Глава 25

Бургомистр облегченно выдохнул неизвестный еще широкой публике углекислый газ и потупил очи, не желая встречаться глазами с еще совсем недавно дорогими гостями. Впрочем, дорогими мы продолжали оставаться. На одной чаше весов лежали две коронованных головы, на другой – судьба целого города. Стоит ли удивляться, что градоначальник, самим положением своим обязанный блюсти интересы местного населения, предпочел расстаться с нами с такой легкостью.

– Итак, вы желаете выдать нас испанцам? – как можно спокойнее констатировал я, включая связь. – По-вашему, это разумно? – Я сделал пару шагов по направлению к недавнему «покорному слуге» огнекудрой Бэт.

Пара стражников, должно быть, проинструктированных насчет соблюдения осторожности во время моего ареста, пристроились чуть сзади и сбоку, радуясь, должно быть, что, отойдя от входной двери, я отрезал себе путь к отступлению. Это было, несомненно, так, но я и не думал отступать. Мне нужно было выиграть время.

– Такова крайняя и жестокая необходимость, монсеньор принц. Бог нам свидетель, кабы не угроза, висящая над Маольсдамме, нешто нарушили б мы священный долг гостеприимства?! Нешто бы осмелились?! – Сконфуженный толстяк развел руками, неуловимо походя в этот миг на повара, объясняющего попавшейся в силки дичи, что только голод толкнул его на этакое паскудство.

– Ваша мысль мне понятна, – утешил я городского голову, попутно созерцая глазами Лиса майл – засаженную многолетними липами аллею, вдоль которой, ограда к ограде, красовалось несколько увеселительных заведений – то ли таверн, то ли гостиниц, то ли домов свиданий. Из-за приоткрытой двери одного из них на всю округу неслось заунывно протяжное: «Ой ты, Байдо, ты славнэсэнькый, будь мэни лыцар та вирнэсэнькый!..»

– Зёмы! – с непередаваемым блаженством, точно кот на рекламе «Вискаса», изрек Лис. – Прикинь, Капитан! Я эту песню в школе изучал! А ее ж, может быть, тока-тока сложили. Слышь, Вальдар, тут такая струя прорисовывается. Дело все равно к вечеру. Ночью шпанцы не полезут. С этими каналами и буераками по темряве и в пустой-то крепости шею на раз-два-десять поломаешь. Так шо я тут с братвой оттянусь, за жизнь погутарю, накачу полстопаря ради знакомства, а к утру мы будем шо учебный штык от калаша – тупые, блестящие, несгибаемые!

– Сергей, ничего не выйдет! – поспешил я разочаровать воспрянувшего было друга. – То есть нет, конечно, можешь накатывать. И даже не по полстопаря, а по целому стопарю! Но завтра поутру тебе, со всеми прочими штыкам, придется отбивать меня и Бэтси Тюдор у испанской армии!

– Шо? Старшой таки скурвился?! – с зубовной болью в сердце исторг из себя Рейнар. – От чуяло ж мое сердце, шо не зря собачий сын по крышам взглядом шарит! Нэма ж жыття вид бэзсовистных людэй! Ну ладно, банкет переносится с места на место! Ты ему там прокалампоцай мозги где-нибудь так с полчасика. За текущий политический момент, международное общественное мнение, резонанс-реверанс… В общем, не мне тебя учить. А я тут скоренько с байдаками подтянусь.

– Итак, господин бургомистр, – начал я то странное действо, которое Лис обозначил как «прокалампоцывание». – Вы полагаете, что испанцы, получив ее величество и меня, уйдут из-под стен Маольсдамме?

– Именно так, – закивал мой собеседник.

– Хотел бы я знать, на чем основана ваша уверенность?

