Кухня. Стол заставлен грязной посудой. Литровая бутылка “шила” – почти пустая. Двое мужчин. Один – худосочный, молодой. Растрепанная шевелюра, очки. Другой – постарше, лысый, обрюзгший. Оба – гражданские специалисты, никогда не державшие оружие.

Говорит молодой:

– Нет, ты не понимаешь самого главного. Идея! Вот чего нет у всей этой оравы, затянутой в камуфляж и зацикленной на уставах. Что они могут? Палить из пулеметов по почти безоружной коннице? А что дальше, когда патроны кончатся? Или когда кочевники станут обходить Девятку за три дня пути? Они даже не понимают всей уникальности данного им шанса. Степь сейчас населяют не монголоиды. Русые, синеглазые – ближайшие родственники славян. Ну, на худой конец, индоевропейцы. И они явно проигрывают сражение за Степь. Через несколько веков их частично вытеснят, частично ассимилируют узкоглазые. А потом хлынут на Русь. И все… Триста лет рабства, ублюдочная полуазиатская империя, вечное постыдное отставание от Европы. Постоянные дурацкие попытки догнать, постоянные большие скачки… И закономерный финал – полная алкогольная деградация, генетическое вырождение. Рот нации заткнут жвачкой и гамбургерами, глаза зелено-долларового цвета, уши залеплены наушниками плейеров, а мозги – Интернетом… Есть шанс все повернуть по-другому. Не резаться со степняками, а встать во главе. Остановить напор с Востока. Воплотить в жизнь легенду о Беловодье, об Азиатской Руси, о царстве пресвитера Иоанна. Дать Руси спокойно, без монголов, преодолеть период феодальной раздробленности – как то сделали европейские страны. И этого хватит – без татарского ига главенство Руси в Европе обеспечено за счет территории и громадных ресурсов. Затем – мирное слияние Руси Европейской с Русью Азиатской, с Беловодьем. И – никаких на хрен Колумбов, никаких ихних Америк! В свое время – Русь Американская. Тупые головы в фуражках этого никогда не понимали и не поймут. Наш долг – встать во главе! Сначала как советники, чуть позже – как руководители…

Молодой поднимается, словно собрался немедленно пойти и встать во главе. Ноги не держат – пошатнувшись, хватается за стол.

Старший настроен скептически:

– Советники, говоришь? А что ты можешь профессионально насоветовать? Как монтировать вакуумные волноводы? Так эти премудрости Азиатской Руси не скоро понадобятся. Ты сколько слов по-местному знаешь? Балык да тулик? Как до аборигенов свой евразийский манифест доведешь? Жестами? Разливай лучше остатки, геополитик…

Молодой разливает. Руки дрожат.

Другая кухня. Почти очевидец вещает, размахивая руками:

– Точно вам говорю! Семь тысяч трупов! Вся степь у периметра усыпана! А один ворвался прямо в штаб, на совещание – камикадзе, смертник. Рожа капюшоном закрыта, весь взрывчаткой обвешан. Да что-то не сработало, не взорвалось. Скрутили, капюшон сорвали – степняк! Как попал? Куда Сирин глядел? Куда Отдел смотрит? Ну Таманцев и дал им в хвост и в гриву. Сирина тут же во двор вывели – и к стенке. Это он камикадзе из степи притащил, точно. Гамаюна с должности сняли. Заодно генерал и женушку свою приструнил, и администрацию ее прихлопнул. Сиди, мол, дома, не мешай командовать.

Комната. Свет погашен. Шепот – ласковый, уговаривающий.

– Не бойся… Я ведь не такой, у меня все по-серьезному… Сам слышал в штабе – брачный возраст теперь с четырнадцати… Ну убери руку, маленькая… Ты сама не знаешь, как будет здорово… Ну, расслабься, Иришка…

Возня. Поцелуи. Короткий девчоночий стон.

– А помнишь, Лешка, как мы после выпуска – москвичок-то ковтуновский, х-ха…

Конечно, Гамаюн помнил, как они, свежеиспеченные лейтенанты, залив в себя непредставимое количество напитков разной градусности, пытались затащить «москвич» допекшего их за курсантские годы майора Ковтуна аж на четвертый этаж по широченной лестнице – но машина чуть-чуть не пролезала в старинные высокие двери – и ее водрузили на трубы теплотрассы сюрреалистичным памятником… Гамаюн помнил все – но даже не улыбнулся словам Пака.

