Джу лежал и размышлял, почему он приобрел в Третьей префектуре репутацию бабника. Ему решительно не понять было, в чем здесь причина. Вел он себя, вроде бы, скромно. Лишнего никогда не говорил. Приключениями своими, в отличие от других, не хвастался. Да немного их и было в последнее время, этих приключений. Джу почти полгода ходил влюбленным в певичку и, к тому же, у него не хватало денег, чтобы развлекать себя. Ну почему они решили? Или у него в личном деле так записано?..

Цвет его распутных похождений приходился на прошлый летний год, когда у Джу неожиданно появился друг и они с Анагором лазали через крышу фехтовального павильона чуть не каждую ночь.

Хоть лицей «Каменные Пристани» и считался одним из лучших учебных заведений Столицы, высокорожденных в нем училось немного. Это была школа худородков. Богатых, но смутного происхождения людей. Тарги попадали туда либо по скудости средств своих родителей, которым не по карману было платить за обучение в кадетском корпусе Царского Города или в Военной академии – туда путь особам без роду без племени открывался лишь по личному государеву указу, а по деньгам выходило втрое против полицейского лицея. Либо это были сироты вроде Джу, взятые на иждивение казны. Либо причины являлись какими-то особыми, как в случае с Анагором.

Денег у отца Анагора было предостаточно, и тот поначалу определил сына в Военную академию. Но там вышла ссора (Анагор, правда, говорил, что не было никакой ссоры, а так, нелепая случайность), и на уроке фехтования пятнадцатилетний мальчик умудрился отрубить голову наставнику со старшего курса обычным тренировочным мечом без заточки. Было долгое разбирательство. Противная сторона, люди родовитые и богатые, у которых, к тому же, погиб единственный сын, никак не хотели успокаиваться, не брали отступное и настаивали на суровом наказании. Однако дело было признано несчастным случаем, и отец Анагора перевел сына подальше от сплетен и косых взглядов – в «Каменные Пристани».

Так Джу и увидел в одно прекрасное утро на пороге двенадцатой спальни «маленького кира» – такого же долговязого, бледнокожего и длинноносого, как сам. Что и говорить, рядовая братия «Каменных Пристаней» – купчишки, дети солдат, полицейских начальников и другие худодородки – терпеть в своей компании новенького, да еще какого новенького: птицу неизвестную, со скандальной репутацией и, за что ни схватись, во всем не такую, как они, – согласилась только после дюжины разбитых носов, парочки сломанных ребер, вывихнутых локтей и пальцев и прочих мелких недоразумений, половина которых пришлась на долю Джу с новообретенным товарищем, а половина – на их противников.

Настоящих друзей в жизни Джу не встречалось ни до, ни после Анагора. Они повсюду ходили вместе, все делили пополам – деньги, женщин, врагов, наказания. А самое главное, у своего товарища Джу научился быть высокорожденным. Не выглядеть, не называться им, а именно быть. Он изменился. Стал как Анагор – не таким, как другие. Одним взглядом отсекал от себя не свое общество. Не показывал ни боли, ни страха, ни надежды, ни радости, ни любви, ни неприязни на лице. Настоящий высокорожденный имел право лишь на гнев. «Если судьба к тебе несправедлива, научись мириться с судьбой, сохраняя благородство в душе», – было сказано в кодексе таргов «Иктадор». Джу старался так и поступать. «Зазнался», – говорили о нем. А он не зазнался. Он осознал, кто он. Раньше не понимал, не придавал значения, но с помощью Анагора стал самим собой.

Дружба их продлилась ровно год. Осенью в показательном бою на первенство между военными учебными заведениями Столицы Анагора убил курсант Военной академии – учебной болванкой разбил висок. Ему отомстили. Джу плакал второй раз в жизни…

Он стряхнул с себя нехорошие воспоминания, от наплыва которых потом надолго оставался тоскливый осадок в душе. И без того он не в своей тарелке. Нет никакого чувства уверенности, что он поступил и продолжает поступать правильно. Что поведение его соответствует требованиям служебного и нравственного долга. Что он не подводит сейчас последовательностью своих действий под неприятности себя и других людей. Он не знал, что будет завтра. Показывать свои эмоции он отучился, но ведь перестать чувствовать не мог.