– Ну, так это, дон Гарсиа де Сантандер, генерал их, извольте знать, велел мне передать клятвенное обещание, что ежели мы выдадим вас без сопротивления…

– Он пощадит город, – с покровительственной улыбкой на устах завершил я речь смущенного голландца. – Ах, этот дон Гарсиа, дон Гарсиа! Мой друг, вас пытаются коварно обмануть, и вижу, наглому лжецу это почти удалось! Впрочем, смею уверить, мон шер, вы не первый легковерный простак, попавшийся на удочку этого старого пройдохи!

Честно говоря, я и представления не имел о возрасте и нраве испанского генерала, но само его звание и манера ведения боевых действий наводили на мысль, что это скорее зрелый муж, чем высокородный юнец, получивший командование в память о заслугах предков. К тому же опыт общения с д’Орбиньяком вполне доказывал, что старым плутом можно быть и в молодые годы.

– Начать с того, – неспешно продолжил я, старательно растягивая время, – что имя его вовсе не дон Гарсиа. На самом деле его зовут Авокадо Кокос, он выходец с Кипра, потомственный морской разбойник и работорговец. Неужели вы, бургомистр торгового города, можете поверить слову греческого пирата?!

Лавры моего напарника явно не давали мне спать, но, впрочем, тут с ним тягаться было бессмысленно. Тем более что пока я пытался лишь повторить один из множества его подвигов, сводивших с ума ошарашенных противников, он уже с блеском совершал новый.

Верзила, трогательно выводивший рулады, прервал исполнение свежего шлягера, повествовавшего о том, как польский князь Дмитрий Вишневецкий, он же отец Запорожской Сечи – казак Байда, нанизанный в Стамбуле на крюк, одним махом расстрелял из лука и турецкого султана Сулеймана Великолепного, и его супругу Роксолану, столь любимую соотечественниками моего напарника, и их дочь, о наличии которой лично я вообще ничего не слышал.

– Тю, погляньтэ, хлопци, – разом забыв о родоначальнике запорожских казаков, протянул он. – Ни як, пан немчина до нашего куреню прыбув? – Верзила грозно воздвигся над столом, оказываясь еще больше, чем выглядел в сидячем положении. – А у нас с немчинами розмова коротэсэнька, як ото поросячий хвист! – Он поднял со стола семилитровый оловянный кувшин и… без видимых усилий скомкал его, словно тот был из фольги. – Колы гроши е – став чаркы для усиеи громады, а вжэ колы нэма – будь ласка, пид мыкыткы та у ставок, чи то як його, у канал!

Не знаю уж, каким языком изъяснялся с этими природными рубаками дю Плесси, но для вошедшего в таверну Лиса громила не утруждал себя демонстрацией познаний в иностранных наречиях. Впрочем, Сергею это было и не нужно. С блаженной улыбкой мой добрый напарник наблюдал демонстрацию силы казачьего ватажника, или, как их именовали в землях мифической Укрании, ватажка.

– Тряскця тоби у брюхо, пэс смэрдючый! Щоб тэбэ пидняло тай гэпнуло, щоб тоби у Хрыстову Пасху пасок не йисты! А ото, що зъилось, то щоб и повылазыло! Чы то ж я, гад клятый, немчына?! Ты очи-то банькати рядныной протры! Мэнэ, прыродного козака, немчиною хаеш?!

Если принять за истину, что слово «немец» в устной речи русичей и малороссов этих лет обозначало вообще любого иностранца, не владеющего славянскими языками, стало быть, немого, не имеющего возможности изложить свои мысли, то немцем стал как раз собеседник моего друга.

– Ты ба! – наконец выдавил могутний казак. – Хай мэни грець! Вин же ж по-нашому лаэться!

– Ото тю на тэбэ тры разы! Кажу ж людською мовою – козак я з Мыргороду! Тамтэшнього полку сотнык – Сэргий Лис!

– Ой, лышенько! – покачал головой обескураженный громила, трубным голосом окликая своих знатно подпивших соратников. – Та прокыньтэсь вы, бисови диты! Чортопханци лэдачи! Дывиться, якый до нас пан сотнык у гости завитав!

