Глава пятая
Бывают помещения, в которых чувствуешь себя неуютно, несмотря ни на что. Ни на хорошую обстановку, ни на дизайн интерьера, выполненный со вкусом, в приятной цветовой гамме, ни на гравюры на стенах, ни на шкуру перед незажженным камином.
Это потому, что они большие.
Просто в больших комнатах — слишком низкая концентрация уюта на кубометр…
Полковник в пятый раз за последние четверть часа снял очки и положил их на стол перед собой. Максиму был неприятен этот по-военному грубый, черствый человек с сухими пальцами и высоким бликующим лбом, но его солдаты спасли их от верной гибели на морозе…
После того, как девчонка-эллинес сбежала, друзья стали постоянно ощущать взгляд в спину. Этот тяжелый немигающий взор подгонял их, заставлял пренебрегать сном, а иногда и пищей.
В Омске они наспех закупили предметы первой необходимости, провизию в самой дешевой питачке и практически на последние деньги наняли экипаж до Новосибирска. Маринка совсем сдала. Она тихонько сидела возле окна кареты и глядела на ползущий за ним пейзаж. Кормить ее приходилось чуть ли не насильно. Фрунзик тоже замкнулся в себе. Между белых бровей у него прочно укрепилась глубокая вертикальная морщина. Егоров то пытался развеселить друзей бородатыми анекдотами, то впадал в хандру, то вдруг принимался скулить — какого фига они вообще затеяли эту дурацкую поездку?
На таможне при выезде из Омска Максиму показалось, будто погранцы косо смотрят на него, что вот-вот схватят и расстреляют на месте. Пришлось заварить остатки чая в ближайшей таверне и наглотаться суррогата, дабы хоть немного встряхнуться от надвигающейся паранойи.
А потом пошел снег.
И уныние достигло апогея, того момента, когда готово обернуться истерикой.
Также Долгову не давали покоя воспоминания о том случае, когда Фрунзик разговаривал со сбежавшей девчонкой. Это был какой-то другой Герасимов, пугающий. Не прагматик, не самодовольный эстет… а очень острый и жесткий человек, у которого в прошлом осталось нечто гнетущее. Нечто, требующее разрешения в будущем. «Наверное, это тоже паранойя», — решил в конце концов Максим, оставив тем не менее зарубочку в памяти.
Напали на них неожиданно. В первый момент Максиму показалось, что их экипаж куда-то врезался, но потом снаружи раздался крик кучера и захлебывающиеся всхрапы лошадей. «Неужели девчонка уже накапала Зевсу, и он так быстро среагировал? — мелькнула мысль. — Или снова бандиты?»
Левая дверь слетела с петель, словно ее кто-то выдрал. Дико завизжала Маринка, перекрывая остальной шум голосом, рвущимся в ультразвуковой спектр. Вылетела правая дверь. Люди в серых камуфляжах навалились с двух сторон, взревел Фрунзик, и Максим провалился в небытие…
Он пришел в себя от боли в затылке. Видимо, его крепко приложили чем-то тупым и твердым, но кожу не рассекли и череп вроде бы не проломили. Их связали и бросили на сиденья в экипаже с выставленными дверями, продуваемом насквозь. На полу уже образовался маленький снежный нанос.
Потом увели Герасимова и вполголоса с ним о чем-то беседовали. Очнулась Маринка и принялась тихонько, монотонно постанывать, покачивая головой взад-вперед. Максиму стало страшно — не хотелось вот так бессмысленно и паскудно подохнуть в трех тысячах километров от родного города. Связанные запястья и лодыжки затекли. Минут через пять Фрунзика привели обратно, злого и с разбитой губой.
— Что им нужно? — спросил Долгов.
— Про Торика спрашивали, — огрызнулся Герасимов. — Про наш план.
— А какой у нас план?
— Выжить, твою мать! Вот теперь весь наш план! Стрельба началась, когда стемнело. К тому моменту друзья уже теряли сознание от холода…
— И какого хера вам понадобилась АЭС? — неожиданно спросил полковник.
Максим некоторое время тупо смотрел на него, переваривая смысл вопроса.
— Какая еще АЭС?
— Ты пей чаек, пей.
Долгов послушно взял обеими руками теплый стакан и отхлебнул. Ногти на пальцах были обломаны, грязь намертво забилась под них за время этого долгого бесполезного путешествия. Максиму вдруг стало до слез обидно, что их затея так дешево провалилась, и они никогда теперь не узнают — верно было предположение Фрунзика или нет.
— Я не знаю ни о какой АЭС, — хмуро сказал он. — Зачем вы нас спасли, а, товарищ полковник?
— Потому что у меня был приказ, — очень спокойно ответил Пимкин. — Меня зовут Николай Сергеевич.
Максим промолчал.
— А ты знаешь, дружок, кто вас повязал?
— Разведка какая-нибудь…
— Это мы — разведка. А вас скрутили федералы.
— Федералы?
— ФСБ.
