Глава 23
Сказ о том, что же на белом свете деется-то!

Существо, уныло бредущее навстречу, вне всякого сомнения, было Переплутнем. Но, похоже, в недавнем прошлом кто-то сильно усомнился в магических свойствах его голоса. Кроме заметной издали хромоты, наш речистый сокамерник носил на морде явные следы неравной схватки, и обрывок аркана вокруг шеи, болтавшийся точно галстук, смотрелся весьма нелепо на его собачьей груди.

— Ну что, — фея обвела нас взглядом, — затыкайте уши.

— Может, чисто на скорости проскочим? — глядя на приближающегося побрехушку, задумчиво предложил Вадюня.

— Давай, — согласилась фея.

— Нет, — покачал головой я. — Лучше уж как под Саврасовым Засадом. Мы затыкаем уши, а ты, Делли, записываешь речь Переплутня на диктофон. Надеюсь, он у тебя с собой?

— А как же! — гордо заявила кудесница, доставая из седельной сумки подарок Вадюни. — Да только к чему нам его россказни? Пусть себе шагает.

— Россказни, может, и ни к чему, — пожал плечами я. — А может, на что и сгодятся. Что-то тут странное…

— Что же? — поинтересовалась фея.

— Пока точно объяснить не могу, — отозвался я. — Но сама посуди, Переплутня ловят регулярно, однако же, по твоим словам, никогда не избивали. А здесь такое ощущение, что он пережил хорошую трепку. К тому же еще эта веревка на шее…

— Зачем он мог кому-то понадобиться? — изумилась кудесница. — Тварь-то суть бессмысленная!

— Честно говоря, я вижу только одного клиента, делающего из подобных тварей что-нибудь полезное для общества. Это мурлюки.

— А им-то он зачем?

— Да уж придумают. Вкатят ему вашу минералку, и станет он не Переплутень, а средство массовой информации, — ударился я в пророчества. — А что, и послушать интересно, и оказывает глобальное воздействие. Тут главное — правильно задать вектор.

— Про вектор я не поняла, но возможно, ты прав, — согласилась фея, проверяя наличие кассеты в диктофоне. — Ладно, закрывайте уши! Он уже совсем близко.

Переплутень брел, не разбирая дороги, да, судя по внешнему виду, и не особо имея возможность ее разбирать. Оба глаза несчастного болтуна были подбиты и теперь смотрелись узенькими щелочками на его тощем лице. Бормоча что-то себе под нос, бедолага влачился, куда болезненно падал его взгляд, покуда не наткнулся на замершего в ожидании Феррари. Осознав, что впереди препятствие, и конские ноги вполне могут предполагать наличие всадника, бедная животина испуганно взвыла и отпрянула в сторону, припадая на раненую лапу.

Дальнейшее мы слышать не могли, однако приветствие Делли явно успокоило ее старого знакомца. Несколько минут спустя, когда подкормленный феей подранок уже шкандыбал дальше, мы вволю могли насладиться витиеватыми изысками его поэтической мысли.

— Пронзила грудь стрела небесной выси из желтой рвани кровь зеленых жил. И мрачно смотрит вспоротая сила, и шевелятся многих ног ужи. Сомкнулся ряд, убитых старцев руки взметнулись ввысь, они плетут аркан, но лица их закрыты пеленою. Предел железный — Вести не предел! Не упадут, не возродятся снова их слезы отвердевшие с вершин. Но сила их окрепла многократно, их слышен шаг и поступь вслед за ним. Страшитесь! Устрашайтесь! Берегитесь! Все замерло. Но полон жизни тот, кто принял смерть небесною стрелою и мертвой кровью камня оживлен.

— Не, ну не круто ли! — выслушав вдохновенные подвывания Переплутня, уважительно вздохнул Вадюня с видом тонкого ценителя высокого искусства стихосложения. — В натуре круто! Особенно про слезы клёво, что они чисто не возродятся. А об чем это он?

— Судя по всему, — я оглянулся на уже едва видную фигуру удаляющегося Переплутня, — он пытался поведать Делли, как дошел до жизни такой.

— А как по мне, так полная несуразица! — должно быть, по-прежнему обижаясь за род людской, буркнула Маша.

