— Приветствую, Виктор Михайлович! — майор Дронин вылез из-за стола и осторожно пожал протянутую ему руку. Было дело, однажды не рассчитал силы, сдавил Петрушкину ладонь так, что тот, взвыв от боли, высказался витиевато. Дронин, в юности увлекавшийся штангой, да и от природы не обделенный габаритами и силой, всегда смущался в таких случаях, собственная мощь казалась ему чем-то вроде наглости, которую деликатный собеседник предпочитает не замечать. И, все понимая умом, в общении с Петрушко он не мог побороть вообще-то несвойственной ему робости.

— Здорово, майор, — слегка улыбнулся Виктор Михайлович, усаживаясь в кресло для посетителей. — Душно тут у тебя, и в дыму топор вешать можно. Тот самый, каким старушку-процентщицу замочили. Все куришь, все короткими перебежками к раку легких?

— Так если кто не курит и не пьет, с теми знаете, что случается? — в тон ему ответил Дронин.

— Знаю, — кивнул Петрушко. — Они становятся президентами одной восьмой суши.

Прерывисто, лающе затрещал телефон. Майор досадливо схватил трубку.

— Да, я! Что? Нет, занят. Перезвони через час, понял? Да, или полтора. Все, конец связи. — отодвинув от себя обиженно булькнувший аппарат, он повернулся к собеседнику.

— Совсем достали! Ну сколько ж можно? — Он шумно выдохнул. — В общем, так, Виктор Михайлович. Нашли мы этих ваших придурков. Очень Лешкины рисунки пригодились. Талантливый он у тебя парень!

Петрушко благодарно кивнул — и тут же вспомнил, какого труда стоило уговорить Лешку взяться за карандаш, изобразить своих обидчиков. Эти дни напоминали Виктору Михайловичу прогулку по тонкому, едва схватившемуся льду. Лешка внешне вроде бы отошел от потрясения, смеялся, играл с отцом в шахматы, готовился к даче, налаживал рыболовную снасть, — но ясно было, сколь хрупко и ненадежно это спокойствие. Любое воспоминание о случившемся в парке могло оказаться детонатором, и тогда… Что «тогда», Петрушко предпочитал не думать, хотя это получалось с трудом. Будь у ребенка просто эпилепсия… но в комбинации с жестокой бронхиальной астмой… Он вновь вспомнил пожилую санитарку в больнице… как она с печалью в голосе говорила сменщице: «А этот-то малой, из триста пятой, Петрушко… не жилец ведь. Это ж кто понимает, тот видит — не жилец». Потом она, обернувшись, увидела стоящего в трех шагах Виктора Михайловича… побледнела, но решительным тоном заявила, что свидания с пяти часов, так что погуляйте пока, папаша, а передачу давайте, передам вашему малышу, да вы не расстраивайтесь, все будет в порядке, доктора тут у нас замечательные… Уже пять лет это вспоминалось, и каждый раз окатывало стылой, какой-то безвоздушной тоской. «Не жилец»… Будь Петрушко и впрямь старшим инженером, он лишь усмехнулся бы словам отсталой тетки, не ведающей величия современной медицины. Но полковник УКОСа слишком хорошо знал, что «кто понимает — тот видит», знал, что интуиции отсталых теток истина открывается не реже, чем заслуженным академикам. Он потому и не решался показать Лешку кому-нибудь из коллег… из тех коллег, которые еще не так давно были объектами изучения и контроля. Слишком страшно было услышать в ответ то же, что и тогда, в больнице. Оставалось положиться на медицину, каких бы по нынешним разбойным временам это ни стоило денег. Тут уж Виктор Михайлович, задвинув в сторонку принципы, воспользовался помощью службы — лечение оплачивал УКОС… и даже не сам УКОС, а соответствующий внебюджетный фонд, откуда и кормились в случае необходимости. Но лекарства лекарствами, а они с Настей боялись — всегда. Они давно уже научились бояться.

