют «призрачным сверчком». И что в большинстве случаев этот синтетический техномат в буквальном смысле невидим.
И не только визуально – тепловые, магнитные, ультразвуковые датчики тоже бессильны. Обнаружить стрекошвейку можно, тупо врезавшись прямо в нее, что бывает очень-очень редко.
Либо при помощи тяжеленного квантометрического оборудования, которое могут позволить себе только танки и спецмашины.
Либо – «по косвенным признакам».
Страшно было до ужаса. Потому что мы обнаружили дьявольский техномат именно «по косвенным признакам».
Заросли на том конце канала вдруг посыпались серым пеплом. Почти сразу же вслед за этим из них, пятясь раком, выступили два пехотинца.
Они двигались пешкодралом, глидеры были выключены.
Их «Сьюздали» лупили вверх – в пустоту, клянусь! – короткими, но частыми, отчаянными очередями.
Хрупкий потолок эллинга разлетался на куски величиной с мегапиццу из сети закусочных «Ням-ням».
Раздался громкий стрекот – ну точь-в-точь кузнечик.
Гусак – бывалый бродяга, ничего не скажешь! – мгновенно сообразил, чем пахнет, и уронил лафет в оросительную канаву.
Мы с Ченом оказались по горло в воде, но Гусака это не взволновало.
Одного из пехотинцев резко развернуло к нам лицом. Я поначалу не сообразил, что именно вижу – соображалка моя прокрутила несколько холостых оборотов.
Но потом понял: я вижу ровный ряд дырок, пересекающих экоброню бедолаги от наплечника до подвздошья. Сквозь дырки виднелись беленькие ворота эллинга.
Второй пехотинец упал, где стоял, – его даже не крутнуло.
Заг, которому особого приглашения не требовалось, навел пушки примерно в ту же точку, куда только что пытались засадить по полному боекомплекту погибшие пехотинцы.
– Замрите, – еле слышно прошептал Гусак.
Стрекошвейка нас все-таки не заметила – уж больно увлеклась расстрелом этих двоих. Это ее единственное слабое место: будучи сама невидима, она не очень-то здорово засекает цели. Особенно в боковых секторах обзора.
И все равно эта дрянь небось посреди банановых зарослей уже целое отделение положила! И уж почти наверняка расчет той самой пушки, на которой мы все сейчас сидели…
Новая туча пепла взметнулась вверх и повисла в воздухе.
А вслед за тем вода в канале возле убитых пехотинцев всколыхнулась. Похоже, техномат вышел из укрытия полакомиться.
Я чуть не ахнул, когда половина тела одного из убитых пехотинцев на моих глазах растворилась в пустоте. Разумеется, вместе с экоброней.
– Огонь, – приказал Гусак.
Он снова принял командование – и правильно. Я слова не мог вымолвить от страха. Кроме того, у меня не было опыта в таких гнилых раскладах.
Все мы выстрелили почти одновременно.
Чен выпустил гранату, я – очередь из «Сьюздали».
Жахнули плазменные пушки – Заг мгновенно перебросил стволы из прежней точки прицеливания в новую.
Не стрелял только Гусак – ему было совсем несподручно, с водительского-то места.
Зато Гусак сразу же дал «вверх» и почти одновременно «самый полный вперед».
От такого обращения машина наша недовольно зарычала. И рванула так, что я едва удержался на скользкой от тины подошве гравилафета.
Над условно поврежденной стрекошвейкой мы прошли так высоко, что едва не зацепили перекрытия эллинга.
Ничего внятного я так и не успел увидеть. Единственное – я наконец понял, почему тела убитых операторов пушки исчезли бесследно.
И еще я понял, что бывают ходячие стрекошвейки. Которые оставляют неглубокие звездообразные следы.
Во всех тактических наставлениях, выпущенных до операции на Глокке, сообщалось, что техноматы с аморфной структурой перемещаться не могут в силу специфики своих свойств. Их, дескать, тогда сразу же можно будет увидеть, воздух вокруг них засветится, исказится и «оконтурит» движущийся техномат.
Какое там! Эта стрекошвейка замечательно двигалась, была снабжена дополнительным дезинтегратором, и при этом ее ровным счетом ничего не «оконтуривало».
Если так пойдет дальше, мы проиграем войну.
* * *
За нашей спиной растекались расстрелянные из плазменных пушек ворота эллинга.
Впереди все тонуло в клубах подозрительно красной пыли, подымающейся высоко-высоко и затмевающей солнце напрочь.
По бокам без движения лежали несколько наших в расквашенной экоброне. Вряд ли имело смысл останавливаться, чтобы проверить у них пульс.
В глубокой воронке с остекленевшими краями горел танк, развернутый кормой к Копям Даунинга.
«Эге, не одни мы пытались отсюда улепетнуть», – это было первое, что я успел подумать.
«Может, хоть эта пылюка нас прикроет?» – такой была вторая мысль.
И точно. Десантный катер, до отлета которого, если верить сладчайшему голоску, оставалось девяносто секунд, находился где-то там – в недрах завихряющегося красного бурана. Либо за ним – тут милитум был бессилен что-либо подсказать, не хватало данных.
Сержант Гусак твердой, прямо скажем, деревенеющей рукой направил гравилафет ровнехонько по касательной к густым потокам летучей мути.
Мой лидар сразу же «ослеп», что, впрочем, неудивительно – мы находились внутри распотрошенной, разболтанной в воздухе горы красной глины. Твердые частички этой глины благополучно заглушили все: и лазер, и звуковой радар, и термосенсоры. И – на закуску – радиосвязь.
Единственное, что работало, – инерциальная навигационная система. Она зависела только от спидометра и компаса.
Гусак знал главное: какой курс держать, иначе сгинули б мы посреди мряки. Как, полагаю, многие другие наши товарищи.
Впрочем, кто знает? Может, к тому моменту на всем Глокке вообще не осталось живых людей, кроме нас.
Здесь, внутри пыльной бури – как потом выяснилось, искусственной, – ветер был такой, что пушка еле-еле тянула. Ее все время норовило увести вбок или утащить наверх.
Армейское – значит, отличное. Думаю, мало найдется в Галактике летательных аппаратов, которым хватило бы мощности удерживать курс в подобной болтанке.
Ну ничего. Кое-как продержались. И внезапно выскочили в кубатуру, заполненную чистым-чистым, прозрачнейшим воздухом.
Момент истины.
Мы находились внутри круга метров трехсот в диаметре. Вокруг бесновались потоки пыли, но здесь было спокойно, как в гробу.
В центр круга входила… как бы это получше выразиться… водяная труба. То есть столб из чистой воды. Столб сечением с наш гравилафет. Он уходил ввысь, насколько хватал глаз, и исчезал… честное слово, не знаю где.
Думается, в каком-то исполинском летательном аппарате, космическом водовозе, а?
Но каждая атмосфера имеет предел прозрачности, а объект этот, водовоз, находился по ту сторону этого предела. Так что видно его не было.
Кроверны накачивали Глокк водой. Своей водой.
