Хорош бронескафандр «Богатырь»! Но насколько лучше просторное, светлое боевое отделение «Тарпана»!

Сидя в кресле наводчика-оператора, я потягивал горячее какао и чувствовал себя без двух минут командармом. Многочисленные экраны, транслирующие картину безвидной местности с наложенной на нее тактической обстановкой, создавали иллюзию всезнания. А три рельефные рукояти управления оружием дополняли ее иллюзией всемогущества…

Как и заведено у приличных людей на марше, мой командирский «Тарпан» занимал самый центр колонны. Стало быть, передо мной шел один бронеавтомобиль, а за мной – еще один…

Интервал мы держали неприлично малый – двадцать метров. Между прочим, туман так загустел и, я бы даже сказал, почернел, что даже на таком расстоянии в оптике корма идущей впереди машины не угадывалась.

Перекачав на борт своего «Тарпана» данные, полученные от Бондаровича, я рассматривал на тактическом экране наш грядущий путь – вот узлы маршрута, а здесь предварительный рубеж… На картинке все так просто!

В десантном отделении балагурили циклопы. Судя по обрывкам разговоров, именинником был Свиньин, которого распирало от гордости – ведь он впервые в жизни рулил скафом.

– …А на сонаре – подводная скала. И я вижу: Бондарович прямо на нее прет! Я ему кричу: «Кап-три, правее давай»! И он в миллиметре с ней расходится. Прикиньте, в миллиметре!

– Ну да. Без тебя разбился бы на хрен, – скептически отозвался Намылин.

– Вот ты ржешь, лохобоище, а сам попробовал бы порулить этой клонской дурой! Написано не по-нашему, управление все через жопу, как всегда в клонской технике… Да я когда в кружке «Юный моделист» свою первую подлодку собрал, мне десять лет тогда было, так она и то маневренней была…

– Да-да, в детстве оно все лучше было – и конфеты слаще, и у женщин сиськи больше… Но ты все равно герой, Свиньин, кто же спорит… Проставлюсь, обещаю!

Местность была, как я уже говорил, неказистой. Пожалуй, ни один художник-пейзажист не выбрал бы этот ландшафт – мышастого цвета песок да охряно-желтые, гладкие валуны – в качестве источника вдохновения. А вот рельеф кое-какой имелся. Мы пробирались через дальние отроги Кряжа Голодных Дэвов. Но если в районе «Доры» кряж представлял собой скалистый хаос, то здесь, на подступах к «Берте», он был сильно разрушен выветриванием и занесен песками.

Что-то подобное можно видеть на Синайском полуострове, если, конечно, судьба когда-либо заносила вас в этот не райский уголок. Те же каменистые возвышенности, похожие на вываленные из великанского ведра груды комковатой грязи. Те же песчаные наносы, забирающиеся вдоль склонов на десятки метров вверх… И именно благодаря этим длинным, пологим песчаным пандусам, которые мягко подводили к каждой седловине между двумя соседними горками, «Тарпаны» могли худо-бедно приближать нас к цели.

На подъемах нагруженный выше крыши «Тарпан» начинал надсадно завывать нагнетателями системы охлаждения. Механик-водитель сосредоточенно молчал, из чего я делал вывод, что видал он дороги и получше. И в самом деле: достаточно нам было сейчас упереться в незапланированную каменную стенку высотой метра два – и путешествие можно считать оконченным…

Мы прошли пятый маршрутный узел.

Следующим был предварительный рубеж развертывания, от которого нас отделяли всего-то полкилометра тех же валунов.

Согласно полученной от Бондаровича сигнальной таблице, мы передали на орбиту код «Елабуга».

В отличие от «Анадыря» это было совершенно безобидное кодовое слово, которое означало «всё в порядке, приближаюсь к предварительному рубежу». В ответ с борта одного из беспилотных зондов мы услышали два такта «Прощания славянки».

Это означало: «Вас поняли, спасибо».

И я совсем уж было расслабился, когда заверещал зуммер тревожного предупреждения. На тактическом экране появились две отметки воздушных целей.

Они шли на предельно малой высоте, обнаружить их техническими средствами «Тарпанов» мы никак не могли. Информация о них поступила по каналам внешнего целеуказания – то есть от все тех же беспилотников.

– Воздушная тревога! – скомандовал я. – Всем машинам – увеличить скорость!

Наш двигатель заревел с какой-то просто адской мощью.

Два других «Тарпана» тоже рванули будь здоров.

Мои пальцы впились в рукояти управления вооружением.

Я развернул зенитный модуль в направлении целей, осуществил предварительный захват, перевел зенитные ракеты и пушки в режим автосопровождения.

Стоит паладинам – а я был уверен, что это они – появиться в пределах прямой видимости, и модуль «Вербена», перейдя от предварительного к актуальному захвату целей, сможет открыть огонь, стоит мне прикоснуться к кнопке.

Отчего-то я сразу решил, что эта пара нас не видит и пройдет мимо.