И все же Лешку пришлось попросить сделать рисунки. Несмотря на понятный риск. С ложечкой и шприцом наготове. К счастью, обошлось, Лешка повздыхал-повздыхал, да и открыл альбом.

Никто не верил, что эти рисунки принадлежат десятилетнему ребенку. Знакомые художники поражались вполне взрослой, сложившейся манере письма, необычности, какой-то надмирности взгляда в сочетании с блистательной техникой. И графика, и акварель, и масло давались Лешке одинаково легко, художники пророчили мальчику замечательное будущее и все как один предлагали свою заботу и опеку. Приходилось мягко отшивать, потому что Лешка, как ни странно, вовсе не стремился ни в художественную школу, ни в кружки, да и не собирался он быть живописцем — не меньше, чем рисование, его влекла рыбалка, игры с котом Мурзилкиным, шахматы и книжки про старую авиацию. Виктор Михайлович полагал, что не стоит лишать ребенка детства, тем более такого ребенка, у которого, кроме детства, может, ничего больше и не будет.

В то утро он внимательно, долго разглядывал лица малолетних уродов. Совсем не уродские, кстати, получились лица — вполне нормальные мальчишеские физиономии, с тем неуловимым выражением, что отличает рисунок даже от самой профессиональной фотографии. Не вмещалось в голове, как эти симпатичные парни могли совершить такое. То есть, конечно, полковник прекрасно все понимал, но недисциплинированная душа никак не могла взять в толк доводы ума и житейской мудрости. Ладно, как бы то ни было — пацаны должны будут ответить по всей строгости, плюс еще на три копейки сверху. Отсканировав Лешкины рисунки, он приаттачил файлы к письму и выслал на служебный емейл Дронина. А потом озабоченно сказал сыну:

— Есть подозрение, что мы с тобой очень уж давно не были в зоопарке. Надо это дело исправить. Собирайся, поехали.

…Коля Дронин торжествующе помахал свеженькой компьютерной распечаткой.

— Вот, стопроцентное попадание. Все трое гавриков в одной банке… в томате. Учащиеся восьмого «б» класса 434-й школы. Александр Баруздин, Дмитрий Самойлов, Илья Стеклов. Баруздин состоит на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. Самойлов со Стекловым имеют по одному приводу. Все трое двадцать первого мая во второй половине дня действительно находились в Измайловском парке, поскандалили там с продавщицей в ларьке. Показания продавщицы относительно угроз поджога имеются. Я решил не сваливать дело на местных участковых, дал команду своим орлам. В общем, за ними сейчас поехали, скоро привезут поганцев. Ну, мы тут оперативно и решим, как с ними быть дальше.

Петрушко кивнул.

— Спасибо, Коля. Я всегда в тебя верил.

— Только вы… Виктор Михайлович, — предупредил майор, — вы все же держите себя в руках… я в смысле — без рук. То есть я понимаю, конечно, я бы и сам… но все-таки это же иначе делается…

— Да ты не суетись, Коля, — успокоил его Петрушко, — я же не маленький. Может, позавчера я и свернул бы им шейки… по свежим впечатлениям, а сейчас все будет в порядке. Мне просто посмотреть на них нужно. Ну а что касается профилактики… тут уж твоя епархия, тут тебе виднее. Я просто посижу, посмотрю.

— Ну и лады, — сейчас же повеселел Дронин. — Тогда давай пока что чайку? Леночка, — нажал он кнопку селектора, — сооруди-ка, детка, нам чаю, покрепче. И непременно с бубликами!

Для беседы с поганцами решено было использовать «подвал номер семнадцать» — так его в шутку окрестили сотрудники. Подвал действительно впечатлял — мрачные высокие своды, затянутые вечной паутиной углы, облупившаяся штукатурка стен, и высоко-высоко вверху, куда выше человеческого роста, маленькое, забранное толстой решеткой оконце. Если бы не голая лампочка под потолком, подвал бы и в самый солнечный полдень тонул бы во тьме.

