Глава 5.
Генерал-майор шумно схлопнул папку и нехорошо посмотрел на просто майора.
– Ну и кто из нас сошел с ума? Ты, я, или эксперты?
Майор Мельничук промолчал. Вопрос был риторический. Но про себя майор знал точно – он с ума не сходил.
Генерал снова открыл папку, снова вгляделся в фотографии.
– Ты хочешь сказать, что вот это он? Этими вот зубами? Головы?
Мельничук молча пожал плечами. Коллективное помешательство экспертов представлялось маловероятным, а любой прикус уникален – как генокод, как дактилоскопическая карта – и генерал, и просто майор знали это.
Генерал опять закрыл папку – уже без звуковых эффектов. Спросил:
– А семья… этого? Жена, ребенок?
Генерал ни по имени, ни по фамилии Осипа не назвал. И даже человеком – не назвал. Генералами отнюдь не всегда становятся по блату. Генеральские звезды и по-настоящему заслуживают. Этот – был из настоящих.
– Семья цела, – ответил Мельничук. – Семью мы нашли. На Севере, в Коми… Его корни оттуда, и ее тоже.
– Ну и??
– Сходил к ним участковый. Сбежала жена попросту. После первого убийства, надо понимать, что-то почувствовала – ребенка в охапку и на малую родину. Приезжать, забирать тело и хоронить мужа отказывается. Говорит, что проведет там все лето, по меньшей мере…
Майор Мельничук хотел сказать, что, будь его воля, он посмертно наградил бы парня, поставившего ценой жизни точку в карьере монстра-серийника. Но не сказал ничего. Что павшим наши железки на ленточках? Память – лучшая награда. Пока майор жив – будет помнить. И детям расскажет про этого павшего.
…Потом, когда Мельничук ушел, генерал в третий раз открыл папку – почитать напоследок. Генерал знал, что больше этих документов не увидит. “Х-файлы”, где собраны самые разные истории, порой леденящие кровь, порой поражающие загробным юмором, но всегда необъясненные и загадочные – такие “секретные материалы” существуют не только в больном воображении заморских киношников. Когда-то, впервые узнав о сей картотеке, генерал, как и многие до него, загорелся идеей – сдуть пыль со старых папок и попытаться распутать, используя самые современные достижения и методы, хоть что-то из копившейся полтора века чертовщины…
Тогда ему – подполковнику – этого не позволили.
Теперь генерал-майор стал мудрее.
И знал – некоторых вещей знать не стоит.
* * *
– Нас осталось двое, Страж. И нам надо спешить – Час близок.
– Но как найти этого самого Царя Живых? И на первого-то, считай, случайно напоролись… Я так не умею. Система нужна. План какой-никакой…
– План прост, Страж. Царь Живых – с тех пор как наречен Царем – может быть где угодно. Но придет Час – и он окажется в одном-единственном месте. У Врат. Именно там и именно ты должен повергнуть его. Убить. Здесь ошибки быть не может – я видела его. Я нарекла его. Его кровь – пролитая тобой и только тобой – уничтожит Врата и… И поможет нашей Победе.
Да, все именно так и было. Адель не лгала и не ошибалась. Но… Мог ошибиться дар. Впервые. Все когда-то случается впервые.
Ему было тоскливо. Он мечтал оказаться на одной войне с Адель – с лучницей на белом коне. Но что главный противник примет вид четырехлетнего ребенка – этого Иван не ожидал. Хотя, если вдуматься и повспоминать… Гнать впереди себя под выстрелы женщин с маленькими детьми – находились время от времени такие выродки среди носящих оружие.
– И где они? Эти ворота? – мрачно спросил Иван.
– Далеко отсюда. Далеко на Севере. У реки, берущей исток на Полярном Урале. В старой и заброшенной раскольничьей деревушке. Я была там однажды, давно… Тогда Час был далек, и Врата были закрыты крепко. А сейчас и у нас, и у Царя мало времени… Час близок.
– Ты знаешь название деревни? – с нехорошим подозрением спросил Иван.
– Знаю. Деревня звалась Гедонье, – сказала Адель.
Иван понял, почему на Путь был призван именно он.
Решил, что понял…
* * *
Родиной своей Иван считал Усть-Кулом. Что было вполне логично – там и родился – на дому, при пассивном содействии полупьяного фельдшера.
Но корни семьи Сориных лежали в другом месте. Не в удаленном – но в другом… В старой раскольничьей деревеньке, что была затеряна в верхнем течении Кулома и звалась Гедоньем.