— Не скажи, — покачал головой я. — Мы уже имели возможность убедиться, что речи Переплутня нелепы только на первый взгляд. Давай-ка попробуем разобраться. Долговременной событийной памяти у нашего вещего пса нет, выходит, все, что он нам наплел, произошло в последние дни. Верно? — Я посмотрел на фею, в отличие от своей воспитанницы не имеющую иллюзий относительно бессмыслицы услышанного текста.

— Именно так, — согласилась Делли.

— Значит, Переплутень пытался описать своего обидчика, или, вернее, обидчиков, поскольку, когда речь идет о некой угрозе, он всегда использует множественное число. Попробуем сгруппировать информацию по описательному признаку. Делли, будь добра, прокрути еще раз запись, только, пожалуйста, останавливайся после каждой фразы. Угу, — промычал я, вновь прослушав пленку и пока тщетно пытаясь вникнуть в потаенный смысл прозвучавших слов. — А теперь еще раз.

— И долго мы будем слушать эту белиберду?! — взорвалась Маша, разбрасывая по округе смертоносные осколки праведного гнева. — Лучше бы я ехала с Громобоем Егорьевичем! Хочу вам напомнить, что мы сюда прибыли не загадки разгадывать, а спасать моего суженого.

— Не зная броду, не суйся в воду, — укоризненно покачала головой фея, пытаясь урезонить раздраженную принцессу. — Тот, кто напал на Переплутня, и на нас может наброситься. Нельзя пренебрегать предупреждением об опасности, от кого бы оно ни исходило!

— Опасностям надо смотреть прямо в лицо! — гордо вскинула подбородок наследница грусского престола.

— В данном случае, похоже, это невыполнимо, — перебил ее высочество я, в свое удовольствие используя возможность не соблюдать в полевых условиях дворцовый этикет. — Итак. Первое, что можно сказать: есть некто, убитый небесной стрелою и затем воскрешенный, если по тексту, мертвой кровью камня. Давайте попробуем по ассоциации. Что может означать этот заворот?

— Ну, так, блин, это и ежу понятно! — расплылся в улыбке Вадюня, радуясь возможности проявить сообразительность. — Это ж чисто сок минеральных дров! Они же каменные, ну и типа всякие хреновины мурлюки тем соком заправляют.

— Так-так-так! — скороговоркой выпалил я. — А ведь похоже на правду. Во всяком случае, по смыслу подходит. Давай дальше. У означенных убитых и оживленных большое количество ног. Переплутень почему-то именует их ужами, и если принять на веру, что они не ползут, а именно шевелятся, вероятно, образ довольно точный. Что бы это могло значить?

— Ужи не змеи, они не опасны, — невольно включаясь в игру, предположила юная принцесса.

— Возможно, что и так, — кивнул я. — Я сначала подумал о тех железных многоножках, о которых мы только что слышали. Но там Делли обозначила ноги ходулями, а здесь — ужи. На что это похоже?

— На корни деревьев, — не задумываясь, выдала фея.

— Стоп! Угу. Ага. Корни деревьев. Скажем, дубов. Очень интересно! Тогда небесные стрелы — скорее всего молнии, а молнии в большом количестве бывают во время бури. Ведь так?

— Несомненно, — согласилась кудесница. — Но к чему ты ведешь?

— Мне отчего-то вспомнился рассказ бослицкого шамбеляна гражданина Сангуша Лось-Ярыльского. Помнишь, пока ты беседовала с престарелой герцогиней, он нам по ушам ездил?

— На чем? — удивилась фея.

— Ну, это типа рассказывал, — неуверенно пояснил Ратников. — Правильно?

— Правильно, — подтвердил я. — Так вот, он рассказывал, что в угодьях его родственника поломанные бурей дубы сами, буквально своими корнями, ушли в неизвестном направлении.

— Он, вероятно, говорил о своем кузене Грайвране Лось-Еленьском, подкомории в Затычине?

— Да, кажется, так он его называл, — согласился я.

— Крепость Затычин находится почти у самой границы с Империей Майна. И если все действительно обстояло так, как поведал бослицкий шамбелян, если мертвые деревья ушли под воздействием сока минеральных дров, то скорее всего они направлялись к границе, то есть к Железному Тыну.