Для допросов его не использовали — там комендант хранил всякую хозяйственную утварь, ведра, тряпки, веники. Больше он ни на что и не годился — вечно сырой, холодный, больше получаса там и не просидишь. Разве что давить на мозги несознательным подследственным — но и клиентов в это здание привозили серьезных, таких мрачным подвалом не сломать, разве что утомительными, изо дня в день тянущимися многочасовыми допросами.

Однако сейчас «подвал номер семнадцать» подходил как нельзя лучше. В самом деле, не в кабинете же Дронина общаться с малолетними уродами — там слишком светло и интеллигентно, там компьютер, книжные полки, репродукция Шишкина на стене. Не впечатлит.

Тряпки и ведра быстренько перекидали в соседнее помещение, маленькую каморку, примыкающую к подвалу и соединяющуюся с ним железной дверью. Со склада притащили списанный стол и у стены поставили табуретки. Розетка в подвале, к счастью, имелась, так что мощная стопятидесятисвечовая настольная лампа вполне могла выполнять свои не столько осветительные, сколько психологические функции.

— Ну вот, Виктор Михайлович, — нервно усмехнулся Дронин, — все как в лучших фильмах про гестапо. Разве что дыбы не хватает.

Петрушко не ответил — притулившись с краю стола, он задумчиво разглядывал свои ногти. Предстоящее почему-то не вдохновляло.

Послышался стук в дверь. — Ага, — оживился майор, — доставили.

В дверном проеме показался рослый сержант.

— Вводить?

— Да, конечно, — кивнул Дронин.

Сержант втолкнул внутрь двоих мальчишек и щелкнул дверным запором.

На несколько минут в подвале воцарилось молчание. Майор с полковником пристально разглядывали задержанных. Пацаны как пацаны — в модных куртках и кроссовках, коротко, «чисто конкретно» пострижены, видно, что трусят, но и показать этого не хотят, друг перед дружкой хорохорятся. — Так, — задумчиво протянул наконец Дронин, — а где же третий?

Он вынул плоскую трубку мобильника, пощелкал кнопками:

— Сергачев, что за дела? Почему доставили только двоих? Что? Как это не нашли? Вот что, Сергачев, выкручиваться перед женой будешь, а мне втирать нечего. Немедленно разобраться, доставить и доложить! Приказ ясен, младший лейтенант? Исполнять!

Он сунул трубку куда-то под китель и еще раз оглядел мальчишек.

— Ну что, молодые люди, назовите-ка ваши имена. — Он придвинул к себе бланк протокола и принялся задумчиво что-то там чиркать. Оформлять протокол он, понятное дело, не собирался, если надо, этим потом займутся районные инспектора ИДН. Но шелест казенных бумаг всегда правильно действует на тех, кто томится по ту сторону стола.

— Илья Комаров!

— Александр Баруздин!

Майор хмыкнул.

— Баруздин у нас на учете значится, у Комарова привод… Молодцы… Ну что, где же ваш третий товарищ, Дмитрий Самойлов?

Мальчишки переглянулись.

— Мы не знаем… — неуверенно протянул один из них, Комаров. — Мы его два дня уже не видели. Думали, он с матерью на дачу поехал.

— Ой как нехорошо, — прищурился майор. — Только открыл рот — и сразу вранье. Нет у Самойловых дачи. Так что, Комаров, теперь веры тебе поубавилось. Теперь тебе придется очень постараться, чтобы я хоть одному твоему слову поверил. А ты что скажешь, Баруздин?

Санька молча пожал плечами.

— Не слышу ответа, — змеино-тихим голосом констатировал майор. — И это плохо. Ты знаешь, Баруздин, что бывает за отказ сотрудничать со следствием? Ну ничего, скоро узнаешь, у нас такие вещи быстро и доходчиво объясняют. Ладно, к теме Самойлова мы еще вернемся. Итак, юноши, вы догадываетесь, почему оказались здесь, в Управлении уголовного розыска ГУВД Москвы?

