— Сегодня на стрельбище поедем позже, — сказал Роди. — Звонил Мишель, сказал, что какие-то жулики купили себе лишние полчаса.

Я стянул с себя темно-синий двубортный форменный пиджак с эмблемой на правой стороне груди (эмблема была круглая, внутри — пятилистник, а в нем сердце с крестом), повесил его на спинку кресла и, оставшись в белой рубашке, ослабил узел галстука. Алекс разлил воду в чашки с пакетиками цейлонского чая английской марки «Lipton», я добавил пару пилюль заменителя сахара, помешал, отпил и уставился на огонь. В камине потрескивали березовые поленца, горя и отдавая жар двум людям и собаке. Огонь пылал, и я подумал, что в аду, наверное, огонь не так привлекателен и уютен, как тут, в сторожке.

— Знаешь, Алекс, — сказал я. — Почему-то мне кажется, что католическая религия не совсем правильно трактует священные писания.

— Эк, куда замахнулся, — ответил Роди и отпил из чашки чаю. — А тебе не кажется, что прошло чуть больше пары месяцев, а на твои мозги уже начали влиять местные святоши?

— И вправду, Алекс, у протестантов все как-то проще, понятней и натуральней, без всяких там выкрутасов типа непогрешимости Папы. Я, конечно, не особый знаток католических наворотов, раньше не был так набожен, но бабушка частенько брала меня на католические службы. Напыщенно, показушно. Уж сама-то бабуля довольно сильно верила в Бога, постоянно молилась по поводу и без повода, славя и прося…

— И попрошайничая, ты хочешь сказать?

— Может, и попрошайничая, это ничего не меняет.

— Ошибаешься, меняет. Просить может каждый, а попрошайничает только тот, кто слаб. Я в молодости падкий был на науки, пытался разбираться во всем. И знаешь, чем вредна религия? Не вера в Бога или еще во что-то или кого-то, а именно религия.

— Чем? — спросил я.

— Тем, что религию используют в корыстных целях, попирая тем сами ее же принципы. Чтобы понять, начать разбираться в какой-либо религии, надо знать не только ее основы, но и «благочестивые» дела в истории. Во все века религию пытались использовать лишь для обустройства своих авантюрных делишек. Кто на что способен. Ну, в частности, возьмем католические беспределы, которые творили в древности на твоей, и ставшей моей родине — Мексике. Мексиканские дела церкви, это хороший пример показушности католиков. Когда-то давно, веке в XV-ом, Колумб доплыл до своей Индии, и сразу, вслед за ним, в путь двинулись испанские и португальские колонизаторы. Все кинулись покорять просторы Центральной и Южной Америки, сжигая целые селения и уничтожая индейскую культуру. Европейцы привели за собой католических миссионеров, в функцию которых входило идеологическое подчинение местных племен новым властям. Уничтожение их языческой веры, уничтожение вредной религии, превращение аборигенов в рабов, в том числе — в рабов на золотых приисках. Да, да, именно в рабов. Церковь стала крупнейшим землевладельцем и помещиком. И все это делалось под прикрытием христианства, делалось лишь ради обогащения, впрочем, как и во все времена. Наблюдая небывалую жестокость и насилие со стороны людей, так сказать, служителей Господних, как могли индейцы поверить в то, что католики исповедуют любящего и умершего за них Христа? Они не стали почитать Христа, они стали бояться его. Боязнь Бога, понимаешь в чем смысл? Наблюдая беспредел, творимый священнослужителями, как индейцы, так и сами покорители новых земель стали отдаляться от церкви. Те же, чтобы сохранить за собой привилегированное положение и руководствуясь своими принципами, доставшимися в наследство еще со времен иезуитского Средневековья, принялись сталкивать различные группы людей между собой. При этом они охотно шли на заключение любых договоров, обеспечивающих им влияние и богатство. Кстати, все диктаторские режимы (в том числе и фашистские) также стремились заключить мир с церковью, чтобы придать законность и божественный характер своей власти. Во всех войнах церковь с целью наживы не только не призывала воюющих прекратить кровопролитие, но, напротив, используя институт отпущения грехов, проповедовала покупную непогрешимость, безгрешие с помощью индульгенции, мол, при этом человек становится чистым словно ангел. Да, да, просто посещая храм и жертвуя средства в его пользу, человек получает спасение. Все просто: убил, ограбил, изнасиловал — сходи в церковь, пожертвуй, а еще лучше — купи себе прощение. Так и делали. Средствами, приобретенными путем войн, убийств, грабежей, человек и покупал спасение! Ты только вникни, раз уж стал ближе к церкви. К прочему, можно вспомнить и то, что принципы учения Иисуса Христа и заповеди Его открыто и явно были попраны, а «христианство», которое пытались внедрить в государствах Америки, вообще не имело в себе главного — Иисуса Христа, а значит, являлось христианством только на словах, но не на деле! Таким образом, люди все дальше и дальше уходили от Христа, при этом распутные карнавалы, на которых все подряд накачивались наркотиками и буйствовали в пьяном бреду, наоборот поощрялись. Правильнее было бы сказать, что их «уводили» от Иисуса, и лишь в силу обычаев и традиций люди по праздникам продолжали посещать храмы. И таких примеров в истории тысячи.

