Глава 27

Мрачные, точно похоронный экипаж, мысли катились в голове, пока тюремщик поднимался в мои покои. После тщетной попытки бургомистра выдать нас испанцам мы отстранили его от каких бы то ни было дел, касающихся обороны города, оставив лишь сугубо мирные вопросы повседневной жизни Маольсдамме. Впрочем, не стоило забывать, что городское ополчение – самый крупный из наших отрядов, хоть и номинально, но все же подчинялось ему. А стало быть, мое нелепое ранение могло побудить господина бургомистра вновь попытаться сдать крепость. В таком случае речь, очевидно, шла о небольшом перевороте и дальнейшей капитуляции под гарантии генерала де Сантандера.

Снедаемый этими мрачными предположениями, я отвлекся от связи, спеша, хотя бы прикидочно, наметить линию своего поведения на случай ареста.

Тюремщик возник передо мной очень тихо и как-то бочком, точно конфузясь из-за незначительности собственной персоны и жутковатой славы, которой она была окружена.

– Не извольте гневаться, ваше высочество, – смущаясь, попросил он, хотя мне еще и в голову не пришло сердиться на незваного гостя. – Дельце тут есть. Одно. Тайного содержания.

Я удивленно поглядел на вошедшего. Он явно не собирался заключать меня под стражу, пользуясь незавидным положением еще недавно грозного смутьяна. Какие же еще дела могли быть у владыки застенков и повелителя казематов к раненому иностранцу, пусть даже и высокородному?

– Слушаю тебя, почтеннейший, – любезно промолвил я, полагая, что, как бы ни сложилась судьба, портить отношения с человеком такой профессии занятие глупое.

– Тут дельце-то, – тюремщик отчего-то понизил голос, – касательно пленника вашего. Помните, красавчик такой?

– Помню, – откидываясь на высокие подушки, кивнул я. – Что с ним?

– Да что ему станется! Кормят его отменно, как вы приказали. Кандалами не изнуряют. Горланит себе песни да по камере прыгает точно обезьяна и все руками машет!

– Неужели в уме повредился? – озабоченно предположил я.

– Была у меня такая мыслишка! – кивнул неусыпный страж. – Вроде бы и шпаги при нем нет, а скачет, каналья, точно она у него в руках!

– А-а-а, это! – Я невольно усмехнулся. – Это ничего! Разминается кабальеро, чтобы форму не потерять!

– Ну, вам видней. Я-то при шпаге не хожу, – согласился надсмотрщик. – Только извольте понять. Этот самый дон Хуан сулит мне изрядный куш, если я помогу ему из тюрьмы выйти.

– Бежать собрался? – вздохнул я. – Немудрено! Испанцы-то под городом стоят. Только ты, почтенный, ему не верь – денег у него все равно нет.

– Может, и так, – кивнул страж подземелий, понемногу теряющий первоначальную робость. – Но вот такая вещица никак не менее пятисот гульденов потянет.

Он раскрыл ладонь, на которой лежал нательный крест, усыпанный сапфирами и рубинами.

– И представьте себе, ваше высочество, сей испанский хлыщ отдает ее мне лишь за то, чтобы я вывел его из темницы и скрытно доставил под окна одной девицы. Так-то вот! Ну не безумец ли?

Я молча смотрел на тюремщика, не имея ни сил, ни желания высказывать на этот счет какое-либо мнение. Вполне можно было считать спятившим мужчину, готового расстаться с последней драгоценностью лишь для того, чтобы встретиться с любимой. В глазах таровитого голландца он, несомненно, таковым и являлся. Но мне не хотелось судить моего абордажного знакомца с ретивой поспешностью скаредного бюргера. Для дона Хуана, как, впрочем, и для меня, любовь не имела ничего общего с коммерческой сделкой, как это было заведено в здешних местах. Так что в этом вопросе я был на стороне де Агиляре.

– А не желаете ли знать, что за чаровницу присмотрел для себя чертов испанец?

– К чему? – пожал плечами я.

– Вам будет интересно. Недорого – всего двадцать гульденов, – явно обескураженный отсутствием интереса у собеседника, промямлил темничный сводник.

Я молчал.

– Я небогатый человек, – точно оправдываясь, залопотал незваный гость. – И ни за что бы на свете не пришел, когда бы сие куртуазное приключение не имело касательства к вам.