Десятка три пьяных казацких рож начали шарить по лысинам в поисках оселедцев, чтобы, ухватившись за них, вручную собрать мозги в кучку.

– Сидайте до нашого столу, будь ласка! Яка нэсподивана вдача – за стильки крайин браточка зустриты! Сидай, дружэ! Мэнэ звуть Иван Волошанин на призвысько Пидкова. А цэ браточки мои…

Мне недосуг было выслушивать поименный список лихих рубак казачьей вольницы, ухмылкой Провидения заброшенных в заштатный гарнизон за тридевять земель от днепровских круч. Голландские дюны слабая замена отвесным скалам Хортицы, но казачья доля – перекати-поле! Моя же участь во многом зависела от того, насколько долго я сумею удерживать внимание бургомистра романтическими бреднями об ужасном пирате Авокадо Кокосе.

– В ночь перед битвой, которую потомки запомнят как битву при Лепанто, он бежал со своего корабля «Красная жемчужина», предав султана точно так же, как до этого предавал герцога Тосканского, Карла IX и тунисского бея. Предательство по смерти этого коварного негодяя воздвигнет ему памятник из костей всех тех, в чьей смерти он повинен! Бежав от Сулеймана, этот соблазнитель передал испанцам секретные планы турецкого флота. За это король Филипп помиловал кровавого отступника, тем более что правитель Испании вечно нуждается в деньгах, а несметные сокровища шахиншаха Масуда, как мы помним, этот самый, с позволения сказать, дон Гарсиа припрятал где-то в тайнике на Кипре. Но этого ему было мало! – патетически взвыл я, краем глаза наблюдая, как отваливаются челюсти у присутствующих, включая не избалованную сказками Шехерезады огнекудрую Бэт. – Он соблазнил престарелую супругу графа де Сантандера, и смерть от яда постигла этого достойнейшего из грандов Испании! А едва-едва лишь успела остыть от солнечных лучей решетка, запирающая родовой склеп, новоявленный дон Гарсиа повел под венец каргу, годящуюся ему в матери!

Я лихорадочно перебрал в памяти список смертных грехов и, пожалев о его краткости, прибавил к портрету несчастного генерала очередной колоритный штрих:

– Но недолог был медовый месяц мужеубийцы! Спустя неделю, всего лишь неделю, очутилась она в подземельях инквизиции, обвиненная в колдовстве и ворожбе собственным, с позволения сказать, новоявленным супругом. И это лишь потому, что она застала его в объятиях юного ординарца!

Лис бы мог мною гордиться! Режиссеры мексиканских телесериалов и вовсе бы наперебой бросились уговаривать меня оставить неблагодарное занятие оборонять чужие крепости и моля посвятить свой гений созидательной карьере сценариста. И все лишь для того, чтобы выгадать несколько лишних минут!

А между тем мой деятельный напарник продолжал стремительно окучивать, как это у него называлось, загулявших соотечественников.

– Ось так я и став прынцеви як тинь. Вин бэз мэнэ ни до кого! Бо вже ж ни слушнойи промовы сказаты, ни кулиш зварыты – ничого нэ вмие! Отака вона кров блакытна!

– Так тэпэр, по всьому, ты, выходыть, шляхтыч коронный?!

– Та отож шо шляхтыч. Без пъяты порток магнат! Прынц же ж мий – крулев брат, и нашому крулю Францишку родыч.

– То добре! – восхищенно покачивая головой, проговорил Иван Волошанин.

– То гарно, то гарно, алэ ж мэни цэ тьфу! Колы бажаетэ то я для кожного з вас, хоробрых лыцарив запоризькых – в един час шляхэтство выговорю!

– Та брэшэш! – Глаза ватажника заинтересованно вспыхнули.

– Та щоб мэни з цього мысця не зийты! Та щоб я ось тут на мисци луснув!