— Похоже на то, — согласился я. — Видимо, именно при взгляде на этот рубеж обороны наш певец своей печали родил свежий образ «предел железный Вести не предел». То есть Весть скорее всего он сам, железный предел — понятно. А то, что он не предел, очевидно, должно означать удачный побег Переплутня с той стороны Железного Тына. Не зря же у этого пациента Красной Книги на шее обрывок веревки болтался.

— А это, — Вадим напряг память, — ну чисто Железная Дева тут при чем?

— Дева Железной Воли? — уточнил я. — Да, кажется, ни при чем.

— А че тогда Лось в натуре втулял, что она дубы оживила?

— Вадюня, не путай грешное с праведным. — Я назидательно поднял палец. — Лось-Ярыльский говорил, что воля Железной Девы в силах сдвинуть с места поломанные бурей деревья. А не то, что это она их сдвинула. Это художественный образ. В Бослице, по словам Делли, народ довольно темный и с магией почти не знаком. Я прав?

— В Гуралии любой шарлатан может выдать себя за мага, — презрительно фыркнула фея. — Там до сих пор от псеголовцев не научились защищаться.

— Час от часу не легче! — поморщился я. — Как не Переплутень, так псеголовец! Ну ладно, сути дела это не меняет. Как мне видится, здесь налицо одновременно два преступления. Первое — несанкционированное использование природных богатств Гуралии и второе — ползучая экспансия мурлюков.

— Бредучая! — не замедлила вставить Маша. — Что это нам дает-то, господин одинец?

Я бросил на ее высочество гневный взгляд. Не люблю, когда вздорные девчонки своими колкостями мешают свободному течению оперативной мысли.

— Вам стоит опасаться поломанных бурей дубов, — с самой замогильной интонацией изрек я. — Всего остального, впрочем, тоже.

Мы ехали уже третий день по бескрайним просторам Субурбании, давно оставив за спиной реку Непруху, величаво катящую свои воды к далекому морю. Солнце начало клониться к закату, когда при выезде из очередного леса перед нашими глазами предстал дорожный указатель: «Град Жутимор. 10 верст».

— Хорошее название, — вслушиваясь в звучание красного словца, резюмировал я. — Доброе.

— Что б ты-то понимал! — укоризненно покачала головой фея. — Да если хочешь знать, название это геройское. К твоему сведению, Аким Жутимор — мужественный борец с ордынским нашествием. В честь него град и повеличали. До того он иначе звался.

— Вот как? — удивился я.

— А ты как думал?! Жутями-то ордынцев прозывали, оттого и слово пошло «жуткий», ну и все такое. А как подступили в прежние столетия жути к этому граду, жители его семь седмиц на стенах дружно держались, пока вся еда до крошки не кончилась. Тогда-то Аким и вызвался хитростью жутей из-под стен увести. Сказался переветником и ночью побёг во вражеский стан. Привели Акима к жутьскому умеру, он поганину и говорит: «В городе запасов не осталось, до воробьев все поедено, хоть сейчас штурмовать можно. Да только жители ноне голодные и злые. Коли на стены полезть, многие воины головы сложат. А вот ежели выждать чуток, когда горожане ослабнут, то стены без всякой крови взять можно». А чтоб самим от голодухи ноги не протянуть, готов указать место в лесу, где весь здешний скот упрятан. Жути как о том услыхали, так все за ним враз и пошли. Самим-то кушать небось хотелось!

— Все? — откровенно усомнился я.

— Все, — вновь подтвердила фея. — Как один. И уж куда он их увел, неведомо. А только сказывают, что за этими лесами, в Батлии, появилось новое воинственное племя жуматов. Так вот я и думаю, не от жути ли они произошли?

— Зачудительная история, — хмыкнул я. — Надеюсь, сейчас в этом Жутиморе пища найдется?

Город Жутимор встречал нас… Впрочем, нет, он нас не встречал. Он был занят своими проблемами, и никому не было дела до всадников, въехавших в арку городских ворот. Пара стражников, лузгавших семечки на скамейке под развесистым каштаном, удивленно проводив взглядом синебокого скакуна, немедленно сбросила увиденное в погреба сознания и продолжила свое занятие с осознанием важности выполняемого долга.