Я продолжал молчать. На глади ментального экрана Генрих Наваррский, должно быть, радуясь возможности обкатать аргументацию в пользу союза с Рейли, метал громы и молнии по поводу коварного разбойника и узурпатора так, будто не он считанные минуты назад объяснял пану Михалу, почему в предлагаемом лордом-протектором союзе ему необходимо опередить Черную вдову.

– Сир! – увещевал его брат Адриен. – Слушая ваши упреки, безусловно, справедливые, я невольно вспоминаю о древнем императоре Рима, именуемом Юлианом Отступником. Не мне вам рассказывать, какими словами Церковь, будь то католическая или же протестантская, клеймит этого человека. Он и гонитель христиан, и зверь в людском облике, пожирающий человецей, дабы утолить кровавую жажду. Он косматый дикарь, увязший в грехах, точно муха в патоке. И уж конечно же, прославлен вовеки с амвонов, будь то ваших или наших, святой Меркур, сразивший ударом копья нечестивого злодея.

Как видите, прелаты обеих церквей почитают возвышенным подвигом деяния означенного святого и охотно прощают ему попрание заповеди «Не убий», ибо черные злодеяния, совершенные во славу Церкви и Господа Бога нашего – белы, аки руно агнца.

Однако же, сир, есть правда для прихожан, и есть правда для государей. И то, что смущает дух простолюдина, заставляя его сомневаться и тем самым губить душу неверием, учит государя мудрости. Ибо как государь возвышен Господом надо всеми, так и горизонт его велик и обширен. Поелику стоящий на горе видит далее, чем жмущийся к земле у ее подножия.

Так вот, сир, император Юлиан действительно носил длинную бороду, правил в Риме и был убит ударом копья в печень. Но это все, что роднит сказания о нем с истиной. Как бы ни было мне прискорбно о том свидетельствовать, сей государь в начальные годы своего правления не токмо не притеснял христиан, но и возвратил им все отнятое у тех предыдущими государями. Современники Юлиана, даже те, кто числился среди хулителей его, наперебой восхваляют правление сего императора, считая его одним из наиболее благоприятных за всю историю Рима. Всякий честный человек, изучавший древние надписи в Италии, скажет, что так оно и было. Вплоть до двадцать второго октября 362 года от Рождества Христова.

В ту ночь, к радости христиан, сгорел отстроенный Юлианом храм Аполлона в Дафне. Наши братья по вере утверждали, что в него ударила молния, хотя полночное небо, по словам язычников, соседствовавших с ними, было чистым. Я гоню от себя мысль, что сие величественное здание было подожжено христианами. Но чрезмерное рвение невежды, на волосок приобщившегося к святости Господней, опасней мечей вандалов.

Император, в назидание христианам, велел снести ряд храмов в Дамаске, Газе, Аскалоне и иных местах, ныне занятых сарацинами. И с той поры в писаниях отцов Церкви он стал ужаснейшим гонителем истинно верующих. Касательно же святого Меркура, и поныне неизвестно, существовал ли таковой когда-либо или же был измышлен для пущей назидательности печальной участи злокозненного императора.

– Клянусь пером архангела Гавриила, оброненным в час благой вести – этим чудесным сокровищем рода д’Альбре, святой отец, вы не устаете меня поражать! – Генрих Наваррский сделал знак кравчему наполнить кубки. – Я бы не удивился, услышь эти речи от язвительного Рони, которому гром пушек милее пения ангелов, но от вас!..

– Тернист путь Истины, но оттого она не менее благоуханна, ибо аромат ее подобен аромату розы меж шипов. Я же, сир, вот о чем хотел сказать. Ни слава философа, ни победоносные завоевания, ни великие деяния во благо империи не смогли защитить Юлиана Отступника от незаслуженной злой хулы. Несомненно, преступление его против Церкви имело место, как ныне имеет место столь же дерзостное злоумышление лорда Рейли против короны, но притязания его – не пустой звук. Не сегодня-завтра он женится на королеве Марии Стюарт. К тому же среди бумаг вашего брата, сир, как мне достоверно известно, содержатся весьма серьезные доказательства происхождения господина Рейли от законного брака Филиппа II Испанского и Марии Тюдор.

