В Хитроу мы приземлились неудачно. Нет, с самолетом все было в порядке, летели мы по расписанию, полосы коснулись мягко, с рукавом состыковались быстро.

Но прямо перед нами в тот же самый четвертый терминал прибыл рейс откуда-то из Юго-Восточной Азии – то ли из Бангладеш, то ли из Индонезии. И полторы сотни российских пассажиров оказались в очереди на паспортный контроль за спиной двух сотен смуглых азиатов.

Каждый из них нес с собой целый ворох документов. Похоже, судя по бумагам, все они собирались учиться в Оксфорде или Кембридже, собирались инвестировать в экономику сотни тысяч фунтов или получить миллионное наследство. В общем, оснований для въезда у бангладешцев-индонезийцев было так много, что сразу становилось ясно – большинству предстоит работать в ресторанчиках, на стройках и фермах Британии. Офицеры на паспортном контроле – в большинстве своем тоже не урожденные англосаксы, это прекрасно понимали – и проверяли бумаги с предельной въедливостью. То и дело проверка оканчивалась тем, что пассажира отводили в сторону – для дальнейших разбирательств…

Через отдельные стойки быстренько просочился ручеек пассажиров с нашего рейса, имеющих британское гражданство. Не такой уж и тоненький ручеек – по моему ощущению, процентов двадцать летевших в Лондон были «слугами двух господ». Остальные мрачно встали в длинный извилистый накопитель. Маялись мужики, мечтающие покурить после полета. Капризничали дети, успевшие засидеться в самолете. Слали эсэмэски и копались в сумочках женщины, мечтавшие «пройтись по Пиккадилли» и наброситься на магазины Оксфорд-стрит.

Я, конечно, мог пройти без очереди. Тем или иным способом. В конце концов, мог просто войти в Сумрак и миновать человеческий паспортный контроль – на моих глазах так сделал молодой парень, в котором я в самолете даже не заподозрил Иного. Собственно говоря, не будь в паспорте визы – я бы так и сделал без малейшего колебания.

Но мне было неудобно. В хвост очереди терпеливо встала женщина с двумя младенцами, которых она при этом еще и кормила одновременно, «по-македонски». Ее, впрочем, через некоторое время отправили в небольшую очередь для тех, кто шел без очереди. Впереди тоже стояли и дети, и старики. Ну что поделать – неудачно прилетели, а для Европы вымирающие русские остаются таким же подозрительным третьим миром, как и любая перенаселенная азиатская страна. Может, даже более подозрительным – поскольку хоть на роль страны третьего мира Россия и согласилась, но какие-то амбиции временами еще проявляет и открыто стать колонией стесняется.

В общем, преисполнившись благородства, я решил выстоять очередь вместе с соотечественниками. И первые полчаса искренне гордился своим поступком.

Вторую половину часа я держался уже исключительно из упрямства и понимая, что произнести заклинание и миновать паспортный контроль – это все равно что признать свою глупость.

Ко мне особых вопросов не возникло. Офицер, судя по тюрбану, сикх, глянул на визу, поинтересовался, надолго ли я приехал в Британию, получил ответ, что на два-три дня, кивнул и шлепнул в паспорт штамп.

Контроль из Темного и Светлого дозорных я миновал вообще без задержки – моя аура Высшего Иного внушала уважение.

Очередь меня так вымотала, что экспрессом, пусть тот и шел очень удобно для меня, к Паддингтонскому вокзалу, я не воспользовался. Вышел из аэропорта, свернул налево, где, удаленные на подобающее расстояние от приличных людей, травили свое здоровье курильщики. Для жертв никотиновой зависимости был оборудован маленький стеклянный карцер под открытым небом. Впрочем, истомившиеся пассажиры и одетые в униформу работяги из аэропорта правилами пренебрегали и курили на свежем воздухе.

Закурил и я. Рядом мусолила тонкую сигарету красивая длинноногая девица с дорогим алюминиевым чемоданом и ругала по телефону Питера, который ее вовремя не встретил. Девица, кстати, была русская, но по-английски говорила и ругалась виртуозно. Закончив разговор, она сокрушенно покачала головой, тут же позвонила в Москву и принялась обсуждать с подругой разницу в менталитете русских и английских мужчин.

Усмехнувшись, я пошел к остановке такси. Длинная очередь высоких кебов, среди которых попадались и старинные, и вполне современные, терпеливо ждала клиентов.

