Почти пять месяцев прозябания на Проксиде приучили меня к мысли, что мир без моей скромной персоны не перевернется. В самом деле, кому есть дело до того, что я трачу свои бесценные молодые годы на бесполезное времяпрепровождение среди долговязых аборигенов, именующих себя квиблами? Да никому! И если сгину на этой паршивой планете, то даже оплакать меня, будет некому. И похоронят меня, видимо, как квибла — стоймя, потому как хорошей земли тут мало и ее беречь приходится. Вот столбиком и похоронят. Ну и шут с ним!

Вы, конечно, спросите, а как же романтика Дальнего Космоса? Вот что я вам скажу — в гробу я видал вашу романтику! Между нами, конечно. Это ведь только в научно-фантастических романах и отчетах спецслужб герои-земляне воюют с враждебными иноземными цивилизациями, открывают планеты и планетоиды с активной формой жизни, разрабатывают схемы внедрения в их литосферу с целью быстрой добычи редкоземельных элементов. Но на Проксиде этого ничего нет. Атмосфера жиденькая, суша каменистая, деревья тут не растут, только мхи и кустарники, в общем — дыра. Моя станция стоит на отшибе рядом с поселением квиблов у озера. Когда с холмов на водопой спускается стадо лохматых до безобразия снуксов, почва дребезжит под ногами. Хорошо, что хотя бы базу первопроходцы догадались поставить вдали от тропы, потому как снукс — зверь в плане интеллекта не умнее каракатицы. Прут стадом по тропе так, что не остановишь. Ни квиблы, ни я, ни станция им нипочем — снесут за милую душу. Я как-то одного подстрелил из винчестера. Думал, испугаются. Как же, жди. Пока не напились воды, в мою сторону даже не посмотрели. А квиблы их очень любят. И просто поглазеть на них, и покушать. Того, что я завалил, в поселок унесли, целый день пировали. Мне прозвище дали — «рунцак», что в переводе с их языка значит «великий охотник». Короче, одна смехота, какая уж тут романтика!

В минуты спонтанной депрессии я искренне завидую Вадимычу, попавшему в экспедицию доктора Лонгаста на Цефариду. Вот бы где мне развернуться! Уж я бы скучать себе не позволил. Пусть работа до седьмого пота, мы к этому привычны. Но главное — женщины. Их отсутствие на Проксиде просто сводит с ума! Улыбающихся, приветливых, ироничных. А то ведь и пофлиртовать не с кем. Вместо них на станции две особы. Темноволосая некрасивая толстушка Марион, которую я за глаза называю Сарделька, и некое существо неопределенного пола Ури Сорди — с копной рыжих волос, томными глазами нагулявшейся кошки и вечной усмешкой на губах. Как-то никто мне не удосужился сказать, парень это или девушка, а копаться в базе Информатория на предмет половой принадлежности сотрудника Наблюдательной службы я посчитал ниже своего достоинства. В конце концов, настоящий мужчина определит женщину даже по запаху. Поначалу мне казалось, что Сорди — девица, но для ясности я все же решился на эксперимент: однажды после обеда игриво шлепнул Ури по обтянутому в випролакс заду. И в ту же секунду еле уклонился от просвистевшего мимо моего носа «маваша-гири». Вот и понимай, как хочешь. Марион, увидев эту сцену, усмехнулась и предложила мне обзавестись подружкой из квиблов. Я же понурый поплелся в отсек. Ну, что тут говорить про то, куда я попал. Одно слово — дыра!

С первого дня моя главная забота на станции заключается в наблюдении за квиблами. Должность у меня такая — Наблюдатель. Год назад Большой Совет принял решение переселить туземцев на планету с активной формой жизни для реактивации цивилизационных рефлексов. Иными словами, вымирают квиблы на Проксиде, и все тут. Деградирующая цивилизация. Если земляне не помогут, исчезнет совсем, поскольку не обладает материк сложной биоценозной системой, отсутствуют здесь длинные пищевые цепочки с разнообразием флоры и фауны. Океана же на Проксиде вовсе нет, только водоемы, напоминающие озера. И живность в них не водится. Раньше водилась. Лет двести назад. А если в системе отсутствует давление среды, то любая цивилизация, не дошедшая до машинной стадии развития, приходит в упадок. Закон природы.