Долгов снова замолчал, хлебая чай. Через минуту полковник усмехнулся:
— Гляди, какая хрень получается. Ты узнаёшь, что вас схватили гэбисты. Что спросил бы любой невиновный человек в такой ситуации? Правильно! Он спросил бы: почему? По какой причине? Заметь, невиновный человек. А ты не спрашиваешь. Значит, ты можешь по крайней мере предположить причину вашего задержания.
— Где мы находимся? — спросил Максим, чтобы не молчать.
— Мы находимся в доме моего хорошего приятеля. В пригороде Новосибирска.
— То есть ваше командование не знает… — Долгов осекся.
— Мое командование тебя волновать не должно! — резко сказал полковник. — Ты мне будешь отвечать, какого хрена вы поперлись из Москвы в Сибирь?! Уж явно не на каникулы к бабушке!
Максим не знал, что Пимкину так и не удалось допросить раненого «языка» — тот умер, прежде чем ему сделали укол пентотала натрия. Поэтому полковник так и оставался в неведении. Он не знал ни о настоящей цели путешествия этой злополучной четверки, ни о мотивах нападения федералов, ни о том, на какой высоте служебной лестницы находится источник приказа задержать и допросить «диверсантов». То, что эта шпана не собиралась совершать никакой диверсии, он понял сразу же, как увидел их.
— Ну, мы будем по-хорошему разговаривать? Я же вам помочь хочу, идиоты. Разобраться и помочь. Если вы выйдете из этого здания одни, вас шлепнут максимум через час, ясно тебе?
— Товарищ полковник… Николай Сергеевич, — начал Максим, сомневаясь, поверит ли профессиональный военный в ту чушь, что они себе нафантазировали. — Я много работал с людьми. В том числе приходилось иметь дело с силовиками. И я вижу, что вы порядочный человек.
Пимкин снова надел очки и внимательно посмотрел в глаза Максиму.
— Возможно, — сказал он, едва заметно улыбнувшись.
— Так вот. Мы просим вас… Нет, я вас прошу об одной услуге. Доставьте нас к человеку по имени Святослав Торик. Это единственный космонавт, выживший в экспедиции на Марс в 2010 году. У нас есть одна гипотеза.
— Та-а-ак… — протянул полковник, и его сухие пальцы отбили дробь по столу. — Та-а-ак… Вот теперь хоть что-то начинает сходиться… Солдат!
Резная дверь красного дерева немедленно отворилась, и на пороге появился выбритый до синевы военный. Он потоптался на персидском ковре восемнадцатого века, словно искал место, где его удобнее всего примять берцами, и выкрикнул:
— Рядовой Пилидзе!
— Проводи-ка этого… охламона в ванную, а то несет, как от бомжа. А ко мне приведи Фрунзика Герасимова.
В ванной Долгов чуть было не соскреб с себя кожу вместе с грязью — так приятно было растирать мочалкой ноющее тело. Одноразовой бритвой он с садистским наслаждением срезал недельную щетину, трижды вымыл голову ароматным шампунем и стоял под теплыми струями до тех пор, пока в дверь не постучал давешний солдат.
— Эй, слышишь!
— Чего?
— Хватит попусту горячую воду тратить! Не на курорте!
Максим с сожалением закрутил кран и принялся остервенело растираться жестким полотенцем. Он надел чистое белье, выданное из армейских запасов, хорошую, утепленную химзащитку, новые берцы. Глянул на себя в зеркало и довольно ощерился.
Выйдя в коридор, он сиял, как пряжка новобранца. В голове крутилась какая-то легкая мелодия, все тело приятно пощипывало, а военные, стрельба, дорожная грязь, нищие города, холод и голод казались ночным кошмаром, о котором думаешь лишь в первые пять минут после пробуждения. А потом быстро-быстро забываешь. Теперь он готов был найти Торика, вывести на чистую воду всех богов, повернуть сибирские реки вспять…
— Куда полотенце поволок, мазут? — Голос рядового Пилидзе швырнул Долгова в бренный мир обратно. — Положь на место и следуй за мной.
— Мазут — это ж вроде флотское словечко…
— Не умничай.
Максим бросил полотенце на край ванной и двинулся за солдатом, глядя на его гладко выбритый затылок. «Интересно, не боится он, что я сейчас возьму и огрею его по балде? Видать, не боится».
Экипированы люди полковника были очень серьезно. Пневматические автоматы Калашникова, десантные ножи, рации, фонари еще какие-то штуки непонятного назначения… А футуристического вида броневик, на котором их везли, Долгов вообще видел впервые и не думал, что на вооружении у российской армии есть подобные грозные машины.
Пилидзе поправил на плече ремень АКП и открыл магнитным ключом дверь одной из комнат на втором этаже.
— Жди здесь, мазут, — скомандовал он. — И больше не воруй полотенца.
— Сам ты… мазут, — беззлобно сказал Максим, за что тут же получил легкий тычок прикладом в бок.
Дверь за ним захлопнулась.
Комната была небольшая, с единственным окном, наглухо закрытым защитными жалюзи. Возле левой стены стоял диван, обитый светло-коричневой кожей, рядом находилось кресло и два пуфика для ног, справа, над небольшим бюро, висела огромная плазменная панель, к дальней стене прижимался объемистый книжный шкаф, щерящийся разноцветными зубами корешков. В углу стояла импортная тепловая пушка, едва слышно гудя.