– Побожысь!

– Як Бог свят! – Лис осенил себя широким православным крестом, покосился в угол, где должна была бы висеть икона с лампадкой, и, не обнаружив ее, смачно сплюнул на пол. – Напасть бусурманская!

– Вирю! – пьяно кивнул Подкова. – Гэй, шинкар! Чарку пану сотныку!

Испуганный трактирщик, вынужденный мириться с едва прикрытым разбоем казачьей вольницы, скривившись, точно от хронической изжоги, поднес шевалье д’Орбиньяку кубок. По всему видать, не первый!

– За братив-лыцарив шляхетнойи Сичи! За гостри шабли! Та щоб у наших ворогив в горли пирья поросло!

Гул одобрения вторил цветистому тосту моего друга. Он сделал большой глоток и замер, точно пораженный столбняком.

– Цэ ж якэсь дыво! Яка потворна гыдота! – Лис повернулся к трактирщику, напрягшемуся в предвкушении неминуемого погрома. – Ты что же, милейший, – переходя на голландский, задушевно спросил мой адъютант, – славных рыцарей, честных казаков, поишь жидкостью для мытья котлов?!

– Да это… – начал было оправдываться трактирщик.

– Только не говори, что тебе привезли ее из Виллабаджо! Там все потратили во время последнего праздника! – яростно взорвался «миргородский сотник».

– Это же прекрасная овсяная водка! – округлил глаза хозяин заведения.

– Що ты проварнякав? – не унимался Лис. – Хлопци! Чы вы чулы, що ци кляти голандци з вивсом роблять! Мы цим зэрном конэй наших годуемо, а воны з нього самогонку гонять, та й самых козаченьок пригощають. У, недолугий опецьок, лайножер! – Сергей замахнулся на попятившегося корчмаря и с грохотом опустил кулак на ни в чем не повинную столешницу. – Мэрзэнный слымак! Чуетэ мэнэ, хлопци! – во всю мощь своей луженой глотки гаркнул бывший начальник штаба армии Пугачева. – Йдэмо звидсы до баронського маетку! Ось де справжний яливцевий пэрвак! Тришечки ковтнеш – и зэмля у пляс пидэ!

В результатах этой пламенной речи у меня не было ни малейшего сомнения. Буйная казачья ватага, к вящей радости трактирщика, изможденного разухабистыми клиентами, наконец покинула его заведение, горланя что-то наступательно-мажорное, и двинулась к дому Ван дер Хельдерна. Это означало, что ждать появления залихватских сорвиголов под нашими окнами было делом считанных минут. Большая часть защитников Маольсдамме была на стенах, ничего не подозревая о плачевной участи своего полководца. Но и встреться сейчас этим удалым молодцам на дороге невесть откуда взявшийся блюститель порядка, вряд ли бы он осмелился стать на пути оравы разгулявшихся буянов, с хищным свистом вращающих над головами отточенные полумесяцы трофейных восточных клычей.

– И вот этому человеку, этому чудовищу, исторгнутому адской бездной, ибо сам Люцифер плюется от омерзения при виде его, вы, честные горожане, намерены отдать тех, с кем недавно пировали за одним столом, за чье здоровье поднимали кубок!

– Но, ваше высочество, – невольно оправдываясь, проговорил бургомистр, – как это ни прискорбно, иных путей спасти город нет!

– Но как же вы не видите! – не унимался я, прислушиваясь к голосам за окнами. – Выдав меня, вы лишитесь единственного военачальника, способного организовать надежную оборону. Предав же в руки врагов королеву, вы и вовсе призовете на свои головы вечное проклятие и месть со стороны всех честных британцев! Страшитесь, ибо испанцы уйдут так же, как пришли! Англия же всегда останется меньше чем в дне пути отсюда!