Убежище Джу нашел великолепное. На берегу речной заводи стояла старая ива, у старой ивы – маленький домик. Вдова, которая жила в этом домике, собиралась в деревню на свадьбу внучки, и домик со всем хозяйством на два дня доверила Джу за полдюжины оторванных от свадебного платья жемчужин. На полке ему оставили мешочек муки и несколько яиц. В подполе хранились какие-то овощи еще с осеннего урожая. В хлеву за щелястой перегородкой сопел и жевал постеленную на ночь солому Людоед, а глупая коза в красивом плетеном ошейнике пялилась на незваного гостя сквозь темноту желтыми лупатыми глазами. Вчера вечером коза не хотела позволить себя доить. Она вопила, бодалась, лягалась и пыталась убежать, но Джу некогда было ее уговаривать. Он ее просто стукнул между глаз, и козе пришлось покориться.

Уверенности в правильности собственных действий Джу не чувствовал прежде всего потому, что ехать назад в Столицу и вернуть государыню в Большой Улей он не мог. В Царском Городе какой-то недоумок позволил бедняжке нанюхаться пьяного гриба, да, видно, не разок-другой, а щедро, до одурения. Отправиться на деревенскую свадьбу и позаимствовать там вина Джу вчера тоже не решился, потому что одну ее было не оставить, а попросить присмотреть – только если козу. Когда пьяный гриб кончается и вина достать негде, человек вполне может себя убить. Вот Джу и сидел с ней, как привязанный. Он называл государыню «она», потому что «он» сказать было бы неправдой, а «оно» звучало как-то странно, даже в мыслях. Государыня – значит, она. Сейчас ей стало лучше. Во всяком случае, она уже не кусала Джу за руки и за плечи, когда он пытался помочь ей не кидаться в припадке на стенку. Может быть, если бы пьяный гриб не давал после употребления таких печальных последствий, его бы не запрещали ввозить в страну. За сутки Джу с ней намучался, наверное, не меньше, чем она сама.

Сейчас государыня лежала на боку, повернувшись к Джу спиной, и прижимала его ладонь к тому месту, где болело – посерединке, снизу, под ребрами. А Джу старался отвлечь себя посторонними мыслями от нежных бедер, от белой кожи, от спелых вишенок на кончиках грудей и золотых завитков волос на шее возле затылка, легких и тонких, как паутинка… «Ну и что, что не совсем женщина? – вертелось у него в голове. – Раз государь на ней женился, значит – можно?..»

Она вдруг вздохнула и потянулась, выпрямляя позвоночник. Словно откликнулась на его грешные мысли.

– Джу? – тихо спросила она.

Он в ответ погладил ладонью мягкий животик. По крайней мере теперь он был не Лал, не Фай, не Ли, не Шер и даже не Дин – имело ли последнее имя какое-либо отношение к встречавшему посольство чиновнику? – хотелось бы думать, что нет. Государыня перевернулась и оказалась щекой на его плече.

– Почему у тебя тут кровь? – удивилась она, и Джу поправил рубашку, чтобы прикрыть следы зубов. – Тебя ранили? Я ничего не помню. Почему мы не попали в Большой Улей?

Хотела приподняться, но заскулила и уткнулась обратно Джу в плечо.

– За нами гнались, – рассказал ей Джу. – Нас вынес Людоед.

– Кто такой Людоед?

– Вон там стоит, – Джу показал на загородку.

Людоед пошевелился и пошлепал губой. Государыня немного помолчала.

– А почему он – Людоед?

Джу немного помолчал. Она ждала. Пришлось рассказать.

– Он был конем генерала Хоя из Белой Крепости. Пережил восемь месяцев осады. В городе не было фуража, и командирских лошадей кормили мертвечиной. Потому что генерал без коня – не совсем генерал. Неприятельскими солдатами и своими. Специально собирали трупы. Те лошади, которые не ели, умерли с голоду. А Людоед – вон стоит.

Кажется, история про Людоеда ей не понравилась.

– Ужас какой, – прошептала государыня и замолчала надолго.

Потом был новый приступ. Несильный, зато полностью контролируемый и осознанный. Все то, что было раньше, прошло в тумане пьяного гриба, а эту боль она теперь запомнит надолго.

Когда-то, давно-давно, когда Джу было лет восемь и он только поступил в подготовительный класс «Каменных Пристаней», за старыми сараями, на месте которых сейчас стоит пекарня, он нашел слепого котенка. Котенку было голодно и холодно, он дрожал и едва слышно мяукал. Джу пожалел котенка и положил его за пазуху. Но кормить слепыша в «Каменных Пристанях» было нечем, и жалость не помогла. Котенок попищал-попищал – и издох. Джу плакал первый раз в жизни.