– Что?! – Брови Генриха насупились, и нос стал походить на орлиный клюв. – Стало быть, это не басня?!

– Я бы не стал этого утверждать, – вздохнул брат Адриен, – как не стал бы утверждать и обратного. Но вот к чему я веду: образ ужасного врага, поверженного копьем святого, когда-то был подспорьем для становления Церкви во всем величии ее, однако же сам этот враг, пусть и в отместку, причинил немало зла христианам. Стоит ли теперь своими руками создавать нового Юлиана Отступника? Ведь гнев его, как и в прошлые времена, будет кровав и беспощаден. И кто, как не мы, станем жертвой его!

– Ваши слова, брат Адриен, отдают малодушием! – раздраженно дернул щекой Генрих. – Но вы точно уверены, что Рейли – сын Филиппа II?

– Не так давно мне довелось лицезреть его и беседовать вот так, как сейчас с вами, – безмятежно пропустив обвинения в трусости, неспешно ответствовал бенедиктинец. – В его лице, несомненно, видны черты, присущие и королю Испании, и покойной королеве Британии.

– Глаза, нос, рот и все такое прочее, – на канале связи ехидно прокомментировал Дюнуар. – Кстати, что там у тебя с этими документами?

– Что ж. – Пан Михал задумался, стараясь не упустить ни одного из возможных последствий данного шага. – Быть может, на данный момент это наилучший вариант. До той поры, когда Елизавета вернется на трон, Филипп II, вероятнее всего, будет стараться разобраться в обстановке. Впоследствии же, думаю, несложно будет доказать, что бумаги Рейли – фальшивка и сработаны с одной лишь целью: вынудить Францию на союз с Англией, угрожая в противном случае испано-британским блоком.

– Так что же? – нерешительно проговорил тюремщик, уставший дожидаться ответа от дремлющего принца. – Всего пятнадцать гульденов! Это дело касается лично вас!

Я молча глядел на торгующегося стража.

– Хотя бы десять! Уверяю, эта дама очень близка вам!

Мысли, витавшие где-то во Франции, выстроились стройными рядами, точно солдаты на привале, слышавшие звук боевого горна.

– Вам дадут двадцать гульденов, почтеннейший, – нарушая молчание, проговорил я. – И не следует называть попусту имя мисс Олуэн ни здесь, ни где-либо в другом месте! А дону Хуану подайте надежду. Скажите, что вы приложите все усилия, чтобы выполнить его просьбу. Как именно это будет сделано, я сообщу вечером. И помните: то, о чем мы с вами здесь говорили и будем говорить, не должен узнать никто! Иначе вы умрете! Это понятно?

– Богом клянусь! – перекрестился невольный соучастник очередной моей каверзы.

– Ступайте! – одними губами произнес я и добавил на канале связи: – Мишель! У меня есть чудный способ доставить пакет Филиппу II!

Изложенный мною план был выслушан офицерами гарнизона в молчании, но стоило мне лишь сомкнуть уста, как в ответ посыпался град возражений. Я едва успевал отвечать на каждое из них, желая подвигнуть соратников не просто механически выполнять приказ, но действовать сознательно и активно. В конце концов пришлось все же употребить власть. К немалому огорчению. По окончании совещания, происходившего в моей комнате, я оставил Лиса и дю Плесси, дабы яснее растолковать им задачи, выпадавшие на долю этих двух офицеров.

– Да уж, мой прынц! – дослушав меня, покачал головой Лис. – Это ты удумал так удумал! А мнением Олуэн за эту тему ты поинтересовался?

– Ни к чему ее тревожить, – покачал головой я. – Ты должен будешь позаботиться, чтобы дон Хуан не дошел до ее комнаты.

– Ваше высочество! – дождавшись, пока я закончу отвечать, вытянулся в струнку дю Плесси. – Если вы велите мне совершить то, о чем нынче шла речь, позвольте просить именной рескрипт за вашей подписью и печатью.

– Непременно, – кивнул я. – Едва покинете крепость, прошу вас, маркиз, поспешите к моему брату. Полагаю, вы будете ему полезны.

– Но, мессир, я ведь по-прежнему числюсь среди друзей покойного короля!