Ответом ему было лишь шмыганье носов.

— Ладно, тогда я обрисую вам ситуацию, а также ваши перспективы. Вы, молодые люди, обвиняетесь в совершении развратных действий сексуального характера относительно малолетнего ребенка, повлекших за собой тяжкое телесное повреждение. Согласно сто тридцать второй статье УК, это означает для вас лишение свободы сроком до шести лет. Учитывая групповой характер вашего преступления и состояние здоровья вашей жертвы, можно применить и пункт третий этой статьи, то есть от восьми до пятнадцати. Вам обоим уже исполнилось четырнадцать, вы достигли возраста неполной гражданской и уголовной ответственности. Это значит, что пойдете не в спецшколу, а в колонию строгого режима. Учитывая возраст, суд, я полагаю, даст вам лет по пять. На волю уже совершеннолетними выйдете. Если, конечно, выйдете. А то всякое случается, особенно с теми, кто по таким нехорошим статьям идет. Ну а что на зоне опустят, можете и не сомневаться. Впрочем, это вам еще раньше предстоит, и очень скоро — в СИЗО. Ну как, уяснили перспективы?

Петрушко мрачно наблюдал, как бледнеют физиономии парней, как дергаются их плечи, наливаются еще совсем детскими слезами испуганные глаза. Вот уже шмыганье носами преобразуется во всхлипы, а затем и в рыдания. Наверняка эти мальчишки еще вчера рассмеялись бы, скажи им кто-нибудь, будто они, крутые в натуре пацаны, скоро будут реветь как отшлепанные дошколята. Да, сейчас юнцы получили полезный урок — как плохо они себя знают. Впрочем, мысленно усмехнулся Петрушко, он мог бы сказать то же и о себе самом. Ведь еще позавчера он весь кипел от ярости и готов был придушить обоих гаденышей, если не чего похуже с ними сотворить, но сейчас ненависть вся выкипела, оставив место лишь брезгливой жалости. Нет, разумеется, свое наказание паршивцы получат сполна, в этом была целесообразность, но не более. Какой-то высшей правды здесь не ощущалось. Хотя, она вообще редкая гостья, эта высшая правда. Почти как высшая мера…

— Да мы… — захлебывались соплями пацаны, — да мы же с ним ничего… мы же ни пальцем… мы же только собирались…

— Это все Митька придумал, — с яростной надеждой выкрикнул Баруздин, — он сказал: «Давайте разложим этого шибзика, и…» А мы его отговорили, мы только собирались по шее этому мелкому дать, чтоб не борзел… да и то не успели, когда этот, в плаще…

— Значит, валим все на Самойлова? — прищурился майор. — А ведь примерно через час его сюда доставят, и тогда наверняка выяснится много интересного. Ты не забыл, Баруздин, что у нас имеются и показания пострадавшего? И он очень хорошо помнит, кто именно собирался поступить с ним «по понятиям». Ты ведь большой знаток «понятий», Баруздин? Крутой весь, как вареное яйцо, да? Что, нет? Ну не расстраивайся, в СИЗО мы тебя в сто седьмую поместим, там у нас сейчас парится такой вот вор в законе Полуэкт, он тебя быстренько всем понятиям обучит. Он у нас, Полуэкт, мужчина строгих понятий, нетрадиционно ориентированных мальчиков он перевоспитывает дешево и сердито.

На Саньку было жалко смотреть. Весь он сделался плоским и черно-белым, как изображение в старом телевизоре. Чувствовалось, что в мужчину строгих понятий он поверил сразу и безоговорочно, и перспектива подвергнуться перевоспитанию пугала его даже сильнее грядущих лет колонии.