И – открою небольшой секрет, господа кадеты, – Иван Сорин был моим земляком…
Кстати, раз уж мы, кадеты, на привале решили поговорить об истории мест и людей, – несколько поколений назад семья Ивана носила другую фамилию: односельчане называли их Сарины, или даже Сарьины… В Сориных предков Ивана превратили грянувшие после революции переписи, а также малограмотность и неисправимый окающий акцент куломских аборигенов.
Настоящей своей фамилии Иван не знал.
Но память о малой семейной родине не стерлась у трех поколений, живших уже в Усть-Куломе. О Гедонье… Название сие, по большому счету, ничего не значит. Но с ним, с названием, по странному совпадению, случилось то же, что и с семьей Сарьиных. При основании деревня была наречена по-другому.
Назвали деревню Гедеонов Колодезь. Точно и емко – в честь святого старца Гедеона, приведшего паству в куломскую глушь. Уходили, понятно, от царя-реформатора, как и прочие раскольники. Но старец, в отличие от коллег-староверов, Антихристом Петра не считал. Лишь Предвестником. Приход Антихриста они ждали.
И готовились. Много лет готовились.
Это насчет Гедеона…
А Колодезь?
Тоже было дело.
По приходу на новое место старец… Да что я все: старец, старец… Лет сорок на вид мужику было, плечи – сажень. Старец, господа кадеты,– это в старой вере звание, типа полковника.
Так вот, по приходу старец первым делом поставил не церковь. Гедеоновцы церквей не признавали – нельзя с Ним общаться через крышу, молились на вольном воздухе. И не дом первым поставили, не амбар, не овин, не конюшню…
Кто сказал: нужник?
Встать! Шаго-о-ом… – до кустов и обратно, две минуты на все, -…арш! Вот засранец…
Гедеон поставил сруб колодца. Не выкопал – колодец там был. Уже был. Поставил за ночь сруб из принесенных с собой лиственичных бревен. А может, и не лиственичных. Разное говорят. Вокруг колодца и жили…
Не всегда спокойно жили.
Поручик преображенский Колычев, что весь край от Печоры до Вычегды от раскольников очищал…
За что очищал?
За уклонение от святого солдатского долга, от службы в армии. Не хватало царю людишек – на стены Нарвы посылать, в невских болотах топить, полтавские поля удобрять. Глуп был царь-батюшка, хоть и назвали Великим. Все хотел Карлу числом солдат задавить. Не знал, что солдаты гибнут, а побеждают – Воины.
Так вот, поручик Колычев команду послал – под государеву руку гедеоновцев вернуть. Ну и пожурить маленько…
Тяжко та команда шла, медленно – будары против течения бечевой тянули, с припасами. И с пищалями – для пожурения. Дошли иль нет – неведомо. Но не вернулись.
Что и как там случилось? Не знаю. Знаю лишь, что Гедеон паству учил не одними молитвами Антихриста встречать. Им в петровские рекруты без надобности. У них своя война шла…
Второй Предвестник, кстати, тоже команду посылал. Шаблонно они, Предвестники, мыслили… Полное впечатление, что им в одной и той же Академии одни и те же генералы лекции читали.
Так вот, второй Предвестник тоже команду послал, но хилую – семеро всего активистов.
В колхоз вступайте…
Какой, на хрен, колхоз, война у нас тут, не видите? Две атаки отбили, третью ждем, самую страшную…
Кака-така война? С Антихристом? Так-так, мало что подкулачники, еще и мракобесы религиозные… Ну, пеняйте сами.
Чаво, чаво? Ет'то куда вы нас с Кулома, с мерзлоты-то, сошлете-выселите? В землю Ханаанскую, к рекам млечным?
Ну, слово за слово – и та команда не вернулась.
Но второй Предвестник не чета первому был, торопыге-недоучке. Тот-то: тяп-ляп, шлеп, чпок – на болоте городок – столица Империи…
Второй мудрее был. И страшнее. Ждать умел. У него все по плану – по пятилетнему. До следующей весны ждал, пока пороги да перекаты куломские водой высокой не покрылись. А тогда…
Тогда прицепили баржу к буксиришке паровому с гордым именем “Товарищ Рудзутак”. На баржу – гепеушники, и не только…
Что скрывать – не любили гедеоновцев соседи – кто добирался до них порой. А кому еще добираться? – охотники… Золота там не мыли от веку.
