Глава 20

Глаза Барраппы уже вполне привыкли к окружающей темноте. Камера следственного изолятора контрразведки Петроградского военного округа была «нумером на две персоны», однако сейчас ему случилось расположиться в узких, точно коридор, апартаментах в гордом одиночестве. Он прислушивался, стараясь вычленить какие-либо звуки из давящей тишины. Через окно скорее чудились, нежели слышались суетливые голоса будничного города. За дверью время от времени громыхали сапоги надзирателя – щекастого, точно бульдог, детины с отсутствующим взглядом выцветших, подобно местному небу, голубовато-белесых гляделок.

Так прошли сутки. Понимая, что с железной дверью и зарешеченным окошком под самым потолком ничего не поделаешь, Барраппа завалился на измочаленный предыдущими жильцами тюфяк и неожиданно для себя быстро уснул. Усталость навалилась медведем, не давая поднять головы и лишая возможности сопротивляться. Неведомо, как долго проспал он, но пробуждение обрадовало полным восстановлением сил. Узник вскочил, ежась от холода, и так же, как всякий день прежде, начал выполнять заученные с детства упражнения, ставшие едва ли не священным ритуалом.

Железная пластина на двери, закрывавшая круглое застекленное отверстие, тут же отъехала в сторону, демонстрируя ничего не выражающий, почти совиный глаз.

– Не положено! – донеслось из тюремного коридора.

Посреди дня дверь отворилась, и подследственному была выдана миска какой-то баланды с куском черного хлеба. Чуть позже посуда была отобрана бдительным надзирателем, четко усвоившим указанную в сопроводительном документе арестанта склонность к побегу и, должно быть, опасавшимся, как бы тот не сделал подкоп этими нехитрыми орудиями.

Конечно, рыть подземный ход, подобно графу Монте-Кристо, сербский капрал не собирался. Но в одном надсмотрщик был прав – все это время мысли Барраппы были направлены к одному – покинуть эти стены. Если бы перед ним стал вопрос, расправиться ли для этого с охранником или же сохранить ему жизнь, – долго бы над этим заключенный не раздумывал. Снова и снова Барраппа возвращался мыслями к недавней встрече со звериного вида бородачом, в глазах которого ясно читалась обуянность демоном. Впрочем, ясно ли? Сколько раз за последние годы он сталкивался с тем, что очевидное для него для всех прочих оставалось тайной за семью печатями.

«Надо действовать, – твердил себе нотер. – Надо как можно быстрее выбираться отсюда. Лаис одной не под силу управиться и с демоном и с тем чудовищем в человеческом облике, которое взяло на себя неблагодарную роль жеребца для повелителя бесовских легионов. Если сейчас не успеть, другого шанса не будет».

Однако как ни силился Барраппа отыскать хоть малейшую лазейку – все тщетно. Он пытался поймать взглядом тупой взгляд тюремщика, чтобы подчинить его сознание, заставить открыть дверь и провести через посты. Но глаза надзирателя оставались, как и прежде, пустыми и ничего не выражающими. Он мог бы напасть на этого детину, обезоружить, но выйти… Нет, это было чересчур опасно, сейчас у него просто нет права так рисковать собой. Необходимо было дать знать собратьям на воле о своей участи. Но как?!

Петр Длугаш лежал на продавленном тюфяке, пытаясь рассмотреть терявшийся во тьме высокий потолок, и в отчаянии подгонял собственные мысли, требуя от них совершить невозможное.

Когда по коридору вновь затопали тяжелые сапоги, Барраппа невольно вскинулся, ожидая, что, быть может, случай подбросит ему шальную удачу. К звуку уже знакомых шагов надзирателя примешивался еще один, новый. Так обычно ходят небольшие люди, склонные к шумным нервным речам и яростной жестикуляции. Они точно подпрыгивают, чтобы казаться больше.

Заслонка на двери вновь отошла в сторону, поднесенный к отверстию фонарь выхватил из тьмы углы камеры, заскрежетали тяжелые засовы, клацнул замок, и надзиратель сонно втолкнул внутрь худосочного субьекта с докторской бородкой в золотом велосипеде-пенсне.

– Сатрап! Я не позволю с собой так обращаться! – вполне оправдывая ожидания Барраппы, звонко крикнул его новый сосед.

