ГЛАВА 3. Как мы были у Карасева
– Пошли к Кобелевым, Вовтяй, — предложил мне Барбарис, когда мы вышли на крыльцо. — Они «Иж–Юпитер» купили…
– Ну их, твои мотоциклы… — хмуро отозвался я.
– Пошли тогда к бане, — не обидевшись, снова предложил Барбарис. — Сегодня женский день, по–зырим…
– Дурак, что ли? — спросил я. — Там же окна закрасили. Слушай, Барбарис…
– Чего?
– Пошли в тупики к дяде Карасеву, а? Он же у Кольки Меркина собутыльник! Мы его подпоим и узнаем про ограбление денежного поезда!
– И чего делать будем потом? Я подумал.
– Ну, посмотрим, как будут грабить…
– А чем подпоим Карасева?
– Возьмем ведро картошки из вашего погреба, а у него аппарат моментальной перегонки… Он сам и подпоится.
– Н–ну, ладно… — заколебался Барбарис. — А почему нашу картошку, а не вашу?
Самое лучшее в таких случаях — пнуть ему хорошенько.
– Дождешься ты у меня, Вовтяй… — проворчал, удаляясь к погребу, Барбарис.
Спустя пять минут он вернулся. В ведре лежала холодная, черная картошка.
– Годится, — одобрил я, и мы пошагали к станции.
– Вот уедет Колька Меркин за границу, — через некоторое время заговорил Барбарис, — и пойдет в штурмовики к Пиночету…
– Врет он все, — хмыкнул я. — И не возьмут его туда вовсе, там карате надо знать.
– Дак он знает, — возразил Барбарис. — Когда его в марте братья Криворотовы побить хотели, помнишь, как он их ногами отпинал?
– Это все фигня, потому что у настоящих каратистов есть разные пояса — черный там, белый, красный, а у Меркина ничего нет, даже галстука.
– Купит.
– Нет, — решил я. — Он, наверное, пойдет работать на радиостанцию «Свобода». Помнишь, как он критиковать любит?
И я представил, как у нас на Сортировке зимними ночами слушают по радио далекий и изменившийся голос Кольки Меркина, пробивающийся через свист и Пугачеву.
– Тогда он про все расскажет, — рассудительно заметил Барбарис. — И про инженера Паранина, и что тетка Рыбец из столовки свиньям ворует, и что дядя Дмитрий Карасев космический шпион и самогонщик, и про танки на железной дороге… И если будет война, на нас бомбу сразу и шандарахнут!…
Я похолодел, представив над станцией ядерный гриб в десять раз выше старой водонапорной башни.
– Слушай, Борька, — взволнованно сказал я, — надо этих грабителей мильтонам сдать, потому что знаешь, что будет, если бомбу скинут?…
– Что? — испуганно спросил Барбарис и замолк.
– Всем ерепена крача, — горько подтвердил я.
– А если в Пантюхин овраг залезть, то, наверное, можно спастись от радиации… — предположил Барбарис.
– Ага, очень можно, — недоверчиво хмыкнул я.
– Можно! — горячо заявил Барбарис. — Надо только противогазы!
– Очень противогазы, — хохотнул я. — В них, во–первых, потеешь, а в поте и будут все консервоген–ные вещества, а во–вторых, у них же в глазах стекла, и во время вспышки враз ослепнешь!… А вообще, — добавил я, — спастись можно будет только в старых карьерах, потому что там песку много. Но, самое главное, надо при взрыве крепко–крепко зажмуриться, а потом провеять всю одежду от радиации.
– И трусы?… — опешил Барбарис.
– И трусы, — жестко подтвердил я.
– А девки?… Они тоже?…
Но договорить мы не успели.
Впереди показались кирпичный пакгауз и ограда из железных листов. Мы пролезли в парализованную дверку и через крапиву выбрались на насыпь.
Вдоль задней стороны деревянного перрона мы пошли к паровозной стоянке. Под перроном валялись ящики, обломки кирпичей, газеты, бутылки и башмаки. Впереди показались ворота, которые охранял космический шпион дядя Дмитрий Карасев.
Вообще–то он охранял тупики, где стояло обширное вагонное хозяйство. О нем все забыли, но все равно берегли. Тут стояли, сейчас припомню, два паровоза, дрезины, платформы, цистерны, еще чего–то — короче, не помню, до фига всего. Этот тупик был обнесен забором с колючей проволокой наверху, а дядя Карасев охранял ворота.
Ворота были замечательные, железные, побитые, как рыцарский щит. На них был написан отрывок какого–то грозного слова: «…тужай!» Под ворота убегали ржавые рельсы, а дальше уже расплетались целым веером. Над воротами торчала будка с выбитыми стеклами. Карасев должен был сидеть там, но чаще он, совсем пьяный, лежал за будкой на панцирной сетке, сквозь которую проросла трава.
– Скажешь Карасеву, что тебя дядя Толя прислал, — наказал я Барбарису, поднял с земли специальный болт и загрохотал по створкам.
Через некоторое время я услышал хруст шагов, а потом скрежет засова. Карасев со скрипом приоткрыл створку и высунул лохматую голову в репьях.
