Глава 23

Брызги разбивающихся о корму волн дробно стучали по стеклам каюты, точно пальцы всех тех, кто уже пошел на дно в этих неспокойных водах. Казалось, они требовали впустить их внутрь, желая то ли присоединиться к нам, то ли наоборот – зачислить в свои ряды тех, кто сгрудился на этой раскачивающейся плавучей территории Британского королевства.

– Я велел спустить весла на воду. Постараемся дойти на них до берега, однако испанец… Он требует спустить флаг и угрожает абордажем!

– Надо быть полным безумцем, чтобы идти на абордаж при такой волне, – хмурясь, проговорил я. – Нас разобьет друг о друга, как два пустых ореха!

– Дьяволы и преисподняя! Кажется, именно такие бешеные недоумки и собрались на борту испанца! На берегу виднеется какой-то городок. Я велел править на него. Надеюсь, удача с нами и он под рукой Молчаливого. Тогда в его гавани можно отсидеться под прикрытием орудий, защищающих вход в бухту. Если же нет и в городе испанский гарнизон, значит – триста луттонских ведьм на корм акулам! – мы здорово влипли.

– В любом случае, – беря в свои руки бразды правления, скомандовал я, – велите экипажу изготовиться к бою!

– Впереди большущий галеон! – недовольно буркнул шкипер. – У них пушек по четыре на нашу одну и абордажная команда числом с весь экипаж.

– Если при таких-то волнах испанцы решатся открыть пушечные порты, нам останется лишь благодарить небеса за то, что они отобрали у врага разум. Что же касается рукопашной, то заверь экипаж, что прежде, чем твои люди решат сложить оружие, я взорву крюйт-камеру! – Я придал своему лицу как можно более зловеще-жестокое выражение, вроде бравого молодчика с плаката «Ни шагу назад!».

– Мой Кап… – Лис осекся и бросил взгляд на Мано, – в смысле, мой принц! Я тут думаю, несолидно как-то иностранных гостей встречать с пустыми руками! Может, зашлем им презент на недолгую и недобрую память?

– Что ты имеешь в виду? – Я повернулся к напарнику.

– Единственное в сезоне представление: журавль-убийца! Все близко знакомые отправляются на прогулку в царство дедушки Нептуна абсолютно бесплатно!

– А конкретнее?

– Пожалуйста, конкретнее! – Лис сделал милостивый жест рукой. – Открываю карты. Тут к крайнему столбу, ну, в смысле, мачте, такая длинная палка наискось приделана.

– Рея под латинский парус! – чуть досадливо поправил я друга.

Когда в критической ситуации он начинал разводить словеса, порой это становилось абсолютно нестерпимо. Правда, к чему кривить душой, зачастую в таких случаях он предлагал весьма дельные вещи.

– Ну, типа того! – кивнул д’Орбиньяк. – Но по мне, хоть под латинский якорь, роли это не играет. У нас такую байду над колодцами ставят, шоб ведра вытаскивать.

Последние слова Лис произнес на английском, не желая, должно быть, сообщать шевалье де Батцу, как своему «земляку», секреты прогрессивных технологий колодцестроения.

– Так ежели на этого журавля вместо ведра привязать бочку с порохом, пришпандёрить к ней штуки три алебарды, ну и с размаху зафигачить испанцам этот сувенир в корму. Оно ж войдет, шо та вилка в жареного поросенка, а дальше – с пламенным приветом от нашего стола вашему столу! Че зазря порох жечь?! Уж лучше пусть они взрываются, чем мы!

– Недурно придумано! – кивнул я. – А если кто-нибудь решит пальнуть в бочку, пока она будет висеть на нок-рее?!

– Это, в смысле, наверху, что ли? – уточнил Лис.

– Ну да.

– Во-первых, – д’Орбиньяк поднял указательный палец, – ежели испанцы полезут на абордаж, им будет куда смотреть и без нашего журавля. Во-вторых, ежели они увидят там привязанный бочонок, то вряд ли решат, шо мы там храним пороховую заначку. А в-третьих, ежели какая падла таки разрядит туда свой мушкет, у нас появится реальный шанс спросить у Всевышнего, на хрена он это допустил?!