– Все верно, – морщась от боли, кивнул я. – Но тогда он был король, ныне же мой кузен Генрих Валуа – покойный. Становитесь под знамена Анри. Уверен, братец не станет поминать вам былого.

– Благодарю вас за протекцию, ваше высочество. – Дю Плесси надел увенчанную белым страусовым плюмажем бургундскую каску. – Позвольте идти.

– Да. – Я наклонил голову. – Хотя погодите. Ответьте на один вопрос. У вас есть сын?

– Да-а-а, ваше высочество, – озадаченно глядя на всеведущего принца, протянул лейтенант.

– Вернетесь во Францию – берегите его! – тоном, каким обычно окруженный полководец поручает своему адъютанту провезти спасительный пакет через позиции врага, проговорил я.

– Приложу все усилия, монсеньор! – отчеканил дю Плесси, поворачиваясь на каблуках.

– Шо, Капитан, – усмехнулся Лис, когда дверь за отцом будущего кардинала Ришелье затворилась, – не вынесла душа поэта?

– Не вынесла, – честно сознался я. – Ладно. А теперь о том, о чем должен знать только ты.

Ночь этого дня была лунной. Две тени быстро скользили к берегу канала, торопясь добраться до жилья, едва видного в неурочное время суток. Трещотки сторожей, раздававшиеся совсем близко еще несколько минут назад, начали удаляться, точно демонстрируя полуночным гулякам, что путь свободен. Вот они шагнули на узкий, обрамленный ажурными перилами мостик, выгнутый, точно спина вздыбившейся кошки, и негромкая их речь стала доноситься до густолистой череды вековых лип, тянущихся шеренгой у самой кромки берега.

– Вон там она живет. Все как договаривались! – указывая на дом Ван дер Хельдерна, на довольно скверном испанском произнес один из путников, закутанный в темный плащ с капюшоном. Край плаща задирался висевшим на поясе поклонника ночных прогулок коротким мечом ландскнехта, насмешливо именуемом в народе кошкодером.

– О да! – отвечал его спутник. – За час до восхода ждите меня здесь же. Хорошо бы еще раздобыть лютню!

– Ваша честь, вероятно, забыли, что лютня в руках священника выглядит так же нелепо, как паникадило в лапах жандарма?!

– Верно, чертово брюхо, – недовольно согласился обряженный в сутану вояка на прекрасном мадридском диалекте.

Одеяние священника, красовавшееся на нем, лишь ночною порою могло скрыть его статную фигуру и гордый разворот плеч. А уж света луны, падающего на капюшон, вполне хватало, чтобы опознать в «смиренном божьем слуге» дона Хуана, маркиза де Агиляре. Нынче вечером этот страстный воздыхатель несравненной Олуэн, должно быть, впервые столкнувшийся как с валлийским типом красоты, так и с английской манерой завязывать знакомство, получил весточку от предмета своих грез, а заодно и одеяние младшего брата тюремщика, чтобы на крыльях любви сигануть прямо в расставленные для него силки. Но пока что взмах этих крыльев был приволен, а настроение испанца столь лучезарным, что он едва не светился, демаскируя себя во мраке.

– До встречи перед рассветом! – конспиративно пробормотал казематный амур, спеша откланяться. Его роль в спектакле, предназначенном для одного-единственного зрителя, была окончена. Стоило дону Хуану ступить несколько шагов, как из тени деревьев навстречу ему вывалился искусно запыхавшийся Лис.

– О! Святой отец, какое счастье, что я вас встретил! Скорей идемте со мной, он умирает! Живее, а то он помрет насовсем, как потом исповедоваться будет?!

– Я тороплюсь, сын мой, и ничем не могу вам помочь! – пафосным тоном возгласил дон Хуан, перейдя на французский.

– Святой отец! – Пятерня д’Орбиньяка железной хваткой сошлась чуть выше локтя испанца. – Вы не можете допустить, шоб французский принц крови умер без покаяния! Вы шо, не знаете, шо последним указом рай-совета французских принцев без причастия даже в ад не пускают?!