— Осознал? — участливо поинтересовался майор. — Значит, сейчас ты расскажешь правду и только правду. Причем во всех ее неприглядных подробностях. Иначе… все равно расскажешь, только не нам с товарищем полковником, — кивнул он на Петрушко, — а Полуэкту. Тебя, кстати, тоже касается, — обернулся он к Илюхе, — ты сейчас будешь слушать внимательно, а потом дополнишь недостающее. А если чего забудешь, Баруздин тебе напомнит. Правда, Баруздин? Ну давай, говори, пленка крутится.

— Так-так, — чиркнул в блокноте Дронин. — Значит, незнакомый мужчина, среднего роста, худощавого телосложения, лысый, морщинистый лоб, в сероватой плаще типа «болонья», усы и борода отсутствуют. Ох, негусто. Так негусто, что даже плохо верится. Ни с того ни с сего появляется некий гражданин, и вы не слышали его шагов, и вышел он не со стороны дорожки, а из леса. Разве так бывает, ребятки? И что же вы, стояли как бараны?

— Ага, — хныча, подтвердил Илюха. — мы хотели драпануть, а у нас будто ноги к земле приклеились. И страшно так стало, ну как в ужастиках.

— Не, — уточнил Санька. — Как если что-то такое жуткое снится. Только нам не снилось, это на самом деле было.

— Ну, допустим, — кивнул майор. — Дяденьки бывают разные, белые, синие, красные… И что у нас получается дальше? Он отпускает мальчика, тот опрометью убегает, а вы все трое остаетесь, так? И с тех пор вы этого мальчика, над которым издевались, не видели?

— Не видели! — хором заявили пацаны. — Мы же вообще… только пошутить хотели.

— Классно пошутили, — усмехнулся Дронин. — На пятерку! Только не баллов, а лет. Ладно, вернемся к тому, что произошло дальше. По вашим словам, мужчина спустя некоторое время вас обоих отпустил, предупредив, что будет больно. И как, было?

— Еще как! — горячо заговорил Илюха. — Меня вон еще в лифте прихватило, когда домой возвращался. Голова закружилась, и внутри так вдруг холодно стало, я еле дверь открыл ключом, и как вошел, так сразу завалился. А потом в голове ну вроде как набухать что-то начало, все больнее и больнее, это как в тисках, я сперва терпел, потом орал, а потом не помню… Потом мама пришла, а я в прихожей на полу лежу, ну, она «неотложку» вызвала, а те приехали только к вечеру, а тогда уже все прошло почти, ну и меня симулянтом обругали.

— А мои и не знают, — торопливо похвалился Санька, — они поздно домой вернулись, когда уже все кончилось, только я не хилый, — метнул он презрительный взгляд в Илюхину сторону, — я сознания не терял, я все молча вытерпел. У меня тоже сперва в голове, а потом в живот перешло, ну типа кишки вытягивают. А потом ослабело, уже к вечеру. Только мутило, и тошнило, и вообще… как-то не так.

— Ну-ну, — майор снова сделал какую-то пометку в блокноте, — а ваш товарищ, значит, остался на поляне с этим человеком, и больше вы ни Самойлова, ни того мужчину не видели. Все правильно? Да, молодцы, молодцы. Бросили друга, и мало того что бросили — даже и не почесались после. Наверняка ведь вам обоим его родители звонили?

Пацаны уныло кивнули.

— Вот видите? Ко всему прочему, получается, вы еще скрывали от правоохранительных органов информацию о возможно совершившемся преступном деянии. Поскольку на текущий момент местопребывание Дмитрия Самойлова не установлено. А это, между прочим, согласно статье двести тридцать семь, тянет до двух лет заключения. Пять плюс два, это сколько выходит? Что там у вас по алгебре?

И тут вдруг подал голос доселе молчавший Петрушко.

— Вот что, товарищ майор, — задумчиво протянул он, — этих двоих помимо всего прочего надо отправить на медосмотр. Специализированный. Тут вообще есть о чем поговорить.

Виктор Михайлович извлек из внутреннего кармана пиджака мобильник.