— М-да, — созерцая занятых беседой стражников и прислоненные поодаль алебарды, покачал головой я. — Интересно, как им удалось продержаться семь седмиц?

— Ну да, понты! — хмыкнул Вадюня. — Жутикам чисто не по крути было в ворота идти, вот они в натуре и прикололись на стенку лезть.

Возможно, могутный витязь и был прав, им, витязям, виднее. Меня же сейчас больше интересовало наличие достойного постоялого двора, гостиницы, на худой конец корчмы, где мы бы могли передохнуть и подкрепить силы. Ничего подобного в обозримой округе не наблюдалось. Правда, время от времени под копыта скакунов бросались отчаянные бабульки с корзинами, накрытыми белым полотном.

— А вот пирожка не желаете?! — с угрозой кричали они. — С пылу с жару!

Честно говоря, я желал. И Вадюня, судя по алчному блеску в глазах, был не против. Но слишком мало бродило по округе собак, чтобы кормить этим лакомством таких высокородных дам, как наши спутницы.

Наконец между прижавшихся забор к забору домами мелькнул просвет — не то пустырь, не то сильно запущенная городская площадь. Посреди этого импровизированного выпаса красовался большой шатер, на котором уныло болталась на ветру афиша, гласившая:

— Интересно, — усмехнулся я, — многие ли жители способны прочесть то, что здесь написано?

Но развить эту мысль было мне не суждено.

— Не кабак, но тоже круто, — оценив увиденное, провозгласил Злой Бодун. — В натуре можно культурно отдохнуть. Девушки, может, вы чисто тут пока потусуетесь, а мы с Клином округу прочешем? Ну, сами прикиньте, должна же тут быть хоть какая-нибудь харчевня?!

Отказать в логике моему другу было невозможно. Да и то сказать, день конного перехода неминуемо требовал отдыха для нежных седалищ прекрасных дам. Впрочем, наши филейные части чувствовали себя немногим лучше. Отыскав взглядом коновязь, у которой дремал углубленный в себя часовой, мы спешились и после короткого щелчка Делли, погружавшего коней в состояние полного ступора, направились в высокий полотняный храм искусств. Незакрепленный полог сиротливо хлопал по ветру, призывая, должно быть, аплодисменты под провисшие своды шатра.

— А где чисто касса? — оглядываясь кругом, осведомился Вадюня. — Или птицам деньги не нужны?

— Кассы не видно, — подытожил осмотр я. — Впрочем, очереди за билетами тоже. Ладно, зайдем. Если что, расплатимся на месте.

На том и порешив, мы шагнули под сумрачные театральные своды. Не столько с трепетом, сколько с непреодолимым желанием сесть на что-нибудь менее тряское, чем седло.

— О! Добро пожаловать! Добро пожаловать в наш Блистательный театр! Прославленный везде, где только слышали о высоком призвании служителя Фридигунды! — Сухонький пожилой человечек в остроконечном белом колпаке и таком же длинном балахоне с бесконечными рукавами, свисавшими до пола, церемонно поклонился, желая засвидетельствовать свое почтение к единственным в зале зрителям.

— Клин, это он чего? — недоверчиво глядя на актера, спросил Ратников.

— Наверное, Фридигундой здесь называют Мельпомену, — шепотом пояснил я.

— А! Ну, это в натуре другое дело! А чего они тут сидят?

Невзирая на свою банальность, вопрос был, как говорится, не в бровь, а в глаз. Посреди невысокой сцены на колченогом стуле восседала дама со следами былой красоты на лице и грызла сухарь. На спинке стула висел длинноволосый парик цвета морской волны. Кроме этого стула и низкого помоста, символизирующего сцену, никаких иных декораций или же театрального реквизита в передвижном храме Фридигунды не наблюдалось.