С тех пор он боялся брать живые существа в руки и класть их за пазуху. Он избегал кого-то жалеть, потому что мало кому мог оказать действенную помощь. А жалость без помощи сродни издевательству. Лучше иметь возможность и не хотеть помочь, чем хотеть помочь, но не иметь возможности. Шлюху, даже желанную, даже любимейшую из шлюх, очень просто взять за волосы и поставить перед собой на колени. Потому что помочь ей – это дать возможность заработать. А закрывать своими губами горькие от слез и идущей горлом желчи губы, чтобы боль не кричала, это помощь кому? Чужой боли или себе?.. Неизвестно.

Когда все кончилось, Джу ее отпустил. Последний раз провел руками по липкому от холодного пота телу снизу вверх, расслабляя сведенные судорогой мышцы, снял ее со своих колен и посадил на набитый морской травой матрас. Чтобы не жалеть потом себя, когда ее потеряет. Чтобы не гоняться, как собака, за собственным хвостом. Это не певичка, которую можно купить, подкопив денег. Это другое. И чтобы не пришлось плакать в третий раз.

У нее были растерянные больные глаза. Она осторожно легла, и Джу укрыл ее старушечьим лоскутным одеялом.

– Постарайся поспать, – посоветовал он. – Уже проходит. Теперь тебе будет легче.

Он соскочил с лежанки, взял кафтан, стал обувать сапоги. Пора было поить-кормить Людоеда и доить глупую козу.

– Не уходи, – вдруг сказала государыня. – Не бросай меня, Джу. Обещай мне, что не бросишь.

– Обещаю, – сказал он.

Что хорошо у пьяного гриба: скажешь себе «спать» и спишь. Без лишних мыслей и без снов. Скажешь: «не спать» – и глаза хоть склеивай, не закроются. А плохо то, что потом вместо флакончика с порошком приходится носить в рукаве фляжку с виноградной водкой, и время от времени к ней прикладываться. Из-за этого недостатка на следующий день господин Дин был навеселе с раннего утра.

Сначала у него состоялась встреча с одним из немногочисленных родственников императора, служащих в Царском Городе, – с государственным казначеем киром Варруром. Малое количество ходжерцев при дворе, учитывая обычную склонность правителей пристраивать на высокие посты в первую очередь родственников, а затем уж всех остальных, могло натолкнуть на мысль, будто государь своих родственников не любит. На самом же деле ходжерцы никогда не рвались исполнять дворцовые ритуалы и у всех на глазах решать дела государственной важности. Им принадлежала бульшая часть финансовых учреждений Столицы и Северного Икта, и для жесткого контроля над Царским Городом им этого было достаточно. Сейчас архипелаг Ходжер, страна ростовщиков и банкиров, в сваре северян и придворных заняла нейтральную позицию. Ничего другого и нельзя было ожидать. Война за северные провинции волновала сухопутных торговцев. Ходжерцы были торговцами морскими, а тарги – торговцами речными, то есть какими-никакими, а конкурентами. Поэтому позиция Ходжера в сложившихся обстоятельствах являлась скользкой и темной и сводилась, в основном, к невмешательству ни в чьи дела. Ходжерцы не сомневались, что нашествие внутренних обитателей на север страны – явление временное, если не сказать сезонное, и на поставках продовольствия в разоренные войной провинции они надеялись потом сделать хорошие деньги. Тут военной помощи не получил бы и сам государь, что уж говорить про Дина. Идущие в Столицу ходжерские корабли предлагалось использовать для переброски войск в Северную Агиллею, и оплатить фрахт государственными деньгами. Что и сказать, спасибо, кир Хагиннор Джел, за подарок – свечки огарок.

Потом, прямо в Царском Городе, Дина облаяла собака. Если бы Первый министр понимал язык животных, он, вне сомнения, узнал бы о своей жизни множество нелестных подробностей. Хозяйка собаки, госпожа Шер Шерилар, желала знать, где император. Знать ей это было совсем не обязательно, но, как Дин и опасался, кое-кто в подставу не поверил. Это можно было предвидеть с самого начала. В Царском Городе появились и стали множиться странные слухи. Дин ничего объяснять не стал, боясь словами только ухудшить положение. Нет государя – и все тут. На севере война, дел много. Вернется? Откуда Дин знает, когда государь вернется. Ведь ей он тоже не дает отчета, куда и с кем пошел и в какое время его ждать назад. Захотел – ушел, захотел – вернулся. На то и государь. Госпожа Шерилар изволила разгневаться и топнуть ножкой, а проклятый пес чуть не цапнул Дина за рукав. Пришлось поставить госпожу Шерилар на место. Подстилка должна лежать в постели и молчать, а не мешаться в дела государственной важности.