На диване, забравшись на него с ногами, сидела Маринка. Она тоже была чистенькая, и черные волосы уже не выглядели паклей, как в последние несколько дней. Скорее всего она успела помыться, пока Максим был на допросе.
Глянув из-под челки, девушка приветливо улыбнулась. На ее щеках еще остались красноватые пятна от обморожения, но теперь они скорее походили на румянец, а в глазах снова горел огонек жизни. В этот момент она показалась Долгову самым прекрасным созданием на всем свете.
— Привет, — сказал он, тоже улыбнувшись. — Отогрелась?
— Да, — ответила Маринка, сдувая со лба волосы. — Сначала около тепловой пушки сидела, а сейчас уже на диван переместилась.
— Маринка, ты такая красивая… Ее глаза округлились.
Но Максим даже больше девушки опешил от собственных слов, так неожиданно слетевших с губ.
— То есть… я хотел сказать… Где Егоров? — чувствуя себя кретином, пробормотал Долгов. После того, что он устроил в ту ночь в Ишиме, Максим не имел никакого права даже думать о хрупкой Маринке.
— Егоров? — переспросила она, будто забыла, кто это вообще такой. — Юра… он… Ой! А ты разве не знаешь? Его увел какой-то военный! И Фрунзика тоже!
— Понятно. На допрос, — сказал Максим, подходя к окну, словно можно было разглядеть что-то сквозь плотные жалюзи. — Меня уже допрашивали.
— Тебя пытали?!
— Да нет, что ты! Они вроде бы не хотят нам зла.
— А кто они?
— По всей видимости, военная разведка. Я сказал полковнику про Торика, попросил помочь нам добраться до него. Слушай, Маринка…
— Да?
— Тебе не кажется, что Фрунзик не тот… э-э… за кого себя выдает?
— А за кого он себя выдает? Максим задумался ненадолго.
— То-то и оно. Он ведь ни за кого себя и не выдает. Мы абсолютно ничего о нем не знаем. Я как-то спросил Юрку — давно ли он знаком с Фрунзиком? Он сказал, что года полтора, но, мол, парень в доску свой и все такое… А сам Герасимов о себе никогда и не рассказывал. Подумай, постарайся вспомнить, что мы знаем о его прошлом?
— Я… я не могу припомнить точно. Кажется, он работал… Хм… то там, то тут.
— Видишь.
— Ты думаешь, что Фрунзик…
— Я пока ничего не думаю… Да и то, что он себя педиком позиционирует, — туфта. Я однажды — мы еще в Москве были — застукал незнакомую девушку, выходящую из квартиры, когда там был только он. До последнего времени я не придавал этим мелочам особого значения, но после случая с доносчицей эллинес обратил внимание, что Герасимов прячется под какой-то личиной.
Позади Долгова скрипнул диван.
— Ты видела его глаза в тот момент, когда он разговаривал с этой девчонкой? — продолжил Максим. — Если бы в них не было столько ненависти, я бы подумал, что Герасимов заодно с богами. Но он так смотрел на нее…
— Как? — тихо спросила Маринка, обнимая Максима сзади за шею.
Он повернулся. Опустил голову, касаясь лбом ее лба. И все мысли вылетели из его головы от этого прикосновения.
— Почему я столько лет не замечал тебя. Ведь ты была совсем рядом. Боже, какая же ты красивая…
Маринка усмехнулась, глядя на Долгова своими огромными карими глазами снизу вверх.
— Я-то уж точно не бог, — прошептала она. — В этом можешь не сомневаться.
— Не сомневаюсь.
— А помнишь тот день, когда ты впервые пришел к нам в пресс-службу? Народ был в курсе, что за тебя батя хлопотал. Многие косо смотрели на тебя. А я почти сразу поняла, что ты не чванливый протеже, которого ждали.
Максим смотрел на Маринку почти в упор, но взгляд почему-то отказывался фокусироваться.
— А когда Зевс меня за горло схватил, помнишь? Ты бросился на него, а он тебе в грудь как шарахнет, по ребрам…
— До сих пор побаливает, если погода резко меняется, — сказал Долгов, машинально прикасаясь к левой стороне груди.
— Сейчас не болит? — совсем тихо спросила Маринка, кладя свою маленькую ладошку поверх его.
