В сравнении со многими своими соседками, планеты и прочие небесные спутники двойной звезды Макран являли собой компактную систему.

Орбита последней планеты проходила примерно там, где в Солнечной системе расположен Сатурн.

Соответственно, если поддерживать эту домашнюю аналогию, архонтесса ягну квартировала в районе Урана. А границы Х-блокады проходили, как полагало большинство экспертов «Периэксона», примерно через афелий Плутона.

Итак, архонтесса…

Часомерский был вынужден выбирать между двумя различными философиями сближения с ней. Из каждой философии вытекала своя тактика.

Первый вариант, Часомерский для себя назвал его «Выстрел в упор», заключался вот в чем. «Ретивый» совершает Х-прыжок вплотную к архонтессе. «Вплотную» – это двадцать тысяч километров. Затем фрегат включает маршевые двигатели, начинает разгон, подходит к архонтессе ближе… При этом расчеты показывали, что мимо архонтессы фрегат пройдет с достаточно умеренной скоростью восемь—десять километров в секунду.

«Барин в троечке промчался» – так Часомерский назвал второй вариант.

Он был значительно более опасным с точки зрения навигации. Но зато позволял надеяться на уклонение от зенитного огня ягну. Изюминкой этого второго было увеличение разгонной дистанции. Для этого «Ретивый» требовалось вывести из Х-матрицы в пять раз дальше, чем в варианте «Выстрел в упор».

Прогрев Х-двигателей и рутинные маневры по выходу на разгонный трек предоставили Часомерскому лишь двенадцать минут на раздумья.

Но Часомерский в тот день соображал быстро.

Он выбрал за три минуты сорок секунд: вариант два.

После чего приказал по внутрикорабельной трансляции:

– Всем товарищам из отдела «Периэксон» и свободным от вахты членам экипажа фрегата приказываю занять амортизированные кресла и перевести их в противоперегрузочный режим. Специально для «Периэксона»: амортизированные кресла имеют маркировку в виде красной буквы «Г» на подголовнике.

Комлев осмотрел свое кресло: буква, к счастью, на нем имелась. Он щелкнул тумблером. Кресло подалось назад, вынырнули держатели для ног, раздвинулись подлокотники. Сидеть стало совсем неудобно – Комлев всегда чувствовал себя в таких креслах лабораторной крысой, которую пытливый, с изрядным диоптрием студент распинает перед учебным вскрытием.

– Застегнуть гермокостюмы, надеть шлемы! – прозвучал следующий приказ. – Старшим в отсеках проследить за исполнением приказа, доложить на ГКП!

Через пару минут после доклада из отсеков Часомерский отдал последние распоряжения:

– Провести замену атмосферы! Герметизировать отсеки! По фрегату объявляется боевая тревога!

От зуммеров боевой тревоги у Комлева, еще со времен звездоплавательного училища, сладко ныло в подвздошье. Некое обновление в душе обещали эти звуки. Когда оно наступит – это обновление, – Комлев точно не знал. Может быть, его, как лавину, стронет прямое попадание позитронного заряда ягну через каких-то две минуты. А может, оно погодит и наступит лишь спустя часы и дни… Но прежним он уже не останется, нет.

Разгон.

Х-переход.

Доклады из отсеков:

– Есть контакт с архонтессой!

– Трещина в люксогеновом дюаре левого Х-двигателя!

– Тяга на маршевые!

– Импульс на маневровые!

«Началось… – удовлетворенно подумал Комлев сквозь отступающий сизый морок Х-матрицы. – Только что там у них с дюаром? Неужели действительно лопнул?»

Не теряя ни секунды, Часомерский сориентировал «Ретивый» на архонтессу.

Штурман Рязанский произвел прокладку гладкого параболического курса с учетом убегания архонтессы ягну по орбите.

Открылись пусковые шахты зенитных ракет. Зажужжали сервоприводы артиллерийских башен. В носовом торпедном погребе, куда еще на Певеке с превеликими усилиями затолкали гроб спин-резонансного сканера, группа технарей подала на аппарат высокое напряжение.

– Первый каскад мощности маршевых!

– Второй каскад, третий!

Девять хризолиновых дюз с субрелятивистскими скоростями вышвырнули факелы раскаленной плазмы. Фрегат понесся вперед.