Красные пятна лихорадочных раздумий проступили на лбу и щеках городского головы. Он понимал, чем грозит ему и городу вторжение испанцев. Но с другой стороны, высадка англичан была ничем не лучше.

– Помните! – с напором продолжал я. – Маольсдамме – важная база для кораблей Вильгельма Оранского! Уничтожив ее, испанцы весьма затруднят гёзам набеги на Фландрию. Неужели вы считаете, что такой низкий, коварный хищник, такой прожженный разбойник, как Авокадо Кокос, лишив город защиты, откажется разграбить его богатство?!

Мозги бургомистра готовы были закипеть от столь неразрешимой дилеммы, и лицо его стало вовсе пунцовым от напряжения.

– Скрутить их! – наконец, смиряясь с необходимостью делать выбор, простонал он.

Я шагнул назад и влево, оказываясь чуть позади одного из стоявших за моей спиной стражников. Руки мои резко вскинулись, точно крылья птицы, готовой улететь. Этот маневр проходил и с более ловкими противниками. Флегматичный же голландский страж порядка и вовсе был легкой добычей. Теряя равновесие, он попытался поймать в воздухе несуществующую опору, но таковой в зоне досягаемости не оказалось, и он рухнул на пол, громыхая кирасой и роняя алебарду. Поворот – одна моя рука вцепилась в горжет стального панциря, вторая тараном врезалась в нос очередной жертвы, придавая ему характерную негроидную форму. Несчастный взвыл, теряя всякий интерес к происходящему, и в тот же миг моя шпага, описав широкую дугу, уперлась в пивное чрево бургомистра. Первый стражник, попытавшийся было вскочить на ноги, остановился, натолкнувшись на мой, не предвещающий ничего хорошего взгляд.

– Лежать! Живее будешь! Господин бургомистр! – Я вновь обратился к бледному точно полотно градоначальнику. – Вы приняли неправильное решение, но я не посягаю на ваши права, а лишь помогаю исправить ошибку!

– Монсеньор принц! – давясь каждым словом, проговорил злосчастный радетель народного блага. – В доме еще десять моих людей. Всех вам не одолеть! Как видите, я знал, с кем имею дело! Призываю вас, сложите оружие и уповайте на милость Господню!

– Непременно! – кивнул я. – Вы слышите на улице вопли, точно черти кому-то прижигают пятки?! Это шевалье д’Орбиньяк ведет сюда казаков. Малейшая нескромность со стороны ваших людей – и большая часть населения Маольсдамме не доживет до того часа, когда испанцы войдут в город. Не искушайте судьбу! Ступайте к парламентеру и сообщите ему, что крепость будет сражаться и что возглавляю гарнизон я – Шарль де Бурбон, герцог де Бомон! Да, вот еще, кстати, о доне Гарсиа я сегодня услышал в первый раз!

Трудно передать словами выражение лица пребывающего в бессильной истерике заступника городских вольностей. Меня же грело то, что, хоть и запоздало, честное имя испанского гранда было восстановлено, а кровавый греческий пират Авокадо Кокос канул в пучину моря времени. Где ему было и место.

Возвращение парламентера в испанский лагерь привело в движение вальяжно ожидающие капитуляции войска. Понятное дело, штурмовать на ночь глядя маальсдамские бастионы могло прийти в голову лишь полным безумцам, однако, уверенные в скорой и неминуемой сдаче крепости, испанцы начали демонстративно возводить прямо напротив ворот брешь-батарею, надеясь, что один вид чудовищных бронзовых хоботов заставит горожан одуматься. Многотонные осадные орудия, доставленные под стены крепости в обозе дона Гарсиа де Сантандера, действительно впечатляли размерами и калибром и тем, что для транспортировки каждого из них на специальных трехосных телегах приходилось использовать упряжку из двенадцати лошадей.

– Серьезные штуковины! – разглядывая в подзорную трубу суетящихся у орудий канониров, почесал затылок Лис. – Ежели они из таких стволов по нашей калитке жахнут – так ее остатки можно будет на лучину разбирать! Да, восьмифунтовые плевалки с «Вепря» рядом не стоят!