Следующей проблемой господина Дина был кир Аксагор, топтавшийся на ведущем к Эгироссе торговом тракте. Сама Эгиросса не бунтовала и не требовала вернуть республику всего лишь потому, что все бунтовщики уехали из нее в Столицу. В результате к бывшему эгиросскому наместнику приспела изрядная поддержка. Воевать за республику собравшееся войско, скорее всего, было уже не склонно, потому что сюда тоже добрались вести о войне в Агиллее. Но кир Аксагор успокаивал людей тем, что якобы встреча с государем решит все проблемы таргов. Личной встречи с государем он, конечно, не добился. Зато к нему приехал господин Дин.

Первый министр сообщил, что государь о заговоре знает все в деталях и подробностях, но винит более эргра Иная, у которого были намерения вовсе не республику установить в стране, а теократию по образцу энленской. Для того он полностью вошел в доверие к принцу Ша, вел в Столице свою тайную политику и даже убил Первого министра Энигора. Единственная возможность быть прощенным для кира Аксагора лежит через ратные подвиги в северных землях. После отмены указа об отрешении от должности и об аресте, кир Аксагор согласился грузить своих людей на ходжерские корабли и отправляться в Агиллею. Правда, пришлось доплатить еще изрядную неустойку все из той же государственной казны. Но что делать, родина в опасности. Причем размеры неустойки оказались таковы, что бумага с печатями, замкнутыми в круг, была мелко порвана и пущена в реку вместе с приказом об аресте кира Аксагора. А для скрепления сделки туда же в реку отправился и господин Харакута, потому что платить еще и ему Дин не собирался. Вот так: составлять наветные письма государю можно, когда ты эгиросский наместник, и нельзя, если ты всего лишь элемент полицейского заграждения, вроде шлагбаума.

Принц Ша в это время был послан в Курганы и принял командование над ожидающим учений разнородным войском, пестрее которого бывает только луг с цветами. Там собрались гвардейские части, городская стража Столицы, войско Порядка и Справедливости Столичного округа, курсанты Военной академии и «Каменных Пристаней», солдаты из столичного гарнизона, из Эгироссы, из Лилароса и еще из десятка городов. Из них удалось сформировать один корпус: конный полк и два пехотных, и еще шесть тысячных отрядов. Завоз фуража и провианта обеспечивал новую армию всего на десять суток.

Просмотрев бумаги, которыми сопровождался весь этот кочевой табор, отнюдь не рвавшийся на битву с опасным противником в глухие леса Агиллеи, Дин пришел к выводу, что такими силами внутренних обитателей не только не победить, но даже не сбить им темп наступления, который те пока держали очень высоким. Наступающее войско не задерживалось даже для грабежей, чтобы не обременять себя добычей и не сбавлять скорость, судя по которой сопротивления оно совсем не встречало. Да и кто будет сопротивляться в доме без хозяина – Волк сначала уехал, а потом помер.

Только у савров было двадцать тысяч сабель. Легкая конница, неэффективная при взятии укрепленных поселений, зато очень полезная, когда дело доходило до стычек с остатками Северной армии. Еще сорок тысяч внутренних обитателей вели безрукий и безъязыкий царевич Галахар и главный воевода князя Внутренней Области – Чор. Царевич Галахар вез с собой не готовые осадные машины, как это делалось обычно, а военных инженеров из Эша. Значить это могло только одно: северные провинции всего лишь разбег для прыжка. Прыжок будет совершен в Столицу.

Дину приходилось восстанавливать реальный ход событий на севере путем сопоставлений отрывочных сведений, доходящих оттуда. Например, он знал, что с Северной армией не произошло бы беды, если бы средняя часть Правого Крыла – те самые двадцать тысяч саврских сабель – не изменила присяге и не перешла на сторону восставшего савр-Шаддата и если бы между остатками Правого Крыла и Левым Крылом в момент нападения могло быть налажено какое-либо взаимодействие. Главнокомандующий написал в Столицу письмо, смысл которого был «иногда отступить – значит, победить». Таким образом, семидесятитысячное регулярное войско, прикрывавшее границу, обратилось в бегство, отворив саврам и внутренним обитателям дорогу в Агиллею, Готистею, Гем, Дем и Карию. Каким образом можно одолеть победно шествующее вражеское войско, когда во внутренних провинциях страны кроме небольших гарнизонов и местных ополченцев никто не встанет поперек дороги, главнокомандующий в письме не написал. А от крестьянского ополчения глупо ожидать, что оно бросится в бой с такой же отвагой и силой, как горцы из Внутренней Области или саврские степняки, для которых вся жизнь – военные набеги.