Ури у нас климатолог, рассчитывает вероятность песчаных бурь — на Проксиде это главная опасность. Несколько дней в разреженном воздухе носятся мириады песчинок, слизывая с лица планеты оставшиеся островки жизни. Откуда здесь ветра — непонятно. Да и не ветра это вовсе, а какие-то спонтанные вихри вроде смерча, зарождающиеся в отрогах невысоких скалистых гор. Если налетит шквал, квиблы сидят по домам и носа наружу не высунут. Из лозы кустарника плетут корзины, перетирают на муку единственный на Проксиде злак. Частенько пьют «хуру» — местную брагу из той же муки и закваски из водянистых несъедобных водорослей. А по ночам, наверное, делают детей, от осознания чего вся кровь во мне вскипает и до утра не дает уснуть.

С Ури у меня установились деловые, я бы даже сказал — дружеские отношения. Подозреваю, что это парень. Прогнозы всегда точны, в сантименты не впадает, замечания ироничны и по делу. Одно лишь сомнение — на Марион не пялится. Я-то спустя пару месяцев Сардельку был готов на руках носить, да она себя для кого-то на Земле бережет. Так что амурами ей докучать не приходится. Любовь — дело святое.

Квиблы частенько приходят из деревни к станции. Молча стоят у входа, словно истуканы, и ожидают моего появления. Как только я выхожу к ним, самый старший квибл вежливо выступает вперед, касается рукой лба и начинает льстиво гундосить на местном наречии:

— Вайрун имух Латислаф. Арка улеф.

Если вам их язык не знаком, то я поясню. «Вайрун» — это приветствие, в переводе звучит как «Да будет велик». Имух Латислаф — полагаю, догадались, это я сам. Тут важно понять, что самый главный квибл зовется у аборигенов «имух». Ударение на первом слоге. Это я к тому говорю, что есть любители позлословить… Так вот я им заявляю — никакого отношения этот титул к мухам не имеет! Нет на Проксиде ни мух, ни прочей гадости. Имух Латислаф означает просто «господин Владислав» или что-то в этом роде. Ну а «арка улеф» — традиционное пожелание сытной трапезы, после которого обычно хозяин обязан чем-нибудь угостить гостя, иначе не будет ему удачи в жизни. Короче, на угощение мои подопечные нарываются, ежу понятно.

Я не жадный. Я даже по-своему жалею квиблов. Но еды им земной давать никак нельзя, потому что инструкция запрещает. Приходится выходить из положения давно апробированным способом — в стакан наливается обычная профильтрованная вода из озера, из сифона добавляется углекислота, и шипящий напиток подается с поклоном старейшине. Отпив глоток, квибл в блаженном восторге закатывает желтовато-мутные глаза, замирает и в течение нескольких секунд переживает небывалое чувство наслаждения, пока его нёбо щекочут лопающиеся пузырьки газа. Дальше стакан пускается по кругу, в результате чего в экстаз приходит вся остальная братия. Напившись озерной воды, квиблы еще некоторое время с вожделением косятся на пустой стакан, ворочая во рту лиловыми языками, после чего поворачиваются и уходят. Прощаться у них не принято. Прощаются они только с покойниками.

Перед праздником Всхода у станции вновь собирается толпа. Убогое рубище на покатых плечах квиблов мешкотарой свешивается почти до колен. Издали они напоминают средневековых паломников, пришедших замаливать грехи к святому месту.

Я подаю старейшине стакан шипучки и коротко бросаю ему:

— Цакил! (Охота!)

Квиблы взволнованно переминаются с ноги на ногу и крутят головами. Сообщение об охоте вызывает у них бурю негативных эмоций — они плюются, бьют себя ладонями по ушам и с надеждой посматривают на предводителя. Ну, не любят они охотиться.

Нет, голубчики! Я вам отлынивать от охоты не дам. Этак вы, братишки, мне на шею сядете, а вам рефлексы нужно развивать. Так что хоть одного снукса придется завалить.

Старейшина, имух Муша, вцепился в стакан, но я не выпускаю пластиковую посудину из рук. Квибл что-то лепечет, по обрывкам фраз я догадываюсь, что, оказывается, в канун праздника им охотиться запрещено. Но меня не проведешь. Марион сказала, что никаких религиозных запретов у квиблов на этот счет не имеется. Поэтому я непреклонен. Со вздохом старейшина сдается, кричит: «Цакил!», утверждая договор, и становится обладателем бесценного напитка.

Ну, то-то же.

