Глава 13

Из прорези бойницы за происходящим у ворот особняка в Брусьевом переулке с нескрываемым интересом следили глаза бывшего абрека.

– Да ты очумел, прапор! – орал на командира жандармского взвода разъяренный сотник. – Ты на кого волну гонишь?!

Четверо рослых жандармов держали атаманца за руки и плечи, но тот вырывался, продолжая бушевать.

– Под трибунал пойдешь! В Магадан! Кедры лобзиком валить!

– Господин сотник, у меня приказ! – стараясь не потерять лицо перед слегка обалдевшими подчиненными, вещал командир взвода.

– А у меня, по-твоему, шо, расписание поездов на Луну? Какого рожна вы сюда приперлись? Чего вам на Фонтанке не сиделось? Вы нам тут всю малину перегадите!

– Я не намерен отчитываться! – басил прапорщик, нервно теребя темляк шашки.

– Ты знаешь, где отчитаешься? Тебе сказать? А ну, уберите руки, уроды!

– Что здесь происходит? – до слуха Заурбека донесся холодный уверенный голос Платона Аристарховича. – Кто старший?

– Прапорщик Ванюта! – начисто забывая о буйном ругателе, вытянулся перед старшим офицером командир взвода. – Имею предписание арестовать находящуюся здесь девицу Лаис Эстер.

Он чуть покосился на предъявленный невесть откуда взявшимся полковником документ с императорской печатью и подписью. Фонари, освещавшие вход, вырывали из мрака ровные строки, неукоснительно требующие у всех и каждого оказывать немедленное и полное содействие «предъявителю сего».

– Полковник Лунев, контрразведка, – сухо представился подошедший. – Господин прапорщик, ваше появление здесь крайне неуместно. Вы срываете операцию, от успеха которой, быть может, зависит судьба России.

– Но у меня же приказ! – в отчаянии проговорил Ванюта.

– Н-да. – Лунев повернулся к стоящему позади него Вышеславцеву: – Поручик, ступайте в офицерское собрание, пусть вас соединят с генералом Джунковским. Скажите, что я требую отменить приказ об аресте.

Требование, которое полковник смел предъявлять к товарищу министра внутренних дел, ввергло несчастного прапорщика в шок. Еще час назад он искренне надеялся быстро управиться с порученным заданием и ночевать дома, под боком у жены. Выслужившийся из фельдфебелей, бедный сын костромского сапожника и гадать не мог, какого высокого полета птицы станут рвать в клочья его многолетнюю беспорочную карьеру. Не выполнить приказ государя, пусть даже исходивший от Распутина, он не мог. Но и перечить императорскому приказу, которым потрясал у его носа контрразведчик, тоже не было никакой возможности.

Лунев глядел на младшего офицера, впавшего в безысходный ступор, понимая, что из-за чьего-то головотяпства комбинация, сулившая быструю победу над сильным, но, слава Богу, не слишком осторожным врагом, рушится, словно карточная пагода. Даже если озадаченный прапорщик незамедлительно уведет жандармов, никто уже не в силах обратить время вспять.

Конечно, этакая демонстрация у ворот особняка вызовет у Чарновского серьезные опасения и заставит свернуть активную деятельность. Но и вламываться прямо сейчас, не дождавшись, когда в доме соберутся прочие заговорщики, было бы вопиющей стратегической ошибкой.

– Ваше высокоблагородие, – примирительным тоном начал было прапорщик. – К чему звонить? Пустое это. Их превосходительство, генерал Джунковский лишь подпись свою поставил, а приказ этот, – Ванюта поднял глаза к темному, затянутому тучами небу, – с самого верху пришел. – Он оглянулся, точно проверяя, не слышит ли кто из посторонних, и объявил полушепотом: – Распутин приказал.

Едва успел произнести он эти слова, как ворота, дотоле остававшиеся неприступными, отворились, и дюжий привратник, радушно кланяясь, затараторил:

– Добро пожаловать, господа! Уж заждались! Барин с барыней теперича в отъезде. Однако велели, как придете, угостить вас, чем пожелаете. Так, коли прикажете, ужин готов. Проходите, милости просим, проходите в дом!

