Глава 8. Стая
…и стало ему страшно.
«Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». Русская народная сказка.
— Он даже не знает, что живет в Сибири…
— Я не думал, что для тебя это будет таким шоком.
— Я и сам не думал.
— Он принимает тебя за Высшую Силу.
Первый снег, точнее, снег с дождем, мелкий, редкий, быстро тающий. Серо, зябко, внутри пусто. Андрей глотнул из бутылки, поморщился, глубоко вдохнул.
Водка ухнула вниз, горьким теплом разливаясь по телу.
— Ссылаем в лагеря… фольклор середины прошлого века… куда мы попали, Гонзо?
— Тебе необходимо сменить угол зрения, напарник. А пока твой демон-хранитель приказывает тебе закрыть бутылку.
Андрей закрутил пробку и положил бутылку рядом с собой на кресло. Через приоткрытую дверь в машину влетали, чтобы тут же растаять, одинокие снежинки. Обреченно, стремительно, печально.
— Может быть, мне стоило поехать в рогатом шлеме и плаще из перьев чайки? Воротов, выходи, это я — вершитель судеб и обиратель народа, отдай мне свою душу и пару десятков тысяч в казну! — Андрей горько улыбнулся. — Русь всегда славилась своими сказками. Куда уж там Эддам, Калевалам и Нибелунгам. Сказание о мытаре… Пойди туда, не знаю куда, принеси то…
— Ты пьян.
— Что?
— Ты пьян?
— Ну, вроде немного есть.
— Ты давно напиваешься после боя? Откуда он знает?
— А пошел-ка ты в жопу со своей психологией!
— Извини…
— Что? — Но Гонзо уже скрылся в заднем салоне. Разве можно обидеть киборга? — Ах ты, чтоб тебя через колено! Твою в душу! Гаденыш мохнатый!
Андрей подскочил, больно ударившись головой о мягкий поручень над дверью, и закрутился на кресле, потирая уколотое бедро.
— Ты чего, крысеныш, делаешь?!
Гонзо совершенно спокойно, даже не пытаясь удрать от праведного гнева, отбросил в сторону пустую ампулу «бодрячка», как называли его шоферы. Поднял мордочку, пошевелил усами. Андрей почувствовал, как пьяный туман понемногу рассеивается, а мир вокруг становится чище. Толкнула в затылок тупая боль и отвалилась прочь. Он был трезв. До тошноты трезв.
— Тебе сейчас нельзя.
Больше Гонзо ничего не сказал, развернулся и залез на соседнее сиденье.
Андрей почесал бедро и шмыгнул носом. Киборг его отрезвил. В Европе за такое действие его бы уже судил комитет по робототехнике. Но тут вам не там. Здесь не Европа. Андрей столкнул почти допитую бутылку на пол и вылез из машины, чувствуя себя дефективным подростком, которого только что научили справлять большую нужду сидя.
Чокнутый, с трудом убежденный, что в адские лагеря мифической Сибири его ссылать пока не будут, спал, кое-как скорчившись от ветра за мотоциклом. Друг его, тоже спавший, но сном иным, лежал в кустах, куда его отнес Андрей. Второе, недочиненное еще колесо обвиняюще разглядывало Андрея из-под машины. Если бы ты не надумал допивать водку, говорило оно, мы бы уже давно были в пути!
Собранные с дороги инструменты, разбросанные в драке с Саньком, были аккуратно ссыпаны в ящик, рядом лежала аптечка, «еж», цепь и нож последнего.
Хуже нет, чем трезветь внезапно и сразу. Андрей сплюнул в кювет и достал сигареты. Закурил, задумчиво скользя взглядом по далеким лескам, последил за кружением опадающих листьев. Вернулся к машине, нагнулся внутрь, наполняя салон ментоловыми облаками, и включил радио — обычную, не действующую на нервы волну.
Тяжело, словно перед марафонским забегом, вздохнул, нырнул под машину и открыл инструменты. И замер. Медленно поднялся на ноги.
Как говорится, я не тормоз, у меня просто зрительная память хорошая. Андрей нахмурился, припоминая, что именно в этих безмятежно-холодных рощах, разбросанных по полям в нескольких километрах вокруг, показалось ему не таким, как должно быть… Обернулся, ощущая, как помимо воли опять начинает все быстрее стучать сердце, а предчувствие, что всегда накатывало накануне первого удачного выстрела, принимается штурмовать двери спокойствия.
Вон там, в полутора километрах от дороги, возле леса. Андрей отбросил сигарету и вновь скрылся в машине, извлекая из футляра новенький поблескивающий лаком электронный бинокль.