— Просто раскалывается…
Внутри будто взорвался заряд, аккумулировавшийся очень долго. Долгову показалось, что на мгновение на планете снова вспыхнуло пламя — жгучее, рвущееся вверх. Он сам не заметил, как принялся расстегивать непослушными пальцами химзащитку на груди у Маринки. Девушка тоже стала дергать пуговицы на его одежде, путаясь в движениях. Спустя несколько чрезвычайно длинных секунд они прильнули друг к другу огненными телами…
…подошел к ее лежанке в дальнем углу. Уперся взглядом в комочек желанной плоти, прожигая его насквозь налитыми кровью глазами. Сорвал сначала одно одеяло. Затем второе. Она села на лежанке, не понимая спросонья, что происходит. Химза слегка съехала в сторону, обнажив светлый кусочек плеча. Это еще больше возбудило его — теперь совсем не осталось сил сдерживаться! Да и зачем?! Вот она, прямо перед ним! Маленькая, уступчивая! Теплая… Он протянул руку и расстегнул пуговицу… Зачем она завизжала, дура?! Перебудит же всех! Ну вот, кажется, этот урод Герасимов заворочался… Кто это отшвырнул его — Максима — в сторону? Да хватит же вопить, как резаная! Кто сбил его с ног? А-а, это ты, Герасимов! Белобрысый сукин сын! Педик несчастный, зачем ты лезешь не в свое дело? Главное подняться и не обращать на его скотские выходки внимания. Ведь его ждет миниатюрное, но оттого лишь более милое тельце этой невыносимо пищащей девки. Удар… Прямо в губу попал, сивый пидор…
Максим оттолкнул Маринку от себя, бешено глядя на ее обнаженную грудь. Маленькую, размера первого — не больше, с напряженными темно-коричневыми сосками, забавно торчащими в разные стороны.
— Т-ты… т-ты что?
— Маринка, — запинаясь, произнес Максим, закрывая лицо руками. — Маринка… я не могу…
— Почему? — В голосе девушки сквозь непонимание и шок прорезались слезы.
— Я вспомнил… Только что вспомнил… Как все это случилось той ночью… В Ишиме.
Маринка беззвучно заплакала. Быстрыми и точными движениями застегнула сорочку и куртку.
— Это ведь прошло, Долгов, — как-то отрывисто и жестко сказала она.
— Нет, — ответил он, не отрывая рук от лица, — это пока не прошло. И я не хочу, чтобы это снова когда-нибудь вырвалось на свободу.
— У меня уже больше года не было мужика.
— У меня тоже…
Маринка перестала всхлипывать и обескураженно замолчала. Потом сухо произнесла:
— Не смешно.
До Максима только теперь дошел смысл сказанной им фразы, и он пробормотал:
— Я не то, совсем не то хотел сказать. Женщины… конечно, женщины, у меня не было… Я… просто боюсь какого-то внутреннего чудовища.
— У усредненных людей не бывает внутренних чудовищ, — тихо произнесла Маринка. — Застегнись, не позорься.
На пороге уже в течение целой минуты стоял Юрка Егоров.
Через час полковник собрал всех четверых и еще какого-то сержанта в холле на первом этаже.
Здесь было довольно светло и приятно пахло недавно обработанной древесиной. Узкая винтовая лестница вела наверх, возле массивной стальной двери находились вешалки и полочки для обуви, на одной из стен висела здоровенная картина, на которой была изображена какая-то невообразимая вакханалия. Сесть было некуда.
Пимкин в одной руке держал автомат стволом вниз, а в другой — небольшую рацию. Его высокий лоб был покрыт едва заметными капельками пота и несимметрично разрезан вертикальными бороздками морщин.
Все молча ждали, что он скажет.
— Ситуация такова, — начал он, переводя взгляд с пола на хмурое лицо Фрунзика. Помедлил, словно собираясь с мыслями. — Господин Герасимов объяснил нам с сержантом Врочеком основные, так сказать, положения вашей… э-э… гипотезы. И многое прояснилось. Если предположить, просто гипотетически предположить, что вы правы, и Торик является ключом к разгадке сущности так называемых богов, то вся суета, связанная с вашим путешествием, становится объяснима. И я не удивлюсь, если через минуту под нами взорвется ядерная боеголовка эквивалентом в пару мегатонн.
Егоров сглотнул, но промолчал. Лишь покосился на мрачного Фрунзика, привычно теребящего отвисшую мочку уха.
— Скажу больше, — продолжил Пимкин. — Скорее всего ваш сумасшедший космонавт уже уничтожен по приказу Зевса. Надеюсь, ни у кого не возникает сомнений по поводу того факта, что боги контролируют верхушки всех силовых структур нашей страны? И не только нашей. — Полковник помолчал. — Мне предписано допросить вас четверых, сфабриковать обвинение в попытке проведения диверсионной операции на территории Сибирской АЭС и доставить в штаб округа… А лучше сразу ликвидировать на хер.
Маринка чуть слышно ойкнула.
— Вас сдали с потрохами, ребятки, — сказал полковник. Пристально посмотрел в глаза Герасимову. — А ты, дорогой Фрунзик, сознательно подставил своих приятелей под удар, не так ли?
Максим медленно повернул голову в сторону Герасимова и увидел, как тот внимательно смотрит своими красными глазами на полковника. Без тени страха. Без тени стыда.
— Кто ты? — спросил Максим. Герасимов никак не отреагировал.
— Я внимательно изучил твое личное дело, Герасимов, — сказал Пимкин. — Я понял, почему тебе была так нужна эта гипотеза. Я понял, почему тебе так необходима встреча с Ториком. Только твоя затея никчемна, потому что огня-то все равно нет, и никто не сможет…
— Да что здесь происходит, в конце-то концов? — вскричал Юрка, некрасиво поджимая губы.