Единственная преграда, которая не изменит и обязательно встанет на пути неприятельского войска – полноводные реки Шош и Рор, со своими многочисленными притоками заменяющие в северных провинциях дороги. Единственная выгода – пока еще сохраняющаяся возможность застать внутренних обитателей и савров в северном бездорожье до того, как они преодолеют последнее водное препятствие и выйдут в ничем не защищенные центральные провинции страны.

А единственное, что в свете доступной ему информации Дин придумал умного, – это натравить на Внутреннюю Область Ренн, город с никудышным войском. Ни один военный поход Ренна еще не увенчался успехом. Но и Ренн тоже ни разу не был взят – его окружали очень хорошие оборонительные сооружения.

Со встречи с киром Аксагором Дин вернулся в государев кабинет, вытащил говорящую шкатулку и два раза нажал на зеленый огонек.

Вопрос «как» теперь перед Фаем не стоял. Лаборатория и мастерские работали всю ночь и утро. Идея сама по себе оказалась настолько проста, что придать ей материальную оболочку серьезного труда не составило. К первой дневной страже устройство для приема Быстрого Света стояло на щите посередине лаборатории. В нем не было квазиживых элементов, поэтому вид оно имело громоздкий, и вынести его из помещения, наверное, было невозможно. Ну разве что стену сломать или разобрать крышу. Тем не менее, оно прекрасно работало.

Первый пойманный монолог происходил на непонятном языке. Ли сказал, что это ходжерский диалект, и среди таю никто его не понимает. Кому и о чем рассказывал и от кого что требовал неизвестный источник с Ходжера, осталось тайной. Следующими были перехвачены переговоры господина Дина с каким-то эргром Скеем. Эти хитрецы тоже говорили не по-таргски, а по-энленски, и понял Фай только, что они, во-первых, почти ругаются. А во-вторых, у господина Дина серьезные проблемы из-за вторжения в государство неприятельской армии с севера.

Третьим оказался вызов по обычной радиосвязи, известивший Фая о прибытии на остров Бо транспортного бота с Бенеруфа. Фай получил еще одну энергостанцию, оружие, контейнеры с ранее заказанным исследовательским оборудованием, и две амфибии: вода-земля и вода-воздух.

Нэль по-прежнему не появлялся и не давал о себе знать.

Ну что подумать о такой неожиданной дружбе?.. Ходит, смотрит, гладит по волосам, даже держит на коленях. Никакой грубости, никакой пошлости, никаких домогательств. Но вольность полная – раздел, и платье спрятал. Может быть, Нэль себя вел как-нибудь не так? Дал повод себя тискать? Если да, то почему Джу смотрит так холодно? Что вообще случилось между ними? Нэль не помнил. Довольно большой промежуток его жизни канул в беспамятство и не поддавался восстановлению. Кажется, Нэлю было плохо. Или, наоборот, хорошо? Но потом-то ему совершенно точно было плохо, и получеловек его очень жалел. Обнимал, утешал, говорил ласковые слова. За всю жизнь Нэля никто еще не сказал ему столько ласковых слов, сколько он услышал сегодня за одно утро. И даже не так. Впервые в беде, случившейся с ним, ему сказали что-то более доброе, чем «сам виноват»… Нэль вспоминал тепло рук на своей коже. Предполагать, что получеловеку могут попросту не нравиться андрогины, ему не хотелось. Как и признавать за собственными чувствами некоторый сумбур и нелогичность.

Он все время следил за получеловеком глазами.

Разве Лал когда-нибудь был таким добрым?.. Таким же чужим был, но добрым – никогда…

Днем шел дождик. Страшного Людоеда, который ел мертвечину, получеловек отпускал гулять на длинной веревке. У Людоеда была красивая изжелта-мраморная шкура, голубовато-белесые глаза, длинные белые ресницы и розовый мягкий нос. Вокруг еще бегало какое-то смешное животное, которое давало молоко, если его поймать. Нэль молока никогда в жизни не пил, разве что в младенчестве, и хотел бы попробовать, но не решился.

Он пытался соединить реальность, в которой он сейчас существует, с той, в которой он существовал прежде.