– Шарль де Бурбон при смерти? – искренне встревожился испанец, и, честно говоря, в этот момент мне стало совестно доводить операцию до конца. Но часы уже были запущены, и время настоятельно требовало сделать ход. – Но он же гугенот, а я, как вы видите…

– Падре, не варите воду! – Лис потащил за собой несостоявшегося кавалера с упертой энергией портового буксира. – Прынцу щас так хреново, шо ему будь ты хоть раввином кафедральной мечети – все фиолетово! Не дрейфь, аббат, кардиналом будешь!

Вряд ли дона Хуана прельщала столь замечательная карьера, но все же, как ни крути, он не мог не понимать, чем грозит попытка сбросить «овечью шкуру». Шевалье д’Орбиньяк и сам был изрядным докой в премудростях рукопашного боя, на всякий же случай, для экстренного пробуждения смирения промеж самозваных Божьих слуг, среди ветвей притаились Иван Подкова и еще один сечевик, кондициями разве что только самую малость уступающий могучему ватажнику. Однако их помощь не понадобилась. Спустя несколько минут я уже шептал чуть слышно испанцу, надвинувшему капюшон едва ли не на самый подбородок.

– Mea culpa, – речь моя была путаной, бессвязной, едва различимой и то и дело перебивалась долгими лирическими отступлениями, своеобразным попурри из воспоминаний детства и сетований на бренность всего сущего.

Вначале мы планировали подкинуть испанцам при помощи исповеди еще, как выражался Лис, полведра дезы. Однако, поразмыслив, оставили эту затею. Закончив молоть ерунду, я откинулся на подушки и демонстративно забылся, сопровождая «потерю сознания» театральным стоном. Чересчур картинно для англичанина, но в самый раз для пылкого уроженца Иберийского полуострова.

– Похоже, отходит! – прокомментировал Лис. – Не будем ему мешать. Все-таки ж не каждый день высочеству-то приходится ласты склеивать! – Он в скорбном молчании вывел моего «исповедника» из покоев, причитая: – Ой, шо будет, шо будет! На кого ж ты нас покинул и где ж мы тебя теперь будем искать!

Расчувствовавшийся маркиз, уже полностью вошедший в роль, продиктованную взятым напрокат одеянием, с грустью выдавливал из себя слова утешения, но тут, без объявления антракта, на импровизированную сцену выскочил Франсуа дю Плесси, размахивая обнаженной шпагой.

– Шевалье! В городе измена! – завопил он, демонстрируя недюжинный талант притворщика, вполне унаследованный его великим сыном. – Каналья тюремщик, прельстившись богатой взяткой, отпустил маркиза де Агиляре. Тот бежал, переодевшись священником.

Тут взгляд растревоженного лейтенанта, точно случайно, упал на скорбную фигуру, маячившую около Лиса. Он уставился на святого отца так, будто лишь сейчас заметил его.

– А это кто? – Кончик шпаги опального аристократа ловко подцепил край нахлобученного капюшона, открывая взору раскрасневшееся от напряжения лицо испанца. – О-ла-ла!

При этих словах бесстрашный дон Хуан рванулся вперед, точно выброшенный с места пружиной. Мгновение – и он бы, сбив с ног Франсуа, ринулся вниз по лестнице, нещадно топоча свежевымытые «настоящей мегерой» полы. Но не тут-то было! Предусмотрительно выставленная вперед Лисовская нога четко и недвусмысленно положила конец испанской авантюре. Над головой поверженного гранда блеснул клинок, и он, должно быть, уже готов был распрощаться с жизнью, когда услышал жесткий командный окрик Лиса:

– Шпагу в ножны, Франсуа! Не так быстро!

– Какого черта! – возмутился дю Плесси, картинно пытаясь добить несостоявшегося воздыхателя Олуэн. – Он же бежал из плена! Следовательно, первым нарушил благородные правила войны!

– Не суетись! – резко выдохнул Лис, отбивая в сторону шпагу сотоварища. – Принц умирает! Если Господь лично не займется его спасением, то еще пара часов, и мы будем предоставлены сами себе! И ты, и Маноэль, и я – французы. Что тебе за резон погибать за этих вонючих торгашей? Они же сами хотели открыть ворота испанцам! Так шо пусть теперь отгребают по всем своим каналам в полный рост!

– Что ты предлагаешь? – Несколько охлажденный словами д’Орбиньяка хранитель городских стен опустил шпагу. – Впустить испанцев?