— Помолчи, мазут, — спокойно ответил полковник, криво усмехнувшись. — Сюрприз будет.
— Какой еще сюрприз? Фрунзик, ты что же, получается, все это время нас дурачил?
Сержант Врочек выразительно посмотрел на Егорова, воспылавшего праведным гневом, и тот заткнулся, не переставая, впрочем, метать испепеляющие взгляды в сторону Фрунзика.
— Слушать сюда внимательно. Повторять дважды не намерен, — громко сказал полковник изменившимся тоном. — Мы выяснили точное местонахождение Святослава Торика. Западнее Томска, в тайге, расположена закрытая клиника функциональной неврологии, попросту — психушка, в которой держат политически опасных больных. Охрана полностью укомплектована бывшими сотрудниками различных спецподразделений, руководство подчиняется напрямую директору ФСБ. Двадцать четыре камеры наружного наблюдения по периметру и шестнадцать на территории, служебные собаки, система контроля воздушного пространства, сейсмические датчики в почве. Не знаю, почему этих психов так берегут, наверное — они какие-нибудь злые гении.
Врочек хмыкнул. Пимкин резанул по нему свирепым взглядом и продолжил:
— Если вдруг, совершенно случайно, ваш долбаный космический мазут жив, то мы его оттуда вытащим. Вы, все четверо, поедете с нами. Если, что совсем уж маловероятно, ваш Торик сможет нам что-то внятно объяснить и если, что абсолютно невозможно, твоя сраная гипотеза верна, Герасимов, то я приложу все усилия, чтобы помочь вам хоть что-нибудь изменить в этом мире. Но во всех противоположных случаях я лично отдам вас под трибунал как военных преступников, не погляжу, что гражданские. Попробуете сбежать — перестреляю, как цыплят. Влезли в оглоблю? Вот и тяните теперь. Расклад ясен? Вопросы есть? Хотя мне насрать, есть у вас вопросы или нет. Сержант, свяжись с нашей дежуркой, пусть пудрят округу мозги столько, сколько возможно. Под мою личную ответственность. GPS на машине все равно после той электромагнитной ебамбы вырубился, поэтому засечь нас не смогут. Если только оптикой с орбиты. Собери бойцов, пусть все свои коммуникаторы вырубят, по сигналу запеленговать могут. Выступаем через десять минут. Всё. Выполнять!
Врочек без лишних слов кивнул и побежал по лестнице на второй этаж.
У полковника пискнула рация.
— Пимкин на связи. Прием.
— Товарищ полковник, это рядовой Клещов. Округ вызывает по стационарке. Переключить? Прием.
— Давай.
— Коля, твою мать! Ты что же творишь, сукин сын?! — заорала рация командным голосом.
— Выполняю ваш приказ, товарищ генерал-лейтенант. Прием, — четко произнес Пимкин.
— Ты на кой хер взвод федералов положил?! Прием!
— А они первые начали. Прием, — явно издеваясь, ответил полковник.
Рация обескуражено пошипела помехами.
— Диверсанты у тебя? Прием.
— Эти четверо школьников? Да, вот тут стоят, сверлят друг друга взорами. Наверное, сожалеют, что не смогли пачку петард под атомную станцию засунуть и устроить мировой катаклизм. Прием.
— А ну-ка отставить! — неистово захрипела рация. — Немедленно доставить их в штаб! Я тебя в лейтехи разжалую! Я тебя под трибунал отдам!
— Знаешь что, Бонах, — устало проговорил Пимкин. — Иди ты нах, Бонах… Прием окончен.
Он вырубил рацию, достал из нее аккумуляторы и отбросил в сторону. В наступившей тишине железные цилиндрики с каким-то оглушительным грохотом покатились по паркету.
Фрунзик смотрел на полковника с интересом, Егоров и Долгов смотрели на Фрунзика со смесью непонимания, обиды и гнева, Маринка смотрела перед собой, о чем-то напряженно размышляя, а полковник смотрел на мертвую рацию и внутренне посмеивался мыслям, которые посещали его менее суток назад. О том, как скучно проходит служба в его части на границе с дружественным Казахстаном.
— Ну что, мазуты, — обронил он через минуту. — Теперь — либо я под трибунал, либо вы.
* * *
Броневик стоял возле дома, низко урча двигателем. Солдаты выносили из подвала какие-то ящики, коробки, чемоданчики и укладывали их в задней части салона. Неширокая улица была перекрыта по обеим сторонам выставленными постовыми.
Снегопад закончился. С самого утра воздух был прозрачен и напряжен, словно ощущал давление низкого серого неба. Вдалеке виднелись несколько иголок-небоскребов деловой части Новосибирска, которая была отстроена еще до августа 2012-го. Где-то левее слышался ленивый плеск волн Оби.
Как парень умудрился просочится через часовых — так и осталось неясно. Он выскользнул буквально возле самого броневика и тут же сунул камеру в нос полковнику.
