Глава 16

Я смотрел на Конфьянс, любуясь ее слегка удивленными черными глазами, и подсознательно пытался угадать, о чем она собирается мне поведать. Быть может, Беранже в бреду говорил о чем-то важном, или же ее все же гнетет необходимость столь опасного путешествия в нашей компании?..

– Я слушаю вас, сударыня.

Мадемуазель де Пейрак в молчании сделала еще несколько шагов и очутилась рядом со мной.

– Прошу простить меня, сир. Входя к раненому, я, сама того не желая, невольно подслушала строки из катрена досточтимого Мишеля Нострадамуса…

– Действительно, сударыня, это был его стих. Однако, поверьте, он не имеет к вам никакого отношения.

– О да, конечно. Я бы хотела сказать о другом. Я уже упоминала, что в детстве в дом моего отца в Тулузе приезжал многомудрый Нострадамус, уже тогда известный всей Франции своими пророчествами. Мой отец любил с ним разговаривать о Боге, о судьбе страны и о многих иных вещах, суть которых я тогда не понимала. Но однажды он подозвал меня к себе и, положив руку мне на голову, произнес негромко: «Милая девочка, сейчас ты еще мала, но пройдут годы, и ты встретишь человека, которого все будут звать королем Генрихом Наваррским. Передай ему то, что я скажу тебе сейчас». И он прочел мне катрен, который я повторяла изо дня в день на протяжении нескольких лет, пока не научилась писать. Потом это как-то забылось. И вот сейчас, услышав дю Гуа, я снова вспомнила те самые строки. Вот что просил передать вам провидец. – Девушка замолчала, делая подобающую паузу перед загадочной строфой:

Закончив декламацию, она посмотрела на меня, точно ожидая, что я в один миг разгадаю диковинный шифр катрена. Увы, тщетная надежда! Как знать, быть может, на самом деле прозвучавшие только что строки предназначались вовсе не мне, а истинному Наваррцу и только ему они должны были сказать о чем-то важном. Мне же, увы, все эти воды Кельна, посохи рыб и тени льва – не больше чем заковыристая арабская вязь на невесть откуда взявшемся дирхеме.

Хотя нет! Почему уж так совсем ничего? Услужливый мозг, точно опытный шулер, выкинул из колоды нужную карту, даже не спрашивая моего желания. «Овца родила льва». Кажется, именно так высказывались соседи-испанцы по поводу на глазах взрослеющего принца Беарнского Генриха Бурбона. Но я-то не он! Не лев, а лишь тень льва. Стало быть, шарада этого пророчества предназначалась именно мне.

– Спасибо, Конфьянс! Это действительно очень важно, – поблагодарил я, почтительно кланяясь. – Должно быть.

– Капитан! В смысле ротмистр! – Пресекая дальнейшие объяснения, из кухни появился Лис с гирляндой сарделек, переброшенных через плечо. – Вникай сюда внимательно. У меня тут для тебя есть кое-какая информация. Шо называется, «к размышлению».

Рейнар с хрустом откусил ближайшую сарделю:

– Сударыня, вы не будете дико возражать, если я похищу вашего собеседника на пару слов. Вот таких коротеньких. – Лис продемонстрировал девушке огрызок сардельки.

– Прошу прощения, мадемуазель. Я скоро вернусь, – произнес я, спускаясь к адъютанту. – Ну, что там у тебя?

– Сардельку хочешь?

– Для этого ты меня звал?

– Понятно. Значит, не хочешь. А зря. Готовят они тут вкусно.

– Рейнар, что у тебя за дело? – поторопил я.

– Да ну, ерунда всякая. Думал, может, тебе вдруг интересно… – неспешно пережевывая лакомый кусок, протянул Рейнар, набивая себе цену.

– Лис, я жду.

– Да я шо, я ж не напрашиваюсь, – пожал плечами мой напарник, явно склонный продолжать издевательство. – Но может, тебе и не интересно вовсе знать, куда направлялись свежеубитые покойники в ту пору, когда еще были веселы и молодцеваты? А я тут суюсь со своими сардельками!

– Шевалье, ну что за манера тянуть жилы из собеседника!