– С ними надо вступить в переговоры. А наш усатый «падре», – Лис насмешливо кивнул на испанца, распростертого посреди коридора с рукой, заломленной за спину, – хочется верить, готов нам помочь. Мы уходим во Францию, а господин бургомистр хай себе целует этих кабальеров, куда дотянется!

– А королева? Что будет с ней?!

– Франсуа, ты же француз! Не веришь – послушай, как звучит твое имя! Какого рожна тебе сдалась английская королева? Тем более что ее и там, дома, уже с бочки спихнули. Высочеству с ней возиться было не внапряг, но нам-то этот геморрой на хрена обвалился! Мы здесь «большой политик» делать собрались? Или бестолковки свои из петли вынимать? Впрочем, нет. Бестолковками они станут, как раз если мы их из петли не достанем! – В голосе Сергея весьма явственно звучала та смесь страха перед будущим с инстинктом выживания, который обычно принято называть здравым смыслом.

– Шевалье, вы что же, предлагаете мне выдать королеву испанцам? – почти непритворно возмутился дю Плесси.

– Лейтенат! Шо ты морозишь! Год назад за такой подвиг мадам Като сделала бы тебя пэром Франции! Но ежели вдруг шо-то смущает, я сам отдам генералу эту чертову куклу! Э-эй, гранд! Ты меня слышишь? – с сарказмом в голосе поинтересовался Лис, отпуская взятую на болевой прием руку де Агиляре. – Парламентером пойдешь?

– Я буду просить генерала де Сантандера сохранить вам жизнь, – с мучительной гримасой массируя вывернутое из сустава плечо, проговорил дон Хуан.

– Не-е, роднуля! Эти песни ты будешь петь своей Лауре! Жизнь в плену у испанцев – это чуть хуже, чем смерть во Франции! Так шо объясни своему другану, шо ежели он дает гарантию нашего свободного возвращения на родину, то вот этот месье отворит вам потихоньку калитку как-нибудь с утра пораньше, чтобы не беспокоить честных граждан. Откроешь? – Лис посмотрел на молчавшего сообщника. Тот угрюмо не проронил ни слова. – Откроет! – заверил адъютант умирающего принца. – А я с шевалье де Батцем передам ему королеву. А шоб у твоего генерала не было сомнений, так сказать, в серьезности наших намерений, погодь-ка… – Лис повернулся и вновь отправился к «одру умирающего». – Франсуа, постереги преподобного, шоб ему не пришла в голову светлая мысль резвой рысью совершить отсюда паломничество!

Запечатанный моею личной печатью пакет с изделием дядюшки Филадельфа уже дожидался минуты перекочевать из рук в руки.

– Смотри, гранд, и запоминай! – помахивая перед носом де Агиляре драгоценным пергаментом, для верности перейдя на испанский, вещал Лис. – Этому документу нет цены! Ежели он вдруг попадет в руки испанского короля, то шо будет с Англией, одному Богу известно! А тебя Филипп тут же сделает командором чего-нибудь блестящего и зашлет губернатором, скажем, в Барселону. Это, так сказать, за моральные издержки! Если хочешь, при вашем дворе можешь заливать, шо не в плен тебя захомутали, а ты сам внедрился, шоб этот вот пакет раздобыть. Вникаешь, какое дело?! Так шо прикинь, как оно тебе лучше – нырнуть в канал со вспоротым брюхом или же отправиться к своим и получить молочные реки в кисельных берегах на блюдечке с голубой каемочкой?!

– Я согласен! – быстро оценивая «за» и «против» обоих вариантов, проговорил дон Хуан.

– Вот и аюшки! – улыбнулся Лис. – Токо ж ты не забудь передать генералу, шо ежели он решит повеселить нас каким-нибудь сюрпризом, я его, к хренячьей матери, обрадую таким фейерверком, шо бардак, который мы устроили у него в лагере, будет считаться рождественской шалостью раздухарившихся детишек! Сценарий таков: Франсуа открывает ворота и тихонько валит отсюда со своим бундесвером. Когда оказывается в безопасном месте – подает сигнал, и испанцы входят в город. Затем ухожу я с Мано и нашими людьми и, соединившись с маркизом дю Плесси, отдаю вам Елизавету Тюдор. И шоб без глупостей! Иначе вместо Маольсдамме с его складами и английской королевы вам достанется августейший труп и груда развалин! Это я тебе обещаю.