Поднял к глазам, настраивая дистанцию, уже точно зная, что увидит.
Люди.
Восемь человек, стоящих неподвижно на опушке леса. Рассматривающих дорогу. Неподвижных, словно изваяния. Стало значительно холоднее. Андрей поежился, поправляя вязаную шапку, и снова приложился к объективам, увеличивая мощность.
Люди-изваяния стремительно приблизились, наползая в упор, заполняя весь объектив, и Андрей вздрогнул. Худые, оборванные, сгорбленные и кривые, одетые в тряпье и развевающиеся на ветру шкуры, с мешками и свертками за спинами. Двое из группы — дети, пацаны лет двенадцати, одна из двух женщин держит на руках грязный сверток. Андрей судорожно втянул воздух.
Бинокль зажужжал снова, тихонечко, чтобы не напугать случайно, и Андрей разглядел их лица. Задохнулся, резко опустил руки, сглотнул. Человечки снова стали маленькими, нестрашными. Покрытые опухолями и язвами лица вновь отшатнулись к далекому лесу.
Фигурки шевельнулись, разом, словно по команде, и поползли вперед.
Медленно. Шатаясь.
— Твою мать, — прошептал Андрей. Надвинул шапку на лоб и, едва не поскользнувшись на инструментах, бросился за машину. — Эй, здоровяк, просыпайся!
Мотоциклист вздрогнул, мгновенно открывая глаза, и машинально потянулся к ножу. Нащупал воздух, криво усмехнулся и с трудом сел, опираясь об асфальт.
— Мне необходимо знать, что это за люди. — Андрей бросил бородатому бинокль, нервно оглядываясь в сторону едва ползущих к дороге людей.
Чокнутый нахмурился, с недоверием глядя на полицейского, но бинокль поймал и послушно проследил взгляд Андрея. Сам себе пожал плечами, поднял электронику к глазам и вдруг сказал такое, чего Андрей не слышал даже от живых водителей такси. Когда байкер опустил бинокль, лицо его, вытянувшееся, казалось, вдвое, было бледнее, чем когда он умирал. Немигающими глазами глядя на Андрея, еще раз выматерился.
— Чего мычишь, козел?! — Андрей подскочил, вырвал бинокль и еще раз вгляделся в оборванцев. — Ну, отвечай! Твои люди?! Знаешь их? Беженцы?
— Не оставляй меня им… — вдруг еле слышно прошептал Чокнутый, — лучше в Сибирь…
Андрей едва не выронил бинокль, внимательно посмотрел на раненого. Нагнулся к нему, почти в упор глядя в глаза.
— Я спросил: кто это такие? — медленно, по слогам.
— Это прокаженные, — словно подписывая обоим смертный приговор, сказал Чокнутый, — зараженные людоеды.
Андрей почувствовал, как дорога стремительно вырывается из-под ног. Но устоял.
— Людоеды?
— И трупоеды тоже. Падальщики, прокаженные, для меня это смерть… причем не лучшая, полицейский, не отдавай меня им!
Андрей быстро поднял глаза на прокаженных — медленно, падая и спотыкаясь, они ползли к дороге. Приближались.
— Они что, ничего не боятся?
— Им терять нечего, они мертвые уже. И дети их мертвые. Это все с севера идут, от баз заброшенных.
Андрей отошел, нет — отбежал к машине, забрасывая бинокль внутрь, схватил инструменты, упал к колесу. Постоянно оглядываясь на чернеющие посреди поля фигурки, принялся искать проколы.
Чокнутый тихонечко стонал:
— Полицейский, слышь? Не надо, не бросай, у тебя же есть оружие, полицейский, кончай их, слышишь… А, полицейский, ты где?
Стиснув зубы и стараясь не думать о приближающихся за спиной людях, Андрей отрывал заплаты, давил клей, зажимал. Но казалось, еще немного, и вот уже опускается на плечо тонкая, пахнущая старой кровью рука с длинными обломанными ногтями. Инструменты выскальзывали из рук, проколы убегали из-под пальцев.
Гонзо сидел над головой, белым столбиком замерев на капоте, и молчал, прислушиваясь к бормотаниям Чокнутого.
— А ведь мотоциклист в чем-то прав, — внезапно сказал он, и Андрей вдруг взорвался, отшвыривая чемодан. Вскочил, прожигая киборга яростным взглядом. Он тяжело дышал, зубы стиснуты, пальцы сжаты в кулаки.