Вот так вот. Тогда я даже подумал, что тот странный кроверн в биоскафандре и свора монстров, которые на нас напали в аварийном контуре, тоже спустились прямо из космоса по этой трубе.
Хотя трубы никакой не было. Одна лишь вода. Которую удерживало… я бы сказал – силовое поле… сказал бы, если б сам себе верил.
Мне представить просто страшно, какая для этого нужна энергия. Да Фратрия, местное солнце, столько за месяц не нажигает, вот что!
Все оставшееся место между стенами из пыли и трубой было занято. Во-первых, конусами цвета оловянной бронзы, расположенными в вершинах правильного шестиугольника. Во-вторых, наполовину вылезшими из земли червь-танками.
Червь-танков было не меньше дюжины.
Рядом с ближайшим из них я успел заметить раздавленный корпус десантного катера земной модели.
Широкое жерло нейтронного бластера червь-танка плавно поползло в нашу сторону.
Вот такая картинка. Вот все, что я увидел и запомнил.
Не спрашивая «А можно ли, сениор Серж?» и даже не предупредив о своей придури, Заг перебросил стволы влево и всадил в эту химерическую трубу добрую порцию плазмы…
Хорошо, что труба была водяная, а не медная, еханый осел.
Есть такие системы – динамически стабильные. Например, юла. Стоит себе, стоит, пока крутится. Крутиться стала медленнее – и упала-покатилась.
Не знаю, что мы там кровернам сломали, но эта трижды драная водяная труба явно представляла собой динамически стабильную систему. А от выстрела Зага всей стабильности пришел каюк.
Гусак успел увести наш гравилафет из-под надвигающегося фокуса нейтронного бластера, когда хлынул настоящий ливень.
Вперемежку с градом.
Вперемежку со снегом.
Вперемежку с ледяными глыбами и потоками жидкой грязи.
Вода из разрушенной силовой трубы выпадала в том виде, какой более приличествовал температуре на той высоте, на которой ее застала катастрофа. Вдобавок влага местами перемешалась с пылью, которую, похоже, технологическое колдовство кровернов тоже подняло до самых стратосферных высот.
Наша пушка рванула прочь. Заг орал как резаный – сперва его окатило потоками ледяной воды, а потом накрыло градом.
Градины, к его счастью, были не очень крупными – с ноготь. Зато твердыми, как гранит: в них вмерзла глиняная пыль.
За нами погнались – как не погнаться? Да только в таком бардаке видимость была еще хуже, чем на дне черной дыры!
Все кончается – и слава богу.
Кончается даже самое плохое.
Свежий воздух открыл нам свои объятия, показал солнышко и новую картинку.
Вот она, «Малая зона Е»! Вот она, родная!
Радость моя сгорела, как архаическая серная спичка, – ее хватило на две секунды.
Вместе с ней погасло солнце, и нас нагнал шквальный ливень. Буйство имени Разрушенной Водяной Трубы продолжалось.
Большой танкодесантный планер на двенадцать машин со все той же эмблемой «Крестоносцев». Вокруг него – уничтоженная в полном составе танковая тетрария. Все машины разбиты однотипно, ударами с воздуха. А может, и из космического пространства.
А дальше – целое кладбище. Насколько хватает глаз.
Мне плакать захотелось. Выть – так, чтобы кишки вывернуло через уши.
Еще сгоревшие танки. Наши, пехотные, десантные катера. Ротный радар, перерубленный пополам потерявшим управление обгоревшим гравилафетом.
Людей – довольно мало. Видимо, в отличие от тяжелой техники, они либо не смогли выбраться из Копей Даунинга, либо так и не получили приказа об отступлении. И все – мертвецы.
Раскуроченные эвакуационные танковозы, которые должны были забрать тяжелую технику обратно на транспорты. Раз их успели сюда прислать, значит, полагали, что операция завершена, сражение выиграно…
Дьявол, да что же здесь произошло, пока мы торчали под землей? Как кроверны смогли прорваться в зону высадки?! Куда смотрела Седьмая эскадра?
Но главное: нигде, насколько хватал глаз, не было и намека на работающий, целый, способный утащить наши геройские задницы прочь с Глокка десантный катер. А ведь, судя по силе сигнала и пеленгу, он находился где-то в радиусе двухсот метров! Едва ли не на том самом месте, где торчал громоздкий танкодесантный планер.
Неужели ловушка?!
Я мог бы подумать об этом сразу!
– Пушку на грунт! – приказал я не своим голосом. – Чен, за мной! Сержант Гусак, если мы не вернемся – поступайте по своему усмотрению.
О, это одна из величайших глупостей, какие я говорил в своей жизни! Можно подумать, были какие-то особые варианты и связанные с ними «усмотрения»!
Вариантов было ровно два: пустить себе пулю в лоб или попытаться сдаться в плен. Второй вариант был в конечном итоге равносилен первому.
Ливень не утихал. Когда мы с Ченом достигли танкодесантного планера, я оглянулся. Гравилафет полностью растворился в серой невнятице.
«До отлета осталось двадцать секунд», – сообщил милитум катера-невидимки.
Если здесь притаилась стрекошвейка – чего ты ждешь, стерва? Ну, стреляй, пришивай!
– Сениор, а вот и он, – сказал Чен.
Остроумно. Я, может, и не догадался бы. А Чен не поленился проверить.
Аппарель танкодесантного планера была полуприкрыта. Содержимое его вместительнейшего брюха с земли не просматривалось. Но мне, слишком умному олуху, и без того было ясно, что там ничего нет и быть не может.
Потому что планеры делают рейсы только в один конец.
Они доставляют тяжелую технику на планету. После этого о планере забывают. Он больше никому не нужен, ведь своим ходом в космос выйти уже не может – на то и планер.
Если технику после боя нужно с планеты забрать, это делают другие специализированные катера-эвакуаторы.
Неудивительно: в Генштабе давным-давно подсчитали, что в среднем на поле боя не выживает и половины тяжелой техники. То есть «доставить танки» и «забрать танки» – две большие разницы.
Так вот. Какой-то умник – скорее всего бортовой милитум – загнал пехотный катер внутрь грузового отсека планера. Спрятал его там от воздушно-космического наблюдения. И прикрыл аппарель.
Последние секунды – самые вязкие.
Невыносимо медленно сквозь располосованный красноватым ливнем воздух проявляется гравилафет.
Сержант Гусак все-таки потерял сознание, и Загу пришлось взять управление на себя, через дублирующую систему на месте наводчика.
На полу транспортного отсека танкодесантного планера лежит пилот воздушно-космических сил с нашивками лейтенанта. Пилот мертв. Следы насилия на теле отсутствуют. Рядом валяется сорванная кислородная маска…
Что бы это ни значило, ясно одно: живых людей на борту катера не предвидится.
Чен препирается с милитумом катера. Тот соглашается отложить вылет на тридцать секунд и открывает один из лацпортов. Чен затаскивает мертвого пилота внутрь.
