МИЛИТАРИСТЫ
«Что решить?
Война? Соцветие не готово воевать.
Мир? Но это значит закрыть глаза на резню в порту. Проглотить боль и унижение, сделать вид, что ничего не случилось. Гравандер почувствует себя безнаказанным, а это опасно вдвойне.
Завтра заседание совета.
А решения все нет. И посоветоваться не с кем.
Хотя… почему это — не с кем?!»
Злопыхатели шептались за спиной советника Идравана: молод, мол, не по годам ему, почти мальчишке, что даже не стал еще отцом, сидеть у подножия трона, попирающего земную твердь. И за что только император, да продлится вечно его правление, призвал к себе этого юнца? Явно тут не обошлось без помощи некоего влиятельного лица. Может, старшего советника Распано. Пристроил племянничка на хлебную должность, тот сидит себе, молчит, кивает, когда нужно. Мальчик при деле, жалованием не обижен: наверняка уж платят-то ему по высшему разряду дворцовых уложений. И Распано польза — лишний голос в Совете никому еще не мешал.
Говорят еще, что Идраван и не племянник вовсе, а незаконнорожденный сыночек. А что, всякое бывает…
Молодой советник привык к пересудам. Пришлось. Привык он и к тому, что те же самые злопыхатели, повстречав его в коридорах дворца или в узких переходах Зимней Обители, моментально придавали лицу самое любезное выражение и, ухватив под локоток, уводили в сторону, чтобы попросить помощи в обустройстве собственных дел. Помогите, Идраван-ансей, получить государственный подряд на строительство мостов… Помогите протолкнуть новый налог… помогите, поспособствуйте, подсобите. Ну а мы уж вас не забудем.
И каждый обязательно намекал на его таинственные связи там, на самом верху. Мол, если не получится у вас, попросите своего покровителя. Мы и его не обидим.
Жаль было их разочаровывать. Каждый раз Идраван говорил, что нет у него заступника, что всего добился сам и никто его за собой не тянул. Кисло улыбались, кивали: да-да, мы все понимаем, отходили. А за спиной начиналось снова: шу-шу-шу. Надо же! Сопляк, а цену себе набивает с гору высотой! Не рановато ли?
Вот она, дворцовая жизнь. О том ли мечтал Идраван, когда корпел ночами над податными списками? Младший расчетчик налоговой канцелярии, прикрыв красные от постоянного недосыпа глаза, грезил, что его предложения принесут пользу Соцветию, хоть ненамного ослабят тяжелое бремя многочисленных податей и выплат для простых людей. Может, его пригласят во дворец, и кто-нибудь из старших советников от имени самого императора, да продлится вечно его правление, вручит ему знак высочайшей милости. Или даже сам владыка…
Дальше мысли маленького счетовода не заходили, он стеснялся и — одновременно — боялся думать об этом.
Но Небесный Диск, как известно, исполняет людские чаяния по-своему. Расчеты Идравана действительно заметили, главный распорядитель канцелярии вызвал подчиненного к себе и приказал готовить доклад для представления Императорскому Совету. Авторство он указал поставить свое, а младший расчетчик должен был числиться лишь помощником.
— Надеюсь, мы понимаем друг друга, а, мальчик? Расчеты помогли увеличить налоговые поступления в казну. В конце лета, когда прибыль стала настолько существенной, что уже никак не удавалось списать ее на урожайный год или случайность, распорядителя вызвали во дворец и вручили-таки дарственную пластину с императорским вензелем. Идравану же досталась горсть медных чигов и лишний выходной.
Но судьба, как видно, не спешила отворачиваться от него окончательно. На третий день после праздника Противостояния Небесного Диска в налоговую канцелярию прибыла инспекция совета. Распорядитель Атрамаро ее не боялся, свои люди предупредили. Все недостачи давно уже были подчищены, цифры сходились одна к одной. Ну, а в крайнем случае можно и поделиться. Чай, в Совете нет таких богатеев, что откажутся от сотни-другой серебряных чигов.
Два старших советника уединились с главным распорядителем, и до самой вечерней зари из-за двери звучали приглушенные голоса, струился запах расслабляющего травяного настоя.
Помощники разбрелись по зданию канцелярии, по-хозяйски оглядывая ряды клерков с расчетными досками. Один из них остановился прямо перед столом Идравана.
— Так это ты, мальчик, сделал новые податные расчеты?
Он уже тогда выглядел старым: седые волосы, морщины, глубокие, как порезы, сутулая фигура, в руках — бамбуковая трость; растоптанные сапоги шелестят по полу мягкими подошвами — специально, чтобы не болели ноги. Советник Канзимо служил императору почти три десятка лет. Высоких постов никогда не занимал, но к нему прислушивались. На Совете он говорил последним или не говорил вовсе, что означало: мудрый и осторожный старик не согласен с решением. Когда же Канзимо просил слова, все почтительно умолкали, а тем, кому не хватало терпения выслушать пожилого царедворца, приказывал замолчать сам император.
Идраван замялся, не зная, должен ли он отвечать правду или молчать.
— Ну-ну, не надо защищать того, кто недостоин. Похвально, конечно, что ты так верен своему главному распорядителю, но мы-то с тобой знаем, кто на самом деле должен был получить костяную пластинку.
— Господин Атрамаро помогал мне…
— Небесный Диск! Мальчик, каждая собака в столице знает, насколько глуп и жаден наш дорогой Атрамаро. Изящные построения не для него. Но твоя верность мне по душе. Скажи, тебе еще не надоело здесь работать?
Вот так, в одночасье все изменилось. Идраван стал учеником самого Канзимо, помогал ему готовиться к баталиям в Совете, участвовал в разработке нескольких законов. А через семь лет, когда старый царедворец засобирался на покой, молодой человек совершенно неожиданно для себя получил звание младшего советника. А потом поднялся еще на один ранг и даже приобрел в Совете сторонников, что, естественно, дало пищу для новых сплетен.
Император ценит верных и преданных, но еще больше он ценит честных. Тех, кто не пробивает государственное содержание для своей многочисленной родни и не выпрашивает подряды для друзей. Конечно, места у подножия трона поделены между древними родами, былыми заслугами и большими деньгами, а значит Идравану никогда не быть старшим советником. Но на завтрашнем заседании он будет говорить первым.
Только — что? Вот вопрос.
Идраван поймал себя на том, что без конца меряет комнату шагами, расхаживая из угла в угол.
«Может, и вправду посоветоваться с Канзимо? Старик формально отошел от дел, но цепкий ум, сохранивший кристальную ясность даже в его годы, не может сидеть без дела, поэтому он всегда в курсе событий.
Время, конечно, не самое лучшее для визитов, но бывший советник никогда не считался с правилами сам и не любил, когда другие вспоминали об этикете и надуманных привилегиях».
Идраван набросил на плечи официальную накидку с двойным красным кантом и меховой подкладкой, спустился вниз, в гостевую. Завидев хозяина, слуга вскочил, всем своим видом выражая готовность повиноваться.
— Что угодно господину?
Младший советник отстранил его движением руки.
— Ничего. Я ухожу, вернусь поздно вечером.
— Прикажете седлать?
— Нет, не надо.
Идраван не любил скакунов — так и не смог привыкнуть к норовистым животным. Стойло, положенное ему как младшему советнику, не было заполнено и наполовину, а сам он предпочитал ходить по городу пешком. В крайнем случае — приказывал слуге запрячь повозку. Что тоже вызывало у сплетников новый приступ: мол, настоящий аристократ никогда не упустит случая покрасоваться в седле. А этот? Бегает себе, как бедняк какой-нибудь, что для советника просто неприлично, особенно сейчас, зимой, когда столица чуть ли не по пояс завалена снегом.
Одно слово — бастард.
При виде красных полос императорского советника прохожие униженно кланялись. Идравану приходилось то и дело отвечать на приветствия, а одну перепуганную пожилую женщину — даже поднимать из снега. От страха она упала ниц, младший советник помог ей встать, чем вызвал у несчастной откровенную панику. Людей можно понять. Пару оборотов назад кто-то из высокопоставленных членов Совета развлечения ради отправился погулять по улицам в обычном наряде. Слуги Ока, шедшие следом на почтительном расстоянии, чтобы не мозолить глаза, арестовывали всех, кто недостаточно низко поклонился или не слишком подобострастно приветствовал высокого чиновника. Сам же советник, вернувшись домой, спокойно лег спать, нимало не интересуясь судьбой незадачливых прохожих.
К дому Канзимо Идраван добрался, когда уже начало темнеть. На стук долго никто не отзывался, и младший советник даже успел отругать себя за нерасторопность: в повозке или верхом добрался бы куда как быстрее. Старик ложится рано и вполне мог приказать слугам никому не открывать.
Заодно уж младший советник отчитал себя и за невежливость. Привык, что учитель всегда поможет, присоветует что-нибудь, вот и бегает к нему чуть только столкнется с серьезной проблемой. А что если он плохо себя чувствует, устал или вообще — не в настроении обсуждать государственные дела…
Наконец за воротами зашуршало, суровый голос Хагга — звероподобного и чрезвычайно преданного телохранителя Канзимо — пробурчал:
— Не принимают!
— Хагг! Это я, Идраван! Мне срочно нужно видеть советника. Он не спит?
Телохранитель прогудел нечто отрицательное.
— Пожалуйста, Хагг, скажи ему, что я пришел. Мне очень нужно с ним посоветоваться.
Конечно, старый царедворец не мог отказать своему ученику. Идравана провели в дом, усадили в гостевой, сказав, что хозяин вот-вот будет.
Он появился откуда-то сбоку, так что младший советник его даже не заметил. Несколько мгновений старик стоял в тени прохода, разглядывая ученика.
— Каждый раз, как я тебя вижу, мой мальчик, я все больше убеждаюсь, что не ошибся. Ты все больше и больше напоминаешь меня в молодости. Я был такой же горячий и нетерпеливый и так же, как и ты, думал, что от меня многое зависит.
Идраван вскочил, почтительно склонил голову:
— Канзимо-ансей! Простите, что разбудил вас… Бывший советник вяло отмахнулся.
— Старики плохо спят, мой мальчик, их мучают воспоминания о неотмщенных обидах и неисправленных ошибках. Как видишь, иногда бессонница может оказаться полезной — сегодня я не пропущу интересный разговор с тобой. Что случилось? Ты по поводу недавнего нападения Солмаона? Ну-ну, не делай такое удивленное лицо, не нужно быть хитрым провидцем, чтобы догадаться. На улицах только и разговоров, что о грядущей войне.
Ученик придвинул Канзимо кресло, усадил его, накрыл теплой накидкой.