Меньше минуты потребовалось операторам систем слежения, чтобы захватить архонтессу ягну тремя метровыми объективами и подстроить систему автофокусировки. После этого отфильтрованный и доработанный парсером видеопоток был передан на мониторы ГКП.

Комлев уже видел фотографии архонтессы, но те были довольно паршивенькие и поразить его траченное жизнью воображение не смогли. А вот сейчас, вживую…

Комлев поежился. Ему вдруг вспомнилось, когда его младшая дочь Леся была розовощекой ясельной крохой, она называла все, что будило в ней страх, «бабаем». А если «это» имело ярко выраженные женские черты (сюда относились и мультяшные ведьмы, и грудастые скифские бабы из Музея Природы), она говорила «бабайка».

Архонтесса была настоящей «бабайкой».

Имея простую, эмоционально нейтральную геометрию – почти правильный октаэдр, – архонтесса при этом что-то очень нехорошее проделывала с отраженным светом и даже с самим пространством вокруг себя. Ее поверхность давала тревожный чугунно-серый отлив. А звезды, что виднелись близ ее кромки, дрожали словно бы в злом, упругом мареве.

Операторы поигрались с увеличением телескопов, стремясь вычленить нерегулярные элементы архитектуры этого грандиозного инопланетного корабля.

Нахмурив брови, Комлев рассматривал глубокие каналы, опоясывающие архонтессу по ребрам октаэдра. Сеть куда более узких и мелких борозд покрывала треугольные грани архонтессы, формируя тошнотворно повторяющийся узор, который сообщал любознательному человеческому глазу уныние и страх…

«Хоть бы скорее ее грохнули уже, мерзость эту…» – добела сжав пальцы в кулаки, подумал Комлев.

– Скорость сто! – звонко отрапортовал штурман Рязанский.

– Хорошо, Сережа, – удовлетворенно отозвался Часомерский. – Что там с коррекциями, определился?

– Определился… Дам первую через полминуты!

«Скорость – сто? – рассеянно подумал Комлев. – Сто… Сто километров в секунду?! И тягу не убирают?! По-прежнему семь g?!»

Комлев знал, чем чревато такое длительное действие сильной перегрузки. И ему было уже заранее жаль своего здорового, сильного, но уже не такого молодого тела, каждая мышца которого была выращена и выхолена им с таким трудом…

– Лука Святославович, разрешите обратиться! – Комлев с усилием повернул голову к распластанному рядом в противоперегрузочном кресле каперангу.

– Охо-хо… – простонал Поведнов. – Не вовремя ты, Володя… Перегрузка проклятая суставы крутит… Ну, давай спрашивай.

– Я вот думаю, если у них на левом Д-2 дюар треснул, так, может, и с правым не лады? Может, я в двигательный схожу?

– Ну и куда ты по семи g сходишь? – с издевкой поинтересовался Поведнов.

– У них скоро должно быть технологическое отключение тяги, чтобы хризолин не поплавить… Я бы и проскочил.

– Сиди уже, скакун! Без тебя в двигательном умников хватает… И каждый со своей кувалдой…

Поведнов закряхтел, похохатывая.

Каперанг оказался прав – хитроумный Часомерский, не желая резко сбрасывать темпы набора скорости, отключал дюзы попарно, и промежутка для «заскакивания» в двигательный так и не случилось – при пяти g без экзоскелета тоже особенно не попрыгаешь…

Расстояние до архонтессы стремительно сокращалось.

Когда они прошли контрольную точку «пятнадцать тысяч», Часомерский скомандовал:

– Включить СР-сканер! Пост дальней связи – как слышите меня?

– Слышим нормально, – отозвались связисты.

– Пробейте на «Камрань» контрольный пакет и запросите подтверждения. Хочу проверить, как Х-связь работает, – зачем-то пояснил он Поведнову.

– Работайте, работайте, золотой мой, – как-то очень по-стариковски поощрил его каперанг.

Комлев быстро прикинул в уме, что через две минуты они будут уже над архонтессой.

Прохождение вдоль нее займет секунд семь.

Но какими будут эти секунды!

Сущий ад…

Однако ад начался раньше.

Ягну приготовили «Ретивому» жаркую встречу.

– Товарищ командир! Наблюдаем две групповые цели! – Голос старшего офицера ПКО срывался. – Пеленг на первую: ноль. На вторую – семь.