Мы с Загом возимся с сержантом. Сержант в несознанке. Его милитум отказывается внимать нашим увещеваниям и глидеры не включает.
Экоброня Гусака заодно с самим Гусаком сразу же превращается в три центнера абсолютно бессмысленного, неуклюжего барахла.
Мощности моих глидеров еще хватает, чтобы тащить Гусака за транспортировочную ручку, выдвигающуюся из экоброни у основания шеи. Но мне самому уже недостает ловкости пропихнуть нескладную ношу в зазор между поднятой аппарелью и корпусом планера.
Матерщина. Просто удивительно, как нас пока еще не отыскали червь-танки.
В любое мгновение мы можем получить призовую порцию сверхбыстрых нейтронов. Ведь кроверны повсюду!
Заг советует расстрелять аппарель из пушки. Тогда Гусак точно пролезет. А десантный катер – точно вылезет. Все равно ведь мы не уверены, что компьютеры катера смогут эту клятую аппарель опустить – за нее ответственны другие устройства, на борту планера. Не факт, что они между собой договорятся.
Хуже идеи и придумать нельзя. Пальбу из плазменной пушки кроверны точно засекут. Но других вариантов нет.
Под дождем стрельба выглядит особенно эффектно. Будто мы собрались маячить таинственным внеземным цивилизациям в соседнюю галактику.
В потоках плазмы капли дождя перед гибелью запускают во все стороны ослепительные разноцветные лучи – ну точно рекламные лазеры. Над планером встает яркая, сочная радуга.
Полнейшая демаскировка!
Аппарель поддается плохо; как-никак, она рассчитана на солидные термические перегрузки при входе в плотные слои атмосферы. И хотя основная термоизоляция планера благополучно рассыпалась при посадке на Глокк, остается еще второй, страховочный слой.
Наконец, после дюжины выстрелов аппарель не выдерживает и падает. Она похожа на сгоревшую книгу. Слоистая изоляция торчит из нее, как черные испепеленные страницы.
Мы в катере. И все еще живы.
Я наконец-то могу швырнуть Гусака на пол. Прямо на тело пилота. Мне безразлично. Всем безразлично: и Гусаку, и мертвому лейтенанту – но по разным причинам.
– Внутренние помещения герметизированы и проветрены. Время до отлета – девять секунд.
«Вас повезет автоответчик». Старинная шутка. Ее очень любил в молодости мой папаша – по словам моей мамаши.
Попутно выясняется, что дверь в пилотскую кабину катера закрыта. Ни апелляции к бортовому компьютеру, ни кнопки ручного управления дверью не дают эффекта. Это, впрочем, без разницы: никто из нас не имеет пилотского сертификата.
Сертификат, кажется, есть у сержанта, но сержанта с нами уже нет. Переутомился.
Чен воткнул разъем своего милитума в гнездо интерфейса и продолжает общение с бортовым компьютером катера на птичьем языке секретных кодов и запрещенных командных последовательностей.
По-моему, это лишнее. Еще сломает что-нибудь, ка-ак гробанемся!
– Чен, убери лапы!
Чен не реагирует.
Но тут уже возмущается милитум:
– Попытка несанкционированного проникновения в ядро головной системы. Порт отключен. Рапорт о служебном проступке рядового второго класса Чентама Делано Амакити будет направлен вышестоящей инстанции.
И тут же, без передышки:
– Двигатели переводятся в режим горячего ожидания. Всем занять места в десантном отсеке.
– Железо, – говорит Чен.
В этот момент мне кажется, что он готов выпустить последние гранаты «Тандера» прямо в электронную начинку катера. Главное – я не понимаю, чего он хотел добиться своей возней. Похоже, и сам Чен не в состоянии дать внятный ответ.
Вест-японец прячет разъем и садится в амортизированное сиденье десантного отсека. Заг падает рядом с Ченом.
Я тоже пытаюсь последовать их примеру, но спасательная капсула, по-прежнему примотанная к моей груди, цепляется за стойки подлокотников. Плохо пока еще приспособлены наши десантные катера для нужд одиноких отцов с грудными детьми! Чудный заголовок для проблемного репортажа…
Катер уже вздрогнул и пополз. Чена и Зага тут же прихватывает коробчатая стальная арматура с резиновыми прокладками. Жесткая фиксация – чтобы во время тряски-болтанки не влететь головой в брюхо соседу.
Надо было бы усадить еще и сержанта, да я как-то упустил из виду. Менять что-либо уже поздно – пока катер не выйдет из атмосферы, жесткая фиксация не отпустит.
Единственное, что успокаивает мою совесть: я, как и Гусак, вынужден усесться на пол. Прихватываю свою левую руку универсальной пленкой к подлокотнику ближайшего кресла. А ногу приматываю к здоровой ноге Гусака.
Импровизация, идиотская импровизация, конечно. Но надо же что-то делать?!
Новый приступ страха. Вот теперь в нас точно вмажут. Так вмажут, что одинокие, осиротевшие молекулы наших тел разнесет по всему Глокку. Сольемся с природой в экстазе.
Катер швыряет в сторону. Неужели и правда стреляют?
Ничего. Летим вроде пока.
Начинаем стремительный набор высоты. Пол отсека задирается под победительным углом в шестьдесят градусов. Труп лейтенанта летит мимо пустых сидений и расшибается о двери двигательного отсека. Ну мы мясники…
Нас с Гусаком тоже сейчас обо что-нибудь расплющит. А как же?!
Пленка трещит и тянется. Это отличный материал, его удельная прочность в сто семнадцать раз выше стали – так говорили в учебке. Сейчас проверим.
Пленка пока держит.
Заг срывает кислородную маску и орет песню. Он ничего лучше не нашел, как исполнить своим гнусавым баритоном «Прощание землянина». Тупой слезоточивый шлягер позапрошлого сезона.
Сожми меня в объятиях, родная,
Я очень ненадолго улетаю.
Мы встретимся – ты, главное, не верь,
Что для таких, как я, возможна смерть…
Какой умственно отсталый, интересно, слова сочинял – «возможна смерть»? Когда тут уже с трудом верится, что жизнь в принципе возможна! Что жизнь «есть форма существования белковых тел», а не смерть. А что, тоже неплохо: «смерть есть форма существования белковых тел»…
Хорошо хоть Чен не подпевает.
Набор высоты прекращается. Зато катер закладывает чертовски крутой вираж. Усиливается и болтанка.
Мертвый лейтенант летит ровно в морду Загу. Так тому и надо, певуну.
Интересно, наш катер улепетывает от кровернов или все-таки заприметил один из наших транспортов и хочет к нему подцепиться?
– Рядовой второго класса Серж ван Гримм запрашивает катер LAS-18 «Кленовый лист». Доложи обстановку.
– Курс… высота… скорость… крен… тангаж…
Катер сыплет цифрами. Из всей этой муры о чем-то говорит высота. Мы идем примерно на границе стратосферы и тропосферы.
Если бы в десантном отсеке были окна, мы б увидели уже не синее небо, а темную скатерть Пространства и блеклые звезды на ней.