– Мужики, внимание! Огонь только по моему приказу! Даже если эти твари нам на голову будут садиться, без меня огонь не открывать!

Интуиция меня не подвела.

Паладины выполнили что-то вроде горки прямо у нас по курсу – модуль «Вербена» захватил их и уверенно сопровождал стволами пушек, – после чего противник резко изменил направление движения, увеличил скорость и был потерян как «Вербеной», так и нашими беспилотниками…

Я не удивился – в таких условиях потерять куда легче, чем найти.

Хотя опасность вроде бы миновала, приказа сбавить скорость я отдавать не спешил.

«Тарпан» швыряло на поворотах так, что, казалось, еще чуток – и мы перевернемся. Но нужно отдать должное профессионализму мехводов: мы всякий раз удерживались на полградуса от рокового крена…

Последний отрезок пути мы преодолели с опережением графика. Из-за этого я чуть было не прозевал рубеж предварительного развертывания.

То есть я бы наверняка прозевал его, если бы мой водитель, его звали Вова, не сказал вдруг:

– Приехали, командир!

Это означало, что относительно спокойная жизнь снова окончилась.

Я внутренне подобрался. Переключившись на общефлотский канал, выдохнул:

– «Анадырь»! Повторяю: «Анадырь»!

Мне не ответили. Впрочем, меня это не особенно смутило. Для запаздывания ответа могли быть тридцать три причины.

– Рота, спешиться! – приказал я. – Экипажи остаются в машинах.

С этими словами я открыл башенный люк «Тарпана» и высунулся по пояс.

Технические средства – великая вещь, конечно. Радары субмиллиметрового диапазона… Инфравизоры… Оптико-электронные усилители… Все это прекрасно, это глаза и уши любого сухопутного командира. Но даже когда видимость ни к черту, когда невооруженным глазом не видно дальше собственной руки, ничто не может заменить командирского чувства пространства, цельного восприятия поля боя… Такие вещи приходят только с боевым опытом.

Вот и тогда я поглядывал по сторонам – в горячем тумане едва проступали силуэты боевых машин, сновали рассредоточившиеся циклопы, серела неясная громада безымянной горы – и чутко прислушивался к себе.

Затем, приняв решение, я соскочил с «Тарпана» на землю и вполголоса скомандовал:

– Колбас, Черныш, за мной! Остальным – ждать.

Колбас был нашим штатным наблюдателем. Своего рода ходячей станцией обнаружения, нашпигованной всеми теми техническими средствами, которые в подметки не годятся командирской интуиции. Однако моей интуиции требовалась пища, которую могла дать только аппаратура Колбаса…

Благодаря чудесной механике «Богатырей», мы легко взбежали по крутому склону и, почти достигнув вершины, схоронились за гребнем.

Где-то там, впереди, в молочном сумраке, лежало лавовое плато, разрубленное надвое той самой глубокой расселиной, которая являлась нашей конечной целью.

Казалось бы, чего проще – подъезжай к ней на полной скорости на «Тарпанах», в авральном темпе разгружай силумитовые заряды, опускай их в расселину и дело в шляпе… Но совсем близко от расселины проходил край гигантского вала, окружавшего шахту «Берты». Такого точно вала, с которым мы уже столкнулись сегодня возле «Доры».

Откуда берутся эти валы, долго гадать не приходилось. Астрофаги рыли шахты, выжигая породу позитронными излучателями. Основная масса породы аннигилировала, но часть ее под воздействием вторичного излучения просто испарялась, а некоторые фракции спекались с пылью или реагировали с крошечными капельками влаги, рассеянной в воздухе. Так рождался своеобразный минерал техногенного происхождения, я бы назвал его «ягнувит»…

И ладно бы вал. Ладно бы из ягнувита. Все это само по себе – не хорошо и не плохо. Но ведь на валу были расставлены страховидные зенитные башни ягну – те самые «головы акул-молотов» на пухлых «кактусах», за уничтожение которых в районе «Доры» нам всем по медальке надо бы повесить.

Если верить карте, полученной от Бондаровича, пространство между нашим рубежом развертывания и расселиной могло простреливаться семью «акульими головами».

С другой стороны, на той же карте Бондаровича целых шесть из семи установок были маркированы как «предположительно уничтоженные». Кем и когда – не вопрос. Ракетами с борта рейдеров и «Муренами» штурмовиков в ходе первого удара.

«Слишком хорошо, чтобы быть правдой», – думал я, нашаривая гребень вала визирным раструбом, укрепленным на плече Колбаса.

– Ну-ка, Сенечка, – попросил я Колбаса, – дай мне седьмой диапазон… И будь добр, фильтрацию по красно-оранжевой части спектра…

– Даю! – бодро отвечал тот.

Я чувствовал себя старинным ученым, который припал к окуляру оптического микроскопа и вращает верньеры фокусировки. Вот перед взором серая пористая муть, вот проносятся какие-то мушки, сяжки, штришки… И вдруг – чудо! Взору открывается инфузория-туфелька во всем своем простейшем великолепии! Все эти ее реснички-вакуольки, митохондрии-мембранки…

Так и я, продравшись через дебри цифровой галиматьи, увидел наконец свою инфузорию.