— Эй, Пьеро! — Вслед за нами в шатер смешной прыгающей походкой не то вошел, не то вбежал некто в разноцветных лоскутных штанах и с абсолютно голым торсом. В руках у неизвестного была вязанка масок. — Ты представляешь, эти невежды не желают покупать наши замечательные маски! Они не знают, что с ними делать! О, простите, — заметив нас, сбился с возмущенного тона собрат хозяина театра. — Признаться, я не думал, что у нас сегодня зрители.

— Арлекино, — печально воздевая вверх брови, вопросил служитель муз, — а где же твоя курточка?

— Какой-то балбес купил ее за три монеты, чтобы подстелить на свое кучерское место. Но не горюй, Пьеро, теперь у нас есть три монеты, а значит, сегодня будет ужин. — Он подкинул в руке добытое богатство и, точно вспомнив о чем-то, уставился на нас. — А вы, господа, оплатили входные билеты? Всего одна монета за человека…

— Арлекино! Арлекино! — заламывая руки, перебил его директор. — Господа, простите неучтивость моего друга, — вновь прикладывая ладонь к груди, поклонился он. — Мы несказанно рады видеть под этим кровом тонких ценителей театрального искусства. Мы были бы счастливы сыграть для вас бесплатно, ведь вы первые зрители в этой стране, посетившие наше представление, но, увы… Еще тысячу раз — увы! Вы первые и единственные зрители за те пять дней, которые мы имеем несчастье гастролировать в Жутиморе. Мы продали кляч из своей повозки, продали все, что только у нас покупали. — Он обвел руками пустую сцену. — Нам попросту нечего есть и на беду без коней мы не можем покинуть этот злосчастный город. А посему молю вас, не обессудьте. Но мы вынуждены просить вас об оплате. Всего одна монета с человека. Надеюсь, для вас это недорого, — Пьеро тяжело вздохнул, — а для нас…

— Так не должно быть! Это неправильно! — гневно оглядев пустой зал, топнула ножкой принцесса.

— Но, сударыня, всего одна монетка! — едва не плача, проговорил опечаленный актер.

— Не, ну в натуре полный беспредел! — пробасил Злой Бодун, запуская пятерню в кошель с золотом. — Клин, гадом буду, здесь надо сделать полный абзац!

— Прости, что? — переспросил я.

— Ну, абзац, — повторил Вадюня. — Или как его?.. Ну, чисто когда никого больше не пускают. Как у нас в ДК, когда «Иванушки» приезжали. Помнишь?

— Аншлаг! — догадался я.

— Он! — согласился мой боярственный соратник.

— Это возможно? — уважительно глядя на меня, спросила меня Делли. — Или просто дать им денег?

— Дать денег — не вопрос, но актеру надо играть. — Я почесал голову. — Ладно, попробуем что-то придумать.

Мой план был прост и, как говаривал великий комбинатор, конгениален. Проверив, на месте ли ярлык субурбанского мздоимца, я размашистой походкой направился к коновязи. Примерно так на старинной картине шагал по невскому берегу император Петр Великий, и стайка птенцов его гнезда, семеня, едва поспевала за кормильцем.

С тех пор, должно быть, каждый столоначальник и стулоправитель видит себя грозным монархом в кругу подобострастных клевретов. И потому меряет железной поступью покрытые ковровыми дорожками коридоры в праведном ожидании всенародного преклонения.

У коновязи, пугая кружащихся слепней грозным сопением, дрых караульный. Его железный колпак сиротливо валялся рядом, то ли упавший с буйной головы, то ли сброшенный в часы немилосердной полуденной жары. Затрещина, пришедшаяся по затылку жутиморца, мгновенно заставила его открыть глаза, рот и уши для начальственного гнева.

— Ну?! И что это было? — голосом трагического злодея поинтересовался я, упреждая аналогичный вопрос невинной жертвы чиновничьего произвола.

— А? Я? Не могу знать! — вытягиваясь во фрунт, выпалил служака.

— Конефонд страны подрываем? — с угрозой продолжал я, поднося к лицу засоне мандат. — Спим на посту? Где городской голова, я тебя спрашиваю? Мой шеф из самого Елдин-града сюда приехал, чтобы посетить этот театр и обсудить с вашим, как это у нас сейчас принято говорить, мэром насущные проблемы коневодства и телегостроения, и что? И что он видит?!

— Не могу знать! — вновь выпалил караульный, тараща испуганные глаза.