— Завтра Совет, ансей. Я говорю первым, как самый младший. И я…
— …боишься брать на себя ответственность, так? Что ж, похвально. И если мои слова еще что-то значат, я попробую уговорить тебя не начинать войну.
Идраван хотел что-то сказать, но старик поднял руку, призывая к молчанию.
— После дерзкого похищения географа чуть ли не с главной площади Солмаравана, Гравандеру надо было расквитаться. Показать всем, и в первую очередь — своим поданным, кто в доме хозяин. Ну что ж… — старый царедворец невесело усмехнулся. — Он показал. В своем стиле. Чувством меры и терпением он никогда не отличался, не зря его прозвали Необъезженным. Как скакуна.
— Как только я узнал, что там произошло, я не сомневался, что брошу к подножью трона красную палочку! — тихо пробормотал младший советник. — Но прошел день, другой, и я растерял свою уверенность.
— Война сейчас не нужна никому. Ни нам, ни Гравандеру. Поэтому он пойдет на переговоры, если мы предложим не слишком вызывающие условия. Конечно, географа придется отдать. Кстати, расскажи мне, мой мальчик, что удалось выяснить у этого… как его… Иррабана кин Лахья.
На память Канзимо не жаловался никогда.
— Теперь мы знаем почти наверняка: земли на Западе существуют. Гильдейский географ рассказал немало интересного. Наверное, поэтому Солмараван в свое время и предлагал организовать совместный поход к закату. С пароделом плыть было бы проще, но сейчас, пока до полноценного движителя еще далеко, мы должны готовить экспедицию на парусных кораблях. Все данные Иррабана нам известны. Но… Канзимо-ансей! Мы не можем отдать его просто так!
— И не будем. Предложите Гравандеру обменять ученого на кузнеца Косталана. Надеюсь, выкладки Иррабана, схемы течений и звездные карты давным-давно готовы и лежат в библиотеке Совета?
— Пока только карты. Чтобы точно описать все остальное, географ попросил ознакомиться с нашими архивами. Каждое утро его приводят в библиотеку. Как раз сейчас он заканчивает систематизацию доказательств.
— Гм… плохо.
— Что плохо? По-моему, это замечательно! Мы опережаем бледнозадых на целый ход — Иррабан имел возможность сравнить наши данные со своими наработками.
— Вот это и плохо. В любом другом случае он никогда бы не получил доступ к нашим архивам. Вы дали ему такую возможность и теперь, когда он вернется к Гравандеру, работа пойдет в два раза быстрее.
— Но… Советник Адитамаро решил, что…
— Ладно, теперь уже не важно. Географа в любом случае придется обменять, так что Диск с ним. Пусть себе работает. А как закончит — заставьте его изложить все на бумаге, максимально подробно и доходчиво. Нечего держать в памяти такие секреты, бывает, она подводит и молодых. Вот тогда можно будет и отдать его Гравандеру, чтобы вернуть беднягу Косталана. Думаю, он сейчас тоже не слишком вольничает и занят примерно тем же самым.
— Спешно рисует чертежи пародела?
— Именно. И объясняет, как должна работать выкраденная модель котла.
— Это бледнозадым не поможет. Мы же заберем его назад. Пусть возвращают все, что украли!
— Вряд ли. Люди Гравандера отнюдь не глупцы, скажут, что котел утонул при транспортировке. Или взорвался. Или еще что-нибудь в этом роде. А для вящей убедительности вернут пару раскуроченных железок.
Идраван уныло кивал. Видно было, что такая мысль не приходила ему в голову.
— И еще. Потребуйте возмещение убытков за разрушения в порту. Серебром, а лучше, — старый царедворец подмигнул ученику, — бомбардами и метательными машинами. Сколько их сгорело?
— Семнадцать катапульт, две баллисты и три бомбарды с кузнечного двора.
— Вот-вот, умножьте их число, скажем, втрое и потребуйте у Солмаона возместить потери. Они, конечно, поторгуются, скинут треть, но в итоге мы получим больше, чем потеряли, а заодно уменьшим их арсенал. Ясно?
Мудрый старик знал, как склонить Идравана на свою сторону. Тем более, что тот и сам не хотел войны. Но тихий, спокойный голос Канзимо заставил его поверить в правильность собственного выбора.
— Хорошо, ансей. Меня вы уговорили. За младших советников я спокоен — Реденарри, Клемаро, Викантор и Геломант переломят красные палочки об колено. Глядя на них, и кое-кто из сомневающихся встанет на нашу сторону. Тильнаваро и Надзами, например, они не гонятся за чинами и военной добычей. Но этот ястреб — тысячник Адитамаро — он же ни за что не согласится! Солмаон у него — любимая мозоль, он спит и видит, как бы еще насолить бледнозадым.
— Один человек ничего не решает. Император, да продлится вечно его правление, никогда не согласится на войну, если весь Совет проголосует против.
— Да, но у этого хищника Адитамаро в совете шесть прихлебателей. Да и вся армия к нему прислушивается, хоть он и в отставке. Командиры крыльев и флота тоже имеют голос в Совете, а это как-никак еще девять красных палочек у трона.
— За Адитамаро не волнуйся, — улыбнулся Канзимо, хитро сощурив слезящиеся старческие глаза. — Он был у меня утром. И тоже очень хотел, чтобы его уговорили. Он лучше тебя знает, в каком состоянии находится сейчас армия, и совсем не горит желанием отвечать за проигранную войну.
Специальный курьер отбыл из Чжандоу на следующее утро после заседания Совета. В переметных сумах он вез официальный приказ: отношения с Солмаоном резко ухудшились, ситуация угрожающая, быть готовым к объявлению войны. На случай если курьера обыщут пограничники или внутренняя стража, бумагу зашифровали. Двойной — так называемой «толстой» — каллиграфической вязью с использованием слов нарсетского диалекта.
Главный распорядитель посыльной службы хорошо знал, что в Солмараване этот код давно известен — имперские дешифровщики даром хлеб не ели. Вот пусть и поработают. А в голенище сапога курьера вшили тончайший лист просовой бумаги с настоящим приказом. Написанный многоуровневой вязью, такой, что не всякий образованный аристократ разберется в значениях древних пиктограмм, он предписывал послу начать переговоры о равноценном обмене.
Курьера действительно обыскали, изъяли первое послание и заперли на пограничном посту. Он просидел в маленькой, похожей на гроб, клетушке почти полдня без пищи и воды. В голове уже вовсю шумело от недостатка чистого воздуха, когда дверь одиночки неожиданно распахнулась. Однолучевой командир поста с извинениями вернул курьеру бумаги:
— Прошу простить, благородный гость! К сожалению, мои люди не сразу разобрались, кто вы такой. Старший смены посчитал вас посыльным контрабандистов. Потому и приказал вас обыскать. Приношу свои самые искренние извинения. Поверьте, виновные будут наказаны.
Курьера накормили, заменили скакуна и даже предложили выделить эскорт, от чего он благоразумно отказался. Когда породистого зверя седлали, гость из Чжандоу приметил опытным взглядом пустующее стойло. Солома на полу, казалось, еще хранила тепло, а у перегородки денника парила свежая куча навоза. Похоже, кто-то отправился в путешествие совсем недавно.
Отъехав от поста на значительное расстояние, курьер достал из сумки письмо и внимательно осмотрел его. Судя по едва заметным косым штришкам и вдавленным линиям, послание копировали. И теперь быстроногий скакун несет спешного гонца в Солмараван.
«Что ж, — курьер усмехнулся. — Нам по дороге. Только моего зверя накормили до отвала, и потому он то и дело артачится, отказываясь идти рысью».
К вечеру упитанного скакуна удалось обменять на постоялом дворе, но пограничник к тому времени, скорее всего, уже перемахнул за перевал. В столицу он прибудет еще до рассвета.
Чжаньский курьер спешился на посольском дворе хорошо за полдень. Новый скакун тоже оказался не из лучших — в полусотне перестрелов от перевала он неожиданно захромал на правую заднюю ногу. Пришлось перейти на шаг.
А копия первого приказа давным-давно попала в руки имперских спецов. Не исключено, что Гравандер уже прочитал расшифровку. За обедом.
Зверовед посольства осмотрел ноги скакуна и указал курьеру на небольшой шрамик у основания копыта:
— Тонким клинком прокололи. Умельцы! Рана проявляется только после долгой нагрузки. А так — ни-ни. Не заметишь, сколько бы не искал.
Посол сам распорол сапог гонца, достал настоящее послание и долго корпел над ним со зрительным стеклом в руках. Курьер давно спал, отдыхая после двухдневного пути, когда дипломат наконец разогнулся, удовлетворенно вздохнул, повел руками, разминая затекшие мышцы.
Узнав о нападении солмаонского десанта на порт, посол со дня на день ожидал, что ему придется передавать или принимать самострельный болт с опаленным наконечником — официальное объявление войны. Второе лучше, потому что тогда у него сохранялся шанс вернуться в Соцветие живым. Когда прибыл курьер, посол уже мысленно простился с семьей, решив: вот оно! Война!
Но, как оказалось, Совет решил по-другому.
Немедленно в императорскую резиденцию отправился нарочный с просьбой об аудиенции. Конечно, в ней отказали: Гравандер не баловал вниманием иностранных послов. Особенно — Чжандоу, врага на все времена. Опытного дипломата ответ не обескуражил. Он не был новичком в дворцовых интригах и прекрасно знал все ходы и выходы, как знал и то, с кем нужно договариваться.
В итоге аудиенция все-таки состоялась. Правда, вместо императора посол попал на прием к старшему дворцовому распорядителю. После памятного скандала с любвеобильным Кайнолем кин Ахнамара в иерархии помощников императора произошли некоторые изменения. Теперь все распорядители подчинялись главному советнику Рестарку кин Варрену, одному из секретарей Гравандера П. И его же свободному брату, кстати. На трон он претендовать не мог, потому что не принадлежал к Семье, да и вообще был полу-кровкой-скамирром. Но пост свой он занимал вполне заслуженно, хотя и понимал, что исполняет лишь представительские функции.
Земляне в своих донесениях называли Рестарка министром иностранных дел Солмаона. Зачем только он был нужен там, где все единолично решает сам император? Только ради таких вот случаев, как с чжаньским послом, когда нужно просто кого-то выслушать, не отвлекая венценосного Гра-вандера от важных дел, вроде послеобеденного сна или вечерней прогулки.
Дипломат долго рассыпался в протокольных фразах, возносил здравицы императору, ссылался на давнюю дружбу Соцветия и Земли Тысячи Побед. Рестарк с трудом сдерживался, чтобы не засмеяться. Потом, когда вступление закончилось, и советник отослал писцов и секретарей, посол разом позабыл цветистые слова.