От столь радушного приема жандармский прапорщик опешил еще более, нежели от сопротивления, оказываемого дотоле. Никогда прежде его не приглашали отужинать в дом, куда он являлся произвести арест. Он обескураженно поглядел на старшего по званию, ожидая дальнейших распоряжений. Лунев кинул взгляд на появившегося у ворот Заурбека. Тот чуть заметно покачал головой, давая понять, что ни Чарновский, ни Лаис не покидали особняк.

– Ладно, – поморщился Лунев. Понимая, что дальнейшее стояние у распахнутых ворот выглядит глупее некуда. – Помните, вы пришли арестовать Лаис Эстер. Все остальное здесь – не ваша забота.

– Слушаюсь, – отчеканил прапорщик, давая команду своим людям двигаться к башне рыцарского замка.

– Сотник. – Контрразведчик подозвал отряхивающегося после жандармских захватов атаманца. – Дом старинный, наверняка здесь есть тайники. Держите ухо востро. Лаис и Чарновский где-то здесь.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – отчеканил Холост.

Барраппа лежал под кроватью, вспоминая слова наставника, произнесенные много-много лет назад, когда их, юношей высокого рода, обучали всему, что должен знать и уметь нотер: «Когда лежишь ты на камне, стань камнем. Пусть тело обратится в гранит и кровь – в застывшую лаву. Когда прислонишься ты к дереву, будь деревом. Пусть ступни твои чувствуют ток земных соков, и руки станут ветвями среди ветвей…»

Сейчас Барраппа пытался стать кроватью или же драгоценным паркетом, весьма запыленным и, должно быть, давно не метенным. Пыль забивалась в нос, и он с трудом удерживался, чтобы не чихнуть и не произвести шум лишним движением.

Перед глазами нотера мелькнули блестящие золоченые шпоры на вычищенных до зеркального блеска сапогах. Над головой послышался странный звук, который Барраппа воспринял как выдох, что бывает, когда на руки подхватываешь расслабленное тело.

– Я пойду сама, – услышал он голос Лаис.

– Ерунда, – насмешливо произнес ротмистр. – Не о чем беспокоиться. Запри дверь! – бросил он кому-то уже с порога.

В тот же миг Барраппа ужом выскользнул из-под кровати и устремился к выходу. Другого такого случая могло и не быть. Любовник его сестры, несомненно, опасный противник, но сейчас на стороне хранителя была внезапность. К тому же, даже если тот вооружен, у него на руках Лаис и, стало быть, он не сможет быстро выхватить револьвер. Слуга – ерунда, он уложит его с первого выстрела!

Бывший сербский капрал схватил с постели набитую лебяжьим пухом подушку. Выстрел сквозь нее прозвучит глухо, и даже если жандармы уже в доме, могут и не услышать этот звук. С наганом в одной руке и подушкой в другой он подскочил к двери и уже собрался было ударить по ней плечом, чтобы распахнуть, но тут замок дважды клацнул, недвусмысленно давая понять, что массивная дверь, сработанная из крепчайшего дуба, надежно заперта.

«Да сотрется имя твое из вечных Скрижалей!» – под нос себе выругался Барраппа, слушая, как затихают шаги в коридоре. Сквозь замочную скважину пробивался тусклый свет. Новоиспеченный узник прижался к ней ухом, пытаясь расслышать, что происходит в доме. Ни малейшего результата. Барраппа диким зверем, пойманным в западню, закружил по спальне.

«Нужно срочно найти что-нибудь, чем можно открыть дверь». Он вывернул на прикроватную тумбочку шкатулку с драгоценностями, опустошил ящички самой тумбы.

«Не то, не то, не то. – Барраппа подскочил к окну. – К тому же… – Свет фонарей недвусмысленно выхватывал из темноты жандармское оцепление с оружием на изготовку. – Здесь не пройти».

Запоздало он бросился тушить лампу. В эту пору большая часть окон в этом доме-замке была темна, и пробивающийся из-за портьер свет мог привлечь внимание жандармов.