Военный совет, состоявшийся прямо на стене одного из бастионов, подытожил безрадостные наблюдения господ офицеров, но все же говорить о капитуляции было малодушием. Против полутора, или что-то около того, тысяч испанского войска у нас были три с небольшим сотни защитников города. Плюс к этому начальник местной стражи обещал снарядить примерно сотню добровольцев. Против трех могучих осадных монстров у нас на стенах уже красовалось шесть восьмифунтовых пушек. Однако, благодаря наличию складов Маольсдамме, запасы продовольствия позволяли крепости держаться весьма долго. Провиант же, доставленный испанским обозом, вряд ли был рассчитан более чем на недельную осаду. Конечно, продукты можно отобрать у местного населения, но для этого по деревням и фермам придется отправлять конные отряды, следовательно, раздергивать основные силы у стен крепости. Но иначе ничего не выйдет! Местный народ – тихий и незлобливый, и все же одиночек, пришедших забрать скот и увезти капусту с репой, скорее всего никто никогда больше не увидит. Останки их просто-напросто скормят вымытым до блеска розовым голландским свиньям.

– Мой капитан! – Мано де Батц, старающийся не демонстрировать на людях недавно приобретенную хромоту, вытянулся во фрунт. – С вашего позволения, я готов совершить вылазку и напасть на испанский лагерь.

Я молча кивнул, задумчиво разглядывая испанцев, без суеты возводящих ограду вокруг лагеря.

– Да, вылазка – это хорошо! – негромко вздохнул Сергей. – Костерок, шашлычок! Сядешь, бывало, с гитарой, в смысле с лютней, смотришь, как огонь на поленьях под твою музыку выплясывает, – и ничего больше в целом мире тебя не интересует!

– Что? – Я оторвался от наблюдений и уставился на вдохновенно ностальгирующего Лиса.

– Да вот, говорю, бычишься на огонь ночь напролет и обо всем забываешь!

– Это очень верное наблюдение! – Я заговорщически улыбнулся, подхватывая ненароком оброненную напарником идею. – Твои соколы борзокрылые после можжевеловки к драке еще годны?

– Обижаешь, принц! – вновь возмутился казачий сотник. – Да мы…

– К полуночи казаки должны быть готовы к бою. Будет вам и вылазка, и костерок, и ночные купания. И шашлык будет, если вовремя обернуться не успеете.

Едва часы на башне ратуши отзвонили полночь, над бастионом, контролирующим центр обороны, взвыли рожки и загрохотал барабан. Потревоженные испанцы устремились было к палисаду, наскоро поставленному из привезенных кольев, готовясь отразить дерзкую атаку голландцев, но не увидели перед собой ни стройных шеренг пехоты, ни всадников в галопе. Вместо этого с крепостных стен опускалось несколько плетеных корзин из тех, какими пользуются мелкие торговцы овощами и фруктами, разнося на спине по городу свой товар. Однако на этот раз содержимое вместительных плетенок благим матом горланило по-испански, то ли негодуя по поводу столь непочтительного способа транспортировки живых людей, то ли, наоборот, предвкушая радость свободы. Все они были пленниками из числа абордажной команды, застрявшей на палубе каравеллы. Каждый из освобождаемых нами испанцев был ранен в ночь битвы и сейчас вряд ли мог представлять серьезный интерес в качестве бойца. Мы же одним махом избавились от семи лишних ртов, да к тому же переправили секретное послание дону Гарсиа.

В отправленном мною письме говорилось, что поскольку я возглавляю посольство лорда-протектора во Францию, то, стало быть, обладаю дипломатической неприкосновенностью. Если генерал де Сантандер без препон изволит пропустить меня и моих людей во Францию, то я покину Маольсдамме, оставив город на добрую волю победителя. В противном же случае всем пленникам во главе с доном Хуаном де Агиляре грозит смерть, и крепость будет драться, пока жив хоть один ее защитник.