– Ты видишь противника?
– Наблюдаю множественные скопления искусственных объектов. Девяносто два процента по принадлежности опознать не могу, поскольку они находятся за пределом разрешающей способности пассивных СОН. Активные не применяю в целях маскировки. Восемь процентов объектов опознаны.
– Доложи результаты опознавания.
– Объекты противника: два линейных крейсера типа «Каравелла», два корвета типа «Лиса», восемнадцать истребителей-амфибионтов типа «Дзета», три корабля неопознанного типа. Наши объекты: три истребителя-амфибионта типа «Спага», пять десантных катеров типа LAS, крейсер «Лиепая», крейсер-носитель «Маршал Жоффр», танкодесантный транспорт «Тарава».
– Что там происходит?
– Общий вопрос. Прогноз по развернутому ответу в аудиорежиме: 74 стандартных часа. Начинать?
– Нет! Конкретизирую вопрос! Мы направляемся к транспорту «Тарава»?
– Нет.
– Мы направляемся к какому-либо из кораблей Седьмой эскадры?
– Нет.
– Куда мы направляемся? М-м, нет!.. точнее: доложи полетный план.
– В настоящее время я, используя маскирующие свойства третьего слоя Хевисайда планеты Глокк, направляю катер на ночную сторону планеты. Там я намерен произвести окончательный отрыв от атмосферы Глокка и направить катер в направлении планеты Фратрия-4. В непосредственной близости от планеты я направлю катер на ее ночную сторону. Там я переведу катер в режим минимального энергопотребления.
Я понимаю стервеца. В общих чертах.
Кроверны имеют нас и спереди, и сзади. Их эскадра, которая, по данным разведки, была в районе Глокка небольшой и слабо вооруженной, неожиданно оказалась мощной, многочисленной ордой.
Как подобное превращение случилось и почему его считали невозможным штабисты Флота Большого Космоса – не моего ума дело. Но результат, как говорится, на лице: кроверны нанесли комбинированный контрудар. Отогнали, а может, и уничтожили наше космическое прикрытие, выбросили свой десант в районе Копей Даунинга и одновременно начали трусить Седьмую эскадру.
И все-таки там по-прежнему полно наших кораблей! Они ведут бой! И еще вполне могут смыться! Подобрать нас – и смыться, уйти в подпространство, оставить кровернов с носом! Та же «Тарава»!
А милитум что – повредился в своем искусственном умишке? «Уйти на ночную сторону… Направиться на Фратрию-4…»
– Дай связь с Седьмой эскадрой.
– Не могу выполнить ваш приказ.
– Почему?
– Не могу применить активные средства. При включении внешних излучающих устройств вероятность обнаружения катера противником повысится на сорок четыре процента и составит девяносто девять целых девяносто девять сотых процента.
– Я настоятельно приказываю тебе дать связь с Седьмой эскадрой.
– Назовите свой код особого доступа.
Приехали. Ну откуда у меня может быть код особого доступа? Он был вот у этого самого мертвого лейтенанта ВКС, да и то не факт.
А голый понт не поможет?
– Ты обязан подчиняться любому бойцу правительственной штурмовой пехоты, – говорю я вкрадчиво-вкрадчиво, требовательно-требовательно, как колеблющейся девственнице. – Особенно если твое подчинение может спасти жизнь этому бойцу. И даже целым четырем.
– Код не принят.
– Это был не код, кретин. Это было, м-м… напоминание. О твоих базовых алгоритмах.
– Не говорите глупостей.
Я понимаю, что милитум лишен сознания. И даже способностей к самообучению. Все его слова, все его фразы – это клише, заложенные в него людьми. В конечном итоге такими же придурками, как я сам.
И это его менторское «не говорите глупостей» – всего лишь одна из предусмотренных реакций на определенные обстоятельства.
С тем же успехом милитум мог бы сказать «абубыбу». Ему все равно, что говорить, ведь со мной разговаривает ничто. У него нет ума. Он не может сам говорить «глупости» или «умности». Он лишен способности к подлинной оценке чужих слов. И так далее…
Но такие рассуждения не очень-то успокаивают, когда железяка собирается вас утащить в черную пустоту, где нет и не может быть ни наших кораблей, ни баз, ни автоматических спасательных аппаратов, ни даже простеньких разведзондов.
Десантные катера типа LAS – это новые, очень хорошие летательные аппараты-амфибионты. Они могут летать в двух средах: в атмосферах (различных типов) и в вакууме, то есть межпланетном пространстве.
У них достаточно большие запасы энергии, чтобы совершить посадку, взлет, а затем еще преодолеть расстояние, например, от Земли до Марса.
Однако ни проколоть Альбертову сетку, чтобы достичь какой-либо базы Содружества, ни даже просто выйти на гиперсвязь с Оперативным Штабом наш катер не может. Не тот уровень энергооснащенности. На четыре порядка не тот.
Иными словами, катер LAS в крайних случаях способен служить маленьким межпланетным корабликом. Раньше пехотные десантные катера и этого не умели – их хватало только на посадку, взлет и сближение со своим «материнским» транспортом.
И вот теперь хитроумный милитум хочет использовать возможности катера на всю катушку! Улепетнуть от кровернов и спрятаться за соседней планетой. Но и – одновременно – обречь нас всех на смерть от удушья, холода и голода!
Потому что ясно: эту звездную систему Содружество потеряло. Контроль над ней окончательно перешел к кровернам.
Ясно: никто нас не найдет.
Потому что искать не будет.
Спустя неделю мы начнем дышать через маски с регенеративными патронами. Спустя десять дней – съедим Амакити. Но уже сегодня нам придется найти способ законсервировать мертвого лейтенанта. Как-никак, это девяносто килограммов человечины. Ну, без костей и требухи пускай сорок. Да это жратвы на полжизни!
Ладно, последняя попытка.
– Рядовой второго класса Сергей ван Гримм приказывает катеру LAS-18 «Кленовый лист». Игнорировать все прочие факторы, в том числе угрозы любых степеней. На предельной скорости сблизиться с транспортом «Тарава» и произвести стыковку. Разрешаются любые маневры. В частности, и те, которые совершаются с закритическими перегрузками. Твоя единственная задача – скорейшая стыковка с транспортом «Тарава».
– Выполнить задачу невозможно.
– Почему?
– Транспорт «Тарава» уничтожен.
– Корректирую задачу. Ты должен достичь любого корабля Содружества межзвездного класса и произвести стыковку.
– Выполнить задание невозможно.
– Почему?
– В пределах разрешающей способности моих пассивных СОН нет кораблей Содружества межзвездного класса.
– Что произошло с «Жоффром» и «Лиепаей»? Э-э, нет! Стой! Уточняю вопрос. «Жоффр» уничтожен?
– Нет определенных сведений.
– «Жоффр» ушел в подпространство?
– Восемнадцать процентов вероятности – «да».
– «Лиепая» ушла в подпространство?
– Нет.
– «Лиепая» уничтожена?
– Да.