«Пеленг – „ноль“? Да они же прямо по курсу!» – сообразил Комлев. На его раскаленном лбу выступило несколько капелек пота.

– Это хоть кто? Паладины? – с ленцой спросил Часомерский.

– Там, похоже, разные есть… Часть – паладины. А часть – даже не знаю. Кто-то покрупнее…

– Наверняка корветы, – устало проскрипел Поведнов. – Их много было в радиообмене эскадры Иванова…

– Да какая нам теперь разница? Валить будем всех! – запальчиво заявил Часомерский.

– Разница есть, – хмуро возразил Поведнов. – Немедленно бросайте всю энергию на носовые генераторы щитов… С корветами шутки плохи… Бьют так, что костей потом не соберешь. Про вас не знаю, а я лично еще у племянницы на свадьбе погулять рассчитываю!

«У племянницы – это значит у Любавы…» – с тоской подумал Комлев. С дурной неотвязностью перед ним встала смуглая полунагая девичья фигурка, скорчившаяся на скамье ночной раздевалки. Несколько секунд ему было больно. Очень больно. Но потом боль ушла.

Как и любой встречный бой в космосе, этот начался внезапно, прошел сумбурно и оставил после себя долгое яростное послевкусие.

– Боевые части на дистанционный подрыв! Ракетный залп по групповой цели на пеленге ноль! – скомандовал Часомерский. – Пилотам разрешаю любые маневры уклонения!

Ракетные шахты фрегата озарились бледными вспышками. Навстречу врагу устремились худощавые щучки зенитных ракет «Вспышка».

В следующий миг защитное поле фрегата запылало диффузионной радугой – это первый позитронный лазер ягну обрушился на чужака.

Старший пилот Еланов с перепугу отработал всеми правобортовыми дюзами.

Фрегат рыскнул влево. Комлеву показалось, что его заслуженная голова вот-вот оторвется от шеи. Поведнов застонал.

– Картинка портится… Прошу вернуть корабль на прежний курс! – взмолился оператор СР-сканера.

– Еланов, слышал? У тебя есть кривулина от штурмана. Вот ее и придерживайся! Хотя бы в общих чертах!

– Слушаюсь, – затравленно отозвался Еланов.

Не успел старший зенитчик порадовать докладом о накрытии восьми целей, как три луча позитронных лазеров чиркнули по центральному кольцу защитного поля. Щитовики тут же сообщили о том, что в таких условиях эмиттеры не проживут и десяти секунд.

«Радостная новость», – бессильно вздохнул Комлев.

Но, как оказалось, главную угрозу в том бою представляли не позитронные лазеры ягну, а их ракеты-пенетраторы.

Паладины поредевшей группы на пеленге «ноль» поняли, что второго залпа с «Ретивого» они не переживут.

И сделали выводы.

Они выпустили фрегату прямо в лоб по три пенетратора и поспешили убраться в глубокий каньон, опоясывающий квадратные бедра архонтессы.

За тринадцать секунд между жизнью и смертью Еланов и зенитчики фрегата сумели сделать невозможное: один за другим пенетраторы разлетались на винтики, прошитые очередями автоматических пушек и лучами лазеров.

А Еланов бросил корабль вниз, к архонтессе, рискуя при потере управления врезаться в ее бок на скорости, нисколько не совместимой с жизнью.

Пенетраторы ягну, рассчитанные на поражение джипсианских астероидов – зловещих каменных увальней с посредственной маневренностью, – не успевали отработать маневр Еланова. И тогда их кремний-нейронные мозги приняли единственно верное решение на подрыв в упрежденной точке…

За полторы секунды железная туша «Ретивого» приняла сотни гиперзвуковых осколков. Некоторые из них проходили фрегат навылет, прошивая переборку за переборкой, словно те были сделаны из газетной бумаги. Другие, встретив многослойную бронезащиту двигательной группы, взрывались с силой артиллерийского снаряда. Третьи, были и такие, лишь процарапали обшивку длинными зазубристыми бороздами и ушли на рикошет…

На ГКП хлынул поток тревожных сообщений о полученных повреждениях.

– Приступайте к борьбе за живучесть! – рявкнул Часомерский. – И я попрошу в ближайшие минуты избавить меня от рассказов о том, где, кому и что продырявило. Не до грибов нам сейчас, товарищи, не до грибов…

– Нелинейный скачок гравитационного возмущения траектории! – закричал пилот Еланов. – У этой дуры сила тяжести!.. Растет!..