— Здорово, Геннадий. Трудишься? Да ты что? Ну а я тебе еще подкину. Короче, я сейчас на Петровке, в уголовном розыске. Подъезжай сюда. Нет, возьмешь спецтранспорт. Все, отбой.

— Об этом, товарищ майор, мы еще потом поговорим, — хмуро сообщил он, пряча мобильник. — А сейчас давайте решать, что делать с оболтусами?

— А чего решать-то? — удивился Дронин. — Дело заведено, будем разбираться, что в действительности имело место. Если подследственные говорят правду и их действия действительно ограничивались мелким хулиганством, то пойдут по двести тринадцатой, исправительные сроком до года. Ох, и мягкие же у нас законы… я бы лично, товарищ полковник, сделал им годиков по пять, строгого режима. Но, учитывая, что по первости… В любом случае условное осуждение им гарантировано. А кроме того, — повернулся он к подросткам, — передайте вашим отцам, чтобы выдрали вас со тщанием. Так, чтобы как минимум неделю сидеть не могли. И имейте в виду, я не позднее как завтра проверю. Поняли?

— Конечно, обязательно! — радостно загомонили мальчишки, почуяв, что гроза несколько отодвинулась. По сравнению с грядущими ужасами следственного изолятора родительский ремень сейчас гляделся едва ли не стопроцентной амнистией.

— Но сперва, — тихо заговорил Петрушко, — вы проедете со мной… В другое место. — Повернувшись к Дронину, он продолжил: — Давайте завершать. Эти, — Виктор Михайлович, прищурившись, указал на пацанов, — пускай пока побудут здесь, подумают о жизни… о своем печальном будущем. А мы поднимемся к вам в кабинет, нам есть что обсудить.

— Вот что, Коля, — хмуро произнес полковник, едва Дронин закрыл обитую черной кожей дверь кабинета, — я, видимо, заберу у тебя это дело. Сам не ожидал, но видишь как получается… Короче, тут уже моя профессиональная компетенция. Речь не о мальчишках, понятно, а об этом… нежданном Лешкином спасителе. Очень это мне не нравится, и очень уж напоминает то, над чем я последнее время работаю.

— Вот как? — протянул майор. — Это кто же такой он получается, наш плащ-болонья? Особо крупный маньяк?

— Да нет, не маньяк, — досадливо отмахнулся Петрушко. — По маньяку ты бы и работал. Здесь другое, Коля. Извини, но подробностей не будет, сам понимаешь.

Дронин кивнул.

— Хорошо, значит, инспекторов я не тревожу?

— Незачем, — подтвердил Виктор Михайлович. — Парни и так уже наказаны, и крепко… гораздо крепче, чем они сами думают… и гораздо крепче, чем нужно.

Он судорожно вздохнул, понимая, что с той же вероятностью в их положении мог бы оказаться и Лешка. Добрый человек этот плащ-болонья, мрачно подумал он, отпустил ребенка. А мог бы и высосать…

Золотые буквы на черной мраморной доске сообщали, что в здании располагается открытое акционерное общество «Заготскотпроект». Так оно, собственно, и было, «Заготскот» действительно занимал первый этаж, и на столике возле вахты лежал журнал-табель, где приходящим сотрудникам полагалось расписываться, и они даже иногда расписывались, и кто-то проектировал современные, отвечающие всем требованиям экологии, мясокомбинаты, и каждый месяц пятого числа в окошечко кассы выстраивалась очередь за скромной, действительно скромной зарплатой. Виктору Михайловичу тоже приходилось стоять в этой очереди и ставить закорючку в графе «Петрушко В.М. - старший инженер». В общем, обычная контора, каких в столице что тараканов.

Только вот в обычных конторах возле дверей лифта не скучают неулыбчивые молодые люди, чьи цивильные пиджаки не в силах скрыть спецподготовку, не требуют пропуска у желающих переместиться по вертикали. Да и сами лифты здесь совсем не такие, как обычно. Пока пассажир едет, его сканирует электроника, и если идентификации не происходит, то двери лифта раскроются совсем в другом месте, нежели хотел пассажир.