– Ценное замечание! – криво усмехнулся я. – Ну да ладно! Капитан, распорядитесь выделить все необходимое – пороха не меньше ста фунтов. Отрядите людей, чтобы те затащили бочонок на бизань-мачту и по команде могли быстро повернуть рею.

– Будет исполнено, милорд! – сухо кивнул шкипер.

– Мано! Ты командуешь эскортом. Занимайте шканцы и убивайте всех, кто попытается пробраться на корму. Я буду охранять дам. Ваше величество, Олуэн! Постарайтесь как можно скорее разделаться с узелками. Преподобный отче, помяните нас в своих молитвах! Надеюсь, все же Господь прислушается к вашим словам больше, чем к молениям испанцев. Ну что же, господа, если бой неизбежен – тушите фонари, готовьтесь к абордажу!

Корабли неуклонно сближались, точно намереваясь зажать неуемные волны Северного моря в тисках своих бортов. Потешаясь над этой тщеславной затеей, океан, подобно заправскому жонглеру, подбрасывал на крутых валах оба жалких суденышка и только что не перебрасывал их из руки в руку. На том спасибо.

Несомненно, абордаж в таких условиях был абсолютным безумием. Хотя разгулявшийся шторм явно начинал слабеть, его сил вполне бы хватило, чтобы обратить единым мигом оба кораблика в скопище плавающих по бурным волнам обломков. То наш борт вздымался над испанским, то испанский над нашим. И с той, и с другой стороны лица готовых к скорой кровавой схватке людей были одинаково напряжены и угрюмы. Похоже, человек, командовавший галеоном «Санта-Тринидад», крепко не дружил с головой и не слишком заботился о продолжительности собственной и чьей бы то ни было жизни. Однако разве это повод, чтобы спускать перед ним флаг?!

Лис возлежал на мокром бревне реи, обхватив ее коленями и рукой. Сооруженная им обвязка гарантировала от падения за борт, однако наблюдаемые им и мною с его помощью виды Нептунового буйства заставляли не только цепляться ногтями в дерево, но и жалеть, что ты не короед и не можешь спрятаться в глубине древесины, чтобы не видеть этого ужаса.

– Дети! – вещал на канале закрытой связи Лис, глядя на закрепленную перед ним стофунтовую пороховую бочку, как на нечто милое и в данной ситуации до боли в сердце родное. – Господи! Шо ж я не помер вчера?! Сейчас вы узнаете всю страшную правду о злополучной судьбе несчастной Золушки!

Рея со скрипом ходила вверх-вниз, и при каждом ее движении привязанный бочонок пытался сползти по гладкой поверхности и, вырвавшись из пут, смести хитроумного изобретателя секретного оружия. Я старался не глядеть на мир глазами своего напарника, хотя, пожалуй, в этом было что-то малодушное, и со смешанным чувством взирал на приближающийся галеон. Одна часть моего сердца желала хоть на мгновение отдалить миг начала безжалостной звериной схватки, другая же, наоборот, торопила секунду абордажа, поскольку хлипкая конструкция, сооруженная на рю-бизани, могла так выдержать еще не более нескольких минут.

– Я тут себе, на хрен, все поотбиваю! – страдал на канале связи д’Орбиньяк. – А шо не отобью – то, на фиг, отсыреет! И все ж ради чего – ради общественной, блин, пользы! Почти шо попусту!

Это было нервное. Впрочем, как и та страшная сказка, которую он мне зачем-то рассказывал.

Расстояние между бортами сделалось минимально возможным, чтобы от удара корабли не разлетелись, как два резко сдвинутых бокала. Засевшие на реях испанцы-абордажники привстали в ожидании команды.

– На колено! – Резкий окрик шевалье де Батца заставил всех до единого защитников «Вепря Уэльса» припасть к палубе. В тот же миг нестройный залп аркебуз и пистолей грянул со стороны галеона, точно первый аккорд оркестра, готовящего инструменты к концерту. И не успел еще рассеяться дым и отгрохотать звук выстрела, как с воем и улюлюканьем с десятков «тарзанок» устремились на палубу каравеллы отпетые головорезы абордажной команды.