В ровном синтезированном сталисто-голубом свете возвышался вал. Его гребень был повсюду изрыт воронками, местами словно изрублен гигантским мачете… и лишь крошечные нетронутые участки напоминали, что когда-то вал был гладким и ровным.

От двух отмеченных на карте зенитных башен остались лишь воспоминания.

О трех других сказать что-либо определенное было трудно. Внешне они выглядели почти нетронутыми. Но, памятуя о том, как наши ракеты на гиперзвуке проходят эти башни насквозь и те стоят «как живые», я хотел надеяться на лучшее.

И наконец, еще пара башен – как назло, они стояли ровно над расселиной – не только выглядела невредимой, но и выказывала явные признаки активности.

– Командир, – тихо, почти шепотом позвал меня Колбас. – Слышь, командир, не туда глядишь! Возьми четыре больших деления выше.

Четыре больших деления – это в нашем случае было градусов сорок по углу места. И соответственно около двух километров вверх от гребня вала.

Если раньше я был кабинетным биологом-любителем при инфузории, то теперь почувствовал себя секретным инфекционистом, напоровшимся на неизвестную науке ораву хищных вирусов.

Над шахтой «Берты» висело с полсотни паладинов. Они пребывали в какой-то противоестественной спячке, как осенние пчелы: висели на месте и лишь едва заметно покачивались в восходящих из шахты потоках воздуха.

А теперь вопрос: что могут тридцать осназовцев противопоставить пятидесяти паладинам?

Ответ: ничего.

Выполнить боевую задачу – невозможно.

Все старания – коту под хвост.

Впрочем, я ведь с самого начала окрестил рейд на Алборз «Операцией „Самоубийство“…

Не отрываясь от созерцания паладинов, я быстро прокрутил в памяти все, что в плане Бондаровича предусматривалось на случай эвакуации при невыполненной боевой задаче.

Грузиться на «Тарпаны»… Искать маршрут отхода… Отступать к заливу…

От всего этого тошнило. Но где варианты?

Погибнуть в неравном бою? Ладно самому сгореть – так еще и ребят погубить!

Нельзя.

Или – была не была! – рвануть сейчас на полной скорости к расселине… Не разгружая заряды, уронить их туда вместе с «Тарпанами»…

Нет, не пройдет.

Пора было командовать «отбой». Я набрал в легкие воздуха… но в этот миг картинка исчезла.

– Что за херня? – спросил обескураженный Колбас.

– Вот именно!

– С приборами вроде полный порядок…

– Может, помехи? – вяло предположил я.

– Чьи это? – не понял Колбас.

И тут меня осенило.

– Наши помехи. Наши. Н-а-ш-и!

Конечно же, это было «Сияние». Комбинированная оптико-электронная завеса, поставленная то ли нами, то ли немцами.

«Анадырь»! Наш сигнал прошел! И механизмы воздушно-космической операции прикрытия неумолимо набирают обороты!

«Сияние» – это только запев нашей песни.

Сейчас такой сводный хор грянет, что ягну оглохнут!

Но оглохнут они не надолго. А значит, нельзя терять ни секунды.

– Рота, слушай приказ! «Тарпанам» – выйти на маршрут и совершить бросок к расселине. Всему спешенному составу повзводно цепью за «Тарпанами» – бегом марш! Для преодоления открытого участка плато разрешаю использовать реактивные ранцы в режиме «Икар».

Конечно, ресурс ранцев следовало экономить – он невелик, ведь мы не «Дюрандали». А нам еще в расселине на них летать. С другой стороны, если циклопов перебьют на пути к расселине, какой же толк в ранцах? Я первым подал пример – раскрыл крылья и взмыл над вершиной горы.

Да-да, крылья. Ведь «Икар» – это режим крылатого полета.

Дело в том, что на планетах с атмосферой сколько-нибудь длительный полет без крыльев превращается в сущую пытку. Как «Богатыри» ни просчитывай, а превратить тушку с четырьмя подвижными конечностями и головой в приемлемый летательный аппарат практически невозможно.

А вот с крыльями – другое дело. Скафандр превращается в своего рода центроплан, ранец дает реактивную тягу, а крылья – аэродинамическую подъемную силу. Думаю, отцы воздухоплавания Лилиенталь и Жуковский оценили бы этот фокус отечественных конструкторов…

Бондарович охарактеризовал остаточную ударную мощь «Кельна», «Изумруда» и их палубных авиакрыльев настолько пренебрежительно, что на многое я не рассчитывал.

Поэтому, когда в течение следующей минуты все пространство вокруг «Берты» вскипело взрывами, я был, что называется, приятно удивлен.

Пламя взрывов начисто выжгло пелену тумана и видимость вдруг стала вполне сносной.