Комлеву не требовалось комментариев. Ему было ясно, что в довершение всех бед они рискуют попросту упасть на архонтессу и всему виной будет ее роковое притяжение. Которое невозможно было учесть заранее, поскольку здесь явно работал эффект гравитационного эмулятора, но только отмасштабированный в десятки раз сравнительно с доступными землянам мощностями.

– Давай, Кузьма… Вытаскивай нас как можешь, – не приказал, а скорее попросил Часомерский.

И Кузьма расстарался.

Мгновенно рассчитав, что только тяга кормовых маршевых двигателей в состоянии превозмочь гравитационные чары архонтессы, Еланов головокружительным разворотом поставил корабль «на попа». Ясное дело, «Ретивый» продолжал нестись вперед с интерстелларной скоростью, но теперь архонтесса оказалась ровно под его маршевыми дюзами.

– Высота пятнадцать! – доложил штурман.

И дальше становилось только хуже:

– Высота десять!

– Высота три!

– Нет зажигания на маршевых! – закричал Еланов.

«Прощайте все», – мысленно сказал Комлев.

– Высота семьсот метров!

– Высота двести метров!

Лишь с третьей попытки Еланову, разбившему предохранительный колпак на системе взрывного пуска маршевых, удалось призвать к жизни плазменных джиннов. По бескрайнему плато одного из боков архонтессы хлестнули огненные бичи. В брюхе у «Ретивого» послышался хлопок, затем подозрительный свист.

«Надорвался…» – подумал Комлев.

Корма «Ретивого» неслась над архонтессой на комариной высоте сорок метров. И несмотря на полную тягу маршевых, расстояние это продолжало уменьшаться.

К счастью, впереди черным обрывом уже зиял край архонтессы.

– Еланов, поднажми бортовыми маневровыми! – посоветовал Часомерский.

Этот совет, смехотворный в других условиях, оказался весьма дельным. Крошечное приращение скорости, которое дали маломощные бортовые, протолкнуло фрегат к спасительному обрыву. По плавной параболе «Ретивый» прошел угол архонтессы, разминувшись с ее тусклой обшивкой в считанных метрах.

На связь вышел замначальника двигательного, тот самый Эдуардыч, с которым Комлев уже имел содержательное общение на Певеке, во время памятной вивисекции двигателя Д-2.

– Товарищи, вы не поверите, но приливным эффектом от этой коровы нам маршевые дюзы потянуло.

– И что?

– Они теперь длиннее, чем раньше. На полметра, – похоронным тоном сообщил Эдуардыч.

– Если бы у «Ретивого» была супруга, она была бы довольна, – заметил Часомерский.

В корабельной сети раздался дружный, в несколько глоток, гогот.

Тем временем «Ретивый» стремительно удалялся от архонтессы.

– Ну что там с СР-сканированием? – поинтересовался Часомерский. – Сделали?

– Да вроде… Заканчиваю предварительный просмотр, – сообщил оператор. – Видна макроструктура, похожая на кристаллическую решетку металла. В узлах у нее, вероятно, реакторы. Так что наша кралечка-майор оказалась права… Также вижу тоненькие каналы, параллельные ребрам объекта. Заглубление – сто семнадцать километров от поверхности. Толщина ерундовая. Считанные метры. Состав стенок – какое-то говнище вроде углеродных нанотрубок. А под ними, похоже, транслюксоген, который мы ищем…

– Что значит «похоже»? – въедливо спросил Часомерский.

– А что, по-вашему, наши СР-сканеры имеют в блоке анализа опорные данные по транслюксогену? – нервно парировал оператор.

– Отставить хамство на борту! – одернул его Часомерский.

– Извините… Был неправ.

– В общем, приказываю слить все, что вы там насмотрели, связистам фрегата. Пусть посылают на «Камрань». Там разберутся… Уже пора.

Х-связь, к счастью, работала. Чего уже нельзя было сказать про второй Х-двигатель.

Как оказалось, несколько осколков смогли-таки преодолеть через все слои брони и насмерть поразили систему карданных подвесов. А вместе с ней и блок спин-стержней. Это означало, что улизнуть Х-переходом «Ретивый» уже не сможет.

В общем, и Часомерскому, и остальным стало не до результатов СР-сканирования.