«Проклятие! – направляя револьвер на дверь, сквозь зубы процедил Барраппа. – Нет, так не пойдет. В нагане всего семь патронов, жандармов куда больше, всех не перестреляешь. Меня попросту убьют в перестрелке, и все пойдет насмарку. Надо выждать. Может, эти мордовороты и не смогут войти сюда. – Он скривился, понимая, насколько несбыточны подобные мечтания. – А если смогут, то, может, удастся обмануть их, усыпить бдительность, а затем…»

Барраппа засунул оружие за пояс и загрохотал кулаками в дверь.

– Помогите! Они держат меня взаперти!

С превеликим сожалением отказавшись от дармового угощения, проинструктированные Луневым жандармы приступили к делу. Оставив большую часть подчиненных в оцеплении вокруг дома, отрядив десяток из них проверять флигеля, конюшни и разнообразные службы, прапорщик Ванюта повел остаток своего воинства в бой на защиту престола.

Рослые как на подбор, плечистые слуги безмолвно отворили двери пред стражами закона, точно те были дорогими гостями в этих стенах.

– Где хозяин? – обращаясь к одному из подручных Чарновского, имевшему, по мнению контрразведчика, наиболее осмысленный вид, спросил Лунев.

– В отсутствии, ваше высокоблагородие! – демонстрируя армейскую выправку, выпалил слуга.

– Ложь, – сверля взглядом собеседника, жестко проговорил Платон Аристархович. – Мне известно, что ни господин Чарновский, ни госпожа Эстер не покидали этого здания. Если вы окажете помощь следствию и чистосердечно расскажете, где они скрываются, вы будете награждены за верность и преданность государю. Если же сочтете нужным играть в молчанку или, того хуже, пытаться нас обмануть, предстанете перед военным трибуналом как пособник врагов Отечества. Итак, я повторяю вопрос еще раз: где скрывается господин Чарновский, госпожа Эстер, а также господин Конрад Шультце, о пребывании которого в этом доме мне доподлинно известно? Вопрос относится ко всем присутствующим. – Лунев обвел взглядом замерших слуг. – У вас есть время, пока я не сочту до трех. Итак, раз, два…

– Ваше высокоблагородие! Ваше высокоблагородие! – Один из жандармов, придерживая шашку, сбежал, почти скатился с лестницы. – Там наверху комната, книг в ней огроменное число. Я дверь приоткрыл, сквозь щелку глянул – там офицер, конногвардеец. Так я подумал, не ваш ли?

– Ну вот, – Платон Аристархович сверху вниз посмотрел на понуро замерших перед ним верзил, – а вы твердите «Не могу знать».

Дверь библиотеки распахнулась. На ее пороге в сопровождении сотника-атаманца и пары жандармов стоял полковник Лунев.

– Не двигаться с места! Положить оружие!

Офицер в конногвардейском мундире с крестом святого Георгия на груди едва не поперхнулся от столь бесцеремонного вторжения и поставил на богато сервированный столик недопитый бокал хереса.

– Потрудитесь объяснить, господа, что все это значит? – Молодцеватый офицер с нервным лицом резко встал из-за стола, хмуря брови и дергая щекой. – С кем имею честь?

Если бы полковник Лунев мог выругаться в присутствии подчиненных, он бы непременно так и сделал. Стоящего перед ним офицера он встречал совсем недавно у императора в Царском Селе, где тому, как и самому Луневу, вручали полковничьи эполеты. Платон Аристархович и прежде видел это лицо. В газетах, описывающих лихую атаку конногвардейцев на батарею пруссаков близ Каушена.

– Если не ошибаюсь, полковник Врангель? – произнес он, чувствуя, как покидает его недавнее ощущение удачной охоты. Окончательно и бесповоротно.

– Он самый. Барон Врангель Петр Николаевич. Чтобы выяснить это, не стоило врываться сюда с таким шумом, и уж тем более с этими… – Статный конногвардеец брезгливо кивнул в сторону жандармов. – В чем, собственно говоря, дело?

– Полковник Лунев, Платон Аристархович, контрразведка.

– Ах, контрразведка! – хмыкнул герой битвы под Каушенами.

– Да, контрразведка. А потому вопросы задавать буду я.

– Да уж, сделайте милость. – Врангель смерил недавнего знакомца тем непередаваемым взглядом, каким кавалеристы первой гвардейской бригады одаривали всех прочих армейских чинов.