– Борька? Вовка? — спросил он, увидев нас. — Вам чего?
– Батя прислал… — фальшиво залопотал Барбарис, протягивая ведро. — Просил, как обычно…
– Заходи! — заметно приободрился Карасев.
Заперев ворота, он перехватил ведро и свистнул своего пса Байконура, у которого были желтые, спившиеся глаза.
Мы пошагали по тропинке вдоль забора. Кругом рос чертополох и стояли вагоны. В пустое синее небо скучно торчали ободранные семафоры. Байконур молча брел за нами в высоченной траве, как подводная лодка.
– Дядь Мить, — окликнул я Карасева, — вас еще не выследили шпионы диктатора?
– Не, Вовка, — сказал он. — У них квалификации не хватает.
Мы вышли к свалке металлолома. Все здесь проржавело до дыр. Сбоку аккуратно стояла летающая тарелка дяди Карасева, очень напоминающая трактор «Беларусь», но без колес.
– Дядь Мить, — опять спросил я, — а вы правда на ней из созвездия Геркулеса прилетели?
– Правда, пацаны, — серьезно ответил Карасев, откинул кожух и высыпал картошку в специальную дырку. — Хотя, может, и из Козерога. Я еще плохо в вашем небе разбираюсь.
Он залез в кабину, протер рукавом мутные циферблаты и нажал на рычаг. Затарахтел мотор. Густой сивушный дух пополз во все стороны. Байконур со стоном зевнул и лег на засаленную землю.
– А почему ваша тарелка самогон гонит? — спросил Барбарис, не обладавший зачатками поэтического мышления.
– Он, пацаны, в еённом двигателе как смазочное масло, — пояснил Карасев, выколачивая из ведра земляные крошки. — Раньше–то, в Козероге, я не знал, что его пьют, а здесь узнал. Двигатель мне сейчас не нужен, а эту систему я эксплуатирую.
Он поставил ведро, достал шланг, купленный в прошлом году у артельщика Полубесова за литр сивухи, и опустил его в ведро. Потом подкрутил вентиль–барашек и присел на ящик. Мы с Барбарисом тоже сели.
– А Байконур пьет? — спросил я.
– Все пьют, — ответил Карасев. — Подрастешь, и ты будешь. Одиноко мне, пацаны, вот я Байконура и приучил.
– А как же друзья?… — Я забросил удочку насчет Меркина.
– Стараюсь в одиночку, — ответил Карасев. — Боюсь шпионов.
– Так вообще не пейте, — сказал Барбарис.
– Молодой ты еще, Борька, — грустно произнес Карасев. — Жизни не понимаешь. Для меня, может, это идейный принцип.
– Какой еще принцип?… — буркнул Барбарис и качнулся.
Я тоже почувствовал, что все поплыло: кабина трактора собралась взлететь в созвездие Козерога, застенчиво засветившееся на небе, у Карасева неудержимо отрастали перепончатые уши и глаза вылазили на стебельках, а Байконур парил в невесомости все в той же лежачей позе.
– Такой принцип! — задиристо крикнул Кара–сев. — Я знаешь кем раньше был? Знаешь?! Я лайнер–лейтенантом был, и орденов у меня висело, как у… как у… — он потряс свой ватник за грудь, — как у Гагарина!… Я профессиональный разведчик был и повстанцев выслеживал!…
В ведро из шланга потекла тоненькая струйка.
– Выследил?… — спросил я, плавая в сивушном тумане и уже плохо ворочая языком.
– Пацаны вы мои милые, глупые!… — Карасев обнял нас и попытался заплакать. — Да ведь их хрен выследишь!… Они вот где–то здесь замаскировались, а где, ерепена крача, не понятно никому!…
Я с трудом припомнил, зачем сюда приперся.
Карасев дрожащими руками приподнял ведро и хлебнул через край, а потом немного плеснул в миску Байконура.
Барбарис спекся и задремал, подперев кулаком щеку и поставив локоть на колено.
– Дядя Карасев, — твердо сказал я, — я у тебя что спросить–то пришел… — Голова моя пылала. — Самое главное… это… Ты мне скажи: повстанцы — они кто?!
– У меня знаешь какая кв–в–валификация?… — спросил Карасев и потряс меня за плечи. — Я с этой самогонкой так з–замаскировался… Другой агент сто лет учиться будет, как под землянина подделаться, а я уже… Уже!… А диктатор наш галактический, ере–пень крачовый и крача ерепенная, разжаловать меня хотел!…
– А у тебя… к–классификация!… — тонко и злобно крикнул я.
– Да!… — вскинулся Карасев. — Мне нельзя ее терять!… И… и… — он наконец всхлипнул и прижал меня к себе, — и я ж люблю вас… Там же одни андр–роиды, выпить не с кем… Вовка, друг… Как же я там без тебя?!.
А больше я уже ничего не помню.
P . S . Я всегда говорю, что надо песатъ правду жизни даже в научнофантастической повести. И сдезь я напесал правду жизни, тоись ничево не узнал у Кара–сева, потомучто здуру закосел.