— А детей тоже кончать? — выдохнул, поднял кулак и замер на секунду. Вдруг расслабился, разжимая пальцы, и устало посмотрел на Гонзо, обмяк, плечи поникли. — Детей, — переспросил он тихо, — тоже скажешь кончать?
Гонзо не пошевелился, бесстрастно взирая на человека.
— Анализ полученных данных позволяет предположить мне, что ты обладаешь правом на уничтожение всей стаи. — Слова, ледяные и металлические, словно иглы «Тигра», впивались в Андрея.
— Стаи? — сдавленно спросил Андрей. Обернулся. Люди приближались — метров шестьсот. Гонзо кивнул. Крысы очень смешно кивают. Сейчас было страшно.
— Ты уже не успеешь починить колесо, — подвел итог он. Чокнутый за машиной тихо скулил, умоляя, чтобы его хотя бы пристрелили.
— Не успею, — словно автомат повторил Андрей.
Вдруг сорвался с места и нырнул в машину. Гонзо не сменил позы:
— Что ты задумал?
— Я собираю вещи, мы уходим!
Невероятно как расслышавший эти слова Чокнутый вскрикнул и застонал. Андрей продолжал потрошить сумки, набивая походный рюкзак самым необходимым.
— Ты где поедешь — в сумке или за пазухой? — Чокнутый снова завыл.
— Андрей, я уверен, что ты выбираешь наименее оптимальный вариант выхода из сложившейся ситуации…
— Извините. — Андрей появился из машины с рюкзаком в руке. — По логике у меня была только четверка…
До прокаженных осталось не более трехсот шагов.
— …и это, впрочем, не беда, потому что если кислотишься с тусовкой, все твои напряги — отстой и лабуда. Мы скажем — хеей, хеей, мы скажем — оуу, оуу, под ритмы хип-хопа тусуясь в неоне… — тихонечко отплясывало радио, совершенно не интересуясь приближающимися людоедами.
Андрей опустил рюкзак на асфальт и прислонился к машине:
— Я не смогу…
— Быстрее! — Вопль Чокнутого, который наконец увидел поднявшихся на небольшой холм людоедов, вырвал Андрея из оцепенения. Стали видны сжимаемые в узких ладонях серпы и огородные секаторы — старые, поржавевшие.
— Проклятие… — Андрей оттолкнул не зашнурованный рюкзак и, потянувшись внутрь машины рукой, достал с сиденья восьмизарядный оптический «Волкодав». — Господи, прости меня…
Легко вскинул карабин, пощелкал пальцами по оптике, расставил ноги. Байкер сразу замолчал, даже дыхание задержал. Андрей прицелился в ближайшего из трупоедов — длинного мужика со словно обглоданной половиной лица.
— Не пытайся ранить им ноги, — вдруг сказал Гонзо, и Андрей вздрогнул, опуская ствол. — Я могу догадаться, что у тебя на уме, но так ты лишь обречешь их на смерть в звериных когтях.
Андрей медленно кивнул, вздохнул и вновь прицелился. Две женщины, два ребенка, грудной младенец… Поймал в прицел грязный лоб длинного. Почти сто метров.
— Господи, пусть они испугаются, пусть они остановятся… — Андрей шептал, не решаясь прикоснуться к спусковому крючку, разглядывая вылетающие изо рта клубы пара. — Господи, пусть…
Восемьдесят метров. Чокнутый попробовал отползти, но упал, хрипя от боли.
— Прости, Бог мой… — Андрей поднял глаза в прицел, быстро нашел длинного и плавно спустил курок. Карабин дымно чихнул, качнулся, замер. Длинный дернулся, взметнув руками над остатками головы, и упал в траву, далеко отбрасывая ржавый серп.
Остальные продолжали идти. Шестьдесят пять шагов.
— О нет…
— Стреляй, Андрей. — Гонзо говорил мягко, негромко, но уверенно. — Стреляй, они хотят умереть, ты что, еще не понял?..
— Ох, что же я делаю? Я не палач… — Чокнутый все корчился за машиной, пытаясь хоть как-то спрятаться, бормотал, молился. Андрей прицелился в следующего мужчину и выстрелил. Прокаженные ползли вперед.
Выстрел. Пятьдесят метров. Выстрел. Женщин придется добивать в упор, внезапно ошпарила мысль, и Андрей едва не отбросил оружие.
— Быстрее, — сказал киборг.
Дети или женщины? Кого раньше?
— Детей, — словно услышав его мысли, сказал Гонзо, — не дай им увидеть, как умирают их матери…
Андрей поймал в прицел заживо гниющего паренька, зажмурился. Выстрел. Сорок шагов. Теперь их можно рассмотреть и без электроники.