У меня ползет крыша. Чем дальше-дальше – тем лучше.
Я готов на любую, на любую самоубийственную авантюру, на один шанс из миллиона, лишь бы достичь своих. Лишь бы не коротать последние деньки на борту этой болтливой, нелюбезной калоши.
Осторожно подбираю слова.
– Приказываю тебе изменить курс. Ты должен направить катер… в зону скопления неопознанных объектов… в районе планеты Глокк… и отыскать среди них… корабль Содружества межзвездного класса.
– Назовите свой код особого доступа.
Ну ясно. Приплыли. Этот кибер-осел запрограммирован вполне стандартно. При любых обстоятельствах он обязан наилучшим образом спасать правительственную собственность, а именно солдат, катер и себя.
Милитум посчитал вероятности и заключил, что «наилучшим образом» он сможет спасти все это, если полетит на Фратрию-4.
Его решение может быть оспорено только офицером, которому известны коды доступа к произвольному голосовому управлению.
Некоторое время я молчу. Кажется, даже сплю. А может, просто из моих мозгов выветрились последние мысли и меня нет ни в бодрствовании, ни во сне. Серж Барракуда, как настоящая барракуда, спит с открытыми глазами и ничегошеньки не думает.
Еще некоторое количество болтанки и маневров. Малость невесомости.
Потом включаются межпланетные двигатели. Ускорение вначале довольно жестокое, под три g. Оно постепенно уменьшается и, судя по ощущениям, приходит к мягенькому, детскому ноль пять – ноль шесть g.
Подымаются фиксаторы сидений. Чен и Заг сразу же вскакивают на ноги.
– Катер LAS-18 «Кленовый лист» приветствует правительственную штурмовую пехоту. Поздравляю: вероятность уничтожения нашего летательного аппарата противником резко снизилась и в настоящий момент составляет пятьдесят четыре процента. Вы можете покинуть сидячие места, разоблачиться и отдохнуть. Скорость полета… Температура межзвездного газа…
Тра-ля-ля. Бла-бла-бла. Что такое «разоблачиться»? Перед кем разоблачиться? Это как – «покаяться»? А, «раздеться»! Хорошо излагает, сволочь. Литературно!
Первым делом мы с Ченом срываем шлемы. Загу с себя срывать особо нечего, кроме остатков экоброни. И все равно эту операцию приходится проделывать при помощи двух отверток и нескольких специальных электроключей.
Чен помогает Загу. Я сразу же снимаю с себя капсулу с дитем и начинаю потихоньку раскручивать экоброню сержанта.
Спохватываюсь, ищу большой холодильник для мертвого лейтенанта. «Хопкинс» – написано на нагрудной нашивке лейтенанта, я наконец удосужился прочесть.
Хопкинс важнее. Хопкинс – наш завтрак, обед и ужин. Начиная с первых чисел стандартного апреля.
А сержант Гусак – так, тля. Всего-то лишний едок.
Для Хопкинса на катере места нет. Холодильник здесь один, и притом небольшой. Правда, жратвы в нем полно. Виднеются и бутылочки. Но это теперь – не для меня.
О! Шлюз! Точно, между дверью и лацпортом. Там хо-о-олодно.
Лейтенант спрятан в космическую морозилку, возвращаюсь к сержанту. Субординация превыше всего.
Гусак по-прежнему без сознания.
Ну что с ним делать? Я не доктор. Специального медицинского оборудования на катере нет.
Ну хорошо. Покрываю синеющие клочья разодранной сержантской плоти мазью «Живец». Делаю перевязку. Колоть ему что-либо сейчас – не лучшая мысль. Инфрабиотик? Ну ладно, на тебе инфрабиотик.
Больше я ничего сделать для тебя не могу, сержант Милош Гусак. Поссать только поверх «Живца». Говорят, это эффективно. Раса В, веганцы, те вообще на уринотерапии поведены. Да ребята не поймут, особенно Заг.
Вот она, баночка моя заветная. С фуззи-колой.
– Ребята, я эту штучку нашел в аварийном контуре на Копях Даунинга. Когда мы наверх лезли, поклялся: год спиртного в рот не возьму! А свое спасение отмечу с вами фуззи-колой.
– Мы еще не спасены. Просто приговор отсрочен, вот и все, – равнодушно сообщает Чен.
Заг пожимает плечами и принимает надпитую мной фуззи-колу. Пьет.
– Фффууу. – Шумно сплевывает. – Да она тухлятины набралась! Из атмосферы Глокка!
– Подумаешь, лишняя унция сероводорода. Чен, хлебни с нами. Для меня это важно.
Чен делает крохотный глоточек, словно я дал ему микстуру.
Я, не меняясь в лице, допиваю до дна. Слава богу, баночка крохотная. Но все равно меня вот-вот стошнит.
Заг идет в соседний отсек, своего рода офицерскую каюту, и копается в том самом холодильнике, который я уже осматривал.
– Серж, ты уверен, что год спиртного в рот не возьмешь? А то тут есть некоторое количество.
– Я поклялся.
Заг распрямляется и смотрит на меня с прищуром. По моему опыту, он изучает таким образом объекты, которые собирается звездануть своим кулачищем. Обычно изучению подвергаются сапиенсы.
– Но ты же клялся на случай спасения?
– Ну да.
– А Чен тебе, кстати, верно сказал, что это еще не спасение, а отсрочка приговора. Может, нас сейчас кроверны догонят и – в распыл.
Заг прав. Бортовой милитум так и сказал: «Вероятность уничтожения пятьдесят четыре процента». Для простоты скажем – пятьдесят на пятьдесят. Либо долетим до этой проклятой Фратрии и будем жрать дохлого лейтенанта, либо сразу в пекло.
Бросил монетку, выпала «решка» – и умер. «Орел» – поживи до четверга.
И хотя дела обстоят отвратительно, я вздыхаю с облегчением. По крайней мере я жив и от своей идиотской клятвы свободен.
Мы уселись за откидной столик и разлили водку с загадочным названием «Первак» в пластиковые стаканчики для колы. Когда Заг разливал, я приметил – у парня дрожат руки.
Чен – тот, напротив, был воплощением олимпийского спокойствия. На мой вкус, даже слишком буквальным воплощением. Он развернул свое кресло к стене и с интересом наблюдал за происходящим. На глухой серой стене.
– Чен, водку будешь? – спросил я.
Мне тогда казалось, что я – воплощение психической адекватности.
Я даже аргументы себе приводил, что типа я не ранен, как Гусак. Не целовался взасос со скатом, как Заг. И не потерял друга, как Чен (я помнил, что с Ларри из палубной команды нашей «Румбы» он был не разлей вода, а Ларри, ясно, накрылся вместе с «Румбой»).
Но Чен словно бы меня не расслышал.
– Что, глухих повезли? – ехидно переспросил я. – Чен, я к тебе, между прочим, обращаюсь. Водка стынет!
Чен молчал. Он даже не пошевелился.