– Пли! – резко выдохнул Мано, стволы англо-французского отряда выплюнули смертоносный, хотелось верить, свинец в сторону перелетных испанцев. – Шпаги вон! Пистоли на изготовку!

В кутерьме абордажа не бывает свободной минуты, чтобы перезарядить оружие. Потому заправские моряки перед боем надевают специальные перевязи, увешанные множеством короткоствольных пистолей. Прицельный выстрел из них на дистанцию больше пяти шагов уже гадателен. Но в свалке на палубе этого достаточно.

Мои гугеноты отнюдь не были моряками, а потому вооружены были на привычный кавалерийский манер – не лучший вариант для абордажной схватки. Два-три пистоля, шпага вместо обычного кортика. Однако в храбрости и самоотверженности псов Адмиральской своры сомнений у меня не было.

Ответный залп не пропал даром. Пара абордажников, потяжелев на несколько граммов, резко изменили маршрут полета и, взметнув прощальный фонтан брызг, ушли в пучину. Рубахи еще троих окрасились кровью, но, по всему видать, разгоряченные предстоящей сечей потомки конкистадоров даже не заметили ранений.

– Ну, поехали! – со своего возвышенного насеста заорал Лис, перерубая канат, удерживающий бочку с пороховым зарядом.

Бочонок покачнулся, скатился с реи и, приобретая все большую скорость, по широкой дуге понесся к золоченой корме галеона. Удар! Увы-увы, столь ожидаемый удар произошел лишь в нашем воображении. Пролетев примерно в футе, одном-единственном футе от заветной цели, наше тайное оружие достигло высшей точки траектории и, подобно маятнику, отправилось вспять.

– Шайтанская кегля! – со смаком выругался Лис. – Блин горелый! Может, на обрате долетит?! Лишь бы в нас не встряла!

Между тем бой на палубе разгорался не на шутку. Испанцы – мастера абордажа. Уступая англичанам в искусстве артиллерийской стрельбы, импульсивные южане яростны и тверды в атаке, особенно если численный перевес на их стороне. Но и британцы, когда дело доходит до драки, отнюдь не подарок. А уж если отступать некуда, то более стойких бойцов и вовсе не сыскать!

– Святой Яков и Пречистая Дева! – раздавалась над заливаемой кровью палубой звонкая испанская речь.

– Святой Георгий за старую Англию! – грозно рычали в ответ мои соплеменники.

– Приди Господь и дрогнет враг! – остервенело рубя направо и налево, вдохновенно орали гугеноты, сделав обрывок древнего псалма боевым кличем.

Стоя у двери королевских покоев со шпагой в руке, я напряженно следил за схваткой.

– Сзади, Мано!

Мой друг отшатнулся, скорее почувствовав, чем услышав окрик предупреждения, и пиратского вида испанец в красной повязке на черных как смоль волосах, выронив топор, рухнул на палубу с дыркой между лопаток.

– Зарядите, падре! – Я, не глядя, бросил в каюту опустевший пистолет.

Между тем сила ломила силу, тонкий кордон Адмиральской своры, закрывающий испанцам путь к трапу, ведущему на шканцы, был прорван, и первые абордажники ворвались в корабельную цитадель. Выстрел! Один из отчаянных сорвиголов, запрокинувшись, рухнул на ступени трапа. Еще выстрел! Моя очередная мишень больше походила на гранда, собравшегося на аудиенцию к его величеству, но по дороге решившегося слегка развлечься таким вот образом. Заметив поднятый пистоль, он змеей ушел мне под руку, заставляя попусту истратить заряд.

– Этот мой! – резко кинул спутнику изящный кабальеро, быстро соображая, что пистолеты у меня закончились.

– Месье! – бросил он на довольно сносном французском, должно быть, считая, что каждый уважающий себя английский дворянин должен владеть этим языком. – Если уж вы намереваетесь меня убить, попытайтесь сделать это, как подобает людям чести.