Гостиница, в которую меня отправил Гесер, была самой обычной дешевой лондонской гостиничкой, расположенной в Бэйсуотере – районе, славящемся подобными гостиницами. Ну или, напротив, не славящемся из-за обилия дешевого жилья для туристов. Никаких видимых лишь в Сумраке знаков вроде инь-ян, что традиционно означало «дружественная для Иных», на гостинице тоже не было. Закрадывалось ощущение, что, отправив меня бизнес-классом, Гесер решил сэкономить на жилье.

Или какой-то смысл в проживании в трехзвездочном отеле «Дарлинг», занимавшем два подъезда старого викторианского дома (белые стены, колонны у входа, деревянные рамы с одним стеклом), все-таки был?

Номер оказался типичным для такого рода гостиниц – то есть небольшим, с узкими дверьми, низким потолком, крошечной ванной комнатой. Но сантехника была новая, европейского типа, имелся и плоский телевизор с сотней спутниковых каналов, где среди арабских и китайских затесалась парочка русских, и мини-бар, и кондиционер. Кровать тоже оказалась неожиданно большой и удобной.

Пойдет. Я сюда не в номере торчать приехал.

Чем именно сейчас заняться – это полностью зависит от меня. Можно пройтись по магазинам, купить сувениры и посидеть в пабе за кружкой пива – отложив дела на завтра. Можно отправиться в гости к Эразму – бесцеремонно, без приглашения. Можно поехать или пройтись через Гайд-парк в Белгравию – где расположен офис лондонского Ночного Дозора – и попросить содействия.

А можно и позвонить господину Эразму.

Я достал телефон. Не мудрствуя лукаво, господин Эразм Дарвин нынче звался на французский манер – господином Эразмом де Арвин. И услышав в трубке его голос, я даже понял причину – он говорил с легким акцентом, который любой современник опознал бы как французский.

На самом деле это был отзвук миновавших времен. Акцент семнадцатого века.

Обычно речь старых Иных мало чем отличается от современной. Язык меняется постепенно, новые слова и интонации плавно входят в лексикон Иных, остаются лишь какие-то отдельные старомодные словечки или обороты. Чем больше Иной общается с людьми, чем активнее работает в Дозоре, тем труднее на слух определить его возраст.

Но если Иной свел свое общение с соплеменниками и людьми к минимуму…

Тут был и акцент. И сама старомодная манера говорить. И отдельные словечки… если бы я учил английский как нормальные люди, а не впитал его магическим образом, я вообще мало бы что понял. К примеру – Эразм обращался ко мне на ты. По-английски – и на ты! Используя словечко «thou», которое устарело и почти не использовалось уже ко времени его рождения.

Похоже, он просто валял дурака.

– Эразм на проводе, внимаю.

– Мое имя Антон, Антон Городецкий. Я приехал из Москвы и мне очень нужно с вами встретиться, господин Дарвин. Я хотел бы поговорить… о тиграх.

Повисла короткая пауза. Потом Эразм сказал:

– Долго ждал я звонка твоего, Антуан. Не мыслил, что приедешь ты из Московии, галлом тебя видел.

– Видели? – не понял я.

– Ведомо тебе, что пророк я, – сообщил Эразм. – Приезжай ко мне, судьбе перечить не стану, приму тебя.

– Спасибо большое, – слегка растерявшись от такой доброжелательности, сказал я.

– Пустое дело спасибо мне говорить, Антуан. Адрес тебе знаком, бери же кеб и приезжай немедля.

Господин Эразм де Арвин, отошедший от дел пророк Дневного Дозора и знаток интимной жизни растений, жил возле парка. В принципе гостиница, где я остановился, тоже располагалась у парка, но между Гайд-парком и Риджентс-парком есть большая разница. Пускай оба принадлежат королеве, но первый – более «народный», более шумный и простой. И найти рядом с ним можно все, что угодно, – от дорогущих особняков и роскошных магазинов (если со стороны Темзы) и до дешевых гостиниц и этнических кварталов, заселенных китайцами, албанцами и русскими (это в сторону железнодорожного вокзала, куда некогда прибыл самый симпатичный из английских иммигрантов – медвежонок Паддингтон).