– А тебе так сразу вынь да положь! А где же сладость предвкушения? Где радость обладания, прорастающая сквозь непролазные трудности?! Капитан, да расшевелись же ты, черт возьми! Ходишь, как месяц ноябрь, страдающий запором! Неужто действительно в башке все, шо не касается дела, на фиг отбилось? – Лис выжидательно посмотрел на мою угрюмую физиономию. – Ладно-ладно. Вынимаю и ложу. Можешь меня не поправлять, я знаю, что правильно говорить «кладу». Но назло тебе и правилам грамматики я именно «ложу». Так вот, прынц Дакар инкогнито, заговорщики, которых мы тут общими усилиями вернули на путь истинный, ибо, как известно, что с человеком ни делай, он все равно медленно движется на кладбище, по словам хозяина заведения, намеривались посетить замок Монфорлан, что поблизости от твоего вожделенного Шалона. Соображаешь, о чем я говорю? Или пояснить?

– Ты хочешь сказать, что Гиз, вероятнее всего, находится именно там?

– Ай, молодец! Какой умный киндер! – восторженно зацокал языком напарник. – Я даже готов предположить, что там находится не столько Гиз, сколько, как это у нас говорили: «Штаб революции – Смольный». Сам посуди. За какого лешего ему держать в одном месте орлов вроде тех, которых вчера мы подготовили для изготовления чучел и ясноокую мадаму – супругу твоего оригинала?

– Вероятно, ты прав, – прислушиваясь к доводам друга, кивнул я.

– О! Уже хорошо! А ежели я прав, тогда смотри, какие радужные, светлые пути у нас открываются. Номер первый: взять те самые войска, о которых вчера пел военные песни твой бешеный лейтенант, и задавить вражину в его собственном логове. Я, честно говоря, не знаю, зачем это нужно, но, помня твою манеру вести дела, возможно, ты только о том и мечтаешь. Номер второй, лирический: по дороге из пункта А в пункт Б убедительно попросить господина герцога завернуть к нам на огонек. Дальше все по классике – «возвращается муж из командировки».

– Третий пункт будет? – пожав плечами, спросил я.

– А этих двух недостаточно?

– Да как сказать. Отсюда до Мезьера, где находится армия вторжения, вернее, ее остатки, – порядка пятидесяти лье. От Мезьера до Шалона – пожалуй, все семьдесят будет. Даже если мы прямо сейчас, оставив возок, галопом пустимся в северный лагерь, а войска, находящиеся там, узрев нас, немедленно выступят к Монфорлану, мы появимся у его стен не ранее чем через шесть дней, а то и поболе.

– Ну и чем плохо?

– Если ставить задачу захватить замок, то это чудесно. Через неделю там вряд ли найдется больше десятка боеспособных мужчин.

– Это еще в честь чего? – возмутился Лис.

– Это в честь коронации короля Генриха Валуа, которая должна начаться в Реймсе через пять дней. Там-то и будут находиться мятежники. Посуди сам: основные силы, которые Екатерине удалось наскрести во Франции и католическим немецким княжествам, под командованием маршала Таванна сейчас брошены к Ла-Рошели. Анжуйца охраняет личная гвардия плюс легионеры д’Аржи без коронеля. Но эти вояки стоят немного. Так что времени осталось очень мало. Кстати, номер второй твоего плана по этой же причине, вероятно, также нереализуем. Гиз – известный сердцеед, но славы страстного любовника за ним никогда не водилось. Вряд ли он станет рисковать успехом дела своей жизни ради амуров с Марго. Но даже если он посещает ее по ночам в Шалоне, наверняка отряд гвардии, которая его охраняет при этом, нашими силами не разогнать.

– Так шо… – с деланной слезой в голосе проговорил д’Орбиньяк. – Вот это ж все, шо вызнано непосильным трудом, все коту под хвост? – Он оглянулся по сторонам, точно выискивая вышеупомянутого кота.

– Отнюдь, – покачал головой я. – Мы сделаем по-другому.

Я начал излагать Лису свой план, начавший выкристаллизовываться еще у постели раненого дю Гуа и приобретший окончательно четкость сейчас, после слов моего боевого друга.