Бутылка пустела. Опьянения не было. Не было ничего. Пустота. Космос без звезд и планет. Черный вакуум тоски…

Сергей Кулай смотрел на него с тревогой. Таким он Карахара не видел. Сергей не знал что сказать и как утешить. Но попытался:

– Все будет в порядке… Никто Милену не тронет, самоубийц в Степи нет. Слишком хорошо тебя там знают. Хотя, сдается мне, со “знаками Карахара” ты пересолил…

Знак Карахара был прост. Подобные пирамидки выкладывали степные ребятишки из камней-окатышей – у них Гамаюн и позаимствовал идею. Из круглых, с кулак, камней выкладывается равносторонний сплошной треугольник – в первом ряду четыре окатыша, во втором – три, потом – два и один. Десять камней. Сверху – другой треугольник, со стороной в три камня – еще шесть. Потом – совсем простенький, из трех камней. На вершину – один камень. Всего – двадцать.

Может, имелся изначально во всем этом какой-то сакральный смысл, утратившийся в детской игре. Может даже, имело это какую-то отдаленную связь с гигантскими пирамидами Египта и Мексики… Карахар не знал. Но точно такие пирамидки складывали бойцы Отдела над местами, где пытали и убивали их захваченных товарищей.

Складывали из голов степняков.

– Знаки Карахара… А ты знаешь, как кочевники сдирали кожу с наших пленных? – сказал Карахар медленно. – Процесс кропотливый и все выполняется аккуратно, не спеша. Самый шик – снять без лишнего разреза, целиком. Большой шов делают один – по внутренней стороне ног от пятки до пятки – через пах. Закончив все, этот шов зашивают. Потом начинают с пальцев ног , делают разрезы между ними крохотными узенькими ножами, похожими на сплющенное шило. Очень острыми… Ногти оставляют на коже – подсекают, отделяют от пальцев. Потом снимают кожу со всей ноги, ковром, это несложно. Потом – с другой. От паха и ягодиц начинают стягивать чулком, цельную – аккуратно, неторопливо. Половые органы оставляют на коже, это важно. Дойдя до верха груди, берутся за руки – стягивают кожу, как длинную перчатку. Последние фаланги пальцев отсекают, оставляют внутри. Потом – голова. Самая тонкая и важная часть работы. Ушные и носовые хрящи оставляют, мышцы губ тоже – там кожа тонкая и нежная – подсекают, отделяют целиком от челюстей. Вот и все. Соскабливают аккуратненько прирези мяса и жира – и остается выдержать неделю в крепком рассоле, просушить, набив просом и придав нужную форму. Иногда сразу вставляют каркас – потом добавляют набивку… Говорят, чучело можно хранить лет двадцать… А человек, если все сделано правильно, без кожи остается живым… И улыбается – без губ. Иногда, содрав кожу-трофей, отпускают – иди, куда хочешь… Иногда, если враг чем-то знаменит – делают чашу из черепа…

Карахар опрокинул бутылку над пиалой. Несколько сиротливых капель упали с горлышка… Сергей молчал. Не знал, что сказать. Что жестокость плодит и приумножает жестокость? Не всегда так, иногда – останавливает. Через месяц после появления “знаков Карахара” к пленным с Девятки относились в степи иначе… И почти прекратили нападения на выходящих за периметр чужаков… Конечно, позже протянулась трасса на полуостров, прошедшая по чьим-то землям, и опять лилась кровь, – но воевали с ними уже как с равными. Как с достойными уважения противниками. Можно ли было добиться этого уважения без кошмарных пирамид из отсеченных голов? – Пак не знал.

Но одно он знал точно – что ни за какие сокровища земли и неба не согласился бы поменяться судьбой с захватившими Милену людьми.

Другой разговор. Серьезный разговор серьезных людей.

– Нет, Миша. Гамаюну – конец. И не потому, что Милену не уберег. Просто Отдел свое дело сделал. Степняки поняли раз и навсегда – с нами шутки плохи. И внутри периметра тоже все теперь тише воды, ниже травы сидеть будут. Отдел в нынешнем виде – подмявший всё и всех под себя – Таманцев больше не потерпит. Звягинцева надо держаться, Миша…

Миша – известный лейтенанту Старченко и Щуке как лже-черпак – не возражает. По большому счету ему все равно, под чьим началом убивать…

Выстрел. Тут же второй. Женский крик – перешедший в поскуливание. Света нет, но стрелявший хорошо видит в темноте. Голос – без малейших эмоций. Звучит монотонно, размеренно, на одном дыхании:

– Думала, сука, что я не вернусь, пошла дырой тут же вертеть во все стороны, не знаешь уж под кого подлезть, до черпаков дошла, все свербит, все неймется…

Третий выстрел. После долгой паузы – еще один.