Они торговались, как менялы на базаре — разве что не было неизбежных криков и ругани.
Но в конце концов договорились.
Вечером Рестарк с поклоном вошел в спальню Гравандера. Монарх любил, чтобы ему читали перед сном, а лучше сводного брата этого никто делать не умел.
Взяв со стола распечатанный свиток старой хроники, повествующей о деяниях знаменитого Меткандра Неукротимого, распорядитель как бы между делом сказал:
— Чжаньцы предлагают обмен. Географа на кузнеца. Император вяло отмахнулся, словно от назойливой мухи.
Рестарк понял, что хотел сказать брат: вот и хорошо, воевать мы сейчас не готовы, потому лучше согласиться. А раз они сами предлагают, значит, можно поторговаться. Позиция Солмаона более выигрышная.
— Они потребовали вернуть котел.
— О! — Гравандер оживился. — И что ты им ответил?
— Что флот, возвращаясь домой после вылазки, попал в полосу шторма. Ветер, высокое волнение… Один из канониров, как раз тот, на котором и находилась модель котла, перевернулся. — Рестарк ухмыльнулся. — В общем, их чудо-игрушка сгинула в море. Нам-очень-жаль-что-так-полу-чилось.
— И что они? Протестовали?
— Даже не удивились. По-моему, они были готовы к чему-то такому. Они может и желтокожие, но ум у них пока еще не высох.
— А этот… кузнец, когда вернется домой, не проболтается? Он же видел котел целым и невредимым.
— Пусть болтает. Соцветие пришлет официальный протест, мы заявим, что Косталан видел модель, созданную по его чертежам. Пусть докажут обратное. Да и вообще, они будут слишком заняты, чтобы заниматься проверками. Ведь им придется все строить заново.
— Да, но у желтокожих уже есть опыт. Уверен, они построят машину быстрее, чем мы разберемся с этой. А географа они уже наверняка выпотрошили. Как бы Соцветие не успело раньше нас.
— Посмотрим. Раньше мы их всегда опережали. Если бы не их дикая плодовитость…
— Хорошо, — император зевнул, недвусмысленно намекая: ох, устал я от этой политики, — пусть шлют переговорщика поименитей. Не с послом же мне общаться. А сейчас почитай мне, брат.
— Ли, у нас есть информация, что Соцветие предлагает урегулировать вопрос миром. Обменять Иррабана на Косталана с его машиной, плюс компенсацию за разгром в порту. Ты что-нибудь знаешь об этом?
— Да, командир. Но… это лишь слухи, не более. Чего только не болтают.
После штурма города и трагической гибели Свена Чжао Ли как будто проснулся. Раньше он воспринимал игру ТС с местными разведками, как некую отвлеченную этическую головоломку. «Вот это можно делать, это — нельзя, хотя… послушаем, что скажет командир». Китаец всегда старался прояснить все до конца, разложить по полочкам, не уставая повторять древний постулат, что самое правильное решение — самое доброе. Но при всем этом Ли относился к миру Надежды, как к некоей социологической вводной. Они со Свеном составляли прекрасную пару спорщиков, но если Хеглунд болезненно воспринимал каждую несправедливость, каждую смерть, если он сомневался, предлагая порой парадоксальные решения, то Ли смотрел на все отстранено, как мирмеколог на террариум с муравьями. Даже кузнецы, сгинувшие в застенках Всевидящего Ока или погибшие при испытаниях котла, остались в его памяти лишь жертвами не до конца продуманных решений. И только, когда последствия работы ТС коснулись его друзей, он впервые вышел из себя. Нелепая смерть Иламы словно открыла ему глаза. А самоубийство Свена — вспороло душу, словно консервным ножом. Чжао Ли неожиданно понял, что любая его фраза или решение может повлечь за собой не одну страшную трагедию.
Теперь он все больше отмалчивался на контрольных сеансах связи, стараясь не давать информацию, если она не проверена самым тщательным образом.
— К сожалению, это уже больше чем слухи. Наш друг Бондиер — глава углежогов, помнишь? — проговорился. Ляпнул вскользь, потом долго юлил, а в конце вообще заявил: мол, вы-то наверняка знаете, что замышляет ваш император. Так что идея прокручивается на самом высоком уровне.
— И хорошо. Пусть поиграют в дипломатию.
— Ты что, не понял?! Этого нельзя допустить ни в коем случае!
— Почему? Пока они договариваются о сроках, пока обсуждают, что да как, да еще разговор о компенсации, небось, на месяцы затянется. А когда обмен произойдет и тем, и другим придется все начинать сначала…
— Уверяю тебя, Ли, договорятся они очень быстро, глазом моргнуть не успеешь.
— Что? Глазом?
— А-а, не бери в голову. Моментально, в общем. И вот тогда-то самый аврал и начнется.
— Какой аврал? С чего бы?
— Подумай сам. В Чжандоу наверняка уже плотно побеседовали с Иррабаном и знают его теорию и доказательства назубок. Карту течений, я думаю, он им тоже нарисовал. Во всех, самых мельчайших подробностях. Как ты понимаешь, у них нашлись средства его уговорить. Чжао Ли поежился.
— Не сомневаюсь. Слуги Всевидящего Ока очень настойчивы.
— Но и Солмараван, я уверен, в долгу не остался. Почти готовый котел Косталана они вывезли, чертежи тоже, если чего и не поняли, мастер им все на пальцах разъяснил. Чтобы их случайно не отрезали…
— Бррр! Что за цинизм, командир!
— Это не цинизм. Просто хочу дать тебе понять, что наши друзья по обе стороны границы в средствах не стесняются. А то ты, по-моему, никак не можешь понять, в какой опасной ситуации мы оказались. После обмена у каждой из сторон — и в Чжандоу, и в Солмаоне — окажутся оба козыря. Теория Иррабана, его наработки по течениям, астрономические наблюдения и, — Квашнин сделал небольшую паузу, — прообраз паровой машины. Как ты думаешь, что произойдет потом?
— Проклятье! — Ли хлопнул себя по лбу. — Соревнование!
— Вот именно. Они погонят, как бешеные, форсируя испытание машины и строительство флота, стараясь перегнать противника, не дать ему первому приплыть на Запад. Боюсь, что в таком случае к началу лета, когда утихнут весенние шторма, мы вполне можем ждать гостей. И саботажем здесь уже не поможешь. Строительную площадку будут охранять круче, чем наши колоны — свои кресла.
— Что же делать, командир?
— Вариантов не так много. Самый простой и действенный — сорвать переговоры.
— Но как?
— Подтолкнуть одну из сторон к дипломатической ошибке, сыграть на националистических настроениях… — перечислял Игорь, — не знаю, что еще можно придумать. Посоветуюсь с аналитиками, а ты пока узнай, кто поедет в Солмараван договариваться. Хорошо?
— Командир, — сказал Ли самым обычным тоном, но Квашнин немедленно почуял в его голосе напряжение. В последнее время он стал необычайно чуток на подобные вещи. — Но срыв переговоров чреват войной!
— Войной — вряд ли. Так, небольшим приграничным конфликтом, после которого начнется перманентная гонка вооружений, что нам весьма на руку. Или у тебя есть другие предложения?
Ли молчал.
— Нет? Тогда прежде, чем ты опять впадешь в рефлексию, скажи, как называют Солмаон. Я тебе совсем недавно напоминал.
— Земля Тысячи Побед.
— А побед без войн…
— Не бывает.
— Вот-вот. Повторили пройденное, идем дальше. Ответь, пожалуйста, ты никогда не пытался перевести Чжандоу с китайского?
— Конечно пытался.
— И что получилось?
— Ну… там много вариантов. «Камфорный ковшик», «палка и лоток», есть такие из плетёных циновок, в них переносят сыпучие грузы. «Чжан» — фамилия, так что можно сказать — «ковшик Чжана». Еще «Чжань» — стоять, станция и так далее.
— И все?
— Близко по произношению «чжаньдоу» — «битва, сражение»…
Ли внезапно замолчал, трансивер затих, будто из него вытащили зарядку.
— То-то, — прокомментировал Игорь воцарившуюся тишину. — А ведь как все было. Кто-то из первых исследователей, по-моему, еще с «Надежды», усмотрел в Соцветии определенные параллели с китайской культурой. В общем, не без оснований, честно скажу. В языке, традициях и так далее он был не силен, просто ляпнул из головы первое попавшее сочетание звуков, показавшееся ему похожим на китайские названия. Вот и получилась «Чжандоу». Автор ничего умного сказать не хотел, а получилось очень к месту, ты не находишь?
Поздним вечером Ли сам вышел на связь с центром. Трансивер запищал в тот момент, когда Квашнин уже собирался ложиться.
— Командир! Мы тут выяснили кое-что…
— Прекрасно. Слушаю тебя.
— В общем, как в детской игре: я знаю, что ты знаешь, что я знаю… Обе стороны понимают, что еще одна война сейчас никому не нужна, знают и то, что противники это понимают. Поэтому им легко удалось найти общий язык. Из Солмаравана пришло принципиальное согласие на переговоры…
— Это мы уже знаем.
— Теперь они здесь думают, кого бы послать. Чтобы с одной стороны, человек был опытный и уважаемый, а с другой — не в слишком высоком чине. Нечего, мол, показывать бледнозадым, насколько важны для нас эти переговоры.
— Фу, Ли! Что за жаргон? По-твоему выходит, я тоже бледнозадый? — Квашнин шутливо погрозил пальцем изображению социолога на трансивере. — Может, ты теперь расист?
Китаец смутился.
— Извини, командир, вырвалось. Нахватаешься тут у местных.
— Шучу. Рассказывай дальше.
— Глупца какого-нибудь или служаку тоже не пошлют — завалит все дело.
— Есть кандидатуры?
— Да, есть. О нем только и говорят. Завтра на Совете его должны утвердить.
— И кто же этот замечательный политический деятель?
— Пенсионер.
— Кто?!
— Отставной советник Канзимо. Человек уважаемый, и по заслугам, и по возрасту. Чернь его любит — он когда-то с налогами простому народу сильно помог. Так и зовут — Заботник. И в Солмараване его знают.
— А Совет утвердит, как ты думаешь?
— Конечно! У них нет другого кандидата. Игорь покачал головой.
— Да, это не самый приятный момент. Любимый в народе старый политик, отец нации, так сказать. Тяжело будет работать. Таким обычно верят истового, до самого конца.
— Любовь толпы непостоянна.