– Угу… Угу, – кивал головой Рейнар, слушая мою речь. – Как говаривал великий комбинатор: «Конгениально!» Проникнуть, посчитать, посмотреть – это все не вызывает вопросов. Вопрос в том, как я оттуда смываться буду. Знаешь, эта досадная мелочь меня отчего-то всегда интересует. И, сказать по правде, плотное общение с тобой способствует подобным мыслям.

– Лис! – Я проникновенно поглядел в глаза напарника и, вытащив из ножен кинжал, отрезал от сардельной гирлянды, перепоясывающей шевалье, добрую четверть. – Что-то мне подсказывает, что ты придумаешь, как с этим справиться.

– И вот всегда так! – страдальчески махнул рукой д’Орбиньяк.

Он хотел еще развить свою мысль, но тут в дверях постоялого двора вновь показался де Батц – мокрый, точно все время, прошедшее с нашего бурного расставания, он провел под тропическим ливнем. Слипшиеся черные пряди, приставшие ко лбу над горящими глазами, и резкость движений, заметная во всем его облике, неумолимо свидетельствовали, что холодный душ не слишком утихомирил буйный порыв гасконца.

– Конфьянс! – крикнул он, увидев девушку, собирающуюся удалиться в отведенные ей покои. – Конфьянс, прошу вас, выслушайте меня!

– Так, Капитан. Тут у нас бурление страсти роковой. Мы здесь ни к чему. Давай-ка лучше скроемся. – Он потянул меня в сторону открытой двери кухни.

– Ну, ты же видишь, как он возбужден! – глядя на обтекающего лейтенанта, начал было я.

– Носорог подслеповат, но, по большей мере, это не его проблема. Ты что же, думаешь, он хоть пальцем тронет девочку?! Да он скорее себе харакири деревянной ложкой через повешение на медленном огне сделает! Не видишь, что ли, у вьюноша первая любовь! Дай ему высказаться! А то начнешь сейчас пургу гнать: «Мы, Божьей милостью, замазанник Божий!..»

– Что с вами, Маноэль?! – раздался над нашими головами встревоженный голосок Конфьянс. – Вам плохо? Почему с вас течет вода?

– О да, мне плохо, мадемуазель!

Из залы донесся грохот.

– О! На колени рухнул! – прокомментировал подозрительный шум Рейнар. – Господи, какие мы, мужики, однообразные, когда пытаемся убедить очередную фею тайных грез передать в наше безраздельное пользование руку, сердце и прилегающие к ним органы.

– Конфьянс, я люблю вас, как никогда и никого не любил! – страстно провозгласил голос Мано.

– Я старый солдат и не знаю слов любви, кроме команды «Ложись!» – не замедлил ехидно прокомментировать Лис.

– Шевалье!.. – собрался было возмутиться я.

– Да че ты, че ты?! Это ж я из глубокой белой зависти! А так – могу даже слова подсказать.

– Я знаю, что недостоин вас. Кто я?! Бедный дворянин, шестой сын в семье, не имеющий шансов на наследство. Да и того едва ли хватит на самую скромную жизнь в глуши. Но, Конфьянс, я люблю вас, и никто никогда не сможет любить вас более, чем я. Прикажите – и я буду следовать каждому вашему повелению! Я буду жить и умру ради вас! Испытайте меня, сударыня! Я готов свершить для вас любой подвиг!

– Вот видишь, Вальдар, к чему приводит чтение в детстве на сон грядущий рыцарских романов! «Ну шо, сэр рыцарь, притащил нам голову дракона? Получи взамен руку принцессы. А вот ежели еще великана-людоеда ухайдокаешь, мы тебе и башку ее презентуем!»

– Лис! – возмутился я.

– Да ну шо Лис?! Я ж за дело радею! Твой же, между прочим, летеха от любовной тоски весь измаялся, шо Волк без Красной Шапочки!

– Мой милый друг! – раздались над нашими головами слова девушки. Судя по тону, она была весьма взволнована. Я бы даже сказал, обескуражена любовным натиском пылкого воздыхателя. – Все это так неожиданно! Конечно, мой дорогой друг, от меня не укрылись те нежные чувства, которые вы ко мне питаете. И, поверьте, – Конфьянс вздохнула, – я очень благодарна вам за них. И можете быть уверены – вы отнюдь не безразличны мне. И в моем сердце…

– Вы будете жить вечно! – прошептал Лис.