Петрушко привычно расписался в журнале на вахте, поставил положенные «9-00» и направился к лифту. Молодые люди были хорошо вышколены — документы у начальника аналитического отдела они проверили столь же тщательно, как и вчера, и неделю назад, и год, и десять лет. Внешность обманчива, и мало ли кто способен проникнуть сюда под видом полковника Петрушко? А в случае чего крайними окажутся они, сержант-лифтеры.

Каждый раз, оказавшись в кабине лифта, Виктор Михайлович ловил себя на мысли — а что, если случится технологический сбой, и система его не опознает? Он знал, что это невозможно, и в то же время если такое случится, приятного будет мало. Ментальная проверка немногим лучше пытки, да и восстанавливаться после нее пришлось бы долго. Впрочем, сколько он работал в Управлении, на его памяти такого не случалось. Инженеры — настоящие инженеры УКОСА — знали свое дело туго.

— Что Павел Александрович? — поинтересовался он у секретарши Алены, войдя в приемную директора. — Как всегда занят?

— Сейчас спрошу, Виктор Михайлович, — промурлыкала секретарша и надавила кнопку селектора. — Представьте себе, готов вас принять. Проходите!

Петрушко толкнул плотную, под бурой кожей скрывавшую сталь дверь, и шагнул в кабинет.

— Похоже, началось, Паша, — Петрушко раздраженно щелкнул пальцами. — Как видишь, предыдущие сообщения не были ни паникерством, ни дезой. Это действительно настоящее проникновение. Не думаю чтобы массовое, во всяком случае, статистикой это не подтверждается, но все же и не случайное. «Плащ-болонья» действительно пришел оттуда, из сопределья…

— А доказательства? — хмыкнул директор, навалившись всей своей массой на полированную столешницу. — Пока это, Витя, больше смахивает на догадки, может, и проницательные, но все же догадки. Во-первых, уверен ли ты, что там была магия?

— Уверен, — отрезал Петрушко. — Пацанов проверили более чем тщательно. Остаточные следы фиксируются стопроцентно. Биополя имеют характерные изменения, жизненной энергии у них осталось едва ли не сорок процентов от нормы, и совершенно ясно, что ее выкачивали сознательно. Никаких других причин такой потери мы не знаем.

— Может, какой-то сверхмощный энергетический вампир? — предположил директор.

— Ты, генерал, не наводи тень на плетень, — невесело посоветовал ему Петрушко. — Сам ведь знаешь, что глупость сморозил. Ну какой вампир способен выкачать столько? Ну десять процентов, ну максимум пятнадцать — и это предел, научно обоснованный предел.

— Если это можно назвать наукой, — усмехнулся генерал Вязник.

— Можешь и не называть, мы тут не на защите докторской диссертации. Наука, не наука, какая разница. Ну давай скажем «знание, которым мы пользуемся». Не суть важно, а важно, что это явно не вампир. Чтобы на третий день у жертвы оставалось всего сорок процентов… Ты представляешь, какими они были к вечеру пятницы? Нет, Паша, это не вампир. Это маг, Паша. Настоящий маг, не чета нашим подопечным, которые на девяносто процентов жулики, на десять нахватались осколков былой роскоши. Это не шакал типа Горного Духа или того же Магистра, который у меня уже в печенках сидит. У нас таких не водится, так что он оттуда. Из-за грани, из другой тональности, из нижнего слоя — да назови как хочешь, терминология по вкусу. Причем ты заметь, он же не просто вытянул из мальчишек силу. Будь так, их сейчас бы уже отпевали заплаканные родственники. Гена вообще чуть с ума не сошел, когда изучал циркуляцию их энергетических каналов. Ведь что получается, этот «дядя» одну энергию вынул, другую влил, причем какую-то странную, вообще не свойственную человеку. Зачем — ясно и ежику. Чтобы на этой энергии ребятишки протянули еще некоторое время, ну, Гена считает, от двух месяцев до полугода. Чтобы все гляделось естественно. А это значит, что, во-первых, «плащ-болонья» в курсе о нашем существовании, предохраняется. А во-вторых, ты подумай, зачем ему сразу столько силы? Для бытовой магии этого не нужно. Сразу напрашивается гипотеза симметричного переноса. Тем более, третьего мальчишку, Самойлова, до сих пор не нашли. Мать его жалко, едва держится тетка, на лекарствах. Эти козлы в милиции, конечно, заявление-то принять приняли, положено… только намекнули открытым текстом, что особо гнать не намерены. Мол, приходите через недельку, если раньше отпрыск не появится. Надо бы, кстати, через смежников как-то воздействовать. Что за свинство, в конце-то концов?