— Да уж куда тебе, — скривился я. — В общем, так, бегом за городским головой, чтобы он и все его советники и их жены, и мать его, всей толпой мчались сюда. Ибо, если к началу представления в зале будет хоть одно пустое место, шеф, как обычно, осерчает, и все! — Я развел руками. — Понимаешь, все-о!

Что «все», я и сам еще не придумал, но на бедного сторожа эта невнятная угроза подействовала лучше любой иной.

— Сча-с… все будет-с… не извольте-с… — Последние слова доносились уже издалека. Сорвавшись с места, охранник припустил в неизвестном направлении, вероятно, туда, где должен был находиться жутиморский мэр. Лишь забытый им в спешке шлем остался лежать в густой траве, напоминая, что именно здесь не так давно находился сторожевой пост.

— Дело в шляпе, — возвращаясь под сень кулис, заверил я собравшихся. — Зрители скоро будут. Только надо бы изобразить какие-нибудь декорации, костюмы…

— Увы, наш добрый благодетель, — вздохнул хозяин театра, — но все это уже заложено в ближайшем трактире. О, какие у нас были чудесные декорации!

— Да ну, в натуре не гони беса! — обнадежил актерскую братию высокопоставленный гость Жутимора. — Ща все устаканим. — Он вытащил из-за пояса набитый кошелек и отсыпал пригоршню хвостней. — Слышь, ты, как тебя, ну из песни Пугачевой… Арлекино! Держи бабло и рви когти за шмотьем.

— Мой друг хотел сказать, — перевел я за неимением другого толмача, — что вам нужно поспешить выкупить свой реквизит.

— Но, господа, — опять поднял тонкие брови Пьеро, — как же мы расплатимся с вами за эту неслыханную щедрость?

— Фигня делов!

Я перебил Вадюню, собравшегося разразиться очередной труднопереводимой тирадой:

— Сейчас к вам народ валом повалит. Впереди всех мэр с супругой. Я думаю, со знати за лучшие места можно брать по десять монет. С прочего же люда, вероятно, хватит и пяти.

— Но кто же согласится платить такие огромные суммы? — усомнился печальный актер.

— Куда они к хреням собачьим денутся?! — разваливаясь по-боярски на три скамейки, хмыкнул Злой Бодун. — Клин сказал, что я их тут ждут.

Я отвел глаза, будто собираясь изучить конструкцию потолка, чтобы не видеть гневный взгляд возмущенной непочтением переодетой мальчиком принцессы. Но уж тут ничего не попишешь, желаешь путешествовать инкогнито, будь добра смириться с наименованием «и сопровождающие его лица».

Ввечеру в «Блистательном театре» Пьеро был полный «абзац». Можно, конечно, сказать, полный аншлаг, но первое, пожалуй, вернее. Шатер был забит до отказа, скамьи ломились под весом мздоимских нижних бюстов, прочий люд, пришедший, должно быть, поглазеть, куда это волокутся городские отцы с родней и приживальцами, толокся в проходах. Но одна незадача все же была. В буквальном смысле невзирая на блистательную игру заезжей труппы, собравшиеся то и дело норовили бросить взгляд на восседавшее посреди зала высокое начальство, желая угадать, какую реакцию следует изобразить на лице. Но вот герои спектакля, закончив действие, вышли на поклон, и зал, дождавшись Вадюниного хлопка, взорвался аплодисментами и криками «Браво!», «Даешь!», «С нами Нычка!» и прочими возгласами, символизирующими полный восторг.

— Ваше преимущество, — кланяясь так, что весомый авторитет касался лавки, приблизился к Злому Бодуну городской голова, — мы так рады приветствовать вас в своем достопримечательном городе. Для нас такая честь! Как жаль, что его доброкачественность сам господин урядник не соизволили-с…

— Ну, типа полноте, — настроенный после спектакля на благодушный лад, откланялся подурядник левой руки. — Я в натуре притомился, что тот дятел после рабочего дня.

— О, да-да, мы типа в натуре понимаем, — еще ниже склонил собственную главу голова городской. — Может, изволите отужинать и отдохнуть в моем загородном имении? Я уже типа отослал туда своего племянника, очень смышленого юношу. Так что в натуре там все уже готово.