– …вы будете жить вечно! – словно услышав подсказку Рейнара, продолжила девушка. – Никогда в жизни у меня не было и вряд ли когда-нибудь будет друг более преданный, чем вы. Я всегда мечтала о таком старшем брате. Но, мой славный Мано, я и не помышляла о замужестве. К тому же вам, вероятно, известно, что теперь, когда я осталась сиротой, соизволение на мой брак должен дать лично король Франции…

– Эх! Бортанула… – досадливо махнул рукой Лис. – А зря! Хороший, в принципе, парень. А насчет богатства, так я думаю, ежели мы с тобой мозгами пораскинем, так Мано у нас быстро окажется герцогом и обладателем наследственных сокровищ рода Монте-Кристов.

– Она права, – печально вздохнул я. – Разрешение на ее брак должен дать Генрих III. А он его не даст, поскольку королева-мать намерена выдать Конфьянс замуж за Дамвиля, брата маршала Монморанси и вице-короля Лангедока. По ее мнению, такой брак одновременно и укрепит позиции Дамвиля в Тулузе, и привяжет его к королевскому двору. Согласись, шевалье де Батц де Кастельмор в этой политической комбинации – лишняя фигура!

– Дьявольщина! Не соглашусь ни в жисть! – Лис потащил меня к черному ходу, подальше от двери, где нас могли услышать. – Ты шо, охренел, монарх недобитый! Ты рассуждаешь, как Генрих Наваррский, шоб его подняло та гэпнуло! А ты кумекай, как Божьей милостью Вальдар Камдил Первый и в своем роде единственный. У тебя друг, которому ты, между прочим, жизнью обязан, страдает от любовной лихорадки. А ты мне тут начинаешь городить из картонки баньку! Да наблевать и розами засыпать! Все эти короли, королевы, маршалы… То усе такэ! Раз Мано желает жениться на нашей подопечной, так, будь добр, обеспечь ему это. Тем более что, я тебе говорю, – девушка совсем не против. У нее просто воспитание дурацкое. Она теперь будет пять лет политесы разводить. Так шо давай! Родина смотрит на тебя широко открытыми от ужаса глазами и с придыханием ждет подвига. Ежели ты, Генрих Иксовый, его не совершишь – я с тобой разговаривать не буду! Оставайся Бурбоном до скончания веку!

Признаться, я был несколько обескуражен подобным натиском Лиса. Его отношения с Мано никак нельзя было назвать дружескими. Со стороны могло показаться, что каждый из них ревниво отстаивает свое место возле короля. Колкости, отпускаемые д’Орбиньяком, Мано порою слушал стиснув зубы, чтобы не хвататься лишний раз за оружие. Но было в Сергее то, что скорее чувствовал, чем помнил, я и о чем, вероятно, даже не подозревал де Батц, – непоколебимая верность своим друзьям. Верность, не считавшаяся ни с опасностями, ни с выгодами, ни с чьим бы то ни было мнением.

Уже светало. Мы с Лисом стояли во дворе, со стороны конюшни, вдыхая ее стойкий, ни с чем не сравнимый аромат. Рейнар, закончив свой страстный монолог, смотрел на меня, ожидая ответной реакции. Я стойко молчал, не зная, что и ответить ему. Неподалеку от колодца, сложенного из нетесаных каменьев, послышался скрип ворота и плеск падающей в воду бадьи.

– О! – Лис, прерывая молчание, поднял вверх указательный палец. – Кажись, Мано вышел охладиться. Ты бы сходил, утешил его. Приголубил касатика, – почти натурально всхлипнул Лис.

– Пожалуй, ты прав, – без энтузиазма согласился я. – Хотя одному Богу известно, как его сейчас успокаивать. Ну да ладно…

Я направился туда, где неистовый гасконец намеревался обуздывать свой пыл очередным ушатом холодной воды. Однако, когда я вывернул из-за угла увитого плющом здания, Мано у колодца был уже не один. Брат Адриэн сидел рядом с ним на краю каменного кольца, слушая отчаянные излияния безнадежного влюбленного.