— Ты прав, — согласился Квашнин. — Ну что ж, ты знаешь, что делать. Приступай. А мы со своей стороны тебе подсобим. Главное, чтобы все случилось одновременно — и в Солмаоне, и в Соцветии. Тогда срыв переговоров неизбежен.
Чжао Ли отключился. Игорь отложил трансивер, сел на кровать, положил руки на колени так, чтобы кисти свисали. Попытался расслабиться. Вздохнул и тихо пробормотал:
— Не кажи «гоп»…
К вечеру в трактире с гордым названием «Добрая встреча» собрались завсегдатаи, несколько путников, погонщики караванов и гуртовщики. Оживленный тракт поставлял торговых гостей и путешественников, как хороший сутенер портовых девок. Лавки не пустовали, и хозяин мог облегченно вздохнуть — похоже, что и сегодня он поторгует с прибылью.
Люди за столами взволнованно переговаривались, негромко — вполголоса, настороженно поглядывая по сторонам в поисках доносчика.
Было от чего переживать. Слухи бродили по столице уже полдюжины дней. На торгу, в ремесленных рядах, в домах и трактирах из уст в уста передавалось одно и то же слово. Война! Бледнозадые проявили свою подлую сущность, так не пора ли отомстить? Сколько можно терпеть их лживые мирные заверения, за которыми нет ничего, кроме желания стереть Соцветие с лица земли!
Что решил совет?
Почему медлит армия?
Никто ничего не знал толком, но иные, ссылаясь на «проверенного друга, что врать не будет» поговаривали, что советники якобы сложили уже красные палочки у подножия трона. Кавалерийские крылья стоят в полной боевой готовности, и стоит только прозвучать приказу, как…
Война!
Опять. Дюжины лет не прошло, как закончилась предыдущая, и вот снова. Принесет ли она удачу и победу или, как не раз бывало в прошлом, — только новые смерти и неисчислимые беды?
— Опять будут несколько оборотов топтаться у границы, а кончится — ничем, помяни мое слово! — ворчал старый погонщик.
— Правильно, — поддакнул горшечник. — А кому отдуваться? Опять нам! Сначала введут военный налог на содержание армии, потом плату за проезд через каждый мост, еще какие-нибудь подати. Так всегда бывает, сколько я себя помню. И отец мой то же самое рассказывал. И дед.
Еще один погонщик — молодой и щуплый паренек — тихо пробормотал:
— Наверняка еще и дополнительный набор в армию объявят. По три человека с каждой деревни. А у нас и так мужчин почти не осталось, все на государственной службе. Меня загребут, а я только невесту подыскал…
Собеседники усмехнулись, посочувствовали парню, выпили за грядущее семейное счастье.
— И скакунов в армию реквизируют! — хлопнул ладонью по столу хромой гуртовщик. — Для кавалерии или для обозов. Скажут, что до конца войны, но разве ж вернут потом! Приедет чиновник-«мелкая сошка», посетует, что мои скакуны пали от плохой кормежки или погибли под обстрелом. Вручит полчига за каждого, держите, мол, государственную выплату. Да кто ж такие цены видел — полчига! Даже в самый ленивый базарный день моим красавцам цена раза в три повыше! Хозяин-то с меня полную цену возьмет!
— Ну и не отдавал бы, — заметил горшечник. — Сошлись на то, что скакуны у тебя больные. Или еще что.
Гуртовщик затравлено огляделся:
— Тихо ты! Вдруг доносчик услышит! Оба пропадем с твоими советами! Знаешь, что будет, если я своих скакунов спрячу? Соседи донесут! Позавидуют: как же так — они все отдали, а я при полном стойле?!
Лишь один посетитель — угрюмый, молчаливый, с тяжелым взглядом исподлобья — не принимал участия в общей беседе. Он сидел в углу, за самым дальним столиком и медленно потягивал свою порцию. Деньги у него явно не водилось — с тех пор, как вошел под своды трактира, он заказал лишь вторую кружку. Хозяин подумал, что перед ним разорившийся бродячий мастер из тех, что берутся за любую работу. Понял, что от гостя особой прибыли ждать не приходится, и махнул на него рукой: не гнать же теперь.
Завсегдатаи вообще не обращали на молчуна никакого внимания, да он и сам не вмешивался в разговоры, хотя рядом с ним, за тем же столиком, оживленно спорили, жестикулируя и размахивая пустыми кружками.
Крепкий настой распалил людей, и они начали забывать об осторожности. А не мешало бы: тема щекотливая и опасная. Если бы среди посетителей оказался государственный доносчик, он с радостью вслушивался бы в разговоры, отмечая про себя имена тех, кто высказывается не слишком вер-ноподданно. Кстати, на трезвую голову в соглядатаи обязательно записали бы странного гостя, да еще, не приведи Небесный Диск, порядком намяли бы бока. Но он как будто не интересовался ничем происходящим вокруг — тупо пялился в свою кружку, изредка делал глоток-другой.
Конечно, соседи не знали, что угрюмому гостю совсем не обязательно запоминать их слова. За него это делала техника. Направленный микрофон, вшитый в подкладку потертой накидки, исправно передавал все окружающие шумы на ретранслятор. Компьютер срезал ненужное, и очищенная запись уходила на трансивер Чжао Ли.
На Земле Ю Фату не приходилось иметь дело с подслушивающей аппаратурой, но в ТС его научили обращаться и не с такими высокотехнологичными штучками. Спецы
Службы на всякий случай искусно закамуфлировали микрофон — образец земной технологии, — придав ему вид дешевого медальона от голода и разорения, что тысячами таскает чжаньская беднота. Можно спорить, под плащем любого из посетителей трактира легко найдется не один такой же.
Веселье закончилось далеко заполночь — последние гуляки, шатаясь и поддерживая упившихся собутыльников, разбрелись по домам. Хозяин не успел заметить, когда пропал молчаливый угрюмец: углядев, что его место пустует, трактирщик разразился проклятиями — негодяй ушел, не заплатив! Проклиная все в Поддисковом мире, особенно людскую жадность, он неспешно собирал со стола посуду.
Под перевернутой кружкой странного гостя обнаружилась горсть мелких медяков.
Хозяин почесал в затылке, вздохнул и недоуменно спросил сам себя: «Не перевелись еще, выходит, честные люди? Может, тот невеселый парень потому и ушел, что деньги закончились? Ну и сказал бы. Небось, не обеднел трактир-то, если бы я угостил парня кружечкой за счет заведения».
Но Ю Фат покинул свой столик по другой причине — он получил сигнал от Ли. Короткий, всего в несколько слов: «Рано. Не тот настрой. Уходи».
Молчаливый посетитель пришел снова незадолго до заката. Хозяин кивнул ему, как знакомому и даже предложил лучший столик, чего никогда раньше не делал для безденежных клиентов. Но угрюмец лишь покачал головой: спасибо, мол, и сел на вчерашнее место — в дальний угол. Трактирщик пожал плечами — похоже, гость заливает просовым настоем какое-то горе. Потому, наверное, и не напрашивается в компанию, чтоб избежать пьяного сочувствия собутыльников.
«Народ-то у нас, конечно, добрый и отзывчивый: прознают, что за беда, обязательно проставят кружку-другую. Только потом душу вынут расспросами».
Постепенно трактир наполнялся людьми. За столик к молчаливому гостю подсели вчерашние знакомцы — погонщики и горшечник. Чуть позже пришел и хромой гуртовщик. Крикнул:
— Эй, трактирщик! По кружке всем! — И в ответ на благодарные взгляды, пояснил: — Сегодня продал своих скакунов. Всех разом. Хозяин будет доволен. — Он сел за стол, наклонился к собеседникам и тихо сказал: — Знаете, кто купил все мое стадо? Армия! Заплатили, конечно, не ахти, но все же лучше, чем ничего. А такое могло случиться, если бы я еще на два-три дня остался в столице. Дождался бы, что скакунов и в самом деле реквизировали бы.
— Война все-таки будет? — бледнея, спросил старый погонщик. — Нас сегодня тоже у ворот задержали. Хозяин каравана купил медь для посуды, а теперь оказалось, что ее запрещено вывозить. Нужна для отливки пушек, вот так-то.
Трактирщик принес настой, расставил перед гостями. Полная кружка досталась и молчаливому угрюмцу. Он благодарно кивнул, но не сказал ни слова.
— Ну, — гуртовщик поднял кружку, — выпьем, чтобы войны все-таки не было!
— Правильно!
— Чтобы там бледнозадые не учинили, это нас не касается.
— Нет! — прозвучал вдруг незнакомый голос. — Касается!
Странный гость обвел всех взглядом. Людей за столом поразили его глаза — неподвижные и безжизненные, как оазис в пустыне после долгой засухи.
Гуртовщик хотел было возмутиться: нечего, мол, обрывать хороший тост, но остановившийся взгляд недавнего молчуна заставил его прикусить язык.
— Меня зовут Кодинаро. Я жил в том городе, на который напали бледнозадые. Еще два дня назад я… — он пот перхнулся, мотнул головой и замолчал. Приложился к кружке, судорожно глотнул несколько раз.
Пока он пил, собеседники молчали. Никто из них не знал, что говорить.
— Еще два дня назад, — хрипло повторил Кодинаро, — у меня было все: дом, семья, друзья. Теперь кузни, где я работал, лежат в развалинах, дом сгорел, а друзья погибли…
Он снова замолчал.
— А семья? — не выдержал молодой погонщик. — Что случилось с ними?
— Их больше нет… никого нет.
Постепенно им удалось его разговорить. После нескольких кружек и десятка неуклюжих, но все-таки сказанных от чистого сердца сочувственных слов Кодинаро немного пришел в себя. Сбивчиво, перескакивая с одного на другое, он рассказал, что произошло в городе. От его слов холодело внутри, немели пальцы, а в груди загоралась чистая, ничем не замутненная ненависть.
— …у меня были соседи — мой друг Нивазуми, его жена и двое ребятишек, старшая дочь и мальчик, совсем кроха. Нивазуми служил в артиллерии и погиб в первые же мгновения атаки на метательной площадке. Там полегли все до единого… — Он стиснул кружку с такой силой, что, казалось, ручка вот-вот треснет. — Сломив нашу оборону, корабли бледнозадых стали бить по городу. Окрестные дома уже горели, когда на улице появился десантный отряд. Жена друга не знала, что с ним, и ждала до самого конца, надеясь, что муж вернется и тогда можно будет спастись всем вместе. Когда у дома занялась крыша, она подхватила на руки девочку и выскочила на улицу. Там ее и встретили. Пиками.
Молодой погонщик сглотнул.
— Солмаонцы убили ее прямо на пороге дома. Девочка сумела вырваться и побежала прочь, но недалеко: ее достали из самострелов. А младенец еще долго кричал внутри, пока не рухнула прогоревшая крыша.