Не знаю, чего меня тогда пробило поволноваться? Но мне вдруг вспомнилось, что бывают такие виды оружия, которые действуют уже потом, когда вроде никто не стреляет.
У таких штук и название есть в классификаторах – «оружие отложенного действия». А вдруг Чена таким вот «отложенным»…
В три прыжка – и откуда только силы взялись – я подскочил к Чену и, схватив его кресло за спинку, что было дури крутанул его на себя.
Чен повернулся ко мне лицом, к стене – задом. Как ведьмин дом из сказки, что читала мне мама, когда моя голова была чуть больше кулака Зага. Я невольно вздрогнул.
Вишнево-черные, раскосые глаза Чена были открыты. И эти черные дыры в обрамлении кроваво-красных белков смотрели на меня с такой всепобеждающей ненавистью, что я невольно отпрянул.
«Потише, мудила!» – явственно читалось в этих глазах, но губы Чена не пошевелились.
Я покраснел, как мальчишка. Почему-то я ожидал увидеть на глазах Чена слезы. Короче говоря, в образчики психической адекватности надо было записывать кого-то другого. Но только не меня.
– Чен, слушай, ты извини, что я так… Но я подумал, что как-то это странно… ты уже десять минут сидишь не шевелясь. Ну и молчишь… Я подумал, может, ты ранен, мало ли…
Чен грыз меня своим взглядом еще с минуту.
И вдруг заговорил. Голос его прозвучал так резко, что я вздрогнул:
– Серж, я не хочу водки. Я думаю.
– И правда, Серж, отстань от него, – подал голос Заг из-за столика. – Поговори лучше со мной.
Мы выпили стоя и вдобавок молча.
Когда-то я слышал, что именно так пьют за погибших товарищей. Наверное, слышал такое и Заг, поскольку мы с ним приобщились к этому непомпезному ритуалу, не сговариваясь. А может, есть такой рефлекс у мужчин Т-расы, учеными еще не изученный.
– Ты сказал «поговори со мной», Заг? – переспросил я с некоторым, правда, запозданием. Водка ударила по мозгам с какой-то бронебойной мощью.
– Ну да. – Заг сощурился и замотал головой – тоже, видать, осмыслял выпитое. – Не то ведь и с ума сойти недолго…
Я бросил быстрый взгляд на стонущего на полу Гусака. Вот кто у нас был главным кандидатом на схождение с ума. После Чена.
– Тогда – представь, Заг. Вот завтра вернемся на Декстра Порту. Нам дадут увольнение, и мы с тобой дернем прямиком в сауну. Там возьмем по пузырю пива…
– Слушай, Серж, – довольно резко перебил меня Заг. – Давай не будем про «завтра». Сомневуха меня берет, что оно вообще наступит… Не разговор, а переводня хороших слов…
Я сразу заткнулся. Черт возьми, Заг был прав. При слове «завтра» у меня самого начинало тоскливо ныть сердце.
И сомневуха меня тоже брала. С первых же минут здесь меня сверлило предчувствие, что катер «Кленовый лист» – последнее место, где мы с Загом можем взять себе «по пузырю».
Наши с Загом глаза встретились. Одновременно с этим моя понятливая рука потянулась к бутыли «Первака». Мы выпили по второй. И тоже молча.
– Тогда говори ты, – предложил я. – А то и правда непорядок. Мы с тобой на базе все больше рожи друг другу драили. А поговорить так времени и не нашли…
– Это потому, что ты мне казался каким-то придуренным, типа как отморозком… – пояснил Заг.
– Ну спасибо, – буркнул я.
– Теперь не кажешься. После всего этого, – успокоил Заг. – А что, ты правда русский?
– Наполовину. Моя мать русская. Майор спецназа, между прочим. А отец – для простоты можно сказать, что голландец.
– Значит, ты должен знать, что такое «Первак». Это же русская водка? – спросил Заг, указывая на початую бутыль.
– Конечно, знаю! – соврал я. Надо сказать, это вранье для самого меня было неожиданностью. Это потом я сообразил, что мне ужасно не хотелось разочаровывать Зага в последние минуты его жизни. – Первак Грозный – это такой русский царь.
– Царь? – недоверчиво сощурился Заг.
– Ну да. Такой древний царь, как Сталин. Этот Первак был очень жестоким мужиком. Покорял разные страны, даже Китай завоевал. Говорят, он лично придумал такую пытку, когда человека сажают в железного быка и накаляют этого быка на огне. А когда человек внутри поджаривается и начинает орать, кажется, что это живой бык ревет-надрывается… Представь себе, Заг, моим древним предкам это казалось прикольным… Я читал, что человек поджаривается в таком быке за две минуты…
– Это как в экоброне, когда термозащита в отключке, что ли? – выдвинул гипотезу Заг.
– Ну, примерно так. За свою жестокость Первак и получил прозвище Васильевич, – ввернул я.
Заг посмотрел на меня по-новому, вроде как с удвоенным уважением.
– Родился на Земле? – предположил он.
– А то! – дружелюбно оскалился я.
– Я так и подумал. Уж больно ты умный. Завидую, – сказал Заг и потупился.
– Постой, что значит «завидую»? – Я не понял.
Когда-то я своими ушами слышал, что Заг – землянин, американец, оттого и «Дакота». Зигфрид даже шепнул как-то по секрету, будто Заг такой упертый шовинист, что даже трусы у него цвета национального американского флага. Красные, что ли?..
– Да то и значит, что завидую. Белой завистью. На самом деле я ведь не на Земле родился. А на станции возле Бетельгейзе. Называется «Шао-Линь-8».
– Но как же идентификационная карта? Там же написано…
– Ну да. Мои родители-то сами земляне. Отец как раз из Дакоты. Из Северной. Когда мои родители женились, они поехали навестить моих бабку и деда, у них там ферма была. На той ферме родаки меня и заделали… – хохотнул Заг. – А потом улетели обратно, на Бетельгейзе, талеры им нужны были до зарезу. Я там и родился. Но они попросили доктора написать, что я родился еще на корабле, разницы там – всего три дня. А корабль-то был американский. Тоже из Дакоты. Северной. Типа родился я на американской земле. Ну доктор и сделал такое им одолжение. Типа как подарок мне на день рождения…
– А-а… Понятно… Но, знаешь, по-моему, разницы особой нету… На Земле, на Центавре, на Бетельгейзе…
– Это ты думаешь, что разницы нету. Потому что у тебя есть родина. А у меня родина, выходит, какая-то консервная банка улучшенной планировки. Вот завтра решат, что станция неперспективна. Законсервируют ее или еще хуже – в Бетельгейзе загонят, чтобы не болталась понапрасну, пилотов не пугала. И не будет у меня родины вообще никакой…
Чтобы как-то замять неприятную тему, я разлил по третьей.
К счастью, из видеоокна слева от нас не было видно абсолютно ничего, кроме звезд. Он был сейчас ориентирован в полностью противоположный Глокку октант космоса. Еще одной неприятной темой для разговора меньше…
– Так что, ты там в этом «Шао-Лине-8» всю жизнь и просидел?