— Скажите, господин полковник, что за операция здесь готовится? Это имеет отношение к покушению на главу администрации города? Неужели враждующие группировки вновь проявили активность? Куда смотрит милиция?
Пимкин отстранился от рыжего, веснушчатого папарацци, как от чумного.
— Сержант, кто это? Как он попал сюда?
— Журналюга какой-то. — Врочек подошел к папарацци и рывком выхватил у того цифровую видеокамеру.
— Я представитель местного телеканала, — быстро сказал парень. — Всего лишь хочу сделать репортаж… Ох ты, елки-палки! Да это же Максим Долгов! Бывший консультант самого Зевса! Максим, объясните, что здесь происходит?
Врочек схватил рыжего за локоть и поволок в дом. Максим лишь проводил их глазами, думая совершенно о другом.
— Это военная операция? — с завидным упорством верещал увлекаемый папарацци. — Прокомментируйте последние столкновения Северного Кольца со странами Ближнего Востока! Какова ситуация с химической активностью в южных регионах? Что говорит Москва…
— Сержант, запри этого придурочного где-нибудь и передай дежурному в части, пусть через двенадцать часов сообщит в местную ментовку, чтоб его вытащили. Через двенадцать часов, не раньше.
— Есть.
Полковник подошел к раскрытым дверям подвала и крикнул:
— Много еще вашей чертовой аппаратуры?
— Последние коробки тащим, товарищ полковник, — откликнулся уже знакомый Максиму рядовой Пилидзе. — Очень тяжелые.
— А ну-ка дай сюда!
Пимкин вырвал из рук солдата коробку и понес ее к дверце броневика.
— Да я ж имел в виду, если много брать. И сразу… — растерявшись, пробормотал Пилидзе.
— Если не сдохнешь, — забросив груз внутрь, крикнул полковник, — сутки «губы» и два месяца без увольнительных. — Он обернулся и глянул на Долгова. — Давай забирайся внутрь. Где твои товарищи? Пусть живо наполняют свои пещеристые тела кровью и забрасывают напряженные члены в САБМушку! Даме разрешаю забраться на борт без дополнительных действий. Живо, мазуты, живо!
Максим, пригибаясь, полез в открытую дверь бронемашины. Он сел на жесткую скамейку и огляделся. Никаких окон внутри, конечно же, не было. Лишь слегка выпуклые стены и плоский невысокий потолок.
Пахло железом, потом и какими-то лекарствами.
В передней части салона находилась дверь, ведущая в кабину. Она была приоткрыта — сквозь щель виднелся затылок водителя, торчащий над спинкой кресла.
— Фитиль, — раздалось оттуда, — на этой колымаге трансмиссия гидрообъемная?
— Да, а что?
— Ничего. А в двигле электроники много?
— Не очень. Вот в реакторном комплексе — до чертовой матери. Но Фенченко с Клещом сумели резервные цепи поставить, а здесь уже нашлись всякие нужные детали. Интересно, откуда у полкана этот домище?
— Я слышал — от какого-то друга боевого остался. Мол, тот ему завещал.
— М-да. Мне б кто завещал такие хоромы…
В это время в салон забрался полковник, а за ним — Егоров, Маринка и Герасимов. Юрка уселся рядом с Максимом, Маринка — на противоположную скамейку, а Фрунзик — в самом конце, возле реакторного отсека.
— Ну что, бойцы, повоюем? — с каким-то нездоровым блеском в глазах сказал Пимкин.
— Так точно!.. — вразнобой откликнулись солдаты. Врочек задраил люк и доложил:
— Товарищ полковник, взвод к исполнению приказа готов. — Максим обратил внимание, что у сержанта не хватает одного нижнего переднего зуба.
— Ты вводную объяснил?
— Так точно!
— Все поели хорошо?
— Обижаете. Голодный солдат — для врага легковат.
— Что ж, тогда — поехали. Штурман. Курс на Томск. Новосибирск обходим стороной, справа, чтобы не задеть городскую таможенную зону. И дальше по трассе, на северо-восток. Водитель, ни на какие призывы остановиться не реагировать. Связист. Отключить все принимающе-передающие устройства. Стрелок. Быть готовым к ведению боя. Вперед, черепа салабонные, как говаривал ваш незабвенный старлей Москвичев…
Около часа они тряслись, прыгая на неровностях грунтовой дороги, — огибали город с востока.
Максим попробовал заснуть, но толчки то и дело возвращали его в явь. Егоров тоже с переменным успехом клевал носом, Маринка неподвижно сидела между двух солдат, которые старательно таращились в противоположные стороны. А Фрунзик нахохлился в кормовой части салона и теребил мочку уха.
Наконец броневик выехал на относительно ровную поверхность, и трясти стало меньше — видимо, они выбрались на шоссе. Только Долгов начал дремать, как из кабины высунулся парень и громко крикнул:
— Товарищ полковник. Пост милицейский впереди, со шлагбаумом. Напролом?
— Напролом.
Через несколько секунд снаружи что-то едва слышно щелкнуло, и грозная боевая машина продолжила свой путь.