— Ну ты в натуре крут, мэр! Я тебя чисто запомню.

— Всегда чисто готов к вашим услугам, ваше преимущество! Так что же, изволите приказать отправляться?

— Ну дык елы-палы, а то! И актеров с собой берем. А сюда стражу, чтоб, блин горелый, чтобы здесь в натуре нитки не пропало!

— А то в натуре! — с ликованием в голосе отозвался местный градоначальник.

Скромный загородный домик городского головы мог так же служить весьма просторным жилищем для городских ног, городских рук и всех прочих частей городского тела. Все упомянутые органы с легкостью разместились бы в этом помещении и спокойно могли бы гулять по нему, не слишком опасаясь встретить друг друга. Племянник жутиморского мыслительного центра действительно оказался юношей расторопным. За дожидавшимся нас столом вполне бы могла до отвала наесться вся труппа Большого, ну очень большого театра, а не скромная агитбригада утонченного страдальца Пьеро.

— О! — привычно жалостливо взвывал он в промежутках между переменами блюд. — Когда б вы только знали, как мы гастролировали в былые годы!

Я отвлекся от витиеватых разглагольствований мэра, тихой сапой пытавшегося со скидкой втиснуть племянника секретарем в штат «его преимущества». Как ни крути, обижать невниманием достойных служителей муз было дурным тоном.

— …Мы объездили все города Тарабарского королевства и везде собирали полные залы. Мы купались в аплодисментах, мы творили! О! Это ни с чем не сравнимое чувство!

— …Ну и типа мой мальчик в натуре владеет и гуральским, и грусским, и даже языками Империи Майна и Мурлюкии. А уж как он чисто ловок, чисто услужлив в натуре! И вы не пожалеете, и мы не поскупимся! Но нельзя же все чисто мерить в хвостнях!

— Ну, типа и в ик… жабсах, — качал головой слегка перебравший подурядник левой руки, не замечающий ни моих толчков, ни гневных взглядов благовоспитанных спутниц. — Брателла, не кумарь! — не унимался Злой Бодун. — Мне твой пацан, что Переплутню гармошка. Ты его чисто хочешь пристроить? Ну, так в натуре нет базара! Лавэ на базу, и можешь считать, что он уже подстольник.

— …Представьте себе, достопочтеннейший господин укладник, нам рукоплескала вся Империя Майна от Срединного моря до Северного. О! Кто бы мог тогда предположить, что в каком-то неведомом Жутиморе моему другу Арлекино, всегда слывшему завзятым щеголем, придется продать последнюю курточку, чтобы мы, те немногие, кто остался верен «Блистательному театру», могли утолить свой голод миской свекольной похлебки.

— Но ведь все же обошлось, — утешил я готового зарыдать актера.

— О да! О да! — ожесточенно закивал пылкий жрец Фридигунды. — Поверьте, до последнего дыхания никто из нас не забудет вашего благодеяния. Но о-о! Как тяжко сознавать, что все могло быть иначе!

— …Вне всякого сомнения, ваше преимущество! Вы, как всегда, чисто несказанно правы. Какая в натуре проникновенная мудрость. Но извольте типа признать, что таких выпасов, как в Жутиморе, вы не найдете чисто нигде. Это ж по жизни факт! И гадом буду, ваше преимущество, добрая треть их принадлежит нашей семье.

— Ну, круто!

— …О, кто бы мог подумать тогда, в тот злополучный день, когда мы приняли приглашение выступать в главнейших городах Мурлюкии, что все закончится провалом. Нежданно! Незаслуженно! Сокрушительным провалом!!!

— …Ну это типа с Вихорькой-кааной перетереть надо, — по правую руку от меня небрежно бросил расслабившийся Вадим Ратников.

— …Наш импресарио, какой это был человек! Даже сейчас я не могу говорить о нем без восхищения. Сколько обаяния, сколько остроумия! Казалось, не было проблемы, какую он не мог разрешить. А как он играл! Потомственный актер. Эта страсть, этот порыв! Беллиссимо!!! Публика носила его на руках, а он оставался все тем же простым верным другом, пока не… Ох!