– Типа того. Ну, бывал еще кое-где. На Марсе был один раз – деньги лишние тогда водились…
– А девушка у тебя там имелась? – Я все пытался нащупать какие-то жизнеутверждающие темы для разговора, психоаналитик хренов.
– А как же! – сразу оживился Заг и тут же пригладил волосы, будто девушка ждала его прямо здесь, в аккурат за дверью в двигательный отсек.
Его смуглое лицо расцвело в довольно бесстыдной улыбке. Я сразу заметил, что на нижней челюсти Зага не хватает двух зубов. Видать, остались скату в качестве сувенира. Как шутили у нас на курсе рукопашного боя, «итоги операции: минус два». Впрочем, чего ему – фарфор…
– Как ее звали? Твою девушку?
– Лилиана, – произнес Заг, смакуя каждый звук.
– И где она теперь?
– Да там осталась. На «Шао-Лине-8». Она там работает. Младшим координатором системы жизнеобеспечения. Кофе разливает, на связи сидит, начальнице, лесбе старой, спину массирует…
– Перезваниваетесь?
– Ясный перец! На той неделе по видеосвязи с ней чирикал. Поправилась моя Лилечка, но так, немножко. Мне так даже больше нравится. Завивку сделала, покрасилась, блузка такая на ней была, с вырезом. – Заг показал, какой именно вырез был на блузке, получилось, что вырез довольно-таки порнографичный. – Сказала, что начальство ее послало в командировку. На Большой Ариман. Типа контролировать сборку новых систем биофильтрации. Есть такая планетка в тройной системе КР-11. Оттуда и звонила. Говорит, жарища там такая, что кондиционеры не выдерживают, текут…
– Известное дело… – поддакнул я.
– Вот дадут мне увольнение – так я сразу к ней мотну. Она говорит, что без меня просто подыхает! – старательно скрывая распирающую его гордость, сказал Заг. – Ну, я тоже за ней соскучился. Она в постели знаешь какая? Огонь! С ней не заснешь! Может, думаю, как отслужу – женюсь на ней. Уедем с этого траханого Шао-Линя на Землю. Хочу назад, в Дакоту! Человеческой жизни хочу!
– Значит, это у вас серьезно?
– А ты как думал – у нас любовь! – Заг поднял вверх указательный палец. Лицо его сделалось пунцовым от выпитого. А может, это была запоздалая реакция кожи на атмосферу Глокка…
– Ну а у тебя как с этим делом? Я имею в виду, с бабами?
Мы снова выпили. Водка привычно обожгла горло и медленно соскользнула в желудок.
Надо сказать, цель была достигнута. Ни я, ни Заг больше не помнили о том, что мы – на волосок от смерти. Что наш катер могут распылить в любую секунду. Что там, на той стороне планеты Фратрия-4, нас ждет та же самая, хорошо знакомая мадемуазель с косой наперевес.
От водки или просто от психического изнеможения мы с Загом сделались по-хорошему равнодушными.
И даже на Чена мне стало совершенно наплевать – я больше не оборачивался в его сторону. Пусть смотрит в свою стенку сколько влезет.
И Гусака я жалеть тоже перестал. Я знал: ему по крайней мере не больно.
Лишь одна вещь меня по-прежнему беспокоила, невзирая на водку. А именно: судьба найденыша. Интересно, какие сны он видит в своей теплой гибернации? Кто его мама и папа? Неужели кто-то из тех синерожих утопленников из Копей Даунинга?
– Эй, Серж, ты вообще что, на связи?
Благодаря Загу я быстро всплыл со дна своих незатейливых мыслей на поверхность разговора. Заг активно тряс меня за плечо, перегнувшись через стол.
– Конечно, на связи! Просто задумался. Так о чем мы там?
– О бабах.
– Ах, ну да… – Я хлопнул себя ладонью по лбу. – Короче, была у меня девушка, Заг. Красавица невероятная. А умная, так вообще как бес! Северина Стаковски-Кинджер ее звали.
– Красивое имя – Северина. Редкое, – заценил Заг.
– Ну да. Мы с ней встречались ровно две недели. Но это были лучшие две недели в моей жизни, чем хочешь могу поклясться! Влюблен я был в нее по уши. Она на Эсквемелине была в составе правительственной инспекции по разумным негуманоидам. А у нас возле Верона Нова там таких было до чертей и больше. Мы их «ежиками» называли.
– Типа хурманчей, что ли?
– Плюс-минус. Только ростом поменьше, пошустрее и трусливые невероятно. И – не гуманоиды. Перекатывались, как ежи…
– Да ты не отвлекайся, – вставил Заг и подпер щеку ладонью. Чувствовалось, что мой рассказ его увлек. Я всегда подозревал, что Заг в душе романтик…
– Ну и вот… Мы познакомились, когда меня отрядили ее на скутере отвезти на газодобывающую платформу, совсем близко от нашей основной. Оттуда прекрасно видны были островки, на которых эти гады, «ежики», свои брачные дела устраивают. Содружество в лице Северины хотело знать, не нарушаем ли мы права «ежиков». Проще говоря, не мешаем ли мы им трахаться этой нашей газодобычей.
– И что? Проверили, как там справедливость?
– Проверили. Но мне тогда было не до «ежиков»… Когда она сзади меня на сиденье скутера уселась своей аккуратной поджарой попкой, когда она прижалась лицом к моей спине и обхватила меня сзади своими ласковыми лапками, чтобы не свалиться, у меня все внутри перевернулось. Мой член стал величиной с вышку гиперсвязи! И я понял, что если в лепешку не расшибусь, чтобы завоевать хотя бы один ее поцелуй, то буду последним пидором нашей Галактики…
– И что, дошло у вас до этого?
– Хм! – Я глянул на Зага очень самодовольно. – Правда, только в последний день. Ей уже уезжать надо было, когда она наконец решилась. Я ее, конечно, умолял погодить. Заклинал красотами Верона Нова, своей любовью… Она своему начальству и говорит: «Мне нужно остаться хотя бы на пару дней». А они ей – категорический отказ. Сволочи! Твари! Срочно, мол, необходимо ваше присутствие, госпожа Северина. Обстоятельства, мол, на планете Хрен С Изюмом чрезвычайные. Содружество должно вынести решение… И все в таком же духе, ну ты понимаешь…
– Ясен пень! – мрачно отозвался понятливый Заг.
– На посадке моя зайка плакала так, что у меня сердце напополам раскалывалось. Все коллеги-инспекторы на нее смотрели в три глаза. Типа она же у них начальница была, главный специалист. А тут – рыдает, как девчонка… Я даже помню, как тот проклятый корабль назывался – «Ривадавия».
– И что?
– Корабль из подпространства не вышел. Говорят, какие-то неполадки были с МУГ-конвертером… Меня еще утешали, что типа по статистике из тех кораблей, что заходят в подпространство, гибнет один корабль из пятисот четырнадцати с половиной… Будто мне от этого легче… – Я сглотнул сопли.