Я не ценитель мужской красоты, но, не кривя душой, можно было заявить: испанец был хорош! Хорош опасной красотой дикого хищника, осознающего собственную неукротимую силу и готового рисковать головой с одной лишь целью проверить границы возможного.

– Позвольте представиться! – Хищная толедская шпага поднялась в салюте. – Дон Хуан де Маранья, маркиз де Агиляре.

Виртуозный росчерк, производимый опускаемой шпагой, совсем как иероглиф, выходящий из-под кисти мастера дзен, может сказать понимающему человеку весьма много. Передо мной стоял боец, для которого шпага отнюдь не являлась дорогостоящим элементом костюма, и радостная улыбка на его губах была искренним свидетельством того, как рад он встретить в подобной кутерьме достойного противника.

– Шарль де Бурбон, герцог де Бомон! – салютуя в ответ, назвался я. – К вашим услугам.

– О-ла-ла! – Брови испанца весело поднялись, и наши шпаги сошлись, начиная тонкую беседу, полную намеков, недоговорок и опасных розыгрышей. – Шарль де Бурбон?! Стало быть, вы родственник короля Наваррского?!

– Уже можно считать короля Франции, – обрабатывая клинок противника и демонстрируя атаку в предплечье, любезно поправил я.

– О! Поздравляю вас, принц! – Дон Хуан батманом отбил мое оружие и тут же перешел в контратаку, пытаясь обезоружить меня мулинетом. – Признаться, до сего дня я о вас ничего не слышал. Но с тех пор, как король, продли Господь ему дни и пошли ему лихорадку до последнего часа, сослал меня сюда в провинцию…

Я перевел запястье, выходя из хитрого вращения соединенных клинков, и коротким выпадом послал шпагу в грудь маркиза.

– Проклятье! У вас прекрасная школа! Кто был ваш учитель? – Де Агиляре парировал эфесом мой клинок и жестко рубанул по нему, пытаясь выбить из руки.

– Николя дю Ле Фонте, – с удовольствием отрекомендовал я своего наставника, пуская удар противника на сток и перекрыв ему сектор атаки, снова делая выпад. – Гранд-мастер клинка братства фехтовальщиков Святого Петра.

Палуба под нашими ногами ходила во все стороны, то вздымаясь, то опадая, точно грудь бегуна после марафона. Не самое удобное поле для благородной схватки. Когда известные практики и теоретики фехтования писали свои трактаты, повествующие об искусстве нанесения ударов, не получая их, они, к сожалению, упустили, что третьим соперником в этой схватке, соперником равнодушным и бесчувственным, может стать нагло прыгающая твердь под ногами. Между тем дон Хуан проворно отступил, разрывая дистанцию и заставляя острие моей шпаги буравить воздух.

– Осмелюсь поинтересоваться, мой принц. – Шпага невозмутимого гранда вернулась в третью позицию. – Отчего, собственно, вы пытаетесь меня проткнуть, точно каплуна? Или же вы действительно считаете, что все испанцы – свиньи?

– О нет, что вы! Я далек от предрассудков моей родины! – Балансируя, чтобы не упасть на резко взметнувшейся корме, проговорил я, отметая несостоятельные подозрения. – Вот, например, Мигель де Сервантес Сааведра. Вам не доводилось читать его роман о Дон-Кихоте из Ламанчи?

– Мне доводилось сражаться рядом с ним при Лепанто. Он был там ранен. – Удивленный маркиз даже остановил атаку. – А что, разве он что-то пишет?

Наши клинки опять сошлись и зазвенели.

– О да! Если останетесь живы – обязательно прочитайте!

– Благодарю за совет! – открыто улыбнулся маркиз.

На шканцах, кроме нас, находилось уже человек пять абордажников, но, похоже, никто из них и подумать не смел вмешаться в этот странный поединок. За мной незакрепленным ставнем на ветру хлопала распахнутая дверь каюты, в которой, уж не знаю, в каких чувствах, пребывала Елизавета Тюдор. Пожалуй, проведай об этом факте мой обаятельный противник – и вряд ли наша беседа была бы столь непринужденной.

– Монсеньор принц! – продолжая демонстрировать на удивление отменную фехтовальную школу, вновь заговорил де Агиляре. – Право, вы храбрый воин и отменный собеседник, но к чему вам проливать кровь? Все равно через несколько минут корабль будет наш! Сдавайтесь на выкуп. Это не уронит вашей чести. Вы храбро бились, но никому еще не удавалось одолеть Судьбу. А мне, знаете ли, страсть как нужны деньги. Я же в свою очередь даю слово испанского гранда, что ни вам, ни кому-либо из ваших людей не будет причинено ни малейшей обиды. Я обеспечу вам наилучшее проживание, которое только можно представить в этих промозглых сырых землях.

– Не опускайте оружия, маркиз! – отозвался я, провоцируя любезного противника атаковать меня в правое плечо. – Если не возражаете, я немного обдумаю ваше предложение?

Клинок противника устремился к навязанной цели и вонзился в дверь, оказавшуюся на его пути, лишь только я чуть убрал плечо. Ответный выпад навсегда бы лишил испанца возможности прочитать трагикомедию своего боевого товарища. Но мне не нужен был труп, мне был необходим заложник – серьезный, драгоценный заложник. Я взмахнул шпагой, чтобы выбить оружие из рук противника, но тут «Вепрь Уэльса» подпрыгнул, точно укушенный под хвост слепнем. Грохот взрыва заглушил шум волн, и я, сам не понимая, что произошло, очутился на четвереньках, шагах в трех от собственной шпаги, нос к носу с доном Хуаном, находящимся в точно такой же позиции. В ушах звенело, точно мы уже с победой вернулись в Лондон и столица колокольным гулом встречала законную королеву. Судя по тому, как остервенело мотал головой испанец, его состояние было не лучше.

– Спасайте королеву, падре! – заорал я, пытаясь услышать самого себя.

Уж и не знаю, услышал или прочел по губам этот окрик маркиз де Агиляре, но, резко оттолкнувшись от дощатого настила, он вскочил и, пошатываясь, бросился к двери каюты. Я попытался было сделать то же самое, но что-то тяжелое и твердое рухнуло мне на голову, и липкая струя, растекаясь по рассеченному лбу, быстро залила глаза. Последнее, что я увидел уже через кровавый туман, – брат Адриен со своими извечными четками, но на этот раз обвитыми вокруг горла одного из абордажников. И Олуэн, со ртом, открытым в беззвучном крике, охаживающая тяжелым блюдом испанского гранда.

Великое множество маленьких серебряных колокольчиков, мелодично перезваниваясь, возвращали меня к жизни. Их звук переливался и множился, точно это было волшебное дерево из зачарованного сада полузабытой детской сказки.

– Слава Господу Вседержителю! – развеивая ощущение фантастичности происходящего, раздался надо мной голос брата Адриена. – Вы наконец пришли в себя!

– Где я? – Глаза мои открылись, и мозг с явной натугой заработал, начиная более или менее воспринимать окружающее: аккуратную чистую каюту с затененными окнами, широкую кровать под балдахином с золотыми кистями, застеленную свежим холщовым бельем, и, главное… полное отсутствие качки.

– В городке Маольсдамме, сир. В летнем доме барона Ван дер Хельдерна. Сам барон недавно погиб, сражаясь под знаменами герцога Оранского, но его жена любезно согласилась предоставить нам кров. Надеюсь, мессир, нет нужды вам напоминать, что вы – Генрих, король Наварры…

– Полноте, полноте, святой отец, – поморщился я. – Не именуйте меня чужим титулом. Я всего лишь брат-близнец его величества.

– Что ж, – не убирая с лица, как водится, благостного выражения, смиренно промолвил брат бенедиктинец, – мне радостно осознавать, что наблюдательный ум и цепкая память по-прежнему служат вам со всей отменностью! Впрочем, рана не опасна. Вас несколько оглушило взрывом, затем обломок пера руля испанского галеона упал вам на голову. Хвала Всевышнему, удар пришелся вскользь!

– Расскажите подробнее, святой отец! – прикрывая глаза, попросил я. – Что все же произошло?

– Спешу уверить вас, сын мой, – ласково-убаюкивающим голосом заговорил капеллан, – что все закончилось на диво благополучно. Правда, и ваш верный шевалье де Батц, и отважнейший месье д’Орбиньяк так же получили ранения, но, уверяю вас, они не представляют ни малейшей опасности для жизни. Местный доктор уже оказал им помощь, и, надеюсь, скоро вы сможете их увидеть.

– Что с ними? – устало выдохнул я.

– Мано дважды ранен абордажной саблей – в бедро и в руку. Ваш же адъютант, с позволения сказать, падая с мачты, сильно ушиб себе пятки.

– О господи! – пробормотал я. – Вот это ранение!

– Да, мессир, не могу с вами не согласиться, звучит нелепо. Однако подвиг, совершенный этим достойнейшим воином, хоть я человек не военный, но, по моему скромному разумению, заслуживает высочайшей награды! Одному Богу ведомо, как месье Рейнару удалось вновь затащить наверх стофунтовую бочку с порохом, а затем повторить свой маневр, но уже с куда большим успехом. Алебарды воткнулись в корму почти у самой воды, прямо у соединения руля с задней частью корабля, уж простите, не ведаю, как она именуется.

– Ахтерштевень, – прошептал я.

– Вот и прекрасно! – мягко улыбнулся монах. – Затем метким выстрелом он воспламенил порох, и тот вырвал руль «Санта-Тринидада» и разворотил это самое место, о котором вы изволили только что мне поведать. Лишенный управления, корабль с большущей пробоиной, в которую, точно в алчущую глотку, немедля устремилась морская вода, весьма быстро пошел на дно. Те же из испанцев, кто находился у нас на борту, узнав о бедственном положении «Вепря», предпочли гибели в бушующих волнах капитуляцию и совместные действия. Тем более, мессир, после того, как мадемуазель Олуэн своим блюдом лишила испанских головорезов их командира, те остались предоставленными сами себе, что, как всякому известно, пагубно влияет на храбрость и дисциплину осиротевших солдат.

Но что в этом всем особо примечательно, ваше величество, – измысленный шевалье д’Орбиньяком снаряд попал в цель как раз в тот миг, когда Елизавета Тюдор разметала над водами Па-де-Кале волосы, составлявшие ее злополучный амулет. Представляете, мессир, – Господь в предвечной милости своей открыл мне, и это было точно озарение, что опущенные в лампадное масло узелки разойдутся сами. Так оно и вышло! А ведь, прямо сказать, дотоле я ничего не слышал не только о волосах корредов, но и о них самих.

– Да, – слабо кивнул я. – Занятно. Скажите, святой отец, – думая о своем, произнес я. – Вы упомянули, что прелестная Олуэн лишила испанцев командира. Стало быть, дон Хуан убит?

– О нет, – как мне показалось, с досадой покачал головой брат Адриен. – Он был лишь оглушен и нынче вновь здоров и весел. В каземате, куда его поместили, он даже написал изысканный сонет, в котором именует Олуэн охотницей Дианой. По оплошности записку передали Елизавете. Когда дело прояснилось, королева была очень сердита на маленькую валлийку.

– Однако, благочестивый отче, – удивленно поднимая бровь, усмехнулся я, – мне отчего-то кажется, что беды ваших единоверцев, подданных главнейшего ревнителя католической веры, мало что не печалят вас, но и, я бы сказал, забавляют?

– Мессир! – с грустью отозвался храбрый капеллан. – Я скорблю о горестях и лишениях любой Божьей души без изъятия, и для меня нет разницы, блуждает ли человек во тьме неверия и тягостных заблуждений, или же обитает в горнем свете матери нашей Римской Католической церкви.

Касательно же помянутого вами короля Филиппа II скажу, что, по моему твердому убеждению, и это не только мое мнение, но мнение всех, посвятивших свой удел вящей славе Господней, – деяния короля Испании, как и деяния убого ревностных братьев ордена святого Доминика, приносят более вреда, чем пользы истинной вере. Да простит меня Господь за подобные сравнения, но суть дела оно отражает верно. Угрозами и силой легко склонить к разврату беззащитную женщину, но будет ли в этом богомерзком преступлении хоть малость от того, что именуется божественной любовью?!

Так и король Филипп с братьями доминиканцами, оружною рукой присвоив себе священное право святейшего понтифика вязать и разрешать души человеческие, на потребу той самой толпы, что в стародавние времена кричала «Распни!», усеяли все подвластные короне Испании земли смрадными кострами, с которых сердца несчастных, оклеветанных мучеников взывают к справедливости и Божьему милосердию.

Чего же добились все эти, с позволения сказать, гонители во имя Святой веры? Укрепления церкви? Отнюдь. Они достигли обогащения тех, кто давал нерушимый обет бедности и обнищания всех прочих, на ком, точно свод на колоннах, держится твердыня всякого государства. В то время как мы, – брат Адриен сделал паузу, давая мне возможность осознать, что таится под этим самым «МЫ», – благочестивым обучением, Божьим словом и полезным советом стремимся поднять и очистить от грязи попранную за последние десятилетия веру, они лишь обращают дом Господа в огнедышащего дракона, жаждущего все новых и новых кровавых жертв!

Монах замолчал, переводя дыхание. Я лежал, устало прикрыв глаза, понимая, что вся эта проповедь, расставляющая акценты над позициями Святого Престола, поддерживаемого иезуитами и опирающегося на доминиканцев и короля Испании, лишь прелюдия к тому, что хотел сказать велеречивый служитель Господа в его римском понимании.

– И вот тут невольно вспоминается, – передохнув, вновь заговорил брат Адриен, – святой Марцилиан, который в бытность свою епископом, оборонясь лишь Божьим словом, вышел на бой с ужасным драконом, наводящим страх на всю округу.

Память услужливо выдала из своих глубин светлый образ добрейшего святого Карантока, разгуливавшего по Англии во времена рыцарей Круглого стола с обращенной в истинную веру чудовищной виверной. Бедная тварь зарабатывала на пропитание тем, что демонстративно жевала наломанные для нее зеленые ветки. Воспоминание невольно вызвало у меня улыбку, и ободренный ею монах вновь продолжил свой рассказ:

– Не будучи сведущ в ратном искусстве, святой Марцилиан без страха и трепета приблизился к дракону и трижды нанес сокрушительные удары епископским посохом по его мерзостной голове. И Господь в несказанной милости своей даровал тем ударам невиданную силу, ибо дракон, с которым прежде не было никакого сладу, смирился и стал кротким, точно овца. Святому Марцилиану осталось лишь набросить на шею чудовища епитрахиль и отвести в город, где оно жило, пока не издохло.

– Браво! – хмыкнул я. – Вот подвиг, достойный славного воина духа. Однако в чем мораль вашей истории, отче?

– Мораль ее ясна всякому, кто обременяет себя нелегким промыслом мыслить во всякий день. Мы, помнится, говорили о драконе? Так вот, здесь дается точный и опробованный метод борьбы с этими мерзкими тварями. Вначале их надо бить по голове, затем… Впрочем, полагаю, вы еще не успели об этом забыть. Дракон, стоящий против нас, ваше высочество, куда как больше и ужаснее того, что противостоял святому Марцилиану. Но мы…

– …люди, посвятившие себя едино вящей славе Господней, – продолжил я.

– Именно так! – кивнул монах. – Не убоявшись чудовища, приготовили для него удар!

– Поздравляю! – искренне проговорил я. – Полагаю, вы не надеетесь обратить меня в руку, его наносящую?

– Отчасти, – не таясь, кивнул брат Адриен. – Документы, переданные вам лордом Эгмотом, должны как можно скорее попасть к испанцам. И не просто к испанцам, а непосредственно к Филиппу II. Причем попасть так, чтобы у этого злосчастного монарха не появилось и тени сомнений в их подлинности. Надеюсь, вам, принцу Наваррского дома, нет нужды объяснять, что укрощение сего жуткого дракона не в последнюю очередь нужно для вашей же пользы?!