— Но мы тут в колледже изучаем слово Божье, все его заветы разбираем по словечку, — попытался возразить я. — Не думаю, что меня тут стремятся совратить.

— А в душе, ты подумай, в душе ты веришь в Бога? А?

— Ну… Ты, наверное, прав, Алекс — не верю. Может, оно и есть что-то на самом деле, но, по крайней мере, не такое, как мне хотят его тут представить.

— Вот в том-то и дело, исказили все. Может, и верил бы, да не хочется.

— Правда твоя. Но откуда ты так много знаешь?

— Университет, парень. Когда-то и я учился, и довольно неплохо. У нас был доходчиво объяснявший все преподаватель по атеизму — профессор Александр Александрович Опарин. И только что я по памяти прочел тебе часть одной из его лекций.

— Если все так, зачем ты меня пристроил в религиозный колледж?

— Мы скрываемся, парень. Забыл, что ли? И от тебя никто не требует глубоко веровать. Вникай. Учи науку, в жизни поможет. Да ну ее, религию. — Алекс махнул рукой. — Я из-за нее на войну попал, всю жизнь перевернула.

— Из-за религии?

— Ну да. Молодой был, двадцать один год стукнул. Да ладно уж, потом как-нибудь расскажу. Пора двигать на стрельбище.

Когда вышли из домика, П. Алекс сел в пикап, электромобиль «Рено», завел, подождал, пока в кабину заберемся мы с Элизабет, после чего выжал педаль газа. Ехали минут двадцать, свернули по указателю и еще через пять минут вышли из авто возле охотничьего клуба. Направились внутрь домика. Два плотных здоровяка попались нам навстречу, пройдя мимо, сели в немецкий автолет «БМВ» и улетели. Алекс проводил их таким взглядом, будто подозревал в чем-то.

Стрельбище было самым обыкновенным. На открытом воздухе была огорожена поляна, на которой расположили множество мишеней всевозможных видов, от бегающих и прыгающих, до летающих по разным траекториям. Обычно мы с Алексом стреляли из пистолетов по плоской имитации людей с большими кругами на груди и маленькими на головах. В этот раз ничего не стали менять. Пять тонких пластиковых силуэтов резко поворачивались к нам — и мы по очереди выпускали по пять патронов. Мишель, хозяин заведения, обычно просто просил расписаться в книге, выдавал оружие и боезапас, после чего избавлялся от ключей, сам же продолжал сидеть в доме, смотреть телевизор. Элизабет осталась с ним, так как погода испортилась еще больше, и мокрый снег с дождем поливали вовсю. Короткая шкура бультерьера не очень-то приспособлена для холодного климата.