– Я готов ради нее на любой подвиг!

– Подвиг! – усмехнулся брат Адриэн. – Многие люди, прежде чем стать святыми, совершали подвиги во имя веры. Многие герои стяжали себе славу подвигами на полях сражений, но любовь, сын мой, требует совсем иных деяний. Вот послушай, что я тебе расскажу. Когда-то очень давно жил один бедный человек, зарабатывавший себе на жизнь искусством жонглера. Он ходил по канату, кувыркался, подбрасывал в воздух и ловил зажженные факелы, показывал всякие фокусы. Словом, делал все, что положено заправскому жонглеру. Однако, хотя он и был мирянином и, более того, фигляром, что, как всем известно, противно Церкви, в душе его жила великая любовь к Пречистой Деве Марии. Он жертвовал свои скудные медяки на строительство храма в честь нее, оставляя лишь несколько монет, чтобы не умереть с голоду. Он носил на груди у сердца серебряный образок с ее ликом, и это была единственная ценная вещь бедного жонглера. И вот, сжигаемый своею великой страстью, он решился бросить свое ремесло и уйти в монастырь, чтобы каждодневно быть рядом с источником своих вдохновений и чистых грез.

Сказать по правде, это был никудышный монах. Он не привык к порядку, и потому суровый монастырский устав тяготил его сверх всякой меры. Он не ведал никакого ручного труда, кроме своего шутовского искусства, и никакое учение не шло ему впрок. Он не знал латыни и не мог петь благодарственные гимны Богородице. А уж если он что-то и пел, иным братьям приходилось затыкать уши, чтобы не осквернять свой слух похабной скверной площадных песенок. Одним словом, проку от него благочестивому братству не было никакого. И вот однажды ночью брат ключник в великом негодовании прибежал к отцу настоятелю той обители, а, надо сказать, тот уже давно подумывал выгнать бывшего жонглера из святых стен со словами: «Вы только посмотрите, ваше преподобие, какое непотребство устроил охальник-циркач перед священным алтарем Девы Марии!» Аббат и его помощник бросились к храму и сквозь приоткрытую щелку двери увидели паршивую овцу своей паствы – того самого жонглера, разложившего перед образом Богоматери коврик и раз за разом выделывающего перед величественной статуей прыжки, ужимки и перевороты. Отец настоятель и брат ключник уже собрались было ворваться в храм, чтобы прекратить творимое непотребство, когда обессиленный акробат упал на пол, лишившись от натуги чувств.

Вот тут-то и случилось чудо, которое воочию узрели достойный прелат и его почтенный спутник. Скульптура, изображавшая Деву Марию, вдруг озарилась божественным светом, и Матерь Божья явилась невольным зрителям во всем своем лучезарном величии. Она сошла с пьедестала и, подойдя к бесчувственному жонглеру, подняла его голову, утерла краем платья пот с чела своего паладина и запечатлела поцелуй на его лбу. Вот, сын мой, что может творить истинная любовь! А разве великие подвиги совершал сей несчастный? Он лишь отдал служению своей Даме Сердца всего себя и ни йотой больше.

– И что же стало потом с этим жонглером? – произнес я, выходя из тени.

– Простите, сир, я не заметил вас. – Брат Адриэн чуть наклонил голову, приветствуя меня. – Жонглера все же выгнали из аббатства, ибо, как мудро рассудил отец настоятель: «Лучше скрыть чудо, чем разрушить дисциплину в братстве». Полагаю, вам, как государю, понятен сей поступок.

Мано сидел на краю колодца, все еще сжимая рукоять ворота. Заметив меня, он намеревался было вскочить, но я остановил его:

– Шевалье, мне надо поговорить с вами.

– К вашим услугам, сир, – вяло ответил де Батц, глядя поверх меня, чтобы скрыть стоящие в уголках глаз слезы.

– Святой отец! – Я повернулся к благочестивому Адриэну. – Там, на постоялом дворе, – раненый, который, несомненно, очень нуждается в духовном наставлении. Сходите туда, отче.