— Не отвлекайся, Витя! — напомнил Вязник. — Ближе к телу.

— Итак, с достаточно высокой вероятностью предположим, что к нам пришел сильный маг оттуда, из сопределья. В момент появления случайно наткнулся на мальчишек… или не случайно, может, сориентировался по циркуляции ментальных потоков вблизи места высадки. Затем он выкачал живую силу из двоих пацанов и с ее помощью отправил назад третьего. Туда, откуда явился сам. Как видишь, закон симметрии удовлетворен, теперь он может разгуливать у нас совершенно свободно, его назад не вытолкнет.

— Если только верна эта самая гипотеза симметричного переноса, — вставил въедливый Вязник, барабаня костяшками пальцев по столу. — Насколько я помню, экспериментальная проверка на сегодняшний день невозможна.

— Паша, ты можешь предложить другую гипотезу, получше? — осведомился Петрушко. — Здесь хоть что-то вырисовывается, здесь можно что-то думать, а альтернатива — полный мрак. Да, может, мы все сейчас крупно ошибаемся. Давай не ошибаться, давай будем сидеть и ничего не делать, а он будет делать, маг. Что-то… Вот тут как раз и самое тонкое начинается — зачем он к нам явился. Ясно же, не на экскурсию. И если учесть, что наши олларские корреспонденты давно предупреждают о возможном приходе эмиссара из этого ихнего Тхарана… то сам понимаешь. Его послали сюда готовить какую-то грандиозную пакость. Кому и как, мы не знаем, но попробуем разобраться.

— А ты сам-то, Витя, веришь в реальность этих олларских корреспондентов? — заметил директор. — В конце концов все завязано на того же Гену и его же собственную интерпретацию его же собственного транса. Я, конечно, доверяю Гене, он человек проверенный, но всегда возможна ошибка.

— Не только Гена, — возразил Петрушко. — Есть еще опыты Геворкяна, есть Лариса Сергеевна, в конце концов, есть свидетельства аналогичного общения через астрал. Наши источники давно сообщают, и в секте Магистра, и в «Бегущей воде», и в «Черном бастионе». Конечно, всегда можно счесть это ложью, хотя источники — люди опытные, они знают, как мы наказываем за дезинформацию.

— Ладно, Витя, — помолчав, произнес генерал Вязник. — Не скажу, чтобы ты меня убедил, но — уболтал. Поэтому и будешь ответственным за разработку «плаща-болоньи». Возьми под начало людей Семецкого для силовых акций, ежели не дай Бог потребуются. И Соколова тоже подключим, тебе потребуются не только кулаки, но и глаза и нюх. Только не забудь, что прочие дела, и прежде всего разработку Магистра, никто с тебя не снимает, потому что больше перекинуть не на кого. Кстати, завтра нижегородцы приезжают, так что пещеры вы вместе с ними раскрываете. И еще — не слишком увлекайся гипотезами. Мой скромный жизненный опыт учит, — Вязник почесал начинающую уже седеть шевелюру, — что все на самом деле не так плохо, все на самом деле гораздо хуже.