Мы стояли под крышей, яркие фонари освещали всю поляну, хотя дождь со снегом немного перекрывал видимость, пять пластиковых силуэтов находились тонкими боками к нам. Алекс вставил обойму, передернул ствол пистолета, приготовился.

— Давай! — крикнул он, и я нажал на кнопку. Мишени развернулись, и Алекс слева направо выстрелил по очереди, поразив все пять силуэтов. Я нажал на другую кнопку, и мишени стали приближаться.

— Ну, вроде неплохо, две десятки, две девятки и дешевая семерка. Ничего, сейчас пристреляюсь, получше результат будет. Давай сейчас ты, Санчо.

Я вставил обойму и по команде отстрелял свои пять патронов.

— Ну что ж, неплохо, — сказал Роди, просмотрев мишени. — Только заметь, ты не делаешь скидку на угол. Первая мишень — пуля ушла влево, последняя — вправо.

— Пристреляюсь, получше результат будет, — повторил я слова Алекса. — Кстати, ты хотел рассказать, как на войну попал. Настрелялся, наверное, вдоволь.

— Да уж, настрелялся на всю жизнь. Давным-давно все было иначе… — Роди сделал паузу. — Жил я тогда в России, в Челябинске, что на юге Уральских гор. — Алекс отогнал мишени. — После разоблачающих лекций профессора Опарина я стал искать что-то, что объясняло бы мир по-другому, попривлекательней, поглубокомысленней, что-то, что не так сильно дискредитировало бы себя в моих глазах. Хотелось философской романтики, безумных идей. И приглянулся мне Дзен. Какой там приглянулся, я просто ошалел от таких откровений. — Роди посмотрел на меня, видно хотел убедиться, что я его понимаю. Я качнул головой, давая понять, что смыслю о том, что он говорит. Алекс вставил обойму, вскинул руку, прицелился, но говорить продолжил: — Начал я копаться во всех течениях буддизма, ища что-то свое. Потом нашлись такие же, как я, и стали мы собираться. Что-то вроде кружка по интересам. Философствовали, читали откровения различных гуру. А тут, как назло, несколько стран в Южной Азии, на фоне общего бума к объединению, решили свой округ создать, стать, так сказать, одной директорией. Давай! — крикнул он, и я вдавил кнопку. Алекс отстрелялся и, повернувшись, сказал: — В экономическом смысле может оно и выгодно было, объединение-то, да вот в политическом никто из бизнес-воротил не хотел ничего терять. Однако большинство стран выразило поддержку этому объединению, в особенности Китай. Некоторые государства стали колебаться. Индия, к примеру, потеряв основного соперника в лице Пакистана, который нашел приют в Центральном азиатском округе, услужливо молчала, видимо выжидая. Да вот Далай-лама категорически против был. Говорил, тибетцы не должны признавать новый округ. Мол, раньше ни к кому не относились и сейчас не будем. Мол, буддизм завоевал весь мир, и несколько чиновников не могут решать, кому должна принадлежать колыбель великой религии. — Роди сел на стульчик. Я заворожено слушал его, уже забыв, что подошла моя очередь стрелять, а Алекс продолжал: — Ну что ж, наивное стремление к благополучию вызывает агрессию. Разразилась война, в основном, в горах и, в основном — война партизанская. Там народу-то, на Тибете, по пальцам пересчитать можно, китайцы бы затоптали их ботинками, да уж слишком модны были в мире заветы Шакья-Муни, и потянулись в Непал, страну большего сопротивления добровольцы, веру защищать. Кстати, непальскому королю снайпер прострелил череп через сутки после того, как он поддержал Далай-ламу. Народ восстал, и когда в страну вошли китайские подразделения, топча землю миллионами пар сапог, подался в горы. Мы с парнями решили, что и нам туда же надо, защищать великого гуру. Молодые были, энергия так и плескала. Университет бросили и сделали бросок на юг. Ну, конечно, броском это назвать трудно. Вначале добирались на товарняках, потом автостопом через Южный Казахстан. Когда большущие горы пошли, то пробирались как придется, в основном на своих двоих. В общем, натерпелся я в этом путешествии. Помню, приперлись мы в один из монастырей в горах, грязные и голодные, а там и не монастырь уже. Китайская база. Сразу попали в плен и никакие наши росказни про путешественников и про туризм не помогли. Месяц торчали в подвале, думал, пристрелят без суда и следствия — кто разбираться-то в такой заварушке будет? Но нет, как-то повезло. Ночью слышим грохот, стрельба, песок с потолка. Оказывается, партизаны налет устроили. Вытащили нас. Пару дней пробирались по горам, потом скрылись в подземелье, у них там тоже монастыри оказались. Приняли нас, кстати, как положено, на довольствие поставили, дали по снайперской винтовке, разбили на двойки и отправили воевать. Стрелять по ходу этой войны учился. Не знаю, как выжил. Случалось, засядем мы с напарником на деревьях или за камнями, снимем пару китайцев из колонны, что уныло бредет по дороге, и уходим. Потом сидим где-нибудь в сторонке и наблюдаем, как местность с вертолетов ракетами поливают. Или, бывало, шляемся по туннелям, что лабиринтами проложены в скальной породе. Устроишь засаду в темноте и ждешь. Глядь, идет кто-то, гранату — в проход, потом собираешь пожитки мертвецов. Помню, никак не мог разобрать, своих мы на тот свет отправили или чужих. На стороне китайцев тоже много кто воевал. Перемешалось все. В общем, Тибетская война. Историю-то хоть учил?