– Что вы здесь делаете? – раздраженно бросил Лунев.

– Как видите, обедаю.

– Вы отлично понимаете, о чем я спрашиваю.

– Вот же странный вопрос. Достопочтенный Платон Аристархович, я прибыл в столицу менее недели тому назад с той же целью, что и вы. Полагаю, вы сами можете подтвердить эти слова. Семейство мое сейчас в отъезде, а потому я счел вполне уместным остановиться у полкового товарища. Как вы сами видите, Чарновского я не стесняю, а кухня у него, пожалуй, одна из лучших в Петрограде.

– Хорошо, – кивнул контрразведчик, понимая, что подобное объяснение если и не является правдой, то, во всяком случае, опровергнуть его с ходу не представляется возможным. – Вы, конечно же, рассказывали своему приятелю о нашей встрече в Царском Селе.

– Еще бы. Не всякий день государь-император вручает нам с вами полковничьи эполеты. Согласитесь, это событие, достойное красочного описания.

– Соглашусь. Еще один вопрос. Рассказывая Чарновскому о приеме у государя, вы, должно быть, упомянули, что я был удостоен его величеством отдельной беседы?

– Может, и говорил. Право сказать, сейчас не упомню, – надменно скривил губы барон Врангель. – Но вряд ли сие может почитаться военной тайной.

– Нет-нет, что вы! Не может. А кстати, когда вы последний раз видели своего приятеля?

– Не более четверти часа назад, – доставая из кармана серебряные часы и щелкая крышкой, проговорил конногвардеец. – Мы сидели, разговаривали. Вдруг он заявил, что ему нужно срочно отлучиться, и вышел.

В этот момент где-то наверху послышался глухой хлопок, затем еще один.

– Из нагана стреляют, – прислушавшись к внезапному звуку, объявил барон Врангель.

– Это уж точно. – Лунев вытащил из кармана браунинг и дослал патрон в патронник. – Петр Николаевич, прошу вас, оставайтесь здесь, ничего не предпринимайте. Чуть позже мы вернемся к нашей беседе.

Государыня-императрица пила кофе со сливками. В каком-то суеверном ужасе перед всем, что могло напомнить о ее немецких корнях, она избегала называть излюбленное лакомство «кофе по-венски», точно в этом названии могла таиться скрытая измена России. Она приказала величать напиток «кофе а-ля Кульчински», вызывая тем самым толки среди придворных и насмешки всех тех, до кого докатился слушок о чудачестве государыни.

– Ты, маменька, эту заморскую отраву зря потребляешь. – Григорий Распутин покачал головой и отхлебнул кваса. – Здоровости в ней и на грош не будет, а только для ума томление.

Императрица внимала Старцу, вздыхала, но укоренившаяся с детства привычка все же брала верх.

– Ты что же думаешь, ежели черное сверху белым прикрыть, так оно изнутри побелеет? Не побелеет. Все одно что грязь лакать. А от того пойла иноверского и сердцебиения лихие случаются, и костям слабость, и в голове шум. Крещеному человеку такое пить зазорно. Басурманское зелье! То ли дело это, исконно наше. На вот, отхлебни.

Александра Федоровна, воспитанная при английском королевском дворе Гессен-Дармштадтская принцесса, точно чашу с ядом, приняла из рук «божьего человека» кружку с квасом, демонстрируя, что даже яд из этих рук не устрашит ее, и, почти не кривясь, сделала большой глоток.

– Чуешь силу, от самой земли идущую? – сжав кулак для пущей убедительности, проговорил Старец Григорий. – Без этой силы русского нутра не уразуметь.

– О да, конечно, – подтвердила императрица, возвращая недопитый квас.

– То-то и оно, что конечно. – Распутин потряс кулаком перед носом. – Господь же… Он все видит, все разумеет. Он меня сюда привел неспроста. Моими устами Господь тебе и папеньке истину речет. Я заступник за народ русский. Со мной все образуется. И Алешу на ноги поставим, как вот нынче Анечку. Слышала уже небось?