Честно говоря, у меня и в мыслях не было покидать крепость и через земли Фландрии добираться на «родину». Однако я и не рассчитывал на благожелательный ответ. Не для того герцог Альба снаряжал сюда особый корпус, не зря испанцы волокли под стены Маольсдамме осадные бомбарды, чтобы драгоценная добыча выскользнула из рук, махнув на прощание хвостом. Надеяться на это мог лишь очень наивный человек. Таковым, безусловно, не был испанский генерал, да и меня он вряд ли почитал за такового. Стало быть, определенный интерес у дона Гарсиа мое диковинное послание должно было вызвать.

Как ни крути, а на условия капитуляции, выдвигаемые принцем крови, следует отвечать. Раз так, значит, в ближайшее время испанский военачальник будет занят вопросом, далеким от всего того, что творится вокруг. Тело же без головы, каким бы сильным оно ни было, лишь гора мяса и костей. Пока что все складывалось именно так, как я и предполагал. Потревоженные ночной демонстрацией испанцы начали успокаиваться, караулы, узнав, что генералу были переданы условия сдачи, облегченно вздохнули. Те, кому не спалось, собрались у костров послушать освобожденных пленников. Дон Гарсиа, вероятно, сел в своем шатре писать уничижительный ответ перетрусившему французу… И вот тут с тыла, со стороны выстроенного в каре обоза по незваным гостям ударили добровольцы под командой Мано. Выйдя в море на двух крошечных суденышках, используемых гёзами для своих набегов, они, пользуясь ночной тьмой и суматохой у стен крепости, высадились в полумиле от города и небольшими группами, кое-где перебежками, кое-где ползком, добрались до места сосредоточения перед атакой.

Грянувший в ночной тишине залп был полнейшей неожиданностью для испанцев. Суматошно хватаясь за оружие, они бежали туда, где ожидалась атака, а то и вовсе пытались спрятаться за палатками, вдохнув тлетворный запах паники, висящей над лагерем. Однако жесткой горячей сечи, которая, должно быть, уже рисовалась в распаленном воображении детей Мадрида и Сеговии, не последовало. Вместо этого в тяжелые возы обоза полетели горшки с зажигательной смесью, сооруженные под руководством Лиса из рисовой водки и лампадного масла. Буйное пламя, расползаясь по фургонам с провиантом для войск и фуражом для коней, ярко осветило округу, демонстрируя улепетывающих к морю диверсантов. Разрозненные выстрелы вдогон скорее были актом отчаяния, чем осознанным действием. Неизменно твердый в лихой атаке шевалье де Батц прекрасно знал, когда для победы следует отступить.

Пожар, особенно ночной пожар, – тяжелое испытание для человеческой психики. Войско, в считанные мгновения превратившееся в мечущуюся без видимого смысла вооруженную толпу, порывалось тушить огонь. Но ни вода, приносимая в кадках и шлемах, ни срываемые алебардами полотнища фургонов, объятые пламенем, точно жертвенный костер, – ничего не могло решить задачу, которую ставили перед собой в этот миг все находившиеся в лагере, от умудренного боями полководца до вовсе зеленого подростка-барабанщика. Часть офицеров, не утративших хладнокровия посреди ночного кошмара, пыталась организовать воедино разрозненные усилия. Но их никто не слышал и не желал слышать. Мечущееся над возами пламя бросало черно-алые отблески на полубезумные лица осаждающих, превращая их то ли в демонов, то ли в еще каких выходцев из преисподней.

– Воды! Воды! – летело над лагерем.

Но вот один из испанцев, пытающихся зачерпнуть шлемом воду из рва, упал туда, широко раскинув мгновенно ослабшие руки. Наклоненное над берегом тело рухнуло, вздымая брызги, а голова, отсеченная появившимся из глубины кривым сабельным клинком, упала в траву, все еще хватая воздух открытым от ужаса ртом.