— До Тибетской войны еще не добрались. Но так кое-что слышал.

— Понятно, но ты давай, стреляй, стреляй. Тебе надо руку набивать.

Я вставил обойму, крикнул «Давай!» и выстрелил пять раз в головы силуэтов. Роди осмотрел мишени и сказал:

— Ну что ж, в голову у тебя почему-то лучше получается. Давай-ка я покажу, как можно научиться стрелять, если чаще тренироваться.

П. Алекс приклеил новые круги на головы мишеней и отогнал их на пятьдесят метров. «Давай!» — крикнул он и стал стрелять в каждый силуэт по три раза. Когда плоские фигуры подъехали, то в каждой голове обнаружилось по три отверстия: глаза и рот.

— Вот так вот, — сказал Алекс. — Тренируйся.

— Ну а что же дальше было, ну, на войне-то? — спросил я, присаживаясь на стул. Стрелять почему-то расхотелось.

Роди задумался и стал забивать трубку табаком. Прикурив, Алекс выпустил струю дыма.

— Из друзей кроме меня только Васян вернулся, — сказал он. — Да и то мозги у него оказались не в порядке, в черепушку осколок угодил. Я же… Короче, пролазил я в горах три года, а потом договорился новый Далай-лама, старого все же подкараулили и вместе с тоннами камней похоронили под землей. Так вот, договорился новый с посредниками американскими, и кончилась война, как и не было. Округ все же создали, назвали Южно-азиатским, и поехал я домой, уже не пацан, уже мужчина. А потом… Потом в России как всегда бардак, — Роди усмехнулся. — Впрочем, как и сейчас. Там никогда ничего не меняется, лишь внешние атрибуты. Сверхдержава, мать их! Бывают, правда, временные потепления. Русские, они ведь как наркоманы. Знаешь, что наркоман, принеся в ломбард вещь, никогда ее сразу не продаст, он заложит ее на время? И лишь потом, когда будет совсем на нулях, может и продать, да и то, посчитав, что в будущем обязательно купит еще новее, еще моднее. Наркоман всегда считает, что завтра будет в лучшем положении, чем сегодня. Надо лишь перекрутиться, лишь кольнуться. Так и русские вечно считают, что «утро вечера мудреней» или что «будет утро — будет пища». Да и я сам такой. Мечтатели, мать его! А когда проходит полжизни и становится понятно, что ничего, собственно, и не изменилось, начинают проклинать весь свет и искать виноватых. У русских всегда кто-то виноват, всегда кто-то козел отпущения. В те времена я только решил в университет вернуться, приобрести, наконец, высшее образование. А тут несколько губернаторов из сибирских областей встретились и, выпив, решили, что виноватые в бардаке сидят в Москве, и чтобы улучшить жизнь (или побольше нажить) надо лишь отделиться. И это все на фоне мировой мании к объединению. Постановили создать Североазиатский округ, при этом соответственно разделить страну. Придумали референдум и все такое. А народу что надо? Надо показать, что он будет лучше жить. Когда