Выстрел. Глаза слезятся — порох, наверное. Конечно, порох…
Выстрел, женщина что-то вскрикнула, единственная из всех, что до нее умирали в полном и отрешенном молчании, и упала на землю. Последняя — со свертком на груди.
Двадцать пять метров, а она идет прямо на вскинутый ствол.
— Стреляй сквозь сверток, — сказал киборг. Слеза по щеке. Это от пороха.
Пятнадцать шагов. Ее лицо — маска засохшей грязи. Сквозь самую современную оптику Андрей смотрел в спрятанные под опухшими веками глаза и уже слышал ее сопение. Тяжелое, надорванное, обреченное. Видел оскаленные в голодной усмешке черные зубы. Она уже умерла… давно…
— Я не смогу… — Ствол «Волкодава» ползет вниз.
— Сейчас ты станешь мертвецом, — очень спокойно и просто сказал киборг и спрыгнул на дорогу.
Карабин подпрыгнул в руках и выстрелил. Десять метров. В упор. Женщину отбросило в придорожные кусты. Эхо бешеной птицей скрылось за лесом. Тишина над миром.
Оружие, довольное охотой, натужно дышало серым паром. Андрей не дышал вовсе. Поднял руку, оттер щеку.
— Ты поступил правильно, — Гонзо запрыгнул в джип, — но скоро тут будет еще больше падальщиков…
Чокнутый, все же сумевший отползти за мотоцикл, продолжал молиться.
Дороге заметно полегчало. Асфальт уже не вставал на дыбы, практически исчезли рытвины и борозды тракторных траков. Машина довольно урчала, оставляя, хоть и медленнее, чем это хотелось Андрею, за спиной километры.
Андрей молчал. Молчал, рассеянным взглядом осматривая окрестности, тяжело, словно с неохотой, крутил руль и снова молчал. Молчало радио. Молчал в разбитом салоне киборг. Молчала, словно уловив настроение человека, дорога.
Он их перебил. Не дал дойти. Он поступил правильно. Это так.
А потом он сорвался.
Андрей закусил губу и смахнул с приборной доски смятую шапку. Сорвался.
Отбросил в джип карабин, до боли в щиколотке испинал колесо. А затем байкера.
Нет, не сразу. Вначале, после того как волна ярости отступила, дав место боли, отчаянию и сокрушающему стыду, он пытался было броситься к расстрелянным. Метался от машины к обочине, что-то бормотал, хватался за голову. Похоронить трупы ему не дали. В два голоса. Мудрый и логичный киборг да напуганный до безумия покалеченный мотоциклист.
Затем сник, словно отрубили питание, упал на сиденье и просидел так минут двадцать. Проспал наяву, пока все тот же искалеченный бородач не вернул его в реальность из мира успокаивающих грез. Чокнутый что-то просил, благодарил, бормотал.
Вот тогда-то он и сорвался по-настоящему. Быстро, без лишних слов дошел до Чокнутого и избил его, после едва не пристрелив. Раненый скулил, неловко уворачивался и прятал сломанную ногу, пытаясь за мотоциклом укрыться от рушащихся на него ударов.
— Если бы не ты, — сказал тогда Андрей, — я бы никогда, слышишь, никогда не застрял бы на этой долбаной трассе! Я бы не стрелял в людей, не убивал женщин! Я бы не стрелял, в детей!
Он сказал это, лупя Чокнутого рукояткой пистолета по плечам, затем сказал что-то еще. И еще. Когда он пришел в себя, байкер совершенно забился под «Урал», скуля и зажимая руками разбитое лицо.
Тогда Андрей обтер заляпанный пистолет, смахнул кровь со штанины, небрежно выбросил на дорогу стандартную аптечку, пакет провианта на один день и ногой подтолкнул к Чокнутому нож.
— Ты остаешься, а я уезжаю, — сказал он, — можешь до конца своих дней молиться, что я тебя не убил.
Так он тогда сказал. Или почти так. Он не помнил.
А затем он починил колесо. Собрал в машину вещи.
Опустошенный, двигаясь на автомате, сел за руль. Одну задругой выкурил две сигареты, перезарядил карабин. Закрыл глаза, неумело помолился, завел мотор.
И уехал.
Уехал, более не оборачиваясь, выпотрошенный, словно рыба. Сожженный, словно лист бумаги. Уехал, изо всех сил стараясь не закрывать глаз, что безвольно смыкались, рождая образы прокаженных. Чокнутый что-то кричал вслед.
Дорога молчала, чувствуя настроение человека. Молчал киборг. Молчал человек.