Люди выскакивали из пылающих домов, ослепшие от боли и дыма. Их рубили палашами. Всех без разбору. Мальчишку, подносчика из кузней, зачем-то протащили через весь город и только потом прирезали — наверное, глумились над его страхом.
Сначала Кодинаро рассказывал с трудом. Он спотыкался на каждой фразе, вздрагивал, с силой втягивал в себя воздух. Но потом словно сжал себя в кулак. Отключил все эмоции и заговорил ровно и спокойно, как Беспристрастный Свидетель. И это оказалось для слушателей намного страшнее. Они бы поняли, если бы рассказчик, в конце концов, завыл, обхватив голову руками, или разрыдался, не в силах терпеть в себе боль пережитого. Но чтобы так…
Когда о невероятных, немыслимых вещах говорят размеренным голосом, они доходят до самого сердца. Панцирь, которым человек окружает свой разум, стараясь защититься от жуткой и жестокой правды, трещит по всем швам.
Да, те, кто видел такое, сходят с ума. Некоторым удается сохранить рассудок, но внутри они выжжены, как огарок свечи, как сгоревшее до углей полено.
Кодинаро внешне выглядел вполне нормальным.
Только ни о чем другом, кроме мести он не мог и думать. К концу разговора ему удалось заразить своим настроением всех остальных.
— Вчера вы говорили о налогах и податях, — глухо промолвил он напоследок. — Так вот, слушайте, что я скажу. Я бы отдал последний медяк, лишь бы проучить этих бледнозадых. Но… у меня не осталось ничего, кроме вот этой накидки и моего скакуна.
— Значит, тебе нечем заплатить подати, и потому — все равно, а нам есть чем, — резонно заметил горшечник.
— У меня есть еще кое-что. Если императору понадобятся добровольцы — я пойду воевать.
— Так ты приехал, чтоб записаться в армию? Кодинаро кивнул:
— Вчера подал прошение. Мне сказали ждать два дня. Завтра должен быть ответ.
С этими словами он кивнул собеседникам, поднялся и вышел, оставив на столе горсть истертых монет.
А следующей ночью трактир шумел, как никогда. Сегодня, в день празднования Памяти Четырнадцати Героев, лавки прямо-таки трещали под весом сотен посетителей, а столы — ломились от сбродившего просового настоя. Вкусом он, конечно, не ахти, зато дешев и в голову ударяет почти сразу. А что еще нужно рабочей бедноте с окраин и погонщикам торговых караванов?
— Эй, трактирщик! Еще по кружке на всех! — кричали со всех сторон. Подавальщицы сбились с ног, разнося подносы с настоем. А хозяин уже с трудом удерживал в памяти, сколько кружек выпили за каждым столом.
Громкие, веселые голоса одну за другой провозглашали здравицы. Сначала, как водится, в честь императора:
— Да продлится вечно его правление!
Потом за Героев, тех, что много лет назад грудью встретили нашествие самого Меткандра Проклинаемого. Гарнизон пограничного поста — четырнадцать бойцов — с рассвета до заката отражал все атаки отборных головорезов безжалостного завоевателя. Герои полегли все до единого, но задержали-таки продвижение врага почти на сутки. Пока солмаонцы ломали стойкость защитников границы, доблестная чжань-ская кавалерия окружила вторгшиеся полки и после долгой сечи заставила их отступить.
Официальная легенда, правда, умалчивала, что на самом деле Меткандр неожиданными марш-бросками прорвал блокаду, изрядно потрепав окружившие его войска, и вышел из смертельной ловушки победителем. Да и вообще та война оказалась в целом неудачной для Соцветия — грозный солмаонский император захватил плодородное устье Хиарамы. Вернуть его удалось только семьдесят лет спустя.
Но… кому нужна правда, если она горька? В проигранной войне нашелся один доблестный эпизод, который и стал праздником Памяти Четырнадцати Героев. Имена их давно забылись, но торжества в их честь расцвечивают дома и улицы Чжандоу красными и белыми лентами — цвета крови и незапятнанной чести.
Трактир тоже постарался не отстать. Его главным достоинством, конечно, оставалось дешевое пойло, но хозяин еще утром распорядился натянуть цветастые полотнища на закопченные балки под потолком. К концу дня белая ткань, и так не слишком чистая, запачкалась окончательно и превратилась в серую. Впрочем, и красная выглядела не лучше.
Но посетители почти не смотрели наверх. Здравицы не прекращались и кружки опрокидывались одна за одной. Просовый настой делал свое дело — глаза у людей разгорались, разговоры звучали все громче, кое-где уже цепляли друг друга за грудки.
Разговоры за столами тоже велись не чета вчерашним. Праздничный подъем разбудил патриотические чувства, а здоровый прагматизм, что совсем недавно владел умами посетителей, куда-то испарился.
— Да много ты понимаешь в военном деле! Наша кавалерия раздавит этих бледнозадых собак, как тараканов! Сколько раз уж так бывало! Все закончится в считанные дни!
— Неужели? Почему ж тогда северяне смогли сжечь город и уйти безнаказанно?
— Потому что нарушили договор о мире, вот почему. В городе почти не было войск, никто не ожидал нападения!
— Ничего! Недолго им радоваться! Вот увидите! Вероломная подлость солмаонского десанта будоражила столицу уже не первый день. Сегодня люди вспоминали об этом особенно часто: мол, были бы живы те пограничники — накостыляли бы бледнозадым! Вышвырнули бы взашей со священной земли Соцветия!
Гуртовщик уже уехал, но оба погонщика и горшечник снова оказались под крышей одного трактира. Выпив в честь праздника, они разговорились уже как давние знакомцы, снова и снова вспоминая Кодинаро. Посетители за соседними столами прислушивались к ним, подсаживались ближе:
— О чем вы тут толкуете?
Старый погонщик как мог пересказал историю кузнеца, потерявшего свой дом и близких, завсегдатаи передавали ее новым посетителям. Прошло совсем немного времени, и о разоренном городе гудел уже весь трактир. Страшные подробности распалили людей:
— Давить этих бледнозадых! Резать!
— Войну Солмаону!
Когда Кодинаро появился в дверях, к нему повернулись почти все.
И замолчали. Гул голосов стих, словно по волшебству сказочного лучика.
Бывшего кузнеца такой прием не удивил. Он спокойно шагнул вперед и начал протискиваться по рядам к своему столику.
В наступившей тишине, казалось, можно было услышать стук собственного сердца.
Первым не выдержал горшечник. Он поднялся навстречу Кодинаро и спросил:
— Тебя приняли?
Бывший кузнец остановился. Посмотрел по сторонам и сказал громко, во весь голос, так, чтобы слышали все:
— Нет! Совет решил не начинать войну! Бледнозадые предложили откупные! Всего лишь серебро за мою семью, моих друзей! Мой город!
Зал взревел. В общем гаме ничего нельзя было разобрать, пока трактирщик не гаркнул:
— Тихо!! — И спросил у Кодинаро: — Ты уверен?
— Да. Совет переломил красные палочки, В Солмаон едет новый посол, договариваться о мире.
— Посол? Кто же?
Кузнец мрачно покачал головой:
— Не думаю, что тебе очень понравится ответ. Сразу несколько человек выкрикнули:
— Скажи!
— Скажи, кузнец!
— Да, — поддержал гостей трактирщик. — Поведай, кто готов променять жизни поданных императора на солмаон-ское серебро?
— Канзимо.
Трактир удивленно загудел.
— Канзимо Заботник? Не может быть!
— Может. Если ты не веришь, подожди до вечера. Вербовщики сказали, что гонцы вот-вот возвестят о мирных переговорах.
— В черную пропасть переговоры! Война! Война Гравандеру!
— Бледнозадых надо проучить!
Позже слугам Всевидящего Ока так и не удалось выяснить, кто первым выкрикнул роковую фразу. Некоторые допрашиваемые утверждали, что это сделал чуть ли не сам Кодинаро. Впрочем, на Доске Правды они меняли свои показания, обвиняя во всем себя. Но это, по большому счету, уже мало кого интересовало. Ведь бывшего кузнеца, кем бы он ни был на самом деле, разыскать так и не удалось.
А в тот момент трактир услышал:
— Смерть предателю!
— Кому? Канзимо? Какой он предатель? Он заботился о нас всех и…
— Раньше заботился. А теперь продает страну. Смерть предателю!
— Смерть! Смерть!!!
Императорские глашатаи с трудом пробивались к главным площадям столицы по переполненным в честь праздника улицам. Совет решил, что это будет символично: объявить о мире в день Памяти Героев.
Вестники разбились на два отряда, потом еще на два и еще, а под конец им вообще пришлось разделиться на маленькие группки по два-три человека — оказалось, что так проще продвигаться сквозь столпотворение людей. Договорились встретиться на площади Единоцветия, где по традиции первыми зачитывались императорские указы и решения Совета. Потом глашатаев ждали еще две площади — рыночная, на въезде в богатые кварталы, и Лобное место у Западных ворот. По большому счету вытоптанную тысячами копыт и сапог проплешину трудно назвать площадью, но там собираются торговые караваны, а окрестные трактиры кормили и поили добрую половину Нижнего города и весь Погорелый посад.
У каменной громады Единоцветной колонны, установленной, как говорят, в день основания столицы, императорских глашатаев ждал неприятный сюрприз. Площадь оказалась запруженной, как речной поток плотиной, двумя десятками повозок.
От взмыленных скакунов шел пар, возницы орали друг на друга и переругивались со случайными зеваками. Конечно, их можно понять: ехали на праздник, везли товары на продажу или сами хотели чего-нибудь прикупить и тут — на тебе! — угодили в такую глупую ситуацию. И проехать нельзя, и повозку не бросишь — мигом растащат.
Виновником происшествия оказался молодой водовоз. Переполненная бочка подпрыгнула на очередной выбоине мостовой да и переломила колесную ось всей тяжестью. Повозка застыла, перегородив проезд, сзади набились другие, подперли друг друга, кто-то попытался развернуться, но добился лишь еще большей неразберихи.
На пузатом боку бочки в свете факелов и праздничных салютов посверкивала ледяная корка — от удара часть воды выплеснулась наружу. Водовоз возился в снегу, пытаясь устранить поломку, а вокруг бушевал целый ураган проклятий.
Старший глашатай спешился, с трудом пробился к виновнику пробки:
— Эй, парень, долго тебе еще копаться?
Возница вылез из-под днища — веселый и чумазый парень весьма плутоватого вида:
— Долго! Тяжелая, зараза! Придавила, никак сдвинуть не могу!