Спустя полчаса Максим наконец уснул.
В обрывочном, несвязном сне он видел лето.
То это был студенческий поход в волжские предгорья, где днем нещадно палило солнце, заставляя прятаться в палатках и расписывать пулю под холодное пиво или коньячок, а ночью прохлада выгоняла ребят наружу, разгорался высокий костер, и гитара начинала дарить влажному ветерку свои минорные мысли.
То виделось ему душное московское лето, в пыли которого бредешь по широким, людным проспектам и жаждешь скорее добраться до креозотовой свежести метро, а вокруг проносятся миллионы машин, сминая и без того спрессованный воздух.
То совсем далекое лето окружало его. Лето детства. Там он полоумно носился по холмам, срывая на бегу еще незрелые стрелки ковыля. Подбегал к железной дороге, которая, сверкая, текла по высоченной насыпи. От просмоленных шпал пахло просто великолепно. Он покорял вершины насыпи, разглядывал зеркало рельсов и бурую рыхлую плоть деревянной шпалы. Ковырялся в ее трещинах пальцем, даже пробовал кусочек ароматной щепки на вкус. Запах был лучше. А заслышав далекий гул, он вихрем слетал с насыпи, кувырком катился по мягкой полыни и лежа замирал за песчаным бугорком, водя из стороны в сторону любопытными глазенками. Ноздри выдували горячий воздух, поднимая пыль и теребя невесомые былинки. Паровоз, словно железная гора, проезжал слева направо, уволакивая за собой целую цепочку вагонов. Почва крупно дрожала под животом, заставляя сжиматься крохотное сердце. Он смертельно боялся гигантского поезда, но в то же время накатывало желание вскочить, подпрыгнуть высоко-высоко, показывая этому великану себя. И он поднимался! В щеки ударял тайфун раскаленного песка, в ушах начинало звенеть. Вопя и размахивая ручонками, мальчишка стремглав несся к матери, стоявшей в тени ветвистой ивы. Будто маленький кенгуру, бросался он, впиваясь пальчиками в бока маме и сползая вниз по ее легкому летнему платью, обвивался вокруг голой коленки и продолжал искоса глядеть вслед грохочущим вагонам. Мама смеялась и ласково трепала его светлые волосы…
— …пробьем?!
Максим встрепенулся и сильно прикусил язык с левой стороны. Из глаз от дикой боли брызнули слезы.
— Хрен знает! Смотря какая у них толщина! Сбавляем скорость, товарищ полковник?!
— Сам что думаешь?
— Можно рискнуть протаранить!
— Давай! Полный вперед!
Долгов вскочил и подбежал к раскрытой двери кабины, возле которой уже стояли полковник и сержант. Он мельком увидел через их плечи, куда несется броневик. И где-то в животе похолодело.
САБМушка на полном ходу мчалась на громадные закрытые ворота хорошо укрепленного КПП. Возле них из постовой будки выбегали бойцы, разворачивая в сторону броневика какую-то длинноствольную дрянь на кольцевой станине.
— Куда вскочил, мазут?! — рявкнул на Максима Врочек. — Хочешь всех зубов лишиться? Сядь и голову в яйца засунь, как страус! — Сержант толкнул его на скамейку и проорал: — Приготовиться к удару! Голову между колен! И прикрыть руками!
Дальше все произошло очень быстро. Кто-то сильно пихнул Долгова в бок, и он снова чуть не прикусил язык.
— …готовят! Лупи!
— По своим?
— Это не свои! Огонь!
Чечеточное пшиканье где-то на фоне ревущего мотора.
Лязг.
Чудовищный удар.
Кровавая муть перед глазами и трехэтажная матерщина в ушах…
Восьмидесятитонный броневик раскурочил ворота, взрыхлил гусеницами асфальт и стальным долотом влетел на территорию психушки. Сминая ухоженные газоны и молодые кедры, он понесся вдоль корпусов к административному зданию. От неистового монстра шарахались санитары и обслуга, а пациенты, гуляющие во дворике, провожали его либо восторженным гуканьем, либо взглядом, полным печали и непонимания. Возле трехэтажного кирпичного коттеджа с табличкой «Администрация правительственной клиники функциональной неврологии» САБМушка остановилась и грозно повела правым пулеметом в сторону входной двери. Показавшийся было оттуда охранник быстро засунул голову обратно и защелкал замками.
— Врочек, бери двоих бойцов и быстро ведите сюда начальника этой конторы! Еще трое — прикрывают!
— Есть! Пилидзе, Воронковский — за мной!..
Растрепанного, брыкающегося и брызгающего во все стороны слюной толстяка втолкнули в салон броневика спустя две минуты.
— …а потом я вас всех трахну раком в жопу и заставлю после этого отсосать, слизывая собственное говно! — закончил он фразу, часто дыша.
— Ты сначала свой член найди в складках жира, — порекомендовал ему Пимкин.
— Это что за хер моржовый?! — визгливо прокричал начальник психушки, доставая мобилу.
— Это полковник вооруженных сил Российской Федерации Николай Пимкин, — ответил полковник и со всей дури врезал толстяку носком берца по голени.