Мир Тай состоял из коридоров. Металлические коридоры. Керамические коридоры. Коридоры, заделанные в пластик. Совсем удивительные коридоры, облицованные деревянными панелями тысячелетней древности или выложенные облицовочным камнем и мелкими цветными стеклышками – мозаикой, но это очень мало где. Лестницы со ступенями из косой сетки. Эскалаторы. Лифты. Скоростные и не очень. Решетки вентиляционных шахт. Свет матовых панелей под потолком. Днем освещение полное, ночью из десяти панелей тускло мерцает одна. И только этим отличаются день и ночь. Коридоры заканчиваются сотами жилых отсеков. И в этом отношении мир Тай почти ничем не отличается от орбитальных станций Верхних. Разве что коридоры и отсеки на станциях были немного другого сечения, не такие длинные, высокие и большие, и на орбите пассажиров перевозил ионный экспресс, а не электрический поезд-подземка. На поверхность планеты Нэль не ступал ни разу. Только смотрел по визору. Безжизненное, коричнево-красное пространство. Пыль. Много пыли. Во время пылевых бурь часто засорялась вентиляция и воздух в отсеках начинал нехорошо пахнуть. Иногда канализацией, иногда дымом мусороперерабатывающего завода. Иногда чем-то неживым, дезинфекцией. Озоном. Так всегда пахло на «Золотом Драконе» во время перелета. Вахты. В рубке скучно, но нужно терпеть. Личная каюта. Не совсем личная, конечно. Пополам с Лалом. Впрочем, поскольку Лал приходит лишь когда из десяти потолочных панелей приглушенно светится одна, а уходит до того, как загораются все, можно сказать, что личная. Пара слов мимоходом. Рассуждения вслух о долге. Маленькое, короткое счастье. Капелька тепла. Это называется семья. Имплантат под кожей. Это называется планирование семьи. Бенеруф. Тот же красно-коричневый пейзаж, только теперь с прожилками белого. Снег. Замерзшая вода. Немного меньшая, по сравнению с Тай, гравитация. Опять коридоры. На этот раз с комфортом. Почему-то сразу видно, что устраиваются основательно, надолго. Хотя вслух об этом никто не говорит. А потом…

– Хочешь молока?

«Б-б-э-э-э» – из-за окошка.

– Хочешь? Давай, попей. Нам нужно возвращаться в Столицу. Если у тебя не будет сил…

Глиняная миска полетела на пол. Нэль вцепился Джу в рукав рубашки и лицом уткнулся в бок, словно его снова скрутила судорога:

– Не надо мне в Столицу! Я не хочу обратно! Я уже напутешествовался, с меня хватит!..

То, что получеловек сильнее его раза в два, Нэль понял еще на старой дамбе. Он был перевернут на спину легко, словно жук, и сверху на него водопадом посыпались серебряные волосы.

Получеловек смотрел ему в глаза. Долго. Минуту. Может, две.

– Я нищий, понимаешь? – сказал наконец он. – У меня нет ничего своего. Вообще ничего. А ты – государыня. Ты чужая жена.

– Никакая я не жена! Государь меня подержал за руку один раз, а потом велел нести печати в префектуру!

– То, что у меня нет своего, еще не значит, что мне нужно чье-то чужое. Даже если мне очень сильно не хватает. Я не вор, – произнес получеловек, выпустил Нэля и ушел на улицу, подобрав с пола черепки.

Выяснить уровень их отношений получилось. Он – государыня. Нэль очень обиделся, закусил губу и беззвучно заплакал.

Он слышал, как получеловек привел Людоеда обратно в дом и закрыл за загородкой, через щели в которой Людоед иногда смотрел в комнату любопытным прозрачным глазом. Потом получеловек куда-то ушел. Сначала Нэль из-за обиды не придал этому значения. Он заснул и проспал большую часть дня. Но потом, когда он проснулся, его укололо беспокойство. Уже начинало темнеть, а сам Нэль не мог даже лампу зажечь без посторонней помощи. К тому же днем у старой ивы побывали гости. Джу в это время еще ходил где-то рядом.

Сначала поднялся шум у заводи. Нэль свесился с устроенной над печью деревянной лежанки и посмотрел в окошко – женщины пришли на реку купаться. Они разделись и полоскали длинные волосы в мелкой воде. Глубоко никто из них не заходил – или не умели плавать, или боялись водяных бесов.

Нэль забрался обратно в постель. Ему нарисовалась картинка: Джу смотрит за женщинами из-за старой ивы. Потом те замечают его, зовут к себе, и они все вместе идут в деревню. Про деревню где-то недалеко отсюда и про деревенскую свадьбу Нэль уже слышал. В деревне Джу остается и отлично проводит время до утра, а о Нэле даже не вспоминает ни разу. В самом деле, разве может сравниться какой-то маленький таю, больной и несчастный, с целой оравой грудастых и задастых деревенских девок? Ясно, что он проигрывает им по всем статьям. От таких мыслей Нэлю стало очень грустно, и он снова заплакал. Ему хотелось есть и пить. Он жалел пролитое молоко и не знал, что будет делать дальше. Чем больше времени проходило, чем сильнее сгущались сумерки за окошком маленького домика, тем хуже и хуже ему становилось – и в этом мире все было то же. А ведь он поверил сначала, что здесь чисто и хорошо, не так как в бесконечных коридорах, составлявших до этого времени всю его жизнь. Что здесь можно жить, что все наладится… Нет. Невезучему и в раю не повезет.

Ему оставалось выйти из домика и как-то покончить с этим. Он спустился на пол. Потом решил, что голым топиться неприлично, и взял одеяло с собой. Куда Джу дел свадебное белое платье, Нэль не знал. Он завернулся в одеяло, нашарил в темноте дверь, чуть не упал с подгнившего и покосившегося крыльца. Над головой сияли звезды. Нэль ступил босыми ногами в холодную мокрую траву.

– Куда ты собралась на ночь глядя? – услышал он голос. – Простудишься босиком. Ты так и сидела весь вечер в темноте?

– Джу… – выдохнул Нэль. – Я думал, ты ушел до утра…

Джу тихонько фыркнул и помог Нэлю подняться обратно на крыльцо, крепко взяв его под локоть.

– Я чуть было не ушел навсегда, – сказал он. – По-моему, меня ищут как дезертира. Если бы полицейский пристав не был в дудочку пьян, я мог бы не вернуться и утром. В Агиллее идет война, в Столице пересчитывают и собирают в Порт всех военных. Надо решать. Или я сейчас же возвращаюсь в Столицу. Или сажусь на Людоеда и еду в ближайший портовый город.

– А потом?..

– Потом после чего?

– После того, как ты приедешь в портовый город?

– Сяду на корабль и уплыву в Северный Икт. В южнотаргских провинциях нет Тайной стражи, найти меня там будет гораздо труднее, чем в Столице. А если и найдут, я всегда смогу сказать, что я это не я… В конце концов, на государственной службе свет клином не сошелся.

Он вошли в домик, и Джу ловко зажег светильник. На скамью перед Нэлем легла белая рубаха, шелковый платок, полосатая крестьянская юбка и вышитая душегрея на заячьем меху. Промасленный сверток с куском пирога и половиной жареной курицы Джу выложил на стол, а из-за пазухи достал плоскую тыкву и поставил рядом.

– Вино, – предложил он Нэлю. – Выпей, тебя шатать перестанет.

– Ты поедешь в порт, – упавшим голосом проговорил Нэль. – А я?

– Решать тебе, – просто сказал Джу.

– Когда мы встретились во дворе, я шел топиться, – признался Нэль. – На самом деле. Мне незачем жить.

Получеловек погладил его по щеке, и Нэль к нему шагнул и прижался. Он не хотел навязываться, просто само так получилось.

– Только не реви, – предупредил его Джу. – Это я сейчас и сам могу. И тогда мы с тобой долго ничего не решим.

– Ты меня не оставишь?

– Не оставлю, не бойся.

Четверть стражи спустя Людоед ходко бежал по песчаной дороге, качаясь на иноходи из стороны в сторону, словно верблюд. На этот раз Джу посадил Нэля не позади, а на переднюю луку седла, боком к себе, и крепко держал, обнимая рукой. Путь их лежал в сторону небольшого города Лур, в порт которого часто заходили суда с сомнительными фрахтовыми листами.

По загривку шибануло Дина поздновато. Мог бы опомниться и раньше. Но на него свалилось столько дел, и каждая мелочь казалась или подлинно была существенной, поэтому Первый министр завяз в них, словно водяной в тине.

Дин шел по темной аллее Царского Города по направлению к дворцу, где был назначен совет с чиновниками военного министерства. Он считал под ногами гранитные плиты и вдруг подумал: о каком таком общем враге государя и таю говорил посол Фай Ли? Кого, кроме государя, он подозревал в булавочном колдовстве? Если есть общие враги, значит, должны быть и общие дела, или, по крайней мере, общие интересы. А других совпадающих интересов, кроме изобретательства различных псевдоколдовских штучек, Дин пока не обнаружил.

