Когда, повисев над берегом, угасли огненные шары и их дрожащее отражение в воде перестало обозначать контуры островка, сразу стало темнее, чем до фейерверка, а в том, что это был именно фейерверк, а не сигнал того, что их заметили, не усомнился никто. И стало заметно свежее. Западный берег был еще виден как неровная кайма, пришитая к горизонту, а восточный канул во мглу, лишь слабый фонарь под худым навесом на смотровой площадке донжона, ничего не освещая, висел неподвижно.

Все трое дрожали, сами не зная — от холода или от возбуждения, не замечая даже того, что дрожат. Пришлось помучиться с вычерпываньем, прежде чем лодку удалось вытащить на гранит подальше от воды. Киль был словно изжеван — ничего удивительного, что лодка шла трудно и рыскала. От лодки резко пахло — весь борт был заляпан густой черной жидкостью. Руки пачкались и скользили, а ноги не слушались. Йорис сделал попытку упасть у самой воды, и его пришлось подхватывать и тащить. Задыхаясь, успели вовремя. Слон совершил только одну слепую атаку на островок, оставил на камнях черные липкие комки и, тяжело соскользнув, ушел в озеро. На гранит набегали волны — в сотне шагов от островка бестолково колыхалась темная вода.

— По-моему, он приходит в себя, — заметил Питер. — Кто там хотел плыть к берегу? Догнал бы. А хорошо получилось… Теперь всегда буду плавать с бутылкой нефти.

Вера встряхнула фляжку — нефти осталось на донышке. Питер махнул рукой:

— Не важно. Можно будет использовать жидкую смазку, Диего сделает. Главное — теперь мы знаем, чего он не любит.

— Жаль, зажигалка утонула, — мстительно проговорила Вера. — Посмотреть бы, как он горит…

— Он бы нырнул, — встрял Йорис. С него текло, его окатило с ног до головы, и он выбивал зубами дробь. — А я ему веслом хорошо дал один раз…

— Все равно отлично придумала, — сказал Питер.

Это счастье, подумала Вера, что Питер рядом. Он никогда не оставит в беде, никогда не бросит. Счастье, когда страшное позади и он кладет руку на плечо — не Ронде, не Инге, а мне — тогда хочется закрыть глаза и сладкая дрожь бежит по телу. А еще хорошо, что немножко нефти все-таки удалось сохранить, и это тоже счастье и удача — Стефан со своей Маргарет, глаза ей выцарапать надо, не поверили бы на слово, да еще высмеяли бы.

— Это все ты, — солгала она. — Без тебя бы я не додумалась. Наверно, так и бросила бы фляжку, не откупорив.

— Какая разница, кто придумал! — великодушно сказал Питер.

— Я слышала, как ты кричал, — созналась Вера.

— А сделала по-своему. Не по-моему, а по-своему. Мы же люди. Кто я такой, чтобы решать за тебя?

Он обнял ее, но обнял и Йориса, что было неприятно, но необходимо, и трое озябших детей прижались друг к другу, потому что так было теплее. Водяной слон не ушел — в упавшей на озеро тьме его не стало видно, но слышно было, как он ворочается и хлюпает неподалеку.

— А вдруг до утра не уйдет? — спросил Йорис. Его колотило. Питер плотнее прижал его к себе.

— Уйдет, куда он денется. Ты у него хоть одну вакуоль видел? Я тоже нет. Он здорово голодный. Очухается и уплывет охотиться, а мы рванем прямо к берегу — рядом уже…

Они чувствовали себя победителями и болтали без умолку. Вера говорила, что слона рано или поздно придется убить, чтобы впредь плавать без опаски, и что надо уговорить Диего сделать какой-нибудь специальный дуст, а еще лучше слить в озеро окислитель из разведракеты, только от него, наверно, вся рыба заодно со слоном повсплывает кверху брюхом, но это не беда, коль скоро все равно придется переносить лагерь через водораздел. — Она говорила, а Йорис, забыв обиду, возражал или поддакивал, каждую минуту напоминал, как лихо он треснул амебу веслом — жаль, у нее нет мозгов и не может быть сотрясения, — и все порывался швырнуть камнем в хозяина озера, чтобы тот не чмокал зря под берегом; а потом Питер говорил о том, что будет завтра, и младшие молчали; а еще потом все трое весело издевались над водяным слоном. Они сидели на корточках, чувствуя, как под ними быстро остывает гранит, прижимались друг к другу и старались не думать о кошмаре холодной ночевки без спальников и теплой одежды, в промокших насквозь драных робах, на низком островке посреди недвижной воды. Они болтали обо всем и ни о чем, стараясь не вспоминать о мучившем всех голоде, о деликатесах, поглощаемых теми, кто, наверно, пирует сейчас в донжоне, о порции пищевой пасты, о гроздьях прозрачных сосулек в быстрых ручьях…

Фонарь на носу «Декарта» расплылся мутным пятном — с озера надвигался туман. Водяной слон не уходил. Медленно затекали мышцы. Трое голодных детей — три тени, невидимые в темноте и не видящие друг друга, — трое взрослых, чьему опыту могли позавидовать многие, — ждали. Они понимали, что придется заночевать здесь. Осенние туманы густы: пройдет полчаса, может быть, час — и фонаря не станет видно. Не стоит рисковать, плывя наудачу. Озеро не любит торопливых и глупых.

И еще они говорили о том, как раскричится Стефан, узнав о потере вещей. Пусть кричит. Они сделали то, чего еще никто не мог сделать. Не смог бы и Стефан. Они проникли на север так далеко, как еще никому не удавалось. Они нашли нефть за водоразделом. И они сумели вернуться.

А главное — они были победителями.

Они, а не он.