Пролет «Ретивого» мимо архонтессы привел ягну в кипучее бешенство.

Операторы радаров наперебой рапортовали о все новых сворах паладинов, которые устремлялись в погоню за «Ретивым».

К счастью, у фрегата был основательный запас скорости и ягну требовалось время, чтобы развить хотя бы сопоставимую.

Но если паладинам это было нелегко, то корветы справлялись с этой задачей пугающе шустро.

– Шесть корветов на хвосте! – отчеканил оператор.

– Энергию на кормовые! – реагировал Часомерский. – Открыть заградительный огонь в задней полусфере! Слышишь, Еланов, поднажал бы ты еще чуток!

– Нечем жать, отец… Поверь, – как-то безнадежно отвечал старший пилот.

Корветы ягну ударили по «Ретивому» позитронными лазерами и на этот раз удар их был неотразим.

Да, защитное поле отфильтровало девять десятых позитронных потоков. Но разрозненные пучки антиматерии дорвались-таки до тела «Ретивого».

Две серии взрывов погремели вдоль днища. Отключилась центральная группа маршевых дюз. Прервалась связь с Елановым и оператором СР-сканера.

– Еланов, что там? Каракозов, отзовитесь! – уже в десятый раз спрашивал Часомерский.

Ответа не было.

Это могло означать что угодно – от наихудшего до почти безобидного. Наихудшее: пилоты погибли. Безобидное: перебило каналы связи. Узнать наверняка, что же произошло в пилотской кабине, можно было только при помощи метода, известного со времен неолита: личной явкой.

– Товарищи торпедисты, кто там не особо занят, сбегайте в пилотскую. Гляньте, отчего связи нет! – попросил Часомерский.

– Меринов пошел уже, – ответили из торпедного.

Прошло две тревожных минуты. Наконец, новости.

– Товарищ командир… Там железо кипело… Палуба пузырями стала… Пройти невозможно.

– Дверь открыть можешь?

– Да какое там!

На интуицию Комлев никогда не жаловался. Так вот эта самая интуиция уже две минуты назад подсказала ему: ни Каракозова, ни Еланова, его старых, считай, знакомых, больше нет в живых. Часомерский еще только связывался с запасной пилотской кабиной, которая располагалась на три палубы выше ГКП, в верхней надстройке, а в душе у Комлева уже зрело решение.

– Запасная, слышите меня?

– Да, – ответил Часомерскому молодой, запинающийся голос. – Пилот Одинцов… говорит.

– Тут, похоже, товарищ Еланов рулить больше не сможет некоторое время… Готовы принять управление?

– Я? Управление? Да, конечно, – даже по внутрикорабельной трансляции было слышно, как часто и испуганно дышит «запасной» пилот Одинцов.

Комлев высвободился из плотных объятий фиксаторов. И, выпрямляясь, благо это было почти не трудно при двух g (все это время тяга неумолимо падала – и вот результат!), обратился к Часомерскому:

– Товарищ командир, второй раз за три дня прошу у вас разрешения на пилотирование «Ретивого»…

– Вы не доверяете товарищу Одинцову, Владимир? – спросил тот.

– Сейчас не до вежливости… Не доверяю.

– Безосновательно?

– Считайте, безосновательно.

– Понял. Считайте, мое разрешение у вас есть. Одинцов будет помогать. Лифт, который доставит вас в запасную летную кабину, находится сбоку от туалета.

Заняв рабочее место пилота, Комлев первым делом попробовал поднять тягу маршевых.

Тщетно.

Тогда он вообще выключил их и стремительно развернул фрегат носом к противнику.

– Товарищ командир, – обратился он к Часомерскому, – перебрасывайте всю энергию на носовые щиты. Уйти уже не получится! Будем драться! Мое мнение – если не применить торпеды сейчас, вскоре их будет некому применять.

– С мнением согласен.

Единственное, что мог сделать Комлев для спасения корабля, – маневрировать как можно более дерзко. Корветы ягну прошивали пространство смертоносными рапирами позитронных лазеров хотя и достаточно интенсивно, но все же неприцельно, как бы врастопырку. Кроме того, у этих мощнейших орудий имелось известное время релаксации, вести непрерывный огонь корветы не могли.

Эти обстоятельства давали некоторые надежды на уклонение.

В тот день Комлев был в ударе.