Он остановился. Он все равно ничего не понимал в том деле, которое предполагалось обсуждать на военном совете. Расчет провианта и сохранение баланса сил при продвижении армии по немногочисленным транспортным артериям северных провинций лежали вне его компетенции. Этим вполне мог заняться принц Ша, благо мальчик увлекался книжками по военному делу. В Столице Дин еще что-то собой представлял. В международной политике, он надеялся, тоже. С эргром Скеем они утром худо-бедно, но поладили. Ренн соберет тысяч двадцать войска и нападет на Внутреннюю Область со стороны своих границ. При этом энленский первосвященник ничего не спросил об императоре, а Дин ничего не сказал. Это было неплохое достижение. Но военачальником Дин себя представить не мог.

Вся свита Дина, насчитывающая теперь множество полезных людей, остановилась вместе с ним и ждала его решения. Дин повернулся на пятках и велел передать принцу, чтобы тот взял председательство в военном совете на себя.

А Дин снова отправился в Большой Улей.

– Я сожалею. Пока невозможно вернуть вам государыню Натаниэль, – признался он господину послу. – Но вы не беспокойтесь. Если бы она была мертва, ее непременно обнаружили бы. Мертвых искать много проще, чем живых. Государя пока тоже нет в Царском Городе.

– Так зачем же вы приехали? – поинтересовался посол Фай Ли.

– Спросить вас еще кое о чем. Насколько вы уверены в том, что опасность, угрожающая вам, может угрожать и государю? И, наверное, не только государю, но и государству?

– Масштаб здесь несколько больше, чем государство, – промолвил господин Фай Ли. И начал сыпать терминами, из которых Дин не разобрал и половину. Что-то о разделенном мире Тай, часть которого в скором времени может оказаться у всех та-биланцев над головами. – Нравится вам перспектива? – закончил он вопросом свой рассказ.

Дин помолчал.

– А я что могу сделать? – удивился он. Летающее корыто для поездок сквозь небесную твердь, как в сказках, у Дина в чулане не стояло.

– Ваши хранители должны узнать, какие соседи у вас могут появиться в ближайшем будущем. Для вас колония Верхнего Мира Тай на Бенеруфе – это вроде склада взрывчатки за бумажной ширмой. Если вы можете принять меры – примите их сейчас, пока еще не слишком поздно.

– Я вот думаю, – произнес Дин, – вам сразу правду сказать, или вы ее со временем сами поймете?

Фай насторожился.

– Лучше бы сразу, – предложил он. – Если это в самом деле правда.

– Коробочку, которую вы называете Быстрым Светом, я нашел вчера утром у государя в столе. Произошло это совершенно случайно. А булавки, пока вы мне не сказали, я и не знал, что такое.

– Но в вашей стране есть еще люди, которые умеют обращаться с Быстрым Светом.

– Я знаю двоих, исключая императора.

– И я двоих. Один из них говорит по-ходжерски, второй по-энленски.

– Кир Хагиннор Джел, отец государя, и эргр Скиллар Скей, первосвященник энленской жреческой коллегии, – кивнул Дин.

– Может быть, спросить у них?

– Спросите.

– Как?

– Не знаю.

Господин посол досадливо сморщил лицо. Дин отметил странность, которую не замечал раньше: на правой щеке у посла были веснушки, а на левой нет.

– Вы прикидываетесь, господин Дин.

– Ничуть, – Дин пожал плечами. – Вы говорите об одной опасности, а у меня через порог уже шагнула другая. В вашу опасность я не очень верю, поскольку не могу представить, что это. Возможно, государь вас понял бы и оценил бы ваши сведения. Но я, увы, слишком мало в этом всем разбираюсь.

– Ну что вы хотите? Что сделать, чтоб вас убедить? Я дал вам оружие. Представьте, что с этим оружием начнут войну против вас же. Быть может, хотите посмотреть на другую технику? Прокатить вас на летающей машине? Знаете, как здорово сбрасывать с нее бомбы на вооруженных луками и копьями солдат?

– Попробуйте, – согласился Дин.

– Приходите завтра вечером, как стемнеет. Чем раньше вы убедитесь, тем быстрее сумеете меня понять. Машина уже будет здесь, и мы не потревожим жителей Столицы полетом. Быть может, если вы оцените опасность, у вас отпадет охота со мной торговаться…

Дин ничего не ответил про то, что даже если он опасность оценит по достоинству, все равно сделать с ней ничего не сможет. Разве что пожаловаться государю, когда тот найдется. Господин Фай Ли, очевидно, принял его немного не за того, кем Дин на самом деле являлся. Но от дополнительной информации отказываться было грех.