– Да иди уж, чего горланить! – без злобы, да, впрочем, и без каких-либо иных чувств, проговорил тюремщик, закрывая ладонью распахнутый зевотой рот. – Кормят тут к полудню. Тюфяк есть. А ежели следователь прикажет, то днем с двух до трех будет тебе прогулка.

– Я требую, чтобы вы обращались ко мне на вы! Я в конце концов…

Неведомо, что хотел сообщить вновь прибывший субъект после конца концов, поскольку дверь за ним захлопнулась, не давая гневливому арестанту развить затронутую тему.

– Сатрап! – Заключенный стукнул было кулаками по двери, но, ойкнув от неожиданной боли, продолжил вопль уже без рукоприкладства: – Полицейская крыса! Негодяй!

– Время спать, – со вздохом проговорил Барраппа, пытаясь унять шум.

– О, простите! Я вас не заметил. Доброй ночи, гражданин, – с пафосом, но уже без крика продолжил его сокамерник. – Позвольте мне представиться. Францевич Людвик Казимирович, присяжный поверенный и адвокат.

– Петр Длугаш, капрал сербский армий, – чуть приподнялся на лежанке Барраппа.

– За что вас? – участливо поинтересовался новый арестант.

– Документ не был, говорить плохо, сказали – шпион.

– Ничего, разберутся, я вас уверяю, – обнадежил присяжный поверенный. – А вот у меня ерунда какая-то. Мне подбросили фальшивые купюры. Говорят, что их нашлепали то ли немцы, то ли австрияки, и, мол, я с ними в сговоре. Ну уж нет – это все козни моих врагов! Я вижу их насквозь! Они хотят заставить меня замолчать!..

«Какие достойные люди», – подумал Барраппа, но вслух только тяжело вздохнул.

– Но мой голос всегда на стороне угнетенных, – не унимался Францевич. – В конце концов, в России есть закон! И справедливость! И они восторжествуют! Быть может, вы слышали о недавнем суде над социалистами-непримиренцами? Я выступал там…

– Давай спать, – оборвал его Барраппа. – Завтра говорить.

Он повернулся лицом к стене, стараясь вновь сконцентрироваться на идее скорейшего побега.

Николай II был хмур и выглядел раздраженным и усталым. Конечно, он не мог позволить себе опуститься до того, чтобы кричать на собеседника, но сейчас ему больше всего на свете хотелось сломать вращаемый в пальцах заточенный карандаш, которым он делал пометки в записной книжке, и заорать во все горло: «Да они что там, очумели, канальи?!» – но жребий монарха лишал его этой последней радости.

Между тем осанистый докладчик, держа перед собой раскрытую папку, обтянутую кордовской тисненой кожей, продолжал:

– По данным комиссии, созданной начальником штаба VII армии генерал-майором Головиным, маршевые роты приходят к месту дислокации своих полков уже поголовно обутые в старую изношенную обувь.

– Но ведь здесь же им выдают новешенькие сапоги?!

– Так точно, ваше величество. Генерал-майор Головин сам лично выяснял это странное обстоятельство и пришел к неутешительному выводу: проходя через села, едва ли не все солдаты меняют новые сапоги на старые.

– Но это же абсурд! Они что же, не понимают, что воевать в старой изношенной обуви – значит, обрекать себя на увечья?! Ведь это же обмороженные гниющие ноги!

– Увы, многие из солдат нового призыва считают, что лучше уж с обмороженными ногами в госпитале, а то и вовсе в тылу без двух-трех пальцев, чем в полном здравии на передовой. К тому же кто-то пустил слух, что по прибытии к месту назначения солдаты получат новые сапоги.

Император начал вновь ожесточенно тереть грани карандаша.

– Что это, интересно знать – вечное разгильдяйство или же злой умысел?

– Неизвестно, – покачал головой докладывающий положение дел начальник Военно-походной канцелярии. – Следствие ведется. Однако должен заметить, что на Кавказе, там, где наши дела обстоят наилучшим образом, подобные явления практически не наблюдаются.

– Вы хотите сказать, что боевой дух армий Юго-Западного и Северо-Западного фронтов низок?