Назавтра, едва у основания горизонта появляется местное солнышко, буднично озаряя округу рассеянным палевым светом, я уже на ногах. Випролаксовый серебристый скафандр словно вторая кожа обволакивает тело. Но мне в нем не тесно — движения не затруднены, резервный кислородный баллон у правой лопатки нисколько не оттягивает плечо. Тут же не забываю проверить боекомплект винчестера. Так, на всякий случай. Стрелять я не собираюсь, но если удаляешься от станции на два-три километра, то по инструкции положено иметь при себе оружие. Во избежание.

В кухонном отсеке за матовым столом уже сидит Сарделька. Ранняя птаха. Хотя нет, ее очередь дежурить. Кудряшки темных волос свешиваются на лоб, прикрывая обруч, от чего вид у моей сотрудницы более чем неказистый. Она медленно поворачивает глаза в мою сторону и печально заявляет:

— Лингофон сломался.

Это новость. Хоть какое-то разнообразие в жизни.

— Сам? — интересуюсь я без всякого энтузиазма. Марион утвердительно трясет шевелюрой.

— Вчера записывала притчу у жены старейшины. Как лингофон отцепился от рукава и упал на пол — не пойму. Потом мы поднялись и… Ну, короче говоря, Ванава на него наступила…

Это уже третий, мысленно констатирую я. Один Марион потеряла. Второй, наверное, стащил кто-то из детворы, пока Сарделька уговаривала аборигенов поделиться с ней местным фольклором. Она ведь этнограф. По штатному расписанию ей положено собирать материал о культуре и обычаях квиблов. С работой справляется, но не всегда внимательна. И вот результат — полтора центнера женского естества на пластиковый цилиндрик диаметром полсантиметра! Интересно, что от него осталось?

— Вернусь, получишь новый, — великодушно произношу я и добавляю: — Последний!

Сарделька на глазах веселеет.

Когда она улыбается, внешность у нее очень даже ничего. А что касается полноты… Вот у квиблов в цене женщины потучнее. Например, когда Ванава идет по дороге, то ее поступь слыхать метров за триста. Почва чуть ли не ходуном ходит. Местная красавица.

В столовой объявляется Ури. Приветствуя собравшихся, это симпатичное создание неизвестного мне полу устраивается за столом и тянет к себе тарелку с паштетом. Мы молча едим, только один раз я осведомляюсь у Сорди насчет погоды:

— Буря у скал нас не прихватит?

Ури неспешно допивает кофе и любезно отвечает:

— На горизонте все спокойно, капитан. Можете отчаливать. Да, и еще… Не забудьте прихватить образцы породы. Сдается мне, что недра этой планеты не так бедны минералами.

— Кварциты, известняки? — вяло спрашиваю я.

— Ксантит.

Я машинально присвистываю. Ксантит — непременный спутник иридия, осмия, платины.

Минут десять мы возимся у карты, отмечая места забора грунта. Ури дышит в лицо. От близкого соприкосновения голов мои мысли невольно обретают иную направленность. Ну, не может быть, чтобы под личиной этого симпатичного стройного существа не скрывалась очаровательная молодая женщина. Но я беру себя в руки. Еще какой-нибудь месяц в этой пустынной клоаке — и я вырвусь на свободу.

Наконец, собравшись, я выхожу к квиблам.

Аборигены, на вид стая беглых каторжан, стоят кружком и при моем появлении подходят ближе. Все квиблы в мешковатых грязно-серых обносках. Пыльные подошвы ног уже загрубели настолько, что отсутствие на них обуви выглядит более естественно, чем ее наличие.

По традиции я протягиваю стакан шипучки Пруху, предводителю охотников. Настроение у квиблов поднимается, и скоро они уже готовы идти за мной.

И вот мы неторопливо вышагиваем по гладкому каменистому плато, держа путь к высящимся вдалеке горам. Рядом со мной по правую руку Прух. Из-за оказанной ему чести он заносчиво покрикивает на своих соплеменников, которые лениво внимают его приказам. Квиблы идут в строю парами, поддерживая некоторое подобие равнения и вздымая при этом кучу пыли. По их унылым физиономиям видно, что это занятие не доставляет им огромного удовольствия. Вероятно, большинство из них с большей охотой сейчас бы лежали по домам и потягивали «хуру», но к воле старейшины, надо отдать им должное, они относятся почтительно, так что сейчас из квиблов можно веревки вить. Вот хотя бы строем заставить идти. Я вовсе не милитарист, поймите меня. Но все же строй дисциплинирует. Цивилизации-то вразброд не построить.