«Ретивый», оправдывая свое название, резко бросался из стороны в сторону, шел юзом и крутил циклоиды с предобморочными перегрузками.

Опытные офицеры-помехопостановщики чутко реагировали на все эти кульбиты, подыгрывали Комлеву чем могли. В ход пошли один за другим три скоростных фантома, которые на время дезориентировали противника. Выпуск фантомов офицеры прикрывали пылевыми завесами типа «вуаль», чьи полотнища хотя и ненадолго, но все же застили ягну обзор. Даже примитивным трюкам с отстрелом ДФФ-волокон нашлось место в этом представлении…

Комлев бросил взгляд на часы – восемь минут… Они живут уже целых восемь минут!

– Этот подвиг я посвящаю Любаве Мушкетовой, – с грустной усмешкой сказал Комлев.

– Что вы сказали, извините? – переспросил пришибленный страхом Одинцов.

За эти минуты фрегат «Ретивый» успел отстрелять по корветам почти все содержимое своих ракетно-торпедных погребов. Это отвлекло корветы и заставило их, как сказали бы в Генштабе, пересмотреть концепцию боя. Они прекратили сближение и держались теперь на почтительном удалении. Но электронные мороки и оптические иллюзии инфоборьбы обещали вот-вот рассеяться и вновь открыть «Ретивый» противнику…

Что делать дальше, Комлев понятия не имел. И от этого ему стало весело.

А тут еще Одинцов, вероятно, решив позабавить его, сказал:

– Глядите, товарищ кавторанг, архонтесса задымила!

Комлев нервно рассмеялся.

– Трубочку раскурила, да?

– Да я серьезно, поглядите!

Комлев небрежно перевел взгляд на монитор, который приворожил его помощника.

– Черт возьми, – удивленно пробормотал Комлев. – Действительно дымится! Да еще и крутится… Ведь крутится, Одинцов?

– Крутится… – ошарашенно подтвердил тот.

Да, архонтесса теперь вращалась вокруг оси – как самая заурядная орбитальная станция. Из ее «утренней» грани, которая сейчас как раз подставляла себя свету Макранов, били три тугих струи желто-серого газа. Только на высоте километров в сто эти струи распадались на отдельные облака. Там они нехотя таяли и, повинуясь аномальному тяготению архонтессы, опадали вниз призрачными псевдокисейными занавесями.

– Этак у нее и атмосфера образуется… – раздумчиво заметил Одинцов.

И тут до Комлева наконец дошло.

– Да что атмосфера! При чем тут атмосфера?! Это же последствия взрыва! Наши все-таки сумели! Сделали! Засунули ей «Орех» в самое брюхо! Подавилась, тварь! Сейчас сдохнет, я тебе говорю! Сдо-о-охнет! – захлебываясь, кричал он.

Ликование Комлева было таким бурным, что даже Одинцов встревожился.

– С вами все в порядке, товарищ кавторанг?

Прорезался Часомерский:

– Владимир, как вы думаете, это оно?

– Думаю, да! Сейчас мы все увидим!

И они действительно увидели.

Но совсем не то, на что рассчитывал Комлев. Операторы радаров доложили, что впереди по курсу «Ретивого» обнаружены восемь новых целей.

Учитывая огромную скорость фрегата, он должен был пройти мимо этих объектов через считанные минуты.

Корветы, к слову, держались за «Ретивым» как приклеенные. Может, не видели, что творится с архонтессой. А может, не придавали этому значения.

Более того, количество преследователей на радарах «Ретивого» резко увеличилось.

Обгоняя корветы, к фрегату рвались три группы неопознанных летательных аппаратов – каждая численностью до российского авиаполка.

Эти аппараты были заметно меньше корветов, но раза в четыре крупнее паладинов.

«Авиаполки» разделились. Один шел прямо на фрегат, два других, увеличив скорость, явно намеревались взять его в клещи.

– Одинцов! Выясни, пожалуйста, что там с этой загадочной восьмеркой объектов на наших острых курсовых углах. Может, операторы радаров ошиблись? И их вообще нет?

Одинцов с полминуты изучал информацию на тактическом терминале, о чем-то коротко переговорил с Часомерским. Затем отчитался:

– Объекты, к сожалению, на месте. Опознать их нет возможности. Наш запросчик «свой—чужой» сломан, сами объекты как бы «замазаны» оптическими помехами… Единственное, что можно сказать: они приближаются.