– Я сделаю все, что могу! – гордо заявил дон Хуан, уже входя в образ знатного переговорщика.

– Не обмани моих надежд, преподобный! – Лис положил ладонь на рукоять пистоля. – Иначе у меня к тебе личный счет образуется! А никто из живых не может похвастать, шо я добросердечный кредитор! Франсуа, – он повернулся к нахмуренному дю Плесси, наблюдавшему эту сцену с нескрываемым раздражением, – проводи нашего гостя через минную галерею. Небось соскучился по своим, падре?

Дю Плесси молча кивнул, давая знак невольному участнику заговора следовать за ним.

– Если де Сантандер ответит согласием, – уже вслед спускавшемуся по лестнице испанцу бросил Лис, – пусть прикажет дать тройной аркебузный залп завтра в полдень.

Дон Хуан молча кивнул и, не останавливая движения, последовал за проводником.

– Ну шо, мнимый больной? Теперь твоя душенька довольна? – насмешливо поинтересовался не отключавший все это время связь Лис, лишь только незадачливый любезник скрылся за дверью баронского дома.

– Довольна! – честно сознался я. – Только вот, знаешь что, давай не будем рассказывать Олуэн, что воспользовались ее именем для этой операции.

– То-то же, что не будем! – язвительно усмехнулся Лис. – Знает кошка, чье мяско съела!

Наемники герцога Оранского, дежурившие в контрминной галерее, завидев лейтенанта, пришедшего выпустить «лазутчика» в испанский лагерь, не стали проявлять досужего интереса к обряженной в сутану особе. Деньги из посольской казны ими получались исправно, особых действий, если не считать вялых перестрелок и неудачной попытки минирования стены, не было, так что блюдущие договор германцы были верны командиру и послушны приказу. Раз лейтенант дю Плесси сказал «лазутчик» – значит, лазутчик. Никого не смутило, что после ухода «святого отца» перед рассветом не появились ожидаемые в засаде саперы, и уж тем более не вызвал интереса тройной залп, прозвучавший на испанских позициях ровно в полдень.

– Эх! – подытожил Лис, демонстративно вслушиваясь в звук выстрелов. – Синеокие блондинки для пылких сынов знойного юга – это ж чистая погибель! Падеж скотов!

Красная ракета, сооруженная д’Орбиньяком, взметнулась ввысь у самого горизонта, прорывая туман и рассыпая по едва светлеющему небу великое множество быстро гаснущих звездочек.

– Дю Плесси с фрицами прошел, – тихо прокомментировал мой друг. – Ща испанцы повалят!

Я кивнул:

– Ты все проверил?

– Обижаешь, прынц! Все как в лучших домах Лондона и Мерефы! Весь бульвар от ворот до первого моста – сплошной камнеметный фугас! Жагахнет – еще один канал будет! За заборами ополченцы с ружбайками, шоб ежели кому мало покажется, оказать первую, она же и последняя, помощь. Как отгремит, мы с казачками ломимся «на ура» в лоб, а дю Плесси ведет своих мародеров на штурм лагеря.

– Ты всех предупредил? Дон Хуан должен выжить. За ним необходимо будет снарядить погоню, гнаться отчаянно, но не догнать.

– Мой прынц, не боись! Все путем! Твой исповедник остался в лагере. Как и предполагалось, отходит от недавних потрясений. Люди предупреждены. Так шо удерет маркиз геройски, аж до самого Мадрида! О, слышишь?! – Лис настороженно поднял палец. – Слышишь, земля трусится? Тореадоры пошли. В смысле, конкистадоры.

– Ну что ж! – Я обвел взглядом присутствующих.

Мано был хмур, раздосадованная неурочной побудкой Элизабет Тюдор мрачна, Олуэн напряженно сжимала руки в кулачки, пытающийся скрыть волнение д’Орбиньяк насвистывал под нос что-то невразумительное.

– Сейчас начнется!

Все молчали, с максимальной полнотой ощущая, как падают в бездну прошлого секунда за секундой. Минута. Еще одна. Третья… Четвертая…

– Капитан! – повернулся ко мне не на шутку озабоченный происходящим Лис. – А взрыва-то нет!