Но охотник тоже человек, обхождение любит. Как с пармы выйдет, ему что надо?
Да не с Пармы… Довожу, господин кадет, упрощенно: парма, если с маленькой буквы – большое такое место, где елки растут. Тайга, короче. Или лесотундра…
Так вот, охотник, с пармы выйдя, чего ведь хочет?
Шкурок на спиртяжку поменять, да в баньку первым делом, ну и молодка если попадется сговорчивая… А тут: иди своим путем, прохожий, война у нас…
Не любили гедеоновцев. Не похожих, других – всегда не любят. Много добровольцев пошло, с карабинами охотничьими… Без них, думаю, и третья бы команда – за первыми двумя отправилась.
Короче, не стоит долго о грустном…
Кто пал – тот пал.
Что сгорело – то сгорело.
Живым сказали – или едете новую жизнь строить, или…
Одни поехали – бабы да детишки… Другие остались.
С иных постов не уходят – даже мертвыми. Навсегда остаются.
Но дети выросли. Мало нас осталось. Кто жив – воюет. И учит Воинов.
Ладно, кадеты… О старых войнах можно бесконечно говорить. Но они прошли. А наша – сейчас…
Привал закончен!
Па-а-а коням!
Труба зовет.
* * *
Провожала его Наташа.
Аэропорт оказался пустынно-гулок – Наташа не была здесь несколько лет и удивилась. В памяти со школьных лет, с полетов к морю, на отдых, с родителями оставались оживленные и шумные толпы… Сейчас залы “Пулково” казались еще больше – и жизнь в них едва теплилась…
И летное поле тоже удивило Наташу – девчонкой она могла часами смотреть на него, выспрашивая отца о самых разных моделях постоянно улетающих, прилетающих, куда-то выруливающих самолетов… Сейчас на сером бетоне виднелось лишь несколько уныло-одинаковых “тушек”.
Они почти не разговаривали – слов не было у обоих.
Наташа не слишком поверила во внезапное желание Ивана посетить родные места и повидаться с уцелевшими родственниками. И она сильно подозревала, что история, начавшаяся для нее почти полгода назад – не закончилась со смертью Наи и Полухина. Но Иван ничего не объяснил и не рассказал, и Наташа знала только одно: она будет ждать и молиться, чтобы он вернулся.
Репродуктор прогнусавил о посадке на ухтинский рейс.
Наташка внутренне сжалась. Надо было прощаться – но она не знала: как? Они так и не поговорили после той прекрасно-нереальной ночи, и она не могла понять, нужен ли ей этот разговор, и доскональное выяснение взаимных отношений, и дотошное расставление всех точек над i – или просто-напросто хочется другого: чтобы эта ночь повторилась снова. И повторялась еще много-много раз.
Иван попрощался с ней у стойки регистрации просто: поцеловал в губы. Поцелуй оказался целомудренным – но! – обещал все. Одновременно. Бывает и так.
Она стояла как тогда, как в детстве – почти прижавшись лицом к огромному, во всю стену, стеклу. Автобусы до трапа теперь не полагались – цепочка крохотных на необозримом поле фигурок тянулась к застывшему вдали самолету. Одна обернулась и помахала ей.
И Наташа поняла. Не стоило лгать себе, успокаивая: что она устала ждать принцев на белых конях или мерсах, и что от этой усталости сделала непродуманный шаг, и что ее шаг, по редкому счастью, оказался удачен, но ничего такого уж глобального с ней не произошло, произошло банально-возрастное, просто чуть-чуть позже, чем у других, и…
Лгать себе не стоило.
Наташа Булатова полюбила.
Полюбила Ивана.
* * *
Казалось – внизу бескрайняя заснеженная тундра. Но то были облака – и, странное дело, непохожие на те, что лежали под крылом во время перелетов в Англию и обратно… Странно… Вода в парообразном состоянии везде вроде одинаковая, что над пустынной тайгой, что над беспросветно заселенной Европой.
А может, все дело в том, что на Север в последние годы Иван летал по единственному делу – хоронить родных.
Впервые он летел на родину по другому поводу – близких родственников у него не осталось. Отец не вернулся с необъявленной войны, когда Ванятка лежал в колыбели, дед умер еще до того, как внук пошел в школу. Брат Саня утонул пять лет назад, мать похоронили позапрошлым летом, за месяц до нее тихо и незаметно ушла жившая в Парме тетка…
Близких родственников не осталось, дальних он не знал – семейные связи распались в начале тридцатых – в то страшное время распалось многое, так до сих пор и не восстановленное…
Оставался, правда, Маркелыч – в каком-то дальнем колене родня Сориных.
Маркелыч, в отличие от многих, историю семьи своей и рода знал прекрасно – и в родстве пребывал, казалось, со всем их северным краем…
* * *
Был Степан Викентьевич Парфёнов (с чего его все звали Маркелычем? – загадка) потомственным северным рыбаком – и отец, и дед, и прадед, и все предки вплоть от легендарного Парфёна, бежавшего в эти места от царя-реформатора Петра – все занимались рыбным промыслом. Ловили всегда по старинке, не слишком оглядываясь и на царские установления об охране рыбных запасов и, позднее, на декреты Совнаркома.
Говоря проще – браконьерствовали.
Когда Маркелыч вступил на тернистый наследственный путь, штрафы и изъятия сетей за незаконный лов как раз сменились тюремными сроками. Степа Парфёнов был ловок и удачлив, да и с инспекторами умел договариваться, – но и он получил в конце концов пять лет, тогдашний максимум. Рубил лес здесь же, в Коми, а когда вышел – власти возрождали рыболовецкие артели, осознав факт, что рыбсовхозам осваивать затерянные в тайге озера невыгодно, что больше там наловит по договору ватага из пяти-шести человек, а то и одиночка с десятком сетей.
Получалось, что сидел Маркелыч вроде и не за что; но он на власть не обиделся, сколотил артель и занялся знакомым делом. Конечно, то была не вольготная жизнь старых времен – весь улов приходилось сдавать по фиксированным ценам, весьма заниженным… Но в ватаге Парфёнова паи всегда выходили в конце сезона куда выше, чем у других – как никто знал он и парму и озера; умел безошибочно определить, стоит или нет начинать лов на той или иной ламбе; и рыбьи стаи находил, казалось, верхним чутьем, без всякого эхолота. Соответственно и народ мог отбирать в артель придирчиво – многие к нему стремились, но пьяницы и лодыри получали от ворот поворот.
Когда задули-засвистели сквознячки перестройки и слово “кооперация” стало приобретать новый смысл, у Степана Викентьевича скопился уже изрядный капиталец; и в отличие от многих других, доставших деньги из дальних захоронок, в торговлю он не кинулся – так и занимался наследственным делом.
Потом, когда другие успешно прибирали к рукам магазины и фабрики, под контролем Маркелыча оказалась добыча и переработка рыбы на территории с пару европейских стран размером (заодно – и производство снастей да лодок, и кое-какое строительство, и пакет акций речного пароходства, и даже инвалютный рыболовный туризм).
Попытались обложить Парфёнова данью хваткие бритоголовые ребята из Сыктывкара – он не спорил, соглашался: да, защита нужна; да, готов на это дело отчислять положенные проценты; да, но вот путина-то только начинается, все в снасти, в лодки вложено, через пару месяцев приезжайте…
Но отправившиеся в условленный срок за долей баскаки из тайги не вернулись, как иногда не возвращались из рейдов слишком жадные рыбинспекторы… Маркелыч по спутниковому телефону тем же простачком прикидывался: мол, приезжали, отдал все положенное, куда делись – не знаю, дело темное, закон тайга, прокурор медведь. И больше на связь не выходил.
Отправили разобраться команду бойцов на пяти джипах – оружием обвешаны, прямо Рэмбы какие-то, чуть не птурсы везут в багажниках. И тоже – канули. Со всеми джипами, стволами и птурсами. Бесследно растворились на территории двух Франций…
Поговаривали, что Маркелыч тем временем слетал прямым рейсом в Москву, поклонился балыками нежнейшего посола кое-кому из знакомых по зоне, в своем деле на самые верха забравшихся; посидели, выпили водки под тающую на языке рыбку, повспоминали былое, потолковали о жизни…
И – тоже ходили слухи – пришла из первопрестольной малява смотрящим за автономией: “К Маркелычу не касайтесь, он мужик правильный, занимайтесь нефтью и всем остальным, а рыбой он заниматься будет”. Так оно было или иначе – но бойцов и птурсы списали в расход, никто больше на Маркелыча наехать не пытался… Стал он некоронованным императором всея тайги и окрестностей – без малейшей чванливой гордости этим титулом.
А еще – был Маркелыч дальним, двадцатая вода на киселе, родственником Ивана Сорина.