Риджентс-парк окружен дорогими домами, земли вокруг него принадлежат королеве – и их невозможно купить, только арендовать, пусть даже на сотню-другую лет, так что никто из владельцев роскошных особняков и стоящих миллионы фунтов квартир не может с полным основанием сказать «мой дом – моя крепость». Впрочем, это никого не смущало – во всяком случае, двигаясь вдоль парка, я заметил и припаркованный «бентли» с номерным знаком «Armany», и пару людей, лица, которые видел то ли в кино, то ли на первых страницах газет.

Что ж, если ты прожил на свете триста с лишним лет и не накопил достаточно денег, чтобы поселиться где угодно, – то ты полный идиот. Такие, конечно, встречаются и среди пророков, но Эразм явно был не из их числа. Так что особнячок вблизи Риджентс-парка он, конечно, мог себе позволить.

Впрочем, реальность даже превзошла мои ожидания.

Картам – что схематичным туристическим, что детальным полицейским – я предпочел свой телефон с встроенным навигатором. Пялиться в экран как маньяк-гаджетофил мне не хотелось, так что я просто надел клипсу наушника и шел, повинуясь командам, которые отдавал приятный женский голос. Как всем известно, помимо стандартных голосов в Интернете можно найти сотни прошивок для навигатора: хочешь, дорогу тебе будет указывать велеречивый Горбачев или заторможенный Ельцин, резкий Путин или суетливый Медведев, ну а для особых ценителей найдутся и Ленин – «Правильной дорогой идете, товарищи!», и Сталин – «Уклоняетесь вправо!». У меня звучание имитировало какой-то старый фильм: «Налево, милорд», «Направо, милорд», и это мне нравилось – как-то очень хорошо гармонировало с господином Эразмом.

Так вот, вначале я шел вдоль Риджентс-парка, с любопытством поглядывая на дорогие особняки и старинные здания, либо красного кирпича с башенками и эркерами, либо белые и с колоннами. Район был вполне туристический, так что попадались и знаменитые красные телефонные будки (как ни странно, но в век сотовых телефонов ими тоже пользовались), и внушительные тумбы королевской почты (и письма на моих глазах в эти тумбы засовывали). Все это ретро, которому так умиляются туристы, действительно выглядело уместным и не нарочитым, и меня в какой уже раз уколола печальная мысль о Москве. Каким мог быть мой город, если бы его не сносили, не перестраивали, не рвали на части, выжимая прибыль из каждого клочка земли? Конечно, совершенно другим, но тоже живым и интересным… а не нынешним нагромождением унылых новостроек, обветшалых сталинских строений и редких, чаще всего полностью перестроенных, старинных домов.

Навигатор шепнул: «Налево, милорд», и я послушно вошел в один из входов Риджентс-парка, оказавшись в царстве могучих деревьев, благоухающих цветов и гуляющих по тропинкам людей. Лондонцев здесь, наверное, было меньше трети – все больше туристы с фотоаппаратами.

Интересно, где же обитает Эразм? В шалаше, среди своих любимых растений?

Я подавил желание глянуть на экран. Идти по командам было интереснее. В памяти навигатора оказались даже узенькие тропинки, и я все больше и больше углублялся в парк. Никакой настоящей дикости здесь, конечно, не было и быть не могло – но туристов попадалось все меньше и меньше.

Потом я увидел огромное здание, стоявшее, как мне показалось, в самом парке или на самой его границе. На самом деле вдоль границы парка тянулась аллея, на которой и был выстроен дом. Больше всего он напоминал лучшие образчики сталинской архитектуры – присутствовали даже статуи на карнизе под крышей, вот только я не разобрал, кого именно они изображают – то ли мифологических персонажей, то ли видных деятелей британской культуры и политики, то ли представителей различных народов Британии. Судя по запаркованным у здания автомобилям, обитали здесь люди с многомиллионными счетами в банках.

Но навигатор повел меня по аллее дальше.

Он что, и в самом деле в шалаше живет?

– Прямо, милорд, – сказал навигатор. – Прибываем, милорд.

Я в недоумении остановился. Передо мной была древняя церковь. Ну, не церковь, но что-то церковное – аббатство, монастырское строение… Странной архитектуры, с двумя крыльями, как помещичья усадьба, но явно имеющее отношение к культовым сооружениям.

– Направо, милорд.

Правое крыло аббатства и впрямь выглядело несколько иначе. Нет, те же поросшие мхом каменные стены, витражные окна, высокие резные двери.