– Что и говорить, ваше величество, вопиющие поражения прошлого года у Мазурских болот и неудача операции в Галиции плохо отразились на боевом духе войск. Однако пока что все это поправимо. Но если вы позволите высказать личное мнение, то нам следует куда больше внимания уделять подготовке и проведению собственных операций, чем спасению наших драгоценных союзников.

– Владимир Николаевич, – покачал головой император, – вы не хуже меня помните стенания французского посла Мориса Палеолога о необходимости спасти от бошей сердце прекрасной Франции.

– Должен заметить, ваше величество, что не так давно немцы уже были в Париже, и ничего фатального с сердцем Франции не случилось. Я понимаю, что наши победы могут помочь союзникам, однако же перспектива выручать их за счет наших поражений лично меня весьма огорчает.

– Владимир Николаевич, голубчик, вы, как я посмотрю, не слишком жалуете наших уважаемых союзников.

– Государь, за те годы, которые я вам служу, вы могли убедиться в моей преданности и любви к России. Мне больно смотреть, как родное Отечество страдает из-за целей неясных, а порою и откровенно ему чуждых.

– Что вы имеете в виду? – посуровел Николай II.

– Обстановка, ныне складывающаяся в мире, – спокойным и уверенным тоном заговорил князь Орлов, – решительным образом отличается от той, которая определяла традиционную расстановку сил, привычную нам по прошлому столетию. Благодаря мудрой политике Бисмарка Германия явилась миру новым сильным и амбициозным игроком. Не так давно Германия откусила Шлезвиг-Гольштейн у императора Франца-Иосифа. А это контроль над выходом из Балтики в Северное море. Затем пришел черед Франции, и она лишилась Эльзаса с Лотарингией. Последние десятилетия промышленность Германии развивалась немыслимыми темпами, ее армия и флот укрепились так, что тень Фридриха Великого наверняка с гордостью взирает на Вильгельма II.

Царь досадливо отмахнулся.

– Помнится, мой отец, наблюдая за этим военным гением, говаривал: «Не веди себя, Вилли, как танцующий дервиш. Погляди на себя в зеркало». Как по мне, этот сухорукий гусар более всего на свете способен превозносить себя и свои мнимые достоинства.

– И все же, ваше величество, этот, как вы изволили выразиться, сухорукий гусар последовал совету вашего батюшки и ныне заставил вздрогнуть британского льва.

– Что вы такое говорите, Владимир Николаевич? – Император отбросил в сторону карандаш и, встав из-за стола, начал расхаживать по кабинету. – Вот уж не думал, что вас могут столь испугать наши военные неудачи, коль скоро вы начали превозносить гений дяди Вилли. Уж кому-кому, а тебе подобает стоять на стороне дяди Николаши. Кстати, помнится, сам Бисмарк отзывался о России, что у нас мол «неспешно запрягают, да быстро ездят». Надеюсь, что прошлых месяцев войны было достаточно, чтобы запрячь.

– Я тоже на это очень надеюсь, ваше величество, ибо вынужден утверждать, что неудача нашего очередного наступления, если вдруг таковая случится, может стать фатальной для настроения армии и населения страны в целом. Однако я говорил совершенно об ином.

Вот уже более ста лет Россия не являлась врагом Германии. Более того, мне ли вам говорить, сколь тесные узы связывают правящие дома этих стран. Союз между Россией и Германией мог бы стать такой мощной политической и экономической силой континентального масштаба, что Британия с ее многочисленными колониями была бы вынуждена потесниться и уступить место этому союзу.

Понятное дело, что торгашам с Даунинг-стрит такая перспектива кажется весьма нежелательной. Но берусь утверждать, ваше величество, что именно усилия британских дипломатов вогнали клин между Россией и Германией. Да к чему далеко ходить? Разве не они сорвали утверждение договора с кайзером Вильгельмом, подписанного вами на яхте в 1905 году. А теперь? Разве секрет, что английский посол Джордж Бьюкенен оказывает всяческую поддержку тем, кто в эти тяжелые времена требует немедленного переустройства государства? Он предлагает предоставить Россию ее судьбе, однако в его устах это лишь призыв бросить нашу страну на растерзание, чтобы самим избежать угрозы.