— Давай поторапливайся! Мы тебя ждать не будем! Ничуть не обескураженный суровостью тона водовоз отозвался:
— Рад бы, но не могу! Без колес мою бочку и шестью скакунами не сдвинешь.
Старший выругался: парень прав, и с этим ничего не поделаешь. Он огляделся, понимая, что на переполненную площадь никак не соберешь больше двадцати человек. Глупо будет читать указ горстке людей. Пусть этот неумеха возится со своей колымагой, а императорскую волю можно пока объявить на Лобном месте.
— Вот что, парень. Мы вернемся очень скоро, и я надеюсь, что тебя здесь уже не будет. Иначе тебе придется разговаривать не со мной и не здесь.
— А где? — спросил возница, ухмыляясь.
— В канцелярии Ока. Поехали, ребята. Глашатаи умчались к Западным воротам.
Водовоз проводил их взглядом и в который уже раз порадовался невиданной удаче. За эту якобы поломку ему заплатили столько, сколько он не зарабатывал и за целое лето. Поэтому он совершенно спокойно копался у сломанной оси, не обращая внимания на крики и ругань других возниц. Даже императорские глашатаи не смогли его напугать. За такие деньги он, не раздумывая, прыгнул бы в яму, кишащую ядовитыми змеями.
Когда на Лобном месте взревели трубы, трактир давно кипел вовсю, будто котелок с варевом.
Немузыкальный сигнал стал для разгоряченной толпы командой к действию:
— Императорские глашатаи! — сказал кто-то. — : Зачем еще?
— Ясно зачем: объявить о мире! А ну, пойдем-ка послушаем, кто там на самом деле собрался продавать Соцветие.
Поднялись почти все, даже трактирщик.
— Кодинаро, ты с нами?
Бывший кузнец ответил совершенно спокойно:
— Конечно. Хочу посмотреть в глаза предателя, прежде чем он умрет.
Двери трактира едва не снесли с петель, но хозяин не жаловался, он и сам раздраженно толкнул створку, выбираясь на улицу. Государственный доносчик весь вечер усердно старавшийся казаться незаметным, со всех ног помчался в канцелярию Всевидящего Ока.
Слишком поздно.
С противоположной стороны на площадь выдвинулась такая же распаленная алкоголем и ненавистью толпа. Две группы сошлись у самого помоста, заставив глашатая попятиться. Никто не заметил, как Кодинаро чуть заметно кивнул неприметному человеку в задних рядах вновь прибывших.
Оба стали осторожно пробираться сквозь толпу, встретились у крепостной стены и скрылись в лабиринте проулков Погорелого посада. Впрочем, если бы кто и разглядел их, то, скорее всего не удивился: ведь тот, второй, совсем недавно описывал в соседнем трактире «Зайди, не пожалеешь» ужасы резни, что учинили солмаонские десантники. И тоже назывался очевидцем событий, как и Кодинаро. Земляк встретил земляка. Бывает.
Хагг тщетно уговаривал своего господина бежать:
— Но, Канзимо-са! Вокруг дома разъяренная толпа! Очень много людей. Я даже не могу их сосчитать! Они требуют вас. Еще немного и они подожгут…
— Требуют? — отставной советник пожевал старческими губами, потом тяжело и обреченно вздохнул. — Тогда надо выйти.
— Нельзя! Вас могут убить! Они… они называют вас предателем!
Канзимо знаком велел Хаггу замолчать.
— Я ожидал чего-то подобного. Что ж, у каждого из нас наступает день, когда ему приходится отвечать за свои поступки. Помоги мне подняться.
Тяжело шаркая больными ногами, старик вышел в гостевую. Здесь рев толпы заглушал все остальные звуки. Даже сквозь опущенные занавеси в окно с улицы пробивался свет и дым сотен факелов.
— Смерть предателю! Смерть!
Старый советник не дрогнул. В сопровождении Хагга он открыл входную дверь и вышел.
Увидев его, толпа гневно зарокотала. Он стоял на пороге, согбенный и усталый, и спокойно смотрел на них.
И молчал.
Наверное, ему надо было что-нибудь сказать. Установить между собой и ними мостик человеческого голоса, но Канзимо молчал.
Первый камень попал ему в плечо. Советник вздрогнул, едва слышно застонал.
Толпа возликовала.
Полетели факелы. Часть разбилась о стены, рассыпавшись ворохом искр, но большинство упало за спиной советника, в глубине дома. Пожар занялся почти сразу — сначала огонь пополз по занавесям, потом перекинулся на легкую бамбуковую мебель. Она запылала, оглушительно потрескивая, как артиллерийская канонада.
Старый советник чуть улыбнулся, пробормотал:
— Ну, вот и салют. Не думал, что уйду из жизни с почестями!
Камень попал ему в висок, залив лицо кровью. Он покачнулся и упал на одно колено. Хагг бросился к нему, пытаясь помочь, но в этот момент толпа шагнула вперед, слитно, как один человек.
Телохранитель не смог сделать ничего — его тянули, толкали, рвали на куски разом две-три сотни рук. Он рычал, стараясь прикрыть Канзимо своим телом, и не обращал внимания на многочисленные порезы, из которых сочилась кровь. Он отбивался, лягался, кусался, но… тщетно.
Через несколько коротких мгновений он рухнул на неподвижное тело своего господина. Толпа сомкнулась над ними обоими и еще какое-то время топталась на месте взад-вперед, словно чудовищный многоногий танцор.
Когда на место прибыли Ресницы Ока, все уже было кончено. На пороге дома лежала бесформенная груда, меньше всего напоминавшая двух человек. Грязный снег, щедро политый кровью, медленно подтаивал вокруг пылающего дом.
Вечером отставной тысячник встретил понурого Идравана у ворот дворца. Тот только что узнал страшную новость и бежал к дому своего учителя, надеясь на чудо. Ведь слухи часто преувеличивают события. Человек оцарапался, а молва расскажет, что он серьезно ранен; заболели четверо, а люди уже говорят о новой эпидемии Черной Язвы.
Адитамаро осклабился, хлопнул молодого советника по плечу:
— Отлично, мальчик, отлично. Я так и знал, что ты имел в виду нечто в этом роде, когда так настойчиво предлагал выбрать в переговорщики старого хитреца Канзимо. Надо признать, ты избавился от старика весьма изящно. Говорят, он отписал тебе свое поместье?
Идраван задохнулся о ярости. Словно бы и не замечая его состояния, тысячник продолжал:
— И хорошо, что так получилось. Больше не будем разводить сопли: давайте пошлем уважаемого человека и все такое. Теперь этим делом займется армия.
Молодому советнику очень хотелось ударить его, но он лишь покачнулся вперед, сжав кулаки. Спросил сквозь зубы:
— Армия занимается только одним делом — войной.
— Ты не прав, мальчик. У нее много задач. Например, она может произвести обмен Иррабана, географа, на нашего кузнеца. Встретимся на границе с солмаонцами, мы — вам, вы — нам и… — ерничал он, — разошлись. И никаких эксцессов. Мы же знаем, что от них ожидать.
— От кого?
— От чужой армии, мальчик. От бледнозадых.
— И чего же? Предательства?
— Всего, чего угодно… — Адитамаро помолчал несколько мгновений и повторил снова. — Чего угодно. Как и от нас, впрочем.
Место для наблюдения Дюваль выбрал что надо — заснеженный холм, поросший вдобавок плотной стеной колючего кустарника, давал прекрасный обзор и одновременно защищал его от нескромных взглядов. Оптика у местных, конечно, оставляет желать лучшего, но кто может поручиться, что среди них не окажется парня с идеальным зрением, который вполне способен разглядеть бывшего легионера и за километр. Пусть даже и в маскировочном комбинезоне.
Француз надвинул на голову капюшон и приник к окулярам. Чжаньской делегации все еще не было видно.
— Жан-Поль, это Ли. Я недалеко от тебя, дай пеленг. Парой минут позже на склоне холма что-то зашуршало.
Защитный костюм очень хорошо имитировал снег — Дюваль увидел бывшего социолога, только когда тот подполз совсем близко.
Ли пожал французу руку, пристроился рядом.
— Ты уверен, что передача произойдет именно здесь?
— В целом — да. Место то самое, солмаонцы прибыли еще вчера, — Дюваль указал на цепочку походных шатров по ту сторону границы. — Ждут. А твои где?
— Я их опередил на несколько часов. Командир приказал встретиться с тобой, проследить за встречей и немедленно эвакуироваться.
Жан-Поль недоуменно вскинул бровь:
— Эвакуироваться? Почему?
— Он считает, что передачи не будет.
— А что же тогда? Обе стороны подсунут друг другу двойников?
— Не знаю. Увидим.
Чжаньская делегация появилась только через три часа, когда оба землянина уже успели изрядно замерзнуть.
— Вон они!
Кавалькаду заметили и в солмаонском лагере. Он моментально преобразился, став похожим на разворошенное осиное гнездо. Солдаты спешно седлали скакунов, командир выкрикивал какие-то приказания. Из охраняемого шатра вытащили пленников, грубо втолкнули в центр квадрата, образованного крупами животных.
— Их двое, — заметил Дюваль. — С Косталаном какая-то девушка.
— Наверное, его подруга. Десант увез и ее, чтобы иметь еще один рычаг воздействия. Пригрози ей — и наш кузнец будет как шелковый.
— Мерзавцы! — в сердцах выругался француз и сплюнул.
Всадники потянулись навстречу чжаньцам. Те тоже заметили противника, моментально перестроились — легконогая кавалерия выдвинулась вперед, прикрыв собой три вместительные повозки. На крышах, задке и облучках теснились самострелыцики.
Им не понадобилось много времени, чтобы съехаться. Через пятнадцать минут обе группы встретились и замерли друг напротив друга у подножья облюбованного Дювалем холма. Никто не решался двинуться первым.
Храпели скакуны, ветер полоскал боевые штандарты, позвякивало оружие и сбруя.
Люди молча смотрели друг на друга.
Француз водил биноклем по сторонам, выхватывая то одного, то другого солдата, командиров, озабоченные лица, крепко стиснутые зубы, прищуренные глаза. Все напряжены, руки судорожно сжимают оружие, болты вложены в желобки самострелов.
— А нервы у них на пределе, — заметил Жан-Поль, передавая китайцу оптику. — Достаточно легкого толчка и начнется свалка.
Напряжение передалось и землянам. Поэтому, когда пискнул вызов трансивера, оба вздрогнули.
— Это твой, — сказал Дюваль.
— Ли, — прошипел динамик голосом Квашнина. — Как слышишь?
— Нормально, командир. Помехи немного мешают.