– Да, как же…

Старец открыл было рот, чтобы произнести еще что-то, но тут будто кто-то с размаху всадил пробку в самое горло. Распутин попробовал выдохнуть, но из легких донеслось лишь какое-то диковинное сипение.

«– Скорее! – услышал он уже знакомый внутренний голос. – Скорее! Что-то происходит! Кольцо покидает этот мир. Быстрее туда!»

Императрица, не скрывая ужаса, глядела, как резко бледнеет лицо Старца.

– Что с вами, Григорий? Вам плохо?

В ответ Распутин прокряхтел что-то невнятное, не в силах вымолвить ни слова.

– Отравили! – взвизгнула императрица. – Доктора Боткина сюда! Скорее! Скорее!

«– Я уже послал туда людей! – между тем доказывал Распутин. – Они арестуют эту ведьму и приволокут сюда.

– Не приволокут! Ее нет здесь. Сам туда ступай. Ты почуешь, я помогу.

– Не нынче… Теперича государыня…

Рука Старца как-то сама собой дернулась и широким взмахом смела на пол кофейник вместе с молочником. Александра Федоровна отпрянула, переворачивая стул и крича от ужаса.

– В прах государыню! – яростно выкрикивал демон. – Сейчас же, немедля!

– А ну, не указуй мне! – взъярился Гришка Новых. – Забыл, что ли, кто сему телу хозяин?

В тот же миг, словно оспаривая претензии Распутина на собственный организм, ноги его резко подкосились, он рухнул на пол и забился в судорогах.

– А вот тебе бичей огненных! – взрыкнул про себя бывший конокрад со скрежетом зубовным, начиная шептать знакомые с детства слова молитвы «Отче наш, иже еси на небеси…»

– Постой, не горячись, – уже примирительно, хотя и с плохо скрываемым раздражением отозвался Хаврес. – Ты меня изъязвишь, так и я тебя не пожалую. Ни к чему это. Пойми, несчастный. Перстень надо добыть как можно скорее. А он уходит из этого мира.

– Да что ты плетешь-то, бесий царь?! Куда уходит?

– Не ведаю куда. Возможно, в тот мир, где прежде томился я. У меня нет желания снова возвращаться в сознание блаженного тупицы, который травил свою плоть и молился истово всякий раз, когда я пытался заговорить с ним. Он принимал мною насылаемые муки как благо. Уверен, теперь местная церковь причислит его к сонму великомучеников, а может, и к лику святых. Оставим споры. Когда мы обретем перстень Соломона, я стану во главе шести дюжин первейших народа моего, ты же будешь владыкой сего мира.

– Ты говорил об этом.

– И еще скажу, ибо в этом правда единственная и неподдельная. Что тебе какая-то царица, когда перед тобой готов склониться целый мир?!»

Распутин почувствовал, как лица его касаются холодные капли воды, а возле самого носа возникает резкий запах нюхательной соли. Он открыл глаза. В каком-то странном цветном тумане перед ним маячило лицо лейб-медика царской семьи доктора Боткина.

– Я ухожу, – прохрипел Старец.

– Да куда же вы пойдете! – всплеснул руками врач. – Лежите-лежите. Вам сейчас покой нужен. Сейчас, голубчик, вас перенесут в постель. Мы вас обследуем, узнаем, что это вдруг с вами за напасть приключилась. Вот ответьте-ка мне, будьте любезны, что вы нынче ели?

– Ступай прочь, клизма очкастая! – Распути одним рывком поднялся на ноги, точно и не задыхался вовсе и не бился в судороге лишь несколько минут назад.

– Да помилосердствуйте, что же это вы?..

– Прочь! – Распутин перевел взгляд на залитый кофейный столик, и в ту же секунду на нем с печальным звоном начали лопаться чашки. – С дороги! Я ухожу!

Барраппа прислушался: за дверью грохотали тяжелые сапожищи.

«Ну, вот и жандармы», – его охватило ни с чем не сравнимое чувство близкой схватки, которую не дано изведать большинству простых смертных. Чувство, пьянящее сильнее любого вина, придающее телу необычайную силу и подчиняющее все единой цели – скорой и безоговорочной победе.

– Эй, кто там? – окликнули из-за двери.

С усмешкой Барраппа прохрипел в ответ фразу на арамейском.