Но это был жилой дом. Точнее – жилая часть церкви-аббатства.

Ну а почему бы и нет, собственно говоря? Тем более в Англии. Была церковь. При ней был дом священника… викария, точнее. Церковь – Богу, жилой дом – людям. Службы в церкви давным-давно не ведут, потомки викария… стоп, а у него могут быть потомки?.. наверное, да, это же не католические священники с их целибатом… выбрали себе другую стезю. Ну и продал кто-то рано или поздно свой дом господину Эразму. А может, дом принадлежал семейству Дарвинов и достался ему по наследству?

Дверь открылась в тот момент, когда я подошел к ней и остановился в размышлениях, что делать – нажимать ли на кнопку звонка, или постучать тяжелым бронзовым дверным молотком. Немолодой толстенький седовласый господин в старомодном твидовом костюме с любопытством посмотрел на меня.

– Господин Эразм? – спросил я.

– Мсье Антуан? – Он то ли вжился в свой образ француза, то ли не мог до конца свыкнуться с мыслью, что я не галл. Зато архаизмы из языка практически исчезли. Включая и архаичное «thou». – Входите. Я ждал вас без малого век.

– Извини, что задержался, – невольно ответил я.

В жилище Эразма Дарвина можно было снимать историческое кино. Причем – разное. Кухня, на которую я зашел вслед за хозяином, была обставлена по последнему слову техники семидесятых годов прошлого века. Причем, скорее, американских семидесятых годов – много хрома, стекла, умилительно-наивный дизайн. На фоне всего этого блеска как-то особенно впечатляюще выглядело обилие дорогого старинного фарфора. Я мог бы подумать, что Эразм был поклонником знаменитой фирмы «Wedgwood», но обходился он с коллекционной посудой как-то удивительно по-свойски – несколько грязных тарелок было небрежно свалено в мойке, изящная чашечка была забыта на столе, в опасной близости от края… Дарвин сделал нам кофе в огромной кофемашине со стеклянным контейнером для зерен наверху. Перемалывая кофе, машина грохотала, как взлетающий авиалайнер. На одном из столов под разноцветным витражным окном стоял сверкающий кухонный комбайн, на чьем боку было написано «Cuisine Art». Холодильник тоже был незнакомой марки.

С подносом, на который он поставил кофейные чашки, сливочник и сахарницу, Эразм повел меня в гостиную. Тут семидесятые годы прошлого века бесславно капитулировали перед двадцатыми или тридцатыми годами – благородно вытертая кожаная мебель; повсюду темное дерево – и в мебели, и в настенных панелях; мраморный камин… причем, к моему удивлению, в нем горели настоящие поленья! Насколько я знал, это было строжайше запрещено – в свое время, борясь со знаменитым лондонским смогом, все камины в городе перевели на газ. Никакого телевизора, конечно, тут не было, зато имелся ламповый радиоприемник, деревянный и основательный, напоминающий небольшой шкафчик.

– Не замерзли, Антуан? – спросил Эразм. – Быть может, немного порто с коньяком?

– Лето на дворе, – удивленно сказал я. До меня иногда не сразу доходят элементарные вещи. – А… впрочем… у вас здесь так прохладно. Толстые стены, да? Спасибо, с удовольствием выпью глоток порто с коньяком.

На лице Эразма отразилось облегчение.

– Ну конечно, вы же из Моско… России! – обрадованно сказал он. – Вас не должно смутить пить с утра!

– Уже почти обед, – дипломатично сказал я, удобно располагаясь в глубоком кожаном кресле.

– К черту порто! – воскликнул Эразм. – Хорошее, доброе, старое ирландское виски!

Ну что ж, три сотни лет – вполне достаточный срок не только для того, чтобы приобрести кусок аббатства в центре Лондона, но и чтобы стать алкоголиком.

Из широкого буфета, чьи полки были закрыты дверцами с мутным матовым стеклом, Эразм извлек несколько бутылок. Придирчиво их осмотрел и выбрал одну, без всякой этикетки.

– Полтораста лет, – сообщил он. – У меня есть виски и постарше, но это не имеет особого смысла. Главное, что тогда бензиновые моторы еще не травили природу своей вонью, рожь была рожью, солод – солодом, а торф – торфом… Вам со льдом, Антуан?