Пока я планировал вниз, к краю расселины, передо мной пронеслись картины, достойные самых забористых росфильмовских боевиков.

Разваливались и горели зенитные башни…

Обломки паладинов, волоча за собою клочковатые дымные шлейфы, вонзались в спекшуюся массу ягнувита, высекая из него снопы лиловых искр…

Свежая стая паладинов вырвалась из шахты и растерянно шарахнулась прочь от нее, в относительную безопасность. Но впереди по их курсу встала сплошная стена разрывов осколочно-аэрозольных боевых частей «Оводов» и многие из паладинов устремились к земле…

Мы достигли расселины одновременно с «Тарпанами». Один за другим мои циклопы спрыгивали с небес и, сложив крылья, как зонтики, привычно занимали позиции для стрельбы лежа.

«Тарпаны» раскрыли задние двери боевых отделений.

– Начать выгрузку подрывных зарядов! – скомандовал я.

Но и без меня командиры взводов уже гнали своих подчиненных к машинам, подбадривая циклопов беззлобным матерком.

Все складывалось так здорово и лихо, что волна эйфорической радости вдруг захлестнула меня, и я, сорвав с плеча «Нарвал», выпустил длинную очередь в воздух.

Зачем? Да ни за чем.

Вероятно, что-то подобное почувствовали и экипажи «Тарпанов», потому что все три машины вдруг заработали своими тридцатимиллиметровками.

Разноцветные трассы расчертили слоистый пирог из дыма и гари над шахтой «Берты».

Мы перекантовывали силумитовые заряды из «Тарпанов» на стены расселины.

Работа эта была не то чтобы тяжелой – за нас трудились электромышцы «Богатырей», – но все же требовала известной сноровки и концентрации внимания.

Мои движения приобрели привычную монотонность. И как обычно бывает со мной в таких ситуациях, мои мысли уплыли далеко-далеко…

Я думал о том, что творится сейчас на орбитах Алборза, как бьются с паладинами наши истребители. Гадал, как все прошло у Бондаровича в районе «Антона».

Подробности я узнал значительно позже. Но теперь мне кажется, что, спускаясь во мрак расселины на реактивном ранце, контролируя закладку зарядов, я своими глазами видел воздушно-космическое сражение во всей его полноте.

Рейдер «Кельн», имевший репутацию самого маневренного боевого звездолета Великорасы и прозванный за то «танцующим утюгом», танцевал сальсу между низкой орбитой и стратосферой Алборза.

На подтанцовках выступали пятнадцать корветов ягну. Этой банды хватило бы, чтобы располосовать позитронными лазерами любой линкор или авианосец. Но только не «Кельн».

То ввинчиваясь в тропосферу осенним листом, то выстреливая в черноту Пространства пробкой от шампанского, «Кельн» раз за разом уходил из-под смертоносных уколов позитронных лазеров, не уставая огрызаться зенитными ракетами и своими новомодными автоматическими семидюймовками.

«Изумруд» не мог позволить себе подобных лихачеств.

Он был покрупнее, потяжелее, да и постарше.

«Изумруд» отвлекал силы ягну в другой манере, я бы назвал ее «Емеля-дурак гоняет на печи по ледяным горам».

Для начала «Изумруд» отскочил через Х-матрицу на сотню тысяч километров от Алборза и, выпустив несколько радиошумовых имитаторов, изобразил приближение свежей российской эскадры.

Далее, непрерывно разгоняясь, «Изумруд» устремился к Алборзу по касательной и, разминувшись с его атмосферой в считанных десятках километров, умчался прочь в направлении Макранов.

Затем рейдер выполнил критический разворот с перегрузкой тринадцать g, которую еле-еле удалось понизить до приемлемой восьмерки при помощи реверса силового эмулятора (вот уж что-что, а эмуляторы у рейдера были получше немецких, да и любых других).

И только уже на возвратной траектории «Изумруд» осуществил подъем флуггеров и выпустил последние «Шпили».

Эти ужимки и прыжки действительно сбили ягну с толку.

Едва не три десятка астрофагов и без счета паладинов метались вокруг Алборза, но навязать «Изумруду» конвенциональный бой им все не удавалось…

Ну а наши «Дюрандали»… Наши «Дюрандали», как обычно, играли традиционную роль самого страшного кошмара паладинов ягну.

Прикрытые защитным полем, парирующим заряды позитронных лазеров, они избивали паладинов настолько бойко, насколько хватало огневой производительности пушек.

Каждый «Дюрандаль» выходил победителем из схватки с двумя, тремя, пятью паладинами. И лишь десяток паладинов, сосредоточив шквальный огонь на одном нашем чудо-истребителе, мог сжечь генератор его щита, а вслед за тем – и саму машину.

Увы, «Дюрандалей» мы могли выставить совсем мало – одну эскадрилью.

Впрочем, недостаток «Дюрандалей» был проблемой всех сражений в системе Макран – имей мы в своем распоряжении хотя бы две сотни этих почти неуязвимых для ягну аппаратов, и чужакам вообще не на что было бы рассчитывать. Кроме, конечно, красивой смерти…

– Товарищ капитан, у нас все вроде… – Щедролосев тронул меня за плечо, и я мигом покинул пространство своих военно-космических видений.

– Все? – переспросил я. – Пятьдесят пять штук и каждая на своем месте?

– Ну… как будто…

«Хорош доклад командиру – „как будто“! Он бы еще „как бы“ употребил…» – ехидно подумал я, но Щедролосева курощить не стал. Не та была обстановка, чтобы уставной этикет отрабатывать.

– Гениально. В таком случае – все прочь из расселины. «Тарпаны» на малой скорости могут выдвигаться на маршрут отхода.

– Кирбитьев, как слышишь меня? – позвал я нашего радиста.

Звали его, кстати, Ерусланом. И происходил он с Большого Мурома, что, конечно, накладывало отпечаток на его манеру выражаться.

– Нешто ж не слышу? Слышу, товарищ командир.

«Щ» и «ш» были у Еруслана густыми, как муромские щи.

– Передавай в эфир на всех диапазонах код «Петергоф».

– Понял, товарищ командир.

И вот мы снова наверху.

Догорают два радужных полотнища «Сияния». Одно – аккурат по гребню ягнувитового вала, изрытого до полной неузнаваемости. Второе – над лавовым плато, в стороне отрогов Кряжа Голодных Дэвов.

Жарят Макраны, температура поверхности – под девяносто по Цельсию, быстро густеет дымка.

Кажется, всё. Войны больше нет. И ни один выстрел, ни один взрыв не потревожат вековечный покой этих богом забытых лавовых пустошей.

Мы сидим на броне «Тарпанов», которые уносят нас прочь от «Берты» (этим именем я теперь не назову даже собаку!), от искореженного титанира, от размолотого в щебенку ягнувита, от восьмисот рентген в час, от мыслей «скорей бы все кончилось».

Встроенный массажер «Богатыря» разминает мне плечи, нежно колет их специальной проволочной щеточкой с микрозарядами на каждой щетинке, система вентиляции выставлена в режим «морской бриз», я снова пью какао…

Циклопы тоже присмирели. Так напахались на разгрузке, что пока ни у кого нет сил балагурить. Редкий случай, кстати.

И только Еруслан Кирбитьев монотонно бубнит во все свои микрофоны, тангенты, хрен знает что еще.

– «Петергоф»… «Петергоф»… Код «Петергоф»… Повторяю… «Изумруд», как слышите? «Кельн», как слышите? «Петергоф»!..

Если нас и слышали, то ничем себя не обнаруживали.

У меня было разрешение на самостоятельный подрыв всей силумитовой закладки сразу после отвода людей за предварительный рубеж развертывания. Считалось, что взрыв приведет не только к закупориванию «Берты», но и к сползанию края лавового плато из-под основания хребта в район шахты.

Разумеется, это означало почти стопроцентную гибель всего и всех, невзирая на броню «Тарпанов», «Богатырей» и даже реактивные ранцы. Мы же нешуточный катаклизм устраиваем. Люди как боги, ептыть!

Подрыв подрывом, но был еще такой деликатный момент, как эвакуация.

Остаться куковать на континенте Бахрим?! Слуга покорный…

А потому хотелось надеяться, что какой-нибудь завалящий «Геккон» посадочным способом или «Кирасир» из режима висения с помощью тросовых подъемников все же заберут нас домой к мамочке. И надежда эта могла окрепнуть только в том случае, если один из рейдеров отзовется, подтвердив хотя бы сам факт своего существования.

Но эфир шипел и завывал. В нем лопались рессоры и басовые струны, сыпался песок и перекатывались чугунные шары. О! Это был эфир ягну и чоругов – радиопесни плазменных двигателей, вскрики материи, возмущенной инопланетными антигравами, шепот туманностей, где не бывал российский триколор.

И вдруг – долгожданная человеческая речь. Барабанной дробью, обрывками. «…„Мисхор“… не имею… подрыв… ович…»

– Хвала Господу, братие! – просиял Еруслан. – Слышу Бондаровича!

А спустя секунду мы «услышали Бондаровича» по-настоящему. Услышали так, что «Тарпаны» подлетели в воздух на полную высоту колеса, а мы – кто совсем расслабился и отпустил поручни – взмыли вверх, как котлеты, которые умелая лопатка повара подкидывает над раскаленной кулинарной решеткой.

Что произошло – разом поняли все, даже самые непонятливые.

Возмущенные вопли быстро сменились ликующим «ура!».

Я, к стыду своему, оказался в числе выпадышей. Поднимаясь с четверенек, я не кричал «ура». Я радовался молча, с глупой улыбкой глядя на удаляющуюся задницу «Тарпана».

Второй тектонический удар – эхо первого, отразившееся от границы планетарной коры и мантии, – был слабее и подбросил меня на какие-то жалкие полметра.

Вслед за ним по плато разлилась частая вибрация – это сотни тысяч кубометров океанской воды с ревом хлынули в бреши, пробитые калифорниевыми боеголовками между заливом и шахтой «Антона».

И четвертым номером, в качестве маленькой призовой игры, нас вбило в землю нижним фасом воздушного ударного фронта.

А вот если бы не Кряж Голодных Дэвов, то, полагаю, уволокло бы нас, невзирая ни на какие «Богатыри», обратно в расселину.

Мехводы «Тарпанов» сдали назад, чтобы подобрать нас.

Конечно, было много шуток – в основном на тему того, в чьей учебке какие были обычаи заведены насчет тех, кто с брони на марше падал. Но мы не обижались. Радость не оставляла в душе места для каких-либо других чувств, они казались какими-то… невозможными.

«Тарпаны» вновь двинулись вперед. Покончив с воспоминаниями об учебках, циклопы придумали себе новое развлечение. Теперь они вовсю таращились на очищенные от тумана взрывной волной вершины кряжа, высматривая, когда же из-за них покажутся классические черные грибы с антиядерных плакатов…

– Я так понял, дэвы это что-то типа чертей? – спросил Черныш у образованного Щедролосева.

– Ну типа да.

– А хуже или лучше?

– Чертей?

– Ну да.

– Для зороастрийца – хуже. А нам, православным, по фигу…

– А вот и первый дэв башку показал… – сказал Свиньин, указывая железным пальцем в сторону тяжелого зловещего облака, которое вырастало над частоколом горных макушек.

В общем, как пишут в обвинительных заключениях военных трибуналов, «марш осуществлялся неорганизованно, круговое наблюдение за местностью не велось, командиры взводов и лично комроты утратили бдительность…» Поэтому когда астрофаг «Берта» начал довольно шустро вылезать из своей шахты, мы некоторое время не замечали того, что увидел бы и гражданский с диоптрией минус четырнадцать, посмотри он в нужную сторону.

Тревогу поднял мехвод Вова.

На его рабочее место выводилась картинка с двух камер заднего обзора; и в очередной раз бросив дежурный взгляд на экран, он завопил:

– Командир! Сзади! Какая-то штука в шахте шебаршит!

Я обернулся.

Вот те раз!

«Какая-то штука» в лице астрофага ягну возвышалась над валом этак на треть своей общей длины.

Четыре парусовидных, сужающихся к вершинам небоскреба высотой за километр вонзались в раскаленную дымку над шахтой и терялись в ней.

Узкие, упругие струи красного дыма вырывались из зазоров между обшивкой астрофага и краями шахты.

Выразительное поперечное утолщение на одном из небоскребов неслось сквозь эти струи вверх со скоростью, которая позволяла судить о том, что целиком этот исполин покажется из шахты совсем-совсем скоро…

Я молниеносно оценил обстановку.

Убраться с плато прежде, чем астрофаг взлетит, мы не успеваем.

Черт с ним, пусть летит?

Нет. Нельзя.

Ягну могли успеть с установкой своих Х-движков на дне шахты. И после того как покинут опасную лямбда-зону, запросто их включат…

К чему это приведет? То ли весь Алборз, то ли один его северный полярный кусище отправится прямиком в недра одного из Макранов. А мы, естественно, отправимся туда же. И нам уже будет все равно: взорвался Макран, не взорвался, спасли мы население Тэрты, не спасли… Потому что песец – он и в Африке голубой.

Единственное, что удержит ягну от запуска Х-движков, – это страх за собственную шкуру.

Если их астрофаг не сможет покинуть шахту, застрянет в ней, есть надежда, что цена жизней его экипажа окажется для ягну дороже, чем выгоды от утилизации энергии сверхновой, которую сулит подрыв Макранов.

– Прекратить движение! – скомандовал я. – Рота, занять места в десантных отделениях «Тарпанов»! Бегом, марш! Кирбитьев, ко мне!

Согнав всех циклопов под прикрытие брони, я залез по пояс в башенный люк, а Кирбитьеву приказал занять аналогичную позицию в десантном люке.

– Мехводам «Тарпанов» – повернуть строго на Кряж Голодных Дэвов, ориентир – отметка 400. На предельной скорости вперед!

Я впился взглядом в астрофаг.

Он двигался все быстрее.

Вот показалась носовая часть центральной гондолы с эмиттерами позитронного лазера…

Вот он вышел до середины…

Кирбитьев обернулся и бросил на меня вопросительный взгляд. Хотя, конечно, глаз его я не видел. Я отрицательно покачал головой.

Теперь три четверти…

– Кирбитьев, давай высокое!

– Есть высокое!

Вот хвостовая часть центральной гондолы…

Теперь из шахты выходили кормовые «хвосты» четырех боковых гондол.

Время!

– Кирбитьев, подрыв!

Его «есть подрыв!» прозвучало звонко и боевито.

Учитывая высокую плотность атмосферы Алборза, ударная волна распространяется в ней быстрее, чем на Земле. А передача ударной волны через породу происходит, естественно, еще быстрее.