Через час притомились не только квиблы, но и я сам. Конечно, мне было бы проще выгнать из ангара вездеход и сейчас, развалившись в кресле за штурвалом, в относительном комфорте сопровождать три десятка бессловесных горе-охотников. Но на что это было бы похоже? Нет уж. Если переносить все тяготы перехода, то лучше вместе. Незачем развивать у квиблов зависть.

Добравшись до подножия ближайшего холма, мы устраиваем привал.

Светило начинает припекать. Остывшие за ночь бледно-серые камни отполированными гранями вновь вбирают в себя тепло. Квиблы жмутся к ним с нескрываемым удовольствием и больше ни на что не обращают внимания. Я оборачиваюсь к Пруху, показываю пальцем на скалы и на местном наречии спрашиваю его:

— Мертвый город там?

Предводитель охотников дружелюбно поясняет, выворачивая свои морщинистые кривоватые пальцы:

— Кто его знает, рунцак Латислаф? Где город, никому не известно. Квиблы покинули его очень давно. Мне так говорили. Я родился у озера. И все мои предки родились у озера. Говорят, где-то в скалах должен быть вход.

— Хотелось бы тебе побывать в Мертвом городе? Ванава говорит, что там тепло и много всякой еды, — не сдаюсь я.

— Еда — хорошо, — облизывая губы, произносит Прух. — Мертвый город — плохо.

Столь тонкое философское умозаключение собеседника мигом заставляет меня погрузиться в размышления. Что, собственно, мы знаем о вымершем городе? Почти ничего. Марион считает притчу сплошным вымыслом, да и я тоже не склонен доверять россказням квиблов. Во-первых, потому что знаком с данными по экспресс-разведке методом глубокого зондажа. А во-вторых, у каждого народа есть свои легенды и мифы. Представить квиблов цивилизованной гуманоидной расой совсем не просто. Старики и взрослые даже считать не умеют. Почти не умеют. Редко кто осилит счет до десяти, загибая пальцы. Прух хорошо считает до ста, но на большее его мозговых извилин не хватает. Пожалуй, самый образованный из квиблов — старейшина, он помнит названия числительных до тысячи. Однако представить себе столь большое число имух Муша не в состоянии. Говорит, что ему достаточно для счета пальцев на двух руках. И только детишки вместе с Марион успешно проходят курс арифметики, своими интеллектуальными способностями нисколько не отличаясь от сверстников-землян.

— Надо выслать двух наблюдателей, — советую я Пруху.

Слова «наблюдатель» в языке квиблов нет, так как этот вид деятельности квиблам чужд. Поэтому вместо него я употребляю словосочетание «хорошо смотрящие в даль». Прух соглашается и подзывает к себе двух аборигенов. После его напутствия они послушно бредут к соседнему утесу и по крутому уступу начинают взбираться на его вершину.

Остальных квиблов мы вместе с Прухом гоним на невысокую скалу, рядом с которой проходит тропа снуксов.

Только сейчас начинается настоящая работа. Аборигены по приказанию предводителя разбиваются на тройки и, выворачивая из грунта увесистые валуны, катят их к самому краю небольшой площадки, нависшей метрах в двадцати над узким проходом в скалах. Около часа мои ребятишки трудятся, как першероны, пока не выставляют на боевой взвод два десятка увесистых каменных снарядов.

Мы поспеваем вовремя. На соседнем утесе разведчики приходят в возбуждение и начинают махать всеми частями тела, давая нам понять, что снуксы приближаются. Их нелепый танец замечают. Охотники парами встают к камням и терпеливо дожидаются сигнала, чтобы по команде сбросить их на стадо животных.

Через пару минут на дальнем конце каньона из расщелины по одному выныривают лохматые чудища. Впереди стада несется вожак. Полторы тонны свежего мяса сами идут к нам в руки. Снуксы поменьше не отстают от него — мелкий галечник хрустит под их тушами и скатывается к обочине тропы.

Прух косится на меня, но я равнодушно отвожу взгляд. Сегодня я не у дел, придется ему самому выбирать подходящий момент для атаки. В конце концов, ведь мясо нужно не мне, а квиблам. Даже скорее всего не само мясо, а навыки в умении его добывать.

Тем временем вожак уже под нами. Буроватая шерсть на его загривке отливает серебром проседи — самец стар, но еще полон сил.