– Нет, – сказал я, скорее из вежливости, чтобы не заставлять Эразма отправляться на кухню. – Чистое.

– Правильно! – одобрил Эразм. – Лед – для неотесанных жителей колоний. Если потребуется, у меня есть чистая ирландская вода…

Виски он плеснул по чуть-чуть. Я коснулся темного, почти черного напитка губами.

Мне показалось, что я хлебнул из торфяного болота.

Потом – что я выпил жидкого огня.

Эразм, тихо посмеиваясь, смотрел на меня.

– Я и не думал, что ирландское виски бывает торфяным! – выдохнул я, отставляя бокал.

– Бывает даже сейчас, но… – Эразм махнул рукой. – Не то! Нынче так уже не делают!

– Надо привыкнуть, – пробормотал я дипломатично. – Очень… очень необычно.

– Нравится?

– Пока не могу сказать, – честно признался я. – Одно могу сказать точно – напиток уникальный. «Лагавуленн» и рядом не стоял.

– Ха! – фыркнул Эразм. – «Лагавуленн», «Лафройг» – это для изнеженных современных людишек… А вы откровенны, Антуан. Это мне нравится.

– Какой смысл врать пророку? – пожал я плечами.

– Ну… какой я пророк… – неожиданно засмущался Эразм, отхлебывая своего могучего напитка. – Так… предсказателишка… Да, я буду стараться говорить понятно для вас, но я нечасто общаюсь с людьми… и Иными. Если покажусь излишне старомодным – сразу скажите.

– Хорошо. – Я взял полиэтиленовый пакет и протянул Эразму: – Это просил передать вам глава Ночного Дозора Москвы.

– Пресветлый Гесер? – заинтересовался Эразм. – И что внутри?

– Не знаю. – Я пожал плечами.

Эразм взял с каминной полки маленький ножик для бумаги и принялся открывать пакет с энтузиазмом пятилетнего ребенка, обнаружившего рождественским утром свой долгожданный подарок.

– Чем же я заслужил внимание великого воина Света… – бормотал Эразм. – И почему я удостоился подарка…

Мне было понятно, что отставной Темный Иной валяет дурака. Но для того, кто живет практически взаперти посреди огромного шумного города, это вполне простительная слабость.

Наконец пакет был вспорот и его содержимое оказалось на низком журнальном столике. Как я и предполагал, в пакете было куда больше, чем могло бы в нем поместиться естественным путем. Там оказалась литровая бутыль водки – причем водки старой, с дореволюционной орфографией этикетки. Еще там была трехлитровая стеклянная банка, наполненная зерненой черной икрой. Без сомнения, браконьерской – впрочем, Гесера это вряд ли смущало, а еще меньше могло смутить Эразма. Ну и, наконец, там стоял цветочный горшок, который я привык видеть на подоконнике в кабинете шефа. В горшке росло маленькое страшненькое корявое деревцо, которое любой мастер бонсая выкорчевал бы из жалости. Я с некоторым смущением вспомнил, что как-то во время затянувшегося совещания, когда Гесер разрешил желающим курить в его кабинете, тушил в горшке с деревом, за неимением пепельницы, окурки. Да и не только я.

Эразм не глядя поставил на пол водку и икру. На центр столика водрузил горшок с деревцом. Сел на пол и уставился на ботаническое недоразумение.

Дерево было высотой сантиметров пятнадцать. Корявое, как древняя олива, почти лысое – только из одной ветки оптимистично торчали два листочка.

Эразм сидел и смотрел на деревцо.

Я терпеливо ждал.

– Потрясающе, – сказал Эразм. Потянулся за стаканом и глотнул виски. Чуть-чуть повернул горшок и посмотрел на него под другим углом. Потом прищурился – и я почувствовал, что старый Иной смотрит на деревцо сквозь Сумрак.

– Вы не в курсе, какова суть этого подарка? – спросил Эразм, не глядя на меня.

– Нет, сэр, – вздохнул я. И внезапно подумал, что Эразм наверняка является сэром – в изначальном смысле этого слова.