– А-а-а-а!!! У-у-у-у!!! О-о-о!! – Темные воды расступились, и из-под них, точно армия утопленников, вызванная к жизни богомерзким колдовством, на земную твердь полезли ухающие филинами, воющие волками, голосящие заунывно, точно грешники, сбежавшие из адского пекла обнаженные усачи с клоком мокрых волос на макушке. Широкие кожаные пояса с ножнами сабель да нательные кресты – вот все, что было на соратниках Лиса.

Шевалье д’Орбиньяк с его ужасающей дружиной возникли из-под воды за спинами переполошенных канониров брешь-батареи, и смертельная пляска отточенных сабель ворвалась в обезумевшую от ужаса толпу, разбрасывая вокруг себя взрывающиеся алыми брызгами кровавые струи и вырывая пламя жизни из пластаемых клинками тел.

– Круши! – неслось над укреплениями горнверка. – Рубай в пацючу дупу!

Огонь, полыхающий над возами, шарахаясь из стороны в сторону, вырывал из темноты то одно, то другое искаженное в зверином оскале лицо с прилипшим к выбритому лбу мокрым оселедцем.

– Жги нэмчуру!

Как я и предполагал, крепостной ров сообщался с одним из городских каналов. Подъемная решетка, закрывавшая вход в проложенную под землей гигантскую трубу, немилосердно приржавела и не желала двигаться с места. Но общими усилиями удалось, как выражался Лис, уговорить и ее. А дальше был недлинный, но весьма мрачный переход по залитому водой тоннелю, где бурдюки с воздухом – вот все, что отделяло мир живых от мира мертвых. Дальше было проще. Увлеченные тушением пожара испанцы не обратили внимания на выныривающих поодаль от лагеря «ночных демонов». Тьма скрыла их от чужих глаз. А дальше – полые тростинки во рту и неслышная казачья манера подплывать вплотную к месту атаки. Быть может, никто в целом мире не справился бы с поставленной мною задачей, но я знал, с какими героями имею дело.

– Заштовхуй, заштовхуй! – ревел, точно раненый слон, Иван Волошанин, один за другим посылая в ствол бронзового монстра пороховые заряды, уложенные в небольшие бочонки на позиции батареи. Еще четверо его собратьев споро управлялись с оставшимися «перекормленными» порохом бомбардами.

– Пыжуйтэ! – Банник в могучих руках громадного казака выглядел едва ли не тростью, чем-то сродни дирижерской палочке. Как-то не верилось в этот момент, что обычно с этим металлическим стержнем управляются двое неслабого десятка мужчин.

– Пидпалюй! – горланил разгоряченный ватажник. – Рятуйся!!! Шибче, шибче! – Вся голозадая орава, словно разом забыв о еще отбивающемся противнике, развернулась и опрометью бросилась к стенам Маольсдамме.

– Канониры товьсь! – командовал я. – Картечью прямой наводкой по преследователям!

Пушкари у сведенной воедино батареи «Вепря» замерли с подожженным фитилями, ожидая следующей команды. Я медлил, высматривая, когда рассыпавшаяся в шеренгу казачья братия достигнет стен. Раз! Десятки канатов полетели вниз, точно своеобразные удочки. Одно мгновение – и множество сильных рук потянуло их наверх, но уже с перепоясанным саблями уловом. Два! Нестерпимо рыжее пламя с грохотом взвилось в небо, разметывая по округе искореженные обрывки бронзы.

– Пли! – скомандовал я, и шесть корабельных пушек смачно выплюнули картечь навстречу ошалевшим от предыдущего взрыва преследователям. Я обернулся к стоящему позади офицеру:

– Ну что ж, месье дю Плесси, по-моему, вылазка вполне удалась. Теперь повоюем!