– Ишь ты, иностранец какой-то.

– Спасите, меня хотят убить! – сопровождая жалобным стоном новые слова, выкрикнул Страж Храма.

– А ну-ка, навались-ка, братцы!

Мгновение спустя за дверью послышался тяжелый удар, ругань и крик:

– Штыками поддевай ее!

– А ежели пульнуть?

– Совсем одурел? Замок попортишь, а щеколда, поди, кованая – намертво станет. Давай выворачивай его!

«Трое, – констатировал про себя бывший капрал, вслушиваясь в голоса. – Ну что ж, трое, значит, трое. Стало быть, никакой пощады».

Он скорчился на полу возле двери, ожидая, когда же, наконец, штурмующие одержат верх над замком.

– Эй, ты жив? – Пара жандармов, вломившись в комнату, наткнулась на скрюченное у порога тело.

– Помер, что ли?

Переполошенные слуги государевы острожно стали трясти за плечи Барраппу. Тот вновь издал негромкий стон. Жандармы подхватили лежащее на полу тело, силясь поднять… В то же мгновение левый кулак Барраппы с выдвинутым вперед большим пальцем врезался в глаз ближайшего «брата милосердия». Второй рукой бывший капрал выхватил из-за пояса наган и что есть силы двинул рукояткой в висок очередного «спасителя». Третий жандарм, замешкавшийся в дверях, попытался было вскинуть трехлинейку, но ствол револьвера, глядящий ему аккурат меж бровей, тут же отвратил его от столь опасной затеи.

– Бросай и заходи.

– Да ты спятил, что ли? – договорить он не успел, поскольку новый удар бывшего капрала лишил его чувств. Барраппа удовлетворенно оглядел дело своих рук и принялся стаскивать форму с одной из жертв. То, что прошло днем в ярко освещенном здании Главного штаба, в полутемном особняке тоже должно было сработать. Петр Длугаш с силой потянул сапог с ноги одного из жандармов, но тот сидел как влитой и едва поддался.

«Проклятие!» – сквозь зубы процедил он и вновь засунул револьвер за пояс, чтобы ухватиться поудобней.

– Ну что там у вас? – гневно раздалось с порога. – Э, да это ж…

Барраппа моментально узнал этот голос. Он принадлежал жандармскому поручику, доставившему его утром в контрразведку. Выхватывая оружие, бывший капрал развернулся и выстрелил на звук голоса.

Вероятно, останься Вышеславцев стоять, пуля угодила бы ему аккурат в грудь. Но он, словно повинуясь какой-то животной интуиции, рухнул на колено и тут же выстрелил в ответ. Обе пули не достигли цели, но впервые участвовавший в реальной перестрелке поручик Вышеславцев с перепугу принял решение, быть может, не слишком храброе, но абсолютно верное. Он завалился набок, выпадая из комнаты в полутемный коридор, и ударом ноги захлопнул дверь. Спустя пару секунд коридор наполнился звуками топочущих сапог, лязгающих затворов и бряцающих шашек.

– Он здесь, он здесь! – кричал за дверью Вышеславцев. – Это капрал Длугаш! Я поймал его!

Барраппа оглянулся. Сейчас у него в руках находились трое заложников, однако, насколько он успел изучить русских, из-за такой малости, как пленные нижние чины, с ним никто даже и не подумает разговаривать. Попались, – стало быть, сами виноваты. Вступать в бой бесполезно, ему надо исполнить то, ради чего он прошел столько стран и забрался в эту неприятную северную державу.

Закусив губу от досады, Барраппа поднес револьвер ко лбу, почесал мушкой переносицу и с силой запустил оружие в дверь.

– Эй, вы там, я сдаюсь!

– Я поймал его, господин полковник, – раздалось из-за двери. – Это Длугаш, тот самый капрал.

В комнату ворвалось с десяток жандармов, и на Барраппу посыпались удары кулаком и прикладом.

– Отставить мордобой! – послышался рядом знакомый холодный голос контрразведчика. – Ну что, набегался?

– Ваше высокоблагородие! – донеслось из коридора. – Расступитесь, шо вы тут столпились?! Там Шультце сыскался!