предварительные рейтинги стали обнаруживать, что до отделения всего шаг, Москва встрепенулась. Первые столкновения начались как раз на Урале. Нашли меня сибиряки сразу, заплатили неплохо, даже взвод дали, но войну мы все же проиграли — и уже через четыре месяца. Пришлось бежать, хорошо, деньги были — доллары назывались, кредиток в те времена еще не придумали. И побежал я в Европу. Пожил тут во Франции несколько лет, там-сям поработал, но призвания, как говорится, не нашел. Уже потом перебрался в Мексику. Там такие как я нужны были — опыт военный. Монету на лету сшибал. Получил я сразу сержантскую должность в полиции, а примерно два года назад вышел на пенсию. Так вот, по прошествии стольких лет я скажу, что войны случаются или из-за противоборств религий, зарабатывающих на этом деньги, или из-за ожиревших чиновников и бизнесменов, делящих власть, чтобы иметь еще больше опять же денег. Так что ко всему, что касается религии, заметь, религии, а не веры, я отношусь с настороженностью. У меня в Мексике был хороший друг, так вот, когда он умирал, жена к нему притащила священника. «Есть ли у тебя в чем покаяться, сын мой?» — спросил тот, и друг ответил: «Я выпил за жизнь невероятное количества спиртных напитков, съел тонны мяса. Я не могу вспомнить девяносто процентов женщин, с которыми переспал. Я считаю, что жизнь прожил не зря». Вот так вот.

— Да, покидала тебя жизнь. Кстати, Алекс, я сегодня целый день хочу с тобой поговорить, опять же из-за денег.

Сзади зазвенело, это Мишель давал понять, что время вышло.

— Что ты опять задумал, Санчо? — Роди нахмурился.

— Выходные на носу, друзья едут в Париж. Хочу с ними. Два с лишним месяца тут торчу. Развеяться бы.

— Ну, в принципе, можно. Только вот…

— Я осторожно, Алекс.

— Это вряд ли. Но держать, конечно, я тебя не имею право. Понимаю. Сам в твои годы любил развеяться. Ладно уж, давай двигай, и почаще оглядывайся по сторонам.

— Меня возьми, Санчо, — сзади стояла Элизабет.

— Никаких собак, — напрягся Роди. — Слишком явная примета.

— Спасибо, отец, — сказал я и П. Алекс сразу расслабился, видимо и вправду почувствовал себя отцом. Возможно, впервые в жизни. Он сунул руку запазуху и достал оттуда черный пистолет, отличающийся намеренно квадратными формами, и полную запасную обойму к нему. Он протянул оружие мне и сказал:

— На всякий случай. Пластиковый, пятнадцать патронов в обойме. Если что, зарядов не жалей, но и не вздумай палить по пустякам. Только если и вправду прижмут. И не забывай, мы в чужой стране.

— Думаю, оружие не понадобится, — ответил я. — Не воевать, гулять еду.

— Эй, ну что там, Алекс? — Из дома вышел Мишель. — Будешь платить еще за полчаса?

— Нет! Уже идем! — крикнул в ответ Роди, и мы направились к выходу, а потом, сев в машину, поехали в колледж.