— Слушай внимательно. Как только начнется свалка — немедленно уходите. Ясно?
Разведчики переглянулись. Дюваль чуть заметно кивнул: мол, а я что говорил?
— Свалка? Почему? — спросил Ли.
— Обе группы получали тайный приказ уничтожить пленника в тот момент, когда «свой» окажется в безопасности. Поэтому не задерживайтесь там. В драке обязательно будут победившие, и они вполне могут обыскать все вокруг, преследуя беглецов.
— Понял, конец связи. — Китаец выключил трансивер, кивнул Дювалю: — Вот так-то.
— Интересно, кто отдал им такие приказы, если еще вчера и те, и другие обеими руками держались за обмен? — спросил Жан-Поль.
Ли несколько секунд молчал, размышляя, высказывать или нет свою догадку, потом наконец сказал:
— Думаю, что мы.
— Как это мы?
— Служба, — лаконично ответил бывший социолог и замолчал.
Внизу наметилось какое-то движение. Чжаньский командир выехал на полшага вперед и что-то прокричал. С сол-маонской стороны отозвались, и несколько минут между переговорщиками шла довольно оживленная перепалка на повышенных тонах.
Трудно о чем-то договариваться, выкрикивая слова изо всех сил, надсаживая голосовые связки. Повинуясь командам, солмаонцы двинулись к границе. Чжаньцы тоже поскакали вперед.
Они остановились шагах в двадцати друг от друга.
Командиры снова принялись о чем-то спорить, но уже спокойнее, благо больше не приходилось напрягать голос.
— Решают, кто пойдет первым? — спросил Дюваль.
— Нет, скорее всего, договариваются о сопровождении. Сколько солдат пойдут с пленником, чем будут вооружены и так далее.
Наконец соглашение было достигнуто. В качестве гарантий безопасности офицеры выбрали себя. А для сопровождения хватит и пары солдат.
Из чажаньской повозки вывели Иррабана, солмаонские пехотинцы разомкнули строй, пропуская вперед Косталана с Юнари. По двое солдат с каждой стороны разом пристроились по бокам.
Командиры кивнули, и пленников повели вперед.
Напряжение достигло наивысшей точки. Казалось, еще немного и станет слышен звон натянутых нервов.
Обменщики не успели пройти и десятка шагов, как вдруг щелкнула тетива самострела. Болт не прилетел — наверное, у кого-то просто дрогнула рука. Но командиры одновременно поняли: все, конец. Обреченность появилась на лицах у обоих, они попытались обернуться к своим, прореветь приказ, но не успели.
Взведенные самострелы разом выплюнули смерть с обеих сторон.
Иррабан упал первым — два болта попали ему в плечо и в горло. Потом рухнул солмаонский командир, чжанец тоже сполз с седла, безвольно ткнувшись лицом в снег. Правая нога застряла в стремени, и испуганный скакун потащил его за собой.
Кавалеристы с шелестом выхватили из ножен палаши, панцирники выставили вперед пики. И две монолитные волны смертоносного железа рванулись навстречу друг другу.
В моментально разгоревшейся беспощадной рубке было уже все равно, кто начал первым. Солдаты бились с ненавистным врагом, сражаясь за собственную жизнь.
К вечеру живых на месте схватки не осталось. Раненые почти все умерли без воды и перевязки, в заснеженной долине воцарилась тишина. Временная тишина. Люди ушли, позабыв забрать своих мертвецов, и вдали уже мелькали холодные зеленые глаза ночных падальщиков.
Пока же здесь властвовал покой. Его не смогла нарушить даже девушка, что бесцельно бродила среди трупов. Легкая накидка совсем не защищала ее от ветра и ночного холода, тело била крупная дрожь, губы посинели. Но она, казалось, не замечала, что замерзла. Безумные, остановившиеся глаза не смотрели по сторонам. Девушка глядела прямо перед собой и что-то тихонько напевала.
Солмаонцы бросили Юнари в спешке отступления — теперь она стала им не нужна.
Она не шарахалась от мертвых тел, но и не приближалась к ним. Просто бродила, как будто не могла найти лучшего места для прогулки.
Вдруг один из лежащих на земле привлек ее внимание.
Она подошла ближе — мелкими шажками, как испуганный ребенок.
Человек лежал лицом вниз, широко раскинув сильные руки. Казалось, он просто уснул.
Юнари пригляделась — дешевый браслет на правом запястье привлек ее внимание. Что-то он ей напоминал…
Она наклонилась ближе, осторожно взяла неподвижную руку тонкими пальцами.
И в этот момент у нее в голове что-то щелкнуло. Все разом встало на свои места, и Юнари вспомнила все, до последней мелочи.
Этот браслет она подарила Косте в день Противостояния Небесного Диска.
— Коста! Ты нашелся! Коста!
Он не шевелился. Юнари упала рядом с ним на колени, потрясла за плечо.
— Что с тобой? Коста, очнись!
Она перевернула кузнеца на живот и закричала. Вместо лица у него зияла рубленая рана, запекшаяся кровь исказила черты до неузнаваемости. Мертвый он совсем не походил на того могучего великана, что вырвал ее из лап распорядителя Коцеру. Теперь Косталан выглядел жалким и беспомощным. В смерти нет ничего героического, лишь мрачная и абсолютная безысходность.
Юнари кричала, пока не сорвала голос. Тогда она прижалась к телу кузнеца, словно пытаясь согреть его своим теплом. Но он ушел уже слишком далеко. Она заплакала, горячие слезы текли по ее щекам. Потом они кончились, и распростертая на мертвеце девушка могла только лишь стонать, всхлипывая и дрожа всем телом.
А потом пришли падальщики.
ЭПИЛОГ
В кабинете царили тишина. Лишь шуршал где-то над головой вентилятор, да едва слышно пощелкивал трансивер, отмечая непринятые вызовы. Подходить не хотелось.
Тишина давила, обволакивала со всех сторон. При других обстоятельствах ее можно было назвать могильной, если бы не стопка снимков на столе.
Их прислали утром со следящей. «Пятерка» как раз проходила над приграничной полосой Соцветия у многострадальной крепости Сармасса. В прошлую войну она четыре раза переходила из рук в руки. По мирному договору цитадель — или вернее то, что от нее осталась — отошла под власть Гравандера. Неудивительно, что первое сражение новой войны началось у ее стен. Чжаньская кавалерия, как обычно, зажала в клещи солмаонскую панцирную пехоту. Латники, проворно перестроились в каре, ощетинились пиками; с наспех отстроенных укреплений картечью били бомбарды.
Квашнин еще раз перетасовал снимки, бросил на стол — цветастые карточки разлетелись веселеньким веером. Игорь по очереди рассматривал их.
У «пятерки» очень хорошая оптика, с автоматической фокусировкой и цифровой доработкой изображения. Раньше это всегда помогало. Сегодня Квашнину впервые захотелось, чтобы качество снимков оказалось похуже. Раз этак в сто.
Иначе на них просто невозможно смотреть. Как запретный плод — тянет взглянуть еще разок, а как откроешь на экране компьютера, так сразу начинает мутить. Игорь даже распечатал снимки, понадеявшись, что если перевернуть картинкой вниз, можно будет хотя бы ненадолго забыть о том, что на них изображено.
Зря надеялся.
Они манили к себе, как наркотик, как первая пачка сигарет после месяца воздержания.
Квашнин снова переворачивал снимки и смотрел, заставляя себя не отворачиваться.
Вот каре панцирников, растерзанное кавалерией. Ноги скакунов в крови по круп, промерзшая зимняя глина превратилась в грязное бурое месиво, взбитое, словно миксером, перетекающими взад-вперед волнами людей и животных. Бьющиеся в агонии скакуны, поддетые на пики, — живот распорот, грудь исполосована трехгранными жалами. Вдавленные в землю пехотинцы в смятых панцирях, странно плоские, как манекены.
Латников перемололи, кавалерийские крылья сомкнулись вокруг крепости, спешились и пошли на штурм.
Бомбарды раскалились от постоянной стрельбы. Одна взорвалась, засыпав осколками прислугу.
Следующий кадр. Картечь хлестнула по рядам наступающих, первая шеренга надломилась, люди, в одну секунду ставшие калеками и просто кровоточащими обрубками, упали под ноги своих товарищей. Чтобы уже никогда не подняться.
Еще кадр. Осадная лестница летит в ров, за нее гроздьями цепляются чжаньские солдаты, рты распахнуты в немом крике. Два солмаонских пехотинца с шестами в руках не успели порадоваться своей удаче — меткие стрелки Соцветия нашпиговали их болтами.
И еще кадр. Другой. Пятый. Десятый.
Все одно и то же. Кровь. Смерть. Много смертей. Только на этих кадрах — больше тысячи. А ведь они запечатлели лишь приграничное сражение. Самое первое. Будут новые битвы, а значит, и новые жертвы.
«И что теперь? Что ты сделаешь, Игорь Квашнин? Осознал всю меру своей ответственности? И, конечно же, решил остановить развязанную войну, на которую потрачено столько усилий? Кто другой бы пустил слезу от умиления, выслушав твое раскаяние: мол, я все исправлю. Кто другой, но только не ты сам. Ведь ты прекрасно понимаешь, что без новой крови мир на Надежде не вернуть».
За дверью послышались громкие голоса — кто-то кому-то доказывал свои права на повышенных тонах.
Игорь еле заметно поморщился: «Просил же охрану, чтоб никого не пропускали. Не до посетителей сейчас. А то, не дай бог, нагрянет Талвела и сожрет заживо своим „интервью“. С потрохами. Этот парень быстро научился приходить в неудобное время и задавать неудобные вопросы».
Из коридора донесся приглушенный шум, потом два коротких шлепка, стон — нечто тяжелое с грохотом обрушилось на пол.
Еще через секунду дверь едва не слетела с петель.
Квашнин даже не дрогнул, лишь подумал: «Ну вот, и судья пришел».
— Здравствуй, Ли, — сказал он, не поднимая головы. Китаец пробормотал что-то, чего Игорь не понял — Ли пытался говорить со стиснутыми зубами.
Командир посмотрел на него: руки сжаты в кулаки с такой силой, что побелели ногти, зрачки расширились, лицо пошло красными пятнами, от чего кожа приобрела странный коричневатый оттенок.
— Ты… — начал Ли, но задохнулся от волнения и гнева, поперхнулся и замолк.
Квашнин устало прикрыл глаза.
«Еще один обвинитель на мою голову. Эх, парни, неужели вы думаете, что я сам ничего не понимаю, бездушный и черствый русский, и вам надо обязательно приходить и стыдить меня. Сначала словами, а потом… потом, как Свен — поступками».