– Кирбитьев, вниз! Задраить люки!

У нас с Кирбитьевым было три секунды до первого, сейсмического удара.

Я провалился вниз, в спасительное нутро «Тарпана», захлопнул люк и со всей дури шарахнул кулаком по кнопке автоматической задрайки.

Громкий хлопок – люк герметизировался.

На том третья секунда и закончилась.

И начались приключения черепашек в стиральной машине.

«Тарпан» получил мощный пинок под зад, утратил сцепление с грунтом, нас развернуло.

На скорости семьдесят километров в час мы, ясен перец, опрокинулись, покатились, пересчитали модулем «Вербена» все валуны на дистанции метров в двести и наконец улеглись на правый бок, уткнувшись в дюну у подножия кряжа.

– Кажется, приплыли… – радостно закряхтел Свиньин.

– Рано радуешься, – сказал мехвод Вова. – Сейчас воздушкой накроет.

И точно. Накрыло.

По броне увесисто забарабанили камни. С наждачным шуршанием пронесся песок. «Тарпан» заметно приподняло. Машина задрожала в раскаленном воздухе, будто бы примеряясь к новому полету. Но вдруг лететь раздумала, упала вновь и как будто даже обмякла…

Потом последовали секунды, которые я называю «возвращением к себе».

В мозгу что-то такое струилось, строилось, перестраивалось, просветлялось… Так бывает после Х-матрицы. После долгого тяжелого сна.

– Говорила мне жена, увольняйся на хер, хватит… А я возражал! Ругался! Дура, мол… А чего дура-то?

Кто это произнес, я не запомнил. Но мысль вынужден был признать ценной. Да.

Приказывать по-уставному не хотелось, да и не моглось. «Возвратившийся к себе» Степашин не был полностью тождественен предыдущему. Например, он частично утратил некоторые навыки, а вместе с ними – и командирскую сталь в голосе.

– А теперь, мужички, – с пьяной задушевностью изрек я, – хорошо бы отсюда вылезти. У кого какой люк откроется, свистите.

– Кормовые двери заклинило, – рапортовал Черныш.

Люк на крыше десантного отделения вообще лопнул пополам. Но обе половинки перекосило так, что Кирбитьеву на пару со Свиньиным не удалось их выдавить даже на пределе мощности их «Богатырей».

С моим люком тоже были нелады: автоматика не отзывалась, ручная задрайка осталась у меня в руках при первом же усилии.

А вот у везучего мехвода Вовы люк не заклинило. Его просто вбило внутрь машины.

Поэтому Вова был первым, кто выбрался из «Тарпана». Он помог снаружи Кирбитьеву и Свиньину. И втроем они кое-как доломали верхний десантный люк.

Один за другим циклопы выбирались из мертвой машины.

При этом каждый, оказавшись под открытым небом, почему-то считал своим долгом сказать что-нибудь вроде «Ой, батюшки-светы!» или «Ёкэлэмэнэ!» Но я твердо решил, что, пока сам не выберусь, любопытствовать, чего они там видят, не стану.

– Ёпэрэсэтэ! – громко произнес я, когда оказался снаружи.

Астрофаг… выбрался!

Правда, не весь.

Пласт породы, вброшенный взрывом в шахту, перерубил две задние оконечности его боковых гондол и искалечил две другие.

Ему, так сказать, прищемило хвост.

Астрофаг завис над шахтой, закутанный саваном оранжевой пыли.

Мы видели только нижнюю часть исполина, верхняя скрывалась в творожистой вате облаков.

Кораблю недобрых пришельцев явно нездоровилось. На подъем ему не хватало силенок – похоже, его мощнейшие пропульсивные антигравы не выдавали и двух десятых мощности. Из распоротых гондол хлестала пузырящаяся жидкость, быстро застывающая при соприкосновении с грунтом.

Я испытал прилив гордости – ведь всё это сделали мы, вот этими самыми руками!

Вдруг от астрофага – дорогой нашей «Берты» – с громким треском отломился длиннейший ножевидный кусок обшивки и, кренясь на бок, рухнул вниз.

Это падение стало предвестником окончательной катастрофы.

Из открывшегося разлома вырвалось призрачное голубое пламя, «Берта» вздрогнула и грузно осела.

Удар о ягнувитовый вал, смещенный катаклизмом, поднял новые ширмы пыли. «Берта» полностью скрылась за ними. Единственным, что мы теперь видели, были яркие грозовые зарницы.

Циклопы оживленно гадали, взорвется «Берта» или нет. Кто-то, кажется, даже спорил на деньги.

Мне хотелось быть на стороне тех, кто ставил на «не взорвется».

Но хорошо информированный оптимист во мне не имел права полагаться на это.

Оставаться на открытой местности в преддверии взрыва мегатонной мощности было, мягко говоря, неразумно.

Я приказал забыть о «Тарпанах» и пешком преодолеть Кряж Голодных Дэвов.

Если рванет – только его перевалы смогут дать нам надежду на спасение.

– Проверить работу реактивных ранцев! – приказал я.

Циклопы нехотя оторвались от зрелища и принялись выполнять.

Результаты не замедлили. И они меня не обрадовали.

Начать с того, что не работал мой собственный ранец.

«Бескрылыми» оказались еще семеро во главе со Щедролосевым.

– Мораль сей басни такова: все, у кого ранцы исправны, – сказал я, – поступают под начало старлея Арбузова и перелетают на обратные скаты высоты «отметка 400». Оставшиеся под моим командованием идут на перевал пешком. Выполнять!

– У меня идея, командир. По-моему, отличная! – Свиньин сиял.

– Ну.

– А давайте те, у кого ранцы работают, похватают под руки тех, у кого не работают, – и понесут. Так мы быстрее управимся…

– Плохая идея, – вздохнул я.

– Плохая?

– Ветер, Свиньин. Ветер. Тут свищет так, что на флуггере страшно. Разведем возню, в итоге если «Берта» рванет, даже у тех, у кого ранцы работают, шансов спастись не будет.

– Понял. Жалко. – Свиньин приуныл. Видимо, перспектива упражняться в скалолазании, пусть даже с помощью электромышц, его не грела.

Везунчики включили ранцы и, помахав нам на прощание, взмыли в небо. Впрочем, «взмыли» это громко сказано. Хаотические токи воздуха быстро заставили их превратить полноценный полет стиля «жирный шмель» в череду прыжков по технике «беременная саранча».

Ну а мы перлись вверх на своих двоих, а чаще на четырех.

Пот заливал лицо, невзирая на систему охлаждения.

Суставы, нагрузка на которые в тот день превысила все допустимые охраной труда нормы десятикратно, адски ныли.

Назад я старался не смотреть, хотя вообще-то высоты не боюсь. После пережитого я был не слишком уверен в своей вестибулярке.

После особенно крутых подъемов перед глазами летали искристые мушки, а в ушах стучала кровь, как во время орбитальных перегрузок.

При всей несуразности своих прыжков, арбузовцы добрались до отметки 400, когда мы преодолели лишь половину склона.

Арбузов доложил о том, что мое приказание выполнено.

Я пробурчал что-то вроде «молодцы».

После этого содержательного разговора, я сосредоточенно карабкался еще минут десять.

Свиньин и другие циклопы немного меня опережали, да оно и понятно – молодость.

До перевала осталось на глазок метров тридцать, когда, как будто всего остального было мало, «Богатырь» тревожно запищал и сообщил, что энергии осталось пять процентов от нормы…

Я готов был орать благим матом.

Но вместо меня благим матом заорал Арбузов:

– Лева, обернись!

Лева – это я.

Я обернулся.

Двадцать паладинов.

Они шли на малой высоте почти вровень с нами.

Шли неспешно, развернувшись широким строем фронта.

До них было хорошо если два километра.

Это расстояние они при желании могли бы преодолеть за считанные секунды.

И конечно, они уже сейчас, прямо сейчас, могли поджарить нас, как курчат. Но зачем-то они предпочли для начала потратить несколько секунд на то, чтобы сжечь дочиста брошенные нами «Тарпаны».

– По средствам!.. Воздушно-космического нападения противника!.. Огонь! – скомандовал я.

Горжусь собой. Это был самый храбрый и самый бессмысленно-идиотский приказ, который мне доводилось отдавать за всю мою карьеру.

По паладинам из «Нарвалов»!

И все же я сорвал с плеча автомат, привычным движением сбросил предохранитель на непрерывную стрельбу, нажал спусковой крючок. Мой верный боевой товарищ весело затрещал, выплевывая подкалиберные бронебойные вперемежку с зажигательными.

Моему автомату ответили «Нарвалы» циклопов.

Стреляли мы по науке, с правильным прицелом. Трассы наших очередей, описывая крутые параболы, ложились более или менее в строю паладинов.

Поэтому когда взорвался один паладин, а за ним – разом еще три, я на секунду принял это за должное и решил, что они сбиты нашими пулями.

Мечтатель! Фантаст!

Наконец я заметил, что выше, поверх наших трасс, струятся десятки мерцающих нитей и несутся яркие вереницы пресловутых «красных помидоров».

Это были снаряды зенитных автоматов.

Я бросил взгляд через плечо на перевал, ожидая увидеть там волшебным образом появившийся дивизион зенитных самоходок «Клевец».

Но на перевале не видно было никаких самоходок. Там вообще было безлюдно.

Зато из-за него стальной тучей вырастала черная громадина.

На спонсонах шевелились башни многоствольных зениток. Из раскрытых портов выглядывали любопытные мордочки зенитных ракет. Ревела плазма днищевых дюз. И гордо голубел стометровый Андреевский флаг в закопченном белом поле.

«…МРУД» – золотились буквы чуть правее звездообразной пробоины у среза кормовой скулы.

«ИЗУМРУД» – догадался я.