– Ну это я и сам вижу, – буркнул Комлев.

Уцелевшие зенитки фрегата открыли заградительный огонь по приближающимся аппаратам ягну. Плотность огня была незавидной. Но лучше уж незавидная, чем никакая.

Комлев развернул фрегат бортом к центральному «авиаполку» атакующих, прикинув, что благодаря этому «Ретивый» сможет задействовать уцелевшую кормовую батарею лазерных пушек.

Затем он включил все левобортовые дюзы. Это обещало оттянуть неизбежную роковую развязку еще не несколько секунд…

Больше он сделать ничего не мог.

Комлев демонстративно убрал руки с органов управления и сложил их на груди.

Одинцов уронил голову на панель управления – как школьник на парту.

Часомерский тоже помалкивал.

Внутрикорабельная трансляция словно бы умерла. Все боевые расчеты были заняты каждый своим делом. Докладывать было не о чем, да и в общем-то уже незачем. И вдруг тишину вспорол крик, наполненный радостью до краев – крик оператора систем слежения.

– Мужики! Объекты по курсу опознаны! Это «Слава»! «Севастополь»! В общем, корабли Стеклова! «Слава» только что подняла сорок флуггеров!

– Ты уверен? – гробовым голосом спросил Часомерский.

– Сто пудов, товарищ командир!

– В таком случае, Комлев, слушай приказ: начинай торможение.

– Есть торможение!

Конечно, скорость фрегата была колоссальной. И даже если бы все маршевые дюзы были исправны, погасить ее так быстро, как мечталось Часомерскому, все равно не удалось бы. Поэтому фрегат проскользнул между железными утесами «Славы» и «Севастополя», как стриж между двумя стоэтажными башнями гостиницы «Россия».

Проскользнул – и понесся дальше, отчаянно семафоря подгоревшими дюзами.

Поэтому Комлеву, Поведнову, Часомерскому и экипажу фрегата «Ретивый» было не суждено воочию насладиться торжеством русского оружия.

Они не увидели, как сотни зенитных ракет и десятки флуггеров устремились на перехват ракетоносцев ягну. А это были именно ракетоносцы, увешанные смертоносными пенетраторами. Волны ягну, имевших ту же проблему, что и фрегат «Ретивый» – чересчур высокую скорость, – разбились о несокрушимую твердыню эскадренной ПКО. Лишь немногие из них успели отстреляться пенетраторами по «Славе» и «Севастополю». И уж вовсе никто из них не помышлял больше о преследовании «Ретивого».

А вот последнюю минуту архонтессы в системе Макран с борта «Ретивого» наблюдали.

Нет, она не взорвалась. И даже дымить она прекратила.

Но все же повреждения, нанесенные астероидом «Орех», были очень серьезными. И кто-то там внутри архонтессы счел опасным ее дальнейшее пребывание в системе. Ибо Х-блокада не работала, двери в систему Макран распахнулись и ксеносы прекрасно понимали, что вот-вот сюда ворвутся десятки маленьких – по меркам ягну – кораблей землян. Но с этих маленьких кораблей взлетят сотни аппаратов, неуязвимых для их позитронных пушек, и боевые потери сразу же из высоких превратятся в оскорбительные, позорные, совершенно неприемлемые.

На изумленных глазах Комлева октаэдр архонтессы претерпел трансформацию, которой бы позавидовала любая земная игрушка-головоломка.

Грани архонтессы распались на множество отдельных треугольников. Каждый треугольник развернулся вокруг своей оси на определенный угол. На несколько секунд архонтесса стала похожа то ли на железного ежа, то ли на шипастую рыбу-коробочку. Сходство усиливалось тем, что вслед за разворотом треугольных участков обшивки грани архонтессы вспучились, и она, увеличившись в объемах, приблизилась по форме к сфере…

Сфера эта не была гладкой. Она была по-прежнему набрана из множества треугольников и дополнительных граней, выдвинувшихся из глубины конструкции. При этом та грань, которая раньше дымилась, осталась как бы искалеченной. В ней зиял глубокий кратер. Из трещин в его поверхности извергся фонтан блестящих обломков. Хаотически вращаясь, они поспешили выйти на орбиту вокруг архонтессы, ослепительно искря и пританцовывая в лучах двойной звезды.

А затем архонтесса исчезла вместе со всем своим инофизическим колдовством.