Начальник беззвучно сложился, выронив сотовый из рук. Только через пять секунд он нашел в себе силы тихонечко заскулить. Маринка отвернулась, а Фрунзик еле заметно скривил губы.
— А теперь, сука, быстро говори, в какой палате находится Святослав Торик? — приказал Пимкин.
— Второй корпус… — быстро прошептал толстяк, обливаясь слезами. — Восьмая палата.
— Сержант, вышвырни его. Водитель, гони ко второму корпусу! Это, кажется, прямо рядом с КПП.
Врочек выкинул начальника дурки уже на ходу. Тот смешно взмахнул руками и повалился ничком на влажный газон.
— Так, — вслух рассуждал полковник, пока САБМушка вновь пугала обитателей клиники своими маневрами, — они сообщили в штаб пять минут назад. Ближайшая сухопутная часть находится на пятьдесят километров севернее Новосибирска. Машин на атомной тяге там нет. Значит, они отправят пехоту на конных экипажах. Легковооруженные будут через три-четыре часа, тяжелая артиллерия подоспеет через пять. Пока время есть.
Второй корпус действительно находился неподалеку от разгромленного КПП. На небольшой асфальтовой площади перед ним уже никого не было — видимо, больных загнали внутрь, а охранники где-то укрылись.
— Восьмая палата. Врочек, пойдем вместе. Бери еще четверых бойцов. — Пимкин повернулся к Фрунзику. — Что ж, молись, чтоб твой Торик оказался там.
Люк вновь заскрежетал, выпуская штурмовую группу во главе с полковником наружу.
Воздух здесь был свежий, пах хвоей. За искореженными обломками ворот почти сразу начиналась тайга. Кедры в два-три обхвата гигантскими серо-зелеными стелами возносились к тучам, неспешно плывущим с запада на восток. Узкая дорога, стиснутая этими деревьями-великанами, казалась ниточкой, которая вот-вот порвется. В тайге всегда чувствуется какая-то монументальность, основательность, недоступная другим лесам.
Тайга ценит время и расстояния…
Под подошвами хрустнуло битое стекло — осколки от расхераченного КПП долетели даже сюда, к корпусу.
Полковник быстро огляделся и тихо скомандовал:
— Пошли. Двое со мной внутрь. Врочек с остальными — пасете выход.
Массивная железная дверь, как и ожидалось, оказалась заперта. Наставив ствол на замочную скважину наискосок, Пимкин нажал на спуск. Несколько пуль с противным свистом срикошетило в сторону.
— Черт! Мину пневмовакуумную несите! Один из солдат бросился в броневик.
И тут их обстреляли. Цинично и бескомпромиссно. Огонь открыли из автоматического оружия сразу с двух позиций — с крыши здания и из-за развалин КПП.
— Крыша! — крикнул полковник, стреляя навскидку. Врочек схватился за плечо, под его ладонью химзащитка быстро пропиталась кровью. Солдат, бегущий с миной от дверцы САБМушки, споткнулся и остался лежать на асфальте неподвижно. Мина выкатилась из его руки. Видимо, ему попали в спину, а значит — просто оглушили, оставив пару хороших синяков через бронежилет.
Пока полковник возился с миной, из люка выпрыгнули еще несколько бойцов и принялись лупить из АКП по огневым точкам противника. Практически сразу им удалось сбить с крыши одного охранника и ранить второго.
А вот со стреляющими из-за обломков пропускного пункта было сложнее: чтобы до них добраться, нужно было пробежать метров двадцать по голому асфальту, становясь при этом фактически живой мишенью. Поэтому бойцы приняли единственно верное решение — они просто принялись жарить по позиции противника короткими очередями, не давая тому высунуться.
В это время Фитиль развернул САБМушку носом к КПП и рубанул по остаткам будки и ворот из 20-миллиметровой П-пушки. Щепки и осколки полетели в разные стороны, образовалось облако пыли, в котором кто-то отчаянно заорал.
С помощью раненого Врочека, матюгаясь и сопя, полковник укрепил мину на двери, поставил часовой механизм на десять секунд и, бросаясь в сторону, крикнул:
— Всем ложи-ись!
Солдаты попадали на землю и прикрыли головы руками. Мина сработала со звонким хлопком, вывернув железные плиты двери внутрь здания остроконечной ромашкой.
— Сержант, прикрывай! Двое солдат — за мной! Вперед.
Ворвавшись в холл жилого корпуса, полковник обнаружил страшную картину. Дюжина умалишенных людей столпилась возле стеклянной перегородки с закрытой дверью. Санитары или охранники заперли их здесь, а сами ушли в глубь здания и скорее всего трусливо свалили через пожарный выход. Мужчины и женщины вели себя по-разному. Некоторые монотонно, с глухим стуком бились головой о пуленепробиваемое стекло, кое-кто выкрикивал нечленораздельные воззвания и потрясал кулаками, другие просто тупо таращились на вошедших военных, еще не отойдя, видно, от грохота взрыва.
— Вот тебе и восьмая палата! Раз, два, три… девять мужиