Запах от костерка шел специфический.

Хоть деревья здесь, в предгорьях, и росли по долинам сбегающих к Балхашу речушек – но древесина для степняков продукт слишком ценный. Из дерева делают древки оружия и кибитки – единственный дом кочевника. А на топливо идет кизяк – смесь сухих травянистых стеблей с сухим же верблюжьим навозом. Греет, конечно, и еду приготовить можно, но запах…

Гамаюн, впрочем, не обращал внимания – внимательно слушал рассказ. Морщила нос одна Багира – и то, потому наверное, что к костру, за которым шел мужской разговор, ее не пустили. Она сидела поодаль, с женщинами сугаанчаров – те с восхищенно-боязливым любопытством рассматривали ее оружие и снаряжение. Жены степняков и сами порой садились на коней и брали оружие – но лишь по большой беде, в самом крайнем случае. Багира, надо думать, казалась им персонажем легенд – женщиной-баатуром. Жили в степи, по слухам, подобные воительницы много поколений назад…

Рассказ Андрея Курильского, без вести пропавшего в одном из первых ноябрьских боев, литературными достоинствами не блистал. Житейская история – без лихо закрученного сюжета.

– … притащили на кочевье. Два дня провалялся в беспамятстве, докторов нема, – оклемался. Сразу колодку на шею – здоровенная балясина деревянная. Но руки свободные, ноги тоже. Предупредили: сбежать попробую, на первый раз ногу сломают. На второй – убьют. Работать заставляли – дерьмо за верблюдами собирать на кизяк, просо толочь в ступке… Болтушкой из того проса и кормили, ну да кости иногда с обрезками мяса… На тяжелой работе ноги бы протянул, а так-то ничего… У них и рабов, думаю, мало – потому как делать им нечего. Со скотом-то сами возятся, пленных не подпускают, не положено… Ну, живу, болтушку жру, дерьмо собираю… Язык помалу выучил… А они все дальше к югу откочевывают – зима на носу. Может, и не совсем к югу – компаса нету, точно не определишься. И где Девятка – не знаю, везли-то в беспамятстве… Бежать подумывал… В общем, не трудно, пригляда нет постоянного… А куда пойдешь? Один, без ничего? Степь как стол, за версту видно… Ну, зима ударила, холода – к тому времени к горам ушли, не к здешним – туда, на юго-восток… Там – зимовье, балаганы стоят какие-то, сено наготовлено – овцам-то зимой снег не разрыть, это лошадки с верблюдами еще как-то могут… Небольшое зимовье, на пяток семейств. Ну, живу, зимую – доху выдали из шкуры невыделанной… Вонючая – страсть… Но мороз не тетка, и той был рад… А тут война случилась – хайдар прискакал, с дротиком. Мужики собрались – почти все – и ушли в одночасье. Ну, думаю, – вот мой шанс. Колодку разбил и рванул оттуда…

– Просто так рванул? Пешком и налегке? – не поверил Гамаюн. – И погони не было?

– Ну, это… Не пешком, понятно… А в погоню им не на чем скакать оказалось – поджилки я лошадкам того… Да и некому почти – троих мужиков оставшихся я… в общем, к Тенгри-Ла отправил, а остальным заботы хватало – зимовье горит, сено горит, скотина носится, орет… Оторвался без проблем, короче. И поскакали мы сюда, слухи ходили…

– Мы?

– Ну я это, на всякий случай, дочку старшины прихватил. Как заложницу, вроде. Слухи ходили, что тут, в предгорьях, вольный народ живет. Сугаанчарами себя кличут… Показала дочка дорогу – доскакали. Приняли нас, как всех принимают. Кто, откуда – не допытывают. Ханов тут нет. Старейшин, что от отцов и дедов власть получили – тоже нет. Здесь кто в бою отличился – тот на войне командует. А в мирной жизни главных не бывает. Делиться-ссориться не из-за чего – земли и дичи хватает, а народу тут немного. В основном – беглые из разных мест. Кого к изгнанию приговорили, кто сам ушел из под хана своего – вольной жизни захотел… Я думаю – так же вот казаки у нас в старое время жили…

Ну-ну, подумал Гамаюн. Казаки-разбойники.

– Возвращаться будешь? – спросил Гамаюн.

– Да я… Я ведь, командир, долг Родине отдал, два года отпахал… А что на Девятке делать? Снова в казарму, в контрактники? Я тут женился, на дочке той самой. И еще раз женился. Невест в достатке – жизнь лихая, мужики гибнут часто. Нет, не пойду с вами. Считайте – демобилизовался.

– И много вас тут – лихих да вольных?

– Да не очень… Переписей, понятно, никто не ведет. Но семей полтораста, самое большее двести – на все предгорье…

– И никто вас до сих пор не прихлопнул? Тот же Нурали-хан? Земля эта ему бы не помешала…

– Не суются… Боятся. Не нас, соседей наших. Купцы и те почти не бывают, если чего добыть надо – сами в степь ходим, к тропам караванным. Но там уж покупаем бесплатно, понятное дело…

– И кто у вас соседи? Такие грозные?

– Известно, кто… Онгоны.

Эту фразу Андрей произнес равнодушно. Словно говорил не о мифических духах войны, а о вполне реальных, околица к околице, соседях. След нашелся.

Очень горячий след.

– Сам я их не видел, не довелось, – сказал Курильский. – Но слухи ходят. И конкретные, с подробностями. Но онгонам до сугаанчаров, по большому счету, дела нет. Мы их не трогаем, они – нас. Даже вроде как помогаем друг другу – мы им тылы прикрываем, чтоб кто любопытный зря по горам не шлялся. А они… Ну, если кто, говорят, с войском сунется – то онгоны странные дела с ними делают. Вроде как люди с ума сходят, убивать друг друга начинают…

Гамаюн посмотрел на лежащую рядом сферу. Пока вроде попыток пси-атак не замечено. Пока. Но не пришлось бы вскоре и спать в сферах.

Андрей продолжил:

– А вот с глинолицыми столкнуться пришлось. Это… не знаю… говорят, души убитых воинов… Онгонам служат. Да только не похожи что-то на души. Дело как было: не так давно с Оджулаем – ну, которого вы с беркутом-то встретили – с гор возвращались. И, редкий случай, заплутали. Хотели срезать, ну и… Короче – ущелье узенькое, скорей расселина. Навстречу – люди. Мы в сторону, затаиться – а где там спрячешься, все на виду… Но залегли за камешки какие-то. Идут. Молча. Колонной. Гляжу – наши! Человек тридцать… В камуфляже, без оружия почему-то… Вскочил, к ним – идут, внимания не обращают – как мимо пустого места. У многих – форма пробита, кровища запекшаяся… И идут – живые так не ходят… ну, вот… тормознуто как-то шлепают, как роботы в старых фильмах… Лица у всех – ну прямо как вот глиной синеватой обмазаны, сырой, лоснящейся. Так мимо и прошли, расхотелось их останавливать. Ушли. Тут-то мы с Оджулаем и доперли, куда нас занесло – дорога к Пещере Мертвых… Ну и рванули оттуда по-быстрому, пока и нам рожи глиной не замазали…

– Что за пещера? – спросил Гамаюн.

– Есть тут такая, сугаанчары мертвых своих там хоронят – приносят и складывают. И вроде костей да трупов должно навалом быть – ан нет. Каждый новый раз – чисто… Сдается мне, не только души-то онгонам нужны, не только…

Мертвые… Опять мертвые. Мертвые степняки с вырезанного кочевья – воскресшие и добивавшие своих. Мертвый прапорщик – застреливший жену с любовником. И три десятка мертвых бойцов, шагающих к владениям онгонов.

– Когда это случилось? День вспомнить можешь?

Курильский пошевелил губами, позагибал пальцы, перекинулся с Оджулаем парой быстрых фраз – язык отличался от наречия адамаров и Гамаюн разобрал лишь упоминавшиеся луны и восходы.

– Две недели. Завтра четырнадцать дней будет, – подвел Андрей итог своим вычислениям.

Ровно через три дня после резни на Постах, подумал Гамаюн. Если идти через степь пешком – примерно так и получится. Только идти надо трое суток подряд – без сна и отдыха.

– Проводишь к той пещере? – спросил подполковник.

– Н-н-нет, командир… Что-то в эти заморочки с духами лезть не хочется… И кто другой едва ли согласится. Туда без дела – без мертвых – ходить не принято…

Гамаюн смотрел на него молча, без всякого выражения – и Курильскому стало не по себе. Что стоит Карахару в темпе обеспечить пару-тройку покойников? Слухи о жестоких зимних рейдах докатились и до сугаанчаров… Андрей торопливо сказал то, что не собирался говорить:

– Могу карту набросать, дорога несложная, легко доберетесь… Только ничего вы там не найдете. Пещерка махонькая, ходов вглубь никаких… Думаю, куда-то в другое место мертвых онгоны тащат… Но карту нарисую, прямо сейчас…

– Рисовать не надо, карта есть. Достаточно подробная. Дорог, мостов и прочего сейчас нет – но рельеф тот же. Покажешь пещеру и все пути подхода.

Подполковник достал карту-километровку, но ничего показать Андрей не успел. Гамаюна позвали к рации. На связь вышел Пак.

Слышимость оказалось паршивой – голос Пака то появлялся, то тонул в помехах. Но главное Гамаюн разобрал.

Что-то Сергей раскопал важное, и надеется раскопать еще, на словах объяснять трудно и долго… Сейчас он километрах в ста от них – и выслал хайдара с материалами для подполковника. Точка рандеву – скала Верблюжья Голова – место характерное, ошибиться и не встретиться невозможно… Почему Кулай не может подъехать сам, Гамаюн не расслышал…

Передачу обрезало на полуслове – остались одни помехи. Гамаюн возился с рацией почти полчаса – Пак в эфир не вернулся.

Но еще одну новость он сообщить успел.

Ак-кончары перешли границу владений Нурали-хана. В степи назревала большая война.

Неширокое ущелье. Черный провал в скале – то, что сугаанчары зовут Пещерой Мертвецов.

Здесь кипит работа. Ее освещают лишь звезды – но работающие не нуждаются в свете. Тени копошатся на скале, нависшей над ущельем. Тени людей. Ни звука, ни слова не раздается – но работа идет быстро и слаженно.

Одна тень срывается вниз – тоже беззвучно. Первый звук – шлепок, мягкий и хрусткий одновременно. Изломанная фигура на камнях – рваный халат кочевника из дальних дунганских степей – с правым запахом. Вместо лица – бесформенная глинистая маска. Конечности подергиваются.

Человек, стоящий на дне ущелья, подходит. Почти не сгибаясь, касается рукой головы упавшего. На руке восемь пальцев – они быстро ощупывают какие-то точки, два пальца погружаются в глазницы – глубоко. Все бесполезно – глинолицый больше не встанет. Срок его службы пришел к концу, и падение тому не причина – лишь следствие…

… Через несколько минут: серия почти одновременных взрывов сотрясает горы. Глыбы рушатся вниз. Погребают дунганца. Ущелье перекрыто от края до края. Тропы больше нет. Нет провала в скале.

Пещера Мертвых замурована.