Чжао Ли глубоко вздохнул, справился с бушующим внутри гневом. Начал снова, на этот раз — почти спокойно:
— Ты как-то говорил нам о геноциде. Мол, никому не хочется остаться в истории новым Гитлером или Кортесом. Радуйся теперь! Уничтожение началось! Геноцид в полном разгаре, пусть и чужими руками. Для всех мы остались чистенькими, но и я, и ты — знаем, кто авторы этой войны. Отцы геноцида, — продолжил он с горьким пафосом. — Звучит, а? Ты доволен?! Вот этим — доволен!!
Ли яростно кивнул на снимки.
«Интересно, он швырнет их мне в лицо — или нет?» — подумал Игорь.
— Сядь, Ли.
— Я…
— Все что ты хочешь сказать, я знаю. Считай, что ты изложил свое гневную отповедь, а я выслушал.
— Ты не понимаешь!
— Понимаю, и притом — очень хорошо. Так что перестань орать и разрывать на себе одежды. Вы со Свеном…
— Не трожь Свена! — прорычал Ли.
— Буду трогать!!! — рявкнул Квашнин с такой силой, что китаец отступил на полшага от неожиданности. — Вам обоим кажется… казалось, что в Службе только вы одни — борцы за права аборигенов, за честную игру и за политкор-ректность в поступках. Мол, только вам наш план и наши операции поперек горла, а все остальные прямо-таки наслаждаются своими ролями. — Он прошелся по кабинету, немного успокоился и продолжил уже нормальным голосом: — Очень удобная позиция, Ли. Стоять в сторонке, не неся ответственности ни за что, и критиковать. Разглагольствовать о том, какие все плохие, какой поборник геноцида Игорь Квашнин, а ты весь в белом с незапятнанной репутацией.
— Я не то имел…
— Имел, имел. Иначе бы не пришел ко мне, прорвавшись через охрану. Обвинительная речь так распирала тебя, что ты и бетонную стену не заметил бы. Рекомендую поделиться своими соображениями с Талвелой из Хоуп-ИТВ. Он спит и видит, как-бы нарыть материальчик, позволяющий обвинить Службу во всех смертных грехах. Чтобы завтра уже причитать в своей программе: «Ах, ах, этот монстр ТС, выращенный под крылом Администрации, сегодня он стравливает аборигенов, а чем займется потом? Не нами ли?»
— Но, командир! Я не пытаюсь обвинить только тебя! Мы все виноваты! Мы начали с того, что деньгами заставляли людей продавать свою родину, меняли их, как перчатки, когда они умирали под пытками или на костре. Потом из-за нашей деятельности начали погибать ни в чем не повинные люди, случайно угодившие в жернова местных спецслужб. Как мастер Саригамо, главный распорядитель кузней Хинновари, Илама, наконец! — С каждой фразой Ли распалялся все больше. — По нашей вине салмаонские морпехи вырезали целый город. А закончилось все тем, что мы развязали войну!!!
— Да, — сказал Игорь глухо, — развязали. Наша вина и наша беда.
— Беда? Почему?
— Когда аналитический отдел Службы только создавался, я выкачал из Сети все, что касалось истории разведок и спецопераций. В том числе и беллетристику, детективы, научную фантастику — в общем, все, что нашел… Не перебивай, Ли, сейчас поймешь, к чему я клоню! Знаешь, что меня я удивило: профессионалы безопасности, описанные в книгах, то и дело совершали ошибки, как зеленые новички, полагались на интуицию и авось, ввязывались в стычки с непрогнозируемыми последствиями. Подобное несоответствие очень долго ставило меня в тупик, пока я не сообразил: невозможно предвидеть и просчитать все, когда основными исполнителями являются люди. Агент, как бы он не был подготовлен, может что-то забыть, неправильно оценить ситуацию, ошибиться в выборе контакта, переоценить свои силы и так далее. Если операция привязана ко времени — всегда остается возможность, что исполнитель опоздает или не уложится в срок. И так называемая «грязная» работа спецслужб прошлого века — ЦРУ, КГБ и всех прочих — упирается именно в человеческий фактор, в полную непредсказуемость конкретного исполнителя.
— А причем здесь мы?! Ты хочешь сказать, что…
— Дослушай, Ли. Потом будешь метать в меня громы и молнии. В фантастике попадались описания операций будущего, где каждый шаг просчитывался на компьютерах или прогнозировался специальными людьми, паранормами, способными видеть будущее. Тем не менее, спецслужбы все равно терпели поражения. Или акции приводили к совершенно невероятным результатам.
— Как у нас, да?
— Как у нас. Чем сложнее акция, тем труднее предсказать ее результат, предвидеть все случайности, несмотря на опыт аналитиков и мощь компьютерного парка. Чем больше в операции критических узлов и исполнителей, тем скорее она пойдет не так, как планировалось. Мы тоже не боги, Ли, аналитический отдел выдал прогноз на основе тех данных, что поставляли ему мы, полевые агенты.
— Ты хочешь сказать: отдел ошибался? Но ты ведь и раньше все время говорил, что основная цель наших операций — спровоцировать войну.
— Да, говорил. Но война — это не обязательно битвы и сражения. Например, так называемая Холодная, что вели Советский Союз и США. Она продолжалась почти полвека без единого прямого столкновения между воюющими сторонами. Зато сверхдержавы лихорадочно вооружались, что в итоге отрицательно сказалось на экономике и тех, и других. Мы предполагали, что и здесь может случиться нечто похожее. Ты же знаешь, Солмаон и Чжандоу только-только заключили мир; одиннадцать лет назад, что по местным меркам — совсем недавно. Аналитический отдел был уверен, что они не в состоянии воевать снова. Считалось, что все ограничится парой стычек, после чего империи начнут вооружаться, увеличивать численность войск и так далее. Тогда бы у них надолго пропал интерес к западным землям… К сожалению, мы учли не все.
«Пусть лучше думает, что все случившееся — наш просчет. И такого развития событий мы не предполагали. Пусть. Ему так будет легче. Чужая вина и чужие ошибки формально снимут с него ответственность, и Ли не останется, как Свен Хеглунд несколько недель назад, один на один с давящим чувством собственной вины за многие тысячи смертей.
Он никогда не почувствует на себе, как тяжело, как невероятно тяжело все время выглядеть уверенным и всезнаюшим, успокаивать других, растолковывать, уговаривать. И при этом знать конечную цель, идти к ней напролом, по трупам и сожженным городам.
Не он внес в разработки аналитического отдела военное столкновение Чжандоу и Солмаона, как безусловный императив.
И отвечать теперь не ему.
Перед людьми, перед историей, перед собственной совестью.
Казалось бы — мелочь. Не тот масштаб для пафоса. Ведь отвечать придется не за гибель Вселенной, Земли или даже колонии Надежда. Не за пресловутый геноцид.
Нет, всего лишь за то, что десять-пятнадцать тысяч аборигенов сами перережут друг другу глотки.
В двадцать раз меньше, чем убил пилот «Энолы Гей», нажав кнопку бомбосбрасывателя.
Тайная Служба долго гордилась тем, что не уничтожила ни одного местного, ведь они — такие же люди, как и земляне, а значит никто не может ставить их на ступеньку ниже. Но получилось наоборот — ради спокойной жизни трехсот тысяч землян в грядущей войне погибнут десятки, сотни тысяч аборигенов Надежды. А потом будет новая война, и еще одна, и еще, до тех пор, пока колония не окрепнет достаточно, чтобы отразить любое нашествие. Или пока на Земле наконец не решат, что делать с местными.
Как бы мы ни прикрывались красивыми словами и идеями, — подумал Игорь, — а получилось именно то, что случалось неоднократно: ради спокойствия одних страдают другие. И мы ничем не отличаемся от британских колонизаторов на Тасмании — те ведь тоже уничтожали местное население ради блага прибывающих переселенцев из метрополии. Так в чем же разница?»
— Я понял, командир, — тихо сказал Ли. — Когда новая операция?
Квашнин отвлекся от своих мыслей, посмотрел на него.
— Отдыхай пока. А я посажу аналитиков за новые расчеты.
Китаец тяжело поднялся, хотел что-то сказать, но потом махнул рукой и, сгорбившись, тяжело, по-стариковски, переставляя ноги, вышел.
Проводив взглядом Ли, Игорь открыл ящик стола. Внутри лежал игольник, скорострельный гаусс-пистолет, красивый хищной, доведенной до совершенства красотой. Игорь взял его в руки, взвесил и в который уже раз с интересом заглянул в дуло.
«Что там, за порогом? Спокойствие и забвение?
А может — избавление от страшного груза ответственности? Полное прощение? Или?..»
* * *
Архивные справки.
Коммюнике ООН. Первичные результаты расшифровки данных зонда «Гефест».
Раздел «Планетная система Эпсилон Эридана».
Эпсилон Эридана I, среднее расстояние от звезды — 43,9 млн. км., период обращения — 77,42 дня, угол наклона плоскости экватора к орбите — 5,3 градуса, масса — 0,047, средняя плотность — 5140 кг/куб. м., средняя температура — 750 К, спутники: отсутствуют, наличие атмосферы: практически отсутствует, тип: Меркурий, возможность колонизации: отрицательная.
Эпсилон Эридана II, среднее расстояние от звезды — 121,9 млн. км., период обращения — 336,71 дня, угол наклона плоскости экватора к орбите — 0,9 градуса, масса — 0,053, средняя плотность — 5299 кг/куб. м., средняя температура — 560 К, спутники: 2, незначительные, наличие атмосферы: практически отсутствует, тип: Меркурий, возможность колонизации: отрицательная.
Эпсилон Эридана III, среднее расстояние от звезды — 262 млн. км., период обращения — 744,27 дня, угол наклона плоскости экватора к орбите — 27,15 градусов, масса — 19,256, средняя плотность — 775 кг/куб. м., средняя температура — 141 К, спутники: 7, малозначительные, наличие атмосферы: очень плотная, состав: метан, аммиак, водород, тип: Нептун, возможность колонизации: отрицательная.
Эпсилон Эридана IV, среднее расстояние от звезды — 5120 млн. км., период обращения — 13129,7 дня, угол наклона плоскости экватора к орбите — 39 градусов, масса — 0,0031, средняя плотность — 1320 кг/куб. м., средняя температура — 3 К, спутники: отсутствуют, наличие атмосферы: практически отсутствует, тип: Плутон, возможность колонизации: отсутствует.
Вывод комиссии ООН: система Эпсилон Эридана не содержит планет, пригодных для жизни.
Назад: ГОЛОВОРЕЗЫ
На главную: Предисловие