Дарвин встал и прошелся вокруг горшка. Потом пробормотал:

– Да будь я проклят… Прошу вас, Антуан, отойдите на шаг или прикройтесь… я немного поработаю с Силами…

Я счел за благо и отойти, и поставить «щит мага», прихватив с собой на всякий случай и стакан с виски. Это оказалось правильным решением – к столику я вернулся только через четверть часа. Все это время Эразм бился с бонсаем. Он погружал в растеньице поисковые заклинания, он смотрел на него сквозь Сумрак и сам уходил в Сумрак до третьего слоя, он растер в пальцах и съел щепотку земли из горшка, он долго нюхал листочки – и вроде бы даже обрадовался, просветлел лицом, но потом досадливо махнул рукой и налил себе еще одну порцию виски. Последнюю минуту он стоял, покачивая в ладони огненный шарик, словно борясь с искушением испепелить и горшок, и бонсай, и стол в придачу.

Но сдержался.

– Сдаюсь, – буркнул Эразм. – Ваш Гесер и впрямь велик… я не могу раскусить смысл его послания. Вас точно не просили передать что-либо на словах?

– Увы.

Эразм снял пиджак, бросил его на свободное кресло. Сам уселся в другое, потер лицо руками, вздохнул, буркнул:

– Старею… Что ж, вы хотели поговорить о тиграх, Антуан?

– Да. А вы ждали моего прихода, Эразм?

– Это все взаимосвязано… – Эразм никак не мог оторвать взгляда от бонсая. Потом попросил: – Антуан, переставьте растение на каминную полку. Позже я займусь им, сделаю все, что в моих силах. Уверен, что разгадать загадку Гесера сумею… Но пока… не могу смотреть спокойно, раздражает… Скажите, откуда вы знаете о Тигре?

– История вашего детства – не тайна, уважаемый Эразм, – сказал я.

– Но она не столь уж широкоизвестна…

– Она описана в книжке, которую читала моя дочь.

– О! – заинтересовался Эразм. – Вы не догадались ее привезти?

– Блин… – Я смутился. – Понимаете… как-то не пришло в голову… Я могу выслать!

– Если не сложно, – кивнул Эразм. – Простите стариковское честолюбие, но я с удовольствием собираю все упоминания о человеческом периоде своего существования… Но как вы узнали мой адрес? Мне казалось, что Ночной Дозор Лондона не имеет этой информации.

– Это не Дозор, – признался я. – Адрес получен из частных источников…

Эразм ждал.

– В нашем Дозоре работает госпожа Анна Тихоновна…

– Анна! – вскинулся Эразм. – Дурак… я должен был догадаться… – Он искоса посмотрел на меня. – Что, она до сих пор веселится, вспоминая, как поймала меня?

– Гордость и предубеждения… – задумчиво сказал я.

– Что?

– Она вовсе не веселится. Она до сих пор переживает, что ваши отношения так резко прервались. Ее, конечно, интересовала история с Тигром, она собирает всякие странности, которые игнорирует официальная наука, но ей нравилось общаться с вами.

Эразм пожал плечами. Потом буркнул:

– Мне тоже было интересно… она так аккуратно дала понять, что и сама – Иная, и знает, кто я такой… но при этом проявила глубокие познания в ботанике… такую интересную статью опубликовала в журнале… очень милая дама, удивительно, что из Моско… извините, конечно, Антон. Но мне раньше не нравились русские женщины.

– Ничего-ничего, мне вот английские не очень… – мстительно ответил я.

– Надо нам было все-таки встретиться, – продолжил Эразм. – Посмотрели бы глаза в глаза, лучше бы друг друга поняли.

– Интернет – он не дает полноценного общения, – сказал я глубокомысленно.

– Какой Интернет, Антуан? – засмеялся Эразм. – Это было более тридцати лет назад! У вас тогда еще СССР существовал! Бумажные письма… только с маленьким заклинанием, чтобы цензура не просматривала и шли быстрее…

Да… это я и впрямь сглупил. Порой забываешь, что все эти мобильные телефоны и компьютеры появились совсем недавно!

– Так опубликовать в журнале – это именно в журнале? – понял я. – В научном, бумажном? А я-то думал – в «живом журнале»…

Эразм расхохотался до слез. Потом сказал:

– Вот так-то, Антуан. И вы начинаете чувствовать себя динозавром! Скоро начнете украшать свой дом советскими плакатами и красными знаменами! Ничего-ничего, к бегу времен тоже можно привыкнуть… Что ж, давайте я расскажу вам про Тигра. Про моего Тигра. А потом вы объясните, что стряслось у вас.