Осознав, что успех охоты теперь зависит полностью от него, Прух поднимает руку и, резко ее опуская, кричит заветное слово:

— Абат! (Толкай!)

Два десятка валунов, набирая скорость, летят с уступа вниз.

Стадо шарахается в сторону, животные убыстряют бег, намереваясь проскочить камнепад, но один из булыжников все-таки настигает нерасторопного снукса, и тот, оглушенный ударом в шею, валится на бок. Другой удачно выпущенный снаряд бьет по ноге молодого самца. Слышится истошный визг. Однако животное, чуть сбавив темп, яростно припускает за стадом с поджатой к брюху задней конечностью.

По приказу Пруха квиблы осторожно спускаются со скалы и добивают хрипящего в агонии самца камнями поменьше.

После этого начинается разделка туши, поскольку тащить эту зверюгу в поселок не на чем, да и обременительно. С помощью острых обсидиановых ножей охотники неумело вспарывают живот снуксу и общими усилиями стягивают с него шкуру.

Тем временем я оставляю своих подопечных и направляюсь к подножию утеса.

Среди обломков породы мне удается найти целую россыпь минералов с вкраплениями то ли слюды, то ли кварца, среди которых заметны желтые прожилки ксантита. Если верить Сорди, значит, где-то здесь имеется выход на поверхность самородных платиновых руд. Я укладываю образцы в наплечный карман и медленно возвращаюсь к квиблам.

Аборигены, оставшись одни, затеяли между собой легкую перебранку, норовя ухватить кусок мяса поменьше. Их можно понять — ведь им еще не меньше двух часов предстоит тащить добычу в поселок. Мое появление вносит в их действия настоящую сумятицу. Я приказываю Пруху, чтобы тот навел порядок и справедливо распределил ношу между охотниками. Аборигены затихают и молча укладывают мясо на плечи. Все готовы в обратный путь.

Я даю последние наставления предводителю охотников, и вереница долговязых квиблов трогает с места.

После полудня бравые вояки возвращаются в поселок. Высыпавшие на окраину женщины и старики встречают их как победителей. Чумазые подростки пристраиваются рядом с мужчинами и, радостно вопя, сопровождают процессию до жилища старейшины. Имух Муша выходит из глинобитной сакли в своем парадном хитоне и приветствует охотников, после чего с азартом базарного торговца принимается пересчитывать трофеи.

Я спокойно наблюдаю за ритуалом, и на меня никто не обращает внимания.

На ум приходит оригинальная мысль. Нужно подкинуть старейшине идею соорудить водопровод, думаю я. Выгребные ямы они уже освоили, даже сам имух Муша не гнушается ходить в отхожее место. Подает пример. Постараются — и водопровод осилят. Опять же коллективный труд. Правда, времени может не хватить — через полгода или год ожидается начало переселения.

Неожиданно моего локтя касается чья-то рука. Вздрогнув, я оборачиваюсь и вижу перед собой Сардельку. По тревожному взгляду ее карих глаз я сразу определяю, что на базе за мое отсутствие что-то случилось.

— У нас неприятности, — тихо говорит она.

— Объявились пришельцы? — пытаюсь иронизировать я, но шутка не проходит.

Марион сосредоточена, как никогда. Ее пухлые губы еле шевелятся, от чего она становится похожа на испуганного ребенка.

— Там… за домом, — на выдохе произносит девушка.

Мы протискиваемся через толпу возбужденных квиблов, обходим саклю старейшины, минуем пару развалюх и направляемся к кустарникам.

На пыльной каменистой почве лицом вниз лежит молодой абориген. Его хламида задрана почти до пояса, поэтому Сарделька останавливается, не доходя до него, и целомудренно отводит глаза. Я же нагибаюсь и медленно переворачиваю неподатливое тело на спину.

Так… Это уже не просто неприятность, это — ЧП! Марион за моей спиной громко ойкает и сопит — лицо квибла густо усыпано бурыми кровоподтеками.

— Давно лежит? — спрашиваю я у девушки, вставая.

Спустя мгновение до меня доносится ее обстоятельный ответ.

— Утром, когда я шла заниматься с детьми, он уже лежал. Мне показалось — пьяный. Я сказала женщинам, чтобы они побеспокоились о нем. Но, возвращаясь на станцию, вновь заметила его лежащим в той же позе. Он точно мертв?

Я киваю.

— Мертвее не бывает…

Мне становится не по себе. За наше пребывание на планете это первая насильственная смерть в поселке.