– Вы правы, сын мой, – мягко произнес христолюбивый монах. – Оставляю вас наедине. – Наш походный капеллан опустил очи долу, принимая вид благостный, точно блаженный Августин, искушаемый сонмом бесов. – Нести слово Божье страждущим первейшая задача верных слуг Божьих. – Он осенил нас крестным знамением и, благословив, засеменил к дому, молитвенно складывая руки перед грудью.

– Ну что? – спросил я, кладя руку на плечо лейтенанту. – Конфьянс отказала?

– Да, сир, – с трудом выдавил Мано. – Она желала бы видеть меня другом – не более того.

– Пустое, – усмехнулся я. – Не бери в голову. Ты ей нравишься. Это видно всякому, имеющему глаза. Ты просто смутил ее своим натиском. Любовные дела не терпят грома. Не забывай, Конфьянс – нежная девушка, а не вражеская крепость, которую следует взять на копье. Стань для нее источником радости, поскольку опорой для мадемуазель де Пейрак ты уже являешься. А подвиги… Твои подвиги больше нужны мне, чем ей.

– Но, мой капитан, у меня нет ничего, кроме отваги и верной руки.

– Неправда. У тебя есть истинное благородство, быстрый ум и, главное, есть настоящая любовь. Такое сочетание весьма редко в наше время!

– Но все же, сир, она графиня из самого знатного рода Тулузы. А всего богатства моих предков с трудом достанет для того, чтобы достойно отпраздновать свадьбу со столь знатной дамой.

– Сейчас я немногим богаче тебя, Мано. И все же, поверь мне, от нас в эти дни более чем от кого-либо зависит судьба Франции. А богатство – оно придет, когда действительно понадобится.

– Хочу верить вам, Ваше Величество, – печально вздохнул Маноэль.

– Конечно, верь. У тебя нет другого выбора, – шутливо напутствовал его я. – И вот еще что. Ты там что-то говорил о подвигах. Так вот, мне от тебя нужен подвиг.

– Я готов, мессир, – гордо выпрямился гасконец, все еще скрывая слезы.

– Это прекрасно, – кивнул я. – Хотя для начала вам, сударь, следует переодеться. Незачем выезжать мокрым отсюда. По дороге в Мезьер вы еще успеете взмокнуть.

– Я должен ехать на север?

– Да. Через четыре, максимум через четыре с половиной дня мне нужны войска не далее чем в полудне перехода от Реймса. Вся армия ни к чему. Достаточно тысяч двух всадников. Пусть пробираются небольшими отрядами и сосредоточиваются близ Ансени. Там есть большой лес. В нем сборный пункт.

– Я все сделаю, мой капитан. – Гвардеец расправил плечи, заслышав привычную музыку военного приказа.

– Я не дам тебе с собой письма. Наемник, направляющийся в военный лагерь, не вызывает подозрений. Если же, не дай бог, тебя схватят и найдут мое послание – все дело будет обречено на провал. Запомни крепко-накрепко: сегодня в твоих руках судьба французской короны. А когда мы победим, в чем лично у меня нет никаких сомнений, я сам буду просить короля Франции дать разрешение на твой брак с графиней де Пейрак.

– Не беспокойтесь, Ваше Величество! – просиял де Батц. – В армии вторжения служат три моих брата. Если понадобится, они подтвердят мои полномочия. Позвольте отправляться!

– Куда? – спохватился я, вызывая Лиса. – Без шпаги? Рейнар, ты там сильно занят?

– Ладно, ща усе сделаем. Ух, как сказанул! Мороз по коже! Виват Маноэль Великолепный, повелитель шпаг и государь пистолей! И прочего металлолома.

Он появился во дворе в тот самый миг, когда Мано сконфуженно, обнаружив отсутствие клинка в ножнах, пытался вспомнить, где же расстался со своей неразлучной спутницей.

– Мано! – крикнул д’Орбиньяк от дверей, делая шутливый «парад» лейтенантской шпагой. – Тут хозяин спрашивает, тебе эта железяка зачем-нибудь нужна или можно ее использовать вместо вертела?

Я лишь молча покачал головой. Лис был неисправим.