Я более чем уверен, что в обмен на поддержку и военный союз Германия не только бы лояльно отнеслась к планам России установить контроль над Босфором и Дарданеллами, но и целиком поддержала бы опеку вашего величества над западными славянами. И вряд ли бы старый, потрепанный жизнью император Франц-Иосиф стал бы противиться единой воле России и Германии.

Николай II покачал головой.

– Вы, как я посмотрю, Владимир Николаевич, вовсе германофилом сделались. С чего бы это? Смотрите, при дворе у вас множество завистников. Стоит им прознать о ваших настроениях – беды не оберешься.

– Каждое слово я могу подтвердить непреложными фактами. Но дело не в этом. Меня и впрямь крайне огорчает война, которую Россия ведет против собственных интересов, борясь за выгоду держав, готовых при любом удобном случае вогнать нож в спину изнуренному войной союзнику.

Я не предлагаю искать сепаратного мира с Германией. Хотя, как вы знаете, мой государь, сам Вильгельм, несмотря на успехи своей армии, довольно откровенно прощупывает возможность такого мира. Но я говорю, что раз уж мы ввязались в эту нелепую, чуждую России бойню, мы должны воевать за себя, а не за союзников. И пусть уж наша победа принесет несомненную пользу общему делу.

Николай II отвернулся от любимца, кусая губы. В словах князя Орлова несомненно было зерно истины, но признавать объективную правоту начальника своей Военно-походной канцелярии отчего-то все же не хотелось.

– Размышляя над тем, что вы мне докладывали о боеготовности наших войск, полагаю, мне следует отставить генерала Сухомлинова с поста военного министра и заменить его кем-нибудь другим, более энергичным. Вот и дядя Николаша со мной полностью согласен, – меняя тему, проговорил император. – Я думаю, генерал Поливанов будет уместен на этом посту. Мне его горячо рекомендуют. Каково, скажите, ваше мнение о нем?

– Русский Иван врага всегда бивал, – с сомнением вздохнул генерал-адъютант. – Однако ж пол-Ивана для победы маловато.

– Шутите? – хмыкнул государь. – Ну-ну.

– Я полагаю, ваше величество, что мудрость не оставит вас.

– Вы говорите так, будто у вас в кармане имеется какое-то дельное предложение, – поворачиваясь к стоящему за спиной генерал-адъютанту, произнес император.

– Вы правы, государь. Если то будет угодно вашему величеству, я бы предложил создать Военно-дипломатический комитет, в задачи которого бы входило согласование и совместная разработка всех общих боевых действий России с ее союзниками.

– В чем же вы видите резон подобного комитета? – удивленно поинтересовался Николай II. – Нет, то есть я понимаю, что совместная разработка была бы весьма полезна, однако же, прямо сказать, мне невдомек, каким образом сие предложение следует из ваших же предыдущих утверждений.

– Признаться, я-то как раз не вижу особого смысла в подобных согласованиях и разработках. Обмолот порохового дыма! Не припомню случая, чтобы французы или же англичане двинули хотя бы взвод, когда сие было нужно России. Более того, нынче англичане планируют высадку в Дарданеллах, чтобы захватить их явно в пику нам. И все же, если моя идея вам по нраву, я бы предложил вашему величеству поставить во главе этого комитета генерала Янушкевича.

– Начальника штаба Ставки Верховного главнокомандующего? – с некоторым сомнением уточнил император.

– Именно так, государь, – четко произнес начальник Военно-походной канцелярии.

– Отчего же вдруг?

– Смею утверждать, что сей генерал от инфантерии столь мало смыслит в военном деле и столь хорош, когда следует найти причины оттяжек и проволочек, что всякое дело, порученное ему, неизменно тонет в бумажном море. За все лета военной службы этот славный генерал ни дня не провел вблизи поля боя. Он не знает ни одного театра военных действий и последний раз непосредственно руководил войсками, кажется, еще только по выпуску из Михайловского училища. Его высокопревосходительство и батальоном-то не в силах управлять, не то что определять стратегию фронтов. Но если предлагаемый мною комитет возглавит подобная фигура, бывший начальник Ставки Верховного главнокомандующего, это непременно поднимет статус сего, по сути бесполезного, учреждения и даст возможность вручить освободившуюся должность военачальнику куда более достойному, нежели сей тапер в синематографе.

– А вы не очень-то расположены к нему, – покачал головой самодержец.

– Сам по себе этот генерал мне глубоко безразличен. Мало ли в России чернильных полководцев. Но сейчас во главе организации, призванной быть мозгом воюющей армии, он столь неуместен, что, пожалуй, даже и вреден. Тем более что… – Генерал Орлов замялся.

– Ну? Что же вы замолчали? Продолжайте!

– Ваше величество, полагаю, вы уже видели представленные полковником Луневым списки задержанных по делу о фальшивых купюрах?

– Я взглянул на них, но лишь мельком, когда нынче утром подписывал верительные грамоты нашему послу в Южно-Африканский союз. – Николай II огорченно вздохнул. – К моему удивлению, там немало известных фамилий, – император обескураженно развел руками, – кто бы мог подумать, что даже Гучков способен на такое?!

– Вот ведь, какая незадача, – согласился князь Орлов. – Однако в данном случае человек, о котором я веду речь, не слишком известен. Хотя в определенных кругах…

– Кто же это?

– Это некто Францевич, Людвик Казимирович, присяжный поверенный. Он двоюродный брат начальника штаба Ставки и в отсутствие генерала ведет все финансовые дела его семьи. Ночью этого господина арестовали. В его доме было обнаружено пять тысяч рублей фальшивыми ассигнациями. Еще около двух тысяч господин Францевич уплатил по счетам жены и матери генерала, своей родной тети.

– Да, неприятная ситуация, – согласился царь.

– Еще какая неприятная! Всего месяц назад господин Францевич успешно выступал в суде по делу о польских социалистах-непримиренцах.

– Это те, которые агитировали устраивать акты саботажа в тылу нашей армии во Львове и в Варшаве?

– Так точно, – подтвердил Орлов. – А всякому известно, что во главе этих социалистов давно уже стоит некто Юзеф Пилсудский, имеющий живейшее сношение с австрийским и немецким Генеральными штабами.

– Вот даже как? – Император забарабанил пальцами по столешнице. – Вы что же, утверждаете, что сей защитник польских мятежников имеет прямую связь с Пилсудским, а через него с нашим врагом?

– Это утверждаю не я. Вот гранки утреннего номера «Русской вести», где пишется, что начальник Ставки Верховного главнокомандующего торгует военными секретами с попустительства великого князя Николая Николаевича.

– Экие прохвосты! Да как они смеют? – возмутился император. – Откуда они вообще?..

– Этого, увы, не знает и сам главный редактор, – вздохнул князь Орлов. – Но следует отметить, что знакомый нам уже «Честный гражданин», коим подписана статья, – личность весьма информированная. Случай с запиской кайзера Вильгельма – лишнее тому подтверждение. Спасибо еще полковник Лунев позаботился лично нанести визит в редакцию «Русской вести». Иначе уже сегодня бы в столице разыгрался грандиозный скандал, размеры и последствия которого даже трудно представить.

– Невероятно. – Государь прошелся по кабинету от стены к стене и, постояв у огромной карты России, вернулся в исходную позицию. – Однако полагаю, все написанное в этой статье – измышление?

– Полковник Лунев ищет вышеназванного «Честного гражданина», дабы задать ему этот вопрос при личной встрече. Однако, ваше величество, у меня есть дурные новости на эту тему.

– Что еще? – почти взмолился Николай II.

– Как сообщает наш источник, в австрийском штабе известны определенные детали предстоящей операции в Карпатах и Буковине.

– Это что, шутка?

– Увы, нет.

– Но ведь это… – Император до хруста сжал пальцы.

– Ваше величество, – Орлов подошел к императору почти вплотную, – я верю, что решительные действия могут еще изменить ситуацию и обернуть ее в нашу пользу. Противник думает, что он раскусил наш маневр. Раз так, значит, следует оставить его в этой уверенности и незамедлительно поменять план действий. Сегодня вижу одного-единственного человека, способного на столь масштабное стратегическое решение.

– И кто же это?

– Генерал от инфантерии Алексеев Михаил Васильевич, начальник штаба Юго-Западного фронта. Он человек с несомненным стратегическим даром. К тому же ему прекрасно известен театр военных действий, а потому ему не нужно особо входить в курс дела.

– Что ж, вполне достойный боевой генерал. Подготовьте приказ об учреждении Военно-дипломатического комитета, о назначении его главой генерала Янушкевича и о передаче его должности генералу Алексееву. И еще, Владимир Николаевич. Полагаю, вам удастся без лишнего шума убедить великого князя Николая Николаевича не противиться этому переводу.

Вечерело. Поезд из Кишинева медленно подходил к платформе, пыхтя, точно выкипающий самовар. Статный, широкоплечий мужчина в форме подпоручика с правой рукой на перевязи молча глядел в окно на снующих по заснеженному перрону грузчиков и редких встречающих.

– Конечная станция, ваше благородие. Петроград, – проходя мимо, сообщил кондуктор.

– Да-да, спасибо. Я вижу.

Офицер достал из кармана платок и вытер наголо обритую голову.

– Жарко тут у вас.

Наконец паровоз испустил последнее дыхание и замер. Подпоручик сноровисто нахлобучил папаху, застегнул шинель и, подхватив небольшой фанерный чемоданчик в чехле, направился к выходу.

– Благополучного вам излечения, – напутствовал его железнодорожник.

– Благодарю, любезный.

Офицер ступил на платформу и не спеша пошел к входу в вокзал. По тому, как оглядывал он открывшееся взору здание, было видно, что ему прежде не доводилось бывать в этих местах.

– Господин подпоручик, – раздался поблизости чей-то властный голос.

Офицер повернулся на зов. Чуть поодаль, явно прячась от падающего снега с дождем, стоял патруль: три солдата во главе с ротмистром. Офицер вздохнул и нехотя, поджав губы, как пристало фронтовику, отвечающему на окрик какого-то тылового шаркуна, направился к патрульным.

– Кто и откуда? – сурово глядя на младшего собрата, поинтересовался ротмистр.

– Подпоручик Смирнов, 129-го пехотного Бессарабского Его Императорского Высочества великого князя Михаила Александровича полка 33-й пехотной дивизии. Простите, господин ротмистр, козырнуть не могу. Сами видите – рука.

– Цель прибытия в столицу? – не обращая внимания на словесную оплеуху, продолжил ротмистр.

– Направлен в военно-медицинскую академию для дальнейшего обследования и излечения, – без запинки, но слегка поморщившись, отрапортовал подпоручик.

– Потрудитесь, господин подпоручик, предъявить ваши документы.

– Ротмистр, да ты очумел! – возмутился пехотинец. – Повылазило, что ли?! Рука у меня.

– Что ж, тогда ступайте с нами. Вам помогут, – не обращая внимания на грубость, потребовал командир патруля.

– Эх, ротмистр-ротмистр. – Офицер с укоризной покачал головой. – Ну ладно, как скажешь. – Он вздохнул и резко выбросил вперед руку с чемоданом. – На-ка, подержи!

Патрульные отшатнулись. Один из них инстинктивно подхватил чемоданчик, оказавшийся на удивление тяжелым и потому тут же с грохотом упавший на ногу бедолаге.

– А-о-у! – взвыл тот, а подпоручик, ловко выдернув руку из перевязи, широким крюком ударил в челюсть въедливого кавалериста. Судя по габаритам «раненого» офицера, таким ударом запросто можно было завалить коня. Однако ротмистр, стоявший перед ним, отнюдь не был конем. Не успел кулачный боец понять, что произошло, как рука его оказалась вывернута в плечевом суставе и намертво зафиксирована за спиной начальником патруля. В ту же секунду твердые, как абордажные крючья, пальцы фехтовальщика сомкнулись на гортани «фронтовика».

– Вы такой же подпоручик Смирнов, как я – Матильда Кшесинская – прима императорского балета! – почти ласково сообщил ротмистр. – Вас зовут Григорий Котовский. Вы беглый каторжник. Не так давно вы сбежали с Нерчинских рудников, убив двух конвоиров из револьвера, отнятого у одного из них. Не дергайтесь. Иначе мне придется сломать вам руку. Это я организовал ваш приезд сюда, и поверьте, в ваших интересах меня внимательно и спокойно выслушать.