– Ё-моё! – взвыл Заг. По его пунцовой щеке ползла пьяная слеза.
Из-за кулис моего рассказа снова показалась безносая рожа мадемуазель с косой наперевес.
Я разлил еще водки. Получилось почти по полному стакану, но мы не отливали.
А потом Зага вырубило прямо в кресле – он заснул, положив голову на стол.
А я остался «в сознании». Правда, в весьма относительном сознании – где-то на два балла по десятибалльной шкале Вилбера.
Мои мысли разбегались в разные стороны, как мыши, но я не переживал.
Я уже вообще ни о чем не переживал.
У моего переносного переживающего устройства душа-17-ПРС (персональная) был полностью выработан ресурс.
Конечно, я сразу догадался, что Заг соврал мне про свою Лилиану…
В отличие от Зага, предпочитающего «Глобальным Вестям» спортивные каналы, я знал, что гигантская удушливая планетища под названием Большой Ариман, куда начальство якобы послало Лилиану в командировку за системами биофильтрации, вот уже полгода как успешно пережила климоклазм, виртуозно обустроенный скатами после отвоевания планеты у Содружества.
И теперь на Большом Аримане, собственно, как и на Эсквемелине, тишь, гладь и скатья благодать. И уж точно никаких систем биофильтрации там не производят. Плевать скатам на биофильтрацию!
И сам я наврал насчет Северины…
Да, была у нас одна такая – только звали ее Доминика. Действительно инспектор. При воспоминании о тонких чертах ее лица, о грации ее движений у меня до сих пор внутри теплело.
Но она никогда не подходила ко мне ближе чем на два метра! Да и видел-то я ее всего четыре раза – даром что помню эти случайные встречи поминутно!
Увы, дружище Заг, такие изысканные девушки, как госпожа Доминика, не интересуются недоразвитыми монтажниками. И между собой называют их «одноклеточными» и «кобелями». А монтажникам социальная справедливость предоставляет богатый выбор между проститутками, официантками, школьницами, еще не пропетрившими, что почем, и такими же, как они сами – монтажниками.
Итак, ни Лилианы, ни Доминики не существовало в природе. Но какое это имело значение в свете ближайшего локального апокалипсиса в виде неизбежного энергетического коллапса нашего катера?
На этой радостной ноте я закрыл глаза…
Смерть – это очень капризная девушка. Смерть приходит, только когда она хочет, а не когда ты ее ждешь. Так было и в этот раз.
Я открыл глаза от того, что за шиворот моего комбинезона тонкой струйкой лилась вода. Причем лилась уже не первую секунду. Ручеек вытекал из правой штанины комбинезона и устремлялся в ботинок.
– Что за херня? – пробурчал я, осматриваясь.
Я сидел в том же кресле того же офицерского отсека, в котором и заснул. Пара пластиковых стаканчиков валялась на полу.
Пустая бутылка смотрела на меня своим единственным глазом.
Заг проснулся раньше. Он сидел напротив меня, тупо пялясь в одну точку. Из уголка его рта невзначай капала слюна.
«Если его сфотографировать, получится неплохая иллюстрация для „Пособия начинающего нарколога“. К разделу „Похмельный синдром. Острая и подострая формы“, – подумал я.
Только тут до меня дошло, что комбинезон на мне полностью мокрый. Я с трудом поднял глаза.
Надо мной стоял Чен. Он прижимал к груди пятилитровую емкость с питьевой водой. Такие же, только горлышком вниз, составляли неотъемлемую деталь обстановки всякого десантного отсека.
На дне бутыли плескалось что-то около литра жидкости.
«Значит, остальные четыре пошли на купание нас с Загом», – догадался я и тупо уставился на пол. И правда – там стояла лужа.
Прошла минута, и мои органы чувств окончательно пробудились. Сразу выяснилось, что в отсеке ужасно холодно – почти как в Копях. Меня сразу бросило в дрожь.
Словно бы вторя моим мыслям, Заг вслух удивился, как это лужа под ним еще не заледенела.
– Что происходит, Чен? – спросил я севшим со сна голосом. – Ты разве не в курсе – воду надо экономить!
– Решил вас разбудить, – отвечал Чен, опуская емкость на пол. По лаконизму этот ответ не знал себе равных.
– Зачем это? Пьяным сдохнуть гораздо приятнее… – возмутился Заг.
– Сдохнуть отменяется, – неохотно процедил Чен.
Мы с Загом переглянулись – что это он имеет в виду? Вроде бы холодина в командирском отсеке красноречивее всего свидетельствовала о том, что наш конец близок.
Холодина – это значит бортовой милитум перевел энергосистему в аварийный режим. Аварийный режим – это значит топить не будут. То есть будут, но очень и очень мало. Как раз столько, чтобы мы не сдохли сразу…
А еще холодина означает, что мы больше никуда не летим, а просто висим в пространстве над «безопасной» стороной планетки Фратрия-4. А наш милитум орет на полкосмоса: «Спасите наши задницы!» Только после всего, что случилось на Глокке и поблизости от него, едва ли найдется кто-то, кому будет до наших задниц дело. Но, строго говоря, это уже к холодине не имело отношения…
– Чен, скажи мне, что это значит – «сдохнуть отменяется»? – спросил я, с трудом разминая затекшую шею.
– Это значит, что наш катер кто-то затягивает в свою док-камеру, – бесстрастно ответил Чен. – Минут двадцать назад милитум сказал…
Мы с Загом снова переглянулись. Но теперь на наших лицах вместо отчаяния и недоумения отражались совсем другие эмоции.
Похмелье враз как рукой сняло. И притом без всякой химии!
А еще я подумал: «Господи, какой же этот Чен тормоз!»
– Чен, что это значит – в чью-то док-камеру? В чью это? – Радость была настолько нежданной и настолько оглушительной, что, как обычно, хотелось скрыть свое ликование за интересом ко всяким малозначимым деталям.
– Я знаю об этом корабле только то, что называется он «Корморан».
– Это же фрегат! – проявил сообразительность Заг.
– Первый раз слышу про такой, – бесцветным голосом сообщил Чен и уселся в свободное кресло.
– Выговор тебе с занесением, Чентам Делано Амакити. Нужно было лучше учиться, – прохрипел из своего угла сержант Гусак, и мы все застыли как громом пораженные. Кто как, а я в глубине души был уверен, что капут нашему свирепому Милошу…
А потом мы все четверо, прилипнув к видеоокну, с замиранием сердца наблюдали за тем, как великодушно распахивается ярко освещенная утроба корабля, как ворочают своими хлопотливыми конечностями стыковочные серверы «Корморана»…
О, в тот день было на что поглазеть. Увы, ни у кого из нас не было сил кричать от радости и удивляться…
Я взял капсулу с безмятежно окуклившимся найденышем и шагнул навстречу четверым людям в форме флаинг-офицеров Флота Большого Космоса.
И тогда я подумал, что, возможно, если бы не этот малыш, смерть не стала бы миндальничать с пушечным мясом вроде меня, Зага, Чена и сержанта Гусака.