— …Не, ну в натуре, прикинь, ты же, блин, голова, а не наоборот. Из Гуралии экспорт досок на телеги — это ж чисто золотое дно. А если мы типа дубам оформим экскурсию в Жутимор, а тут их распилим, то все будет чики-чики. Раз уж они сами бродят конкретно, чего им в эту Империю волочься? Чего они там, на хрен, забыли? Шевели извилинами, кумпол жутиморский!

— …В тот день мы давали представление в столице Мурлюкии и даже помыслить себе не могли, чем обернется для всех нас триумф этого вечера. Перед последним актом я зашел к Буратино, а именно так звали нашего славного импресарио, чтобы пригласить его на сцену. Наши гримерки были рядом, о! — тогда у нас еще были гримерки! — но он был грустен. Да-да, грустен! Прежде мне никогда не доводилось видеть его в таком состоянии. Пино сказал, что к нему заходила какая-то женщина, очевидно, гадалка, поведавшая, что жизнь его должна измениться коренным образом, и за тридевять земель моего друга ждет другая слава, богатство и знатность. В тот день Буратино играл прекрасно, однако теперь в его игре не было того восхитительного блеска, который приводил в неистовство переполненные залы…

А на следующее утро он уехал. Никто из нас не знал куда. Лишь через месяц мы получили письмо от него. Краткое письмецо, по сути дела, записку с приложенным серебряным образком Девы Железной Воли. Он желал каждому из нас отыскать свой путь, ведущий к процветанию, просил не осуждать его и оставлял все, чем владел, в распоряжение труппы. — На бледном лице Пьеро извилистой дорожкой от глаза к уголку рта поползла прозрачная слезинка. — Я не знаю, что заставило его оставить горячо любимый театр, я не могу найти этому никаких объяснений. Мы бы могли поверить, что он покончил с собой. Знаете ли, у людей с тонкой душевной организацией бывают минуты черной меланхолии, когда хочется наложить на себя руки, но эта дурацкая подпись… Граф де Бур Л’Отино! Не знаю, что и подумать.

— Мы видели вашего графа де Бур Л’Отино всего несколько дней назад, — с сомнением почесав висок, отозвался я. — Правда, он не слишком похож на тот портрет, который вы нарисовали, но, кажется, что-то упоминал о своей театральной карьере. Делли, граф Пино служил в театре?

— Был директором, — едва повернувшись, бросила фея, не отвлекаясь от беседы с каким-то черноусым хлыщом.

— Вот видите, почтеннейший Пьеро, ваш друг жив и здоров. Служит камергером при дворе Базилея IV.

— Неужели Пино действительно стал графом и камергером? — Брови трагика изогнулись, точно два арочных моста над темными озерами глаз. — Какая радость! Какая честь! — произнес он, похоже, сам не веря в искренность своих слов. — Стало быть, вот каков был тот золотой ключик, о котором он все время бредил!

— Да, — усмехнулся я. — С ключами у него сейчас проблемы нет, целая связка. На ночь он закрывает ими все дворцовые ворота.

— Вероятно, это очень высокая честь. Но почему-то мне кажется, что без нас он несчастлив так же, как и мы без него. Впрочем, простите, не знаю, способны ли вы понять это…

Ночь во весь голос требовала принять ее права. Немножечко, самую чуточку! Хоть под утро! Городская знать, утомленная скромным ужином, спешила откланяться, чтобы преклонить головы на своих ближних дачках. Актеры повелением городского головы были отправлены в единственную в Жутиморе пристойную гостиницу. Мы же, оставленные под чуткой опекой будущего секретаря господина подурядника левой руки, разошлись по опочивальням, искренне намереваясь утром, то есть после пробуждения, отправиться дальше, на поиски пропавшего принца и его наглой похитительницы.

Как бы не так! Чуть свет ко мне в спальню ворвался могутный витязь Злой Бодун в одном сапоге и с «мосбергом» наперевес.

— Клин, вставай! Вокруг дома гоблины!

— Вадик, остынь, это белая горячка.

— Это не белая горячка! Это Юшка-каан! — выпалил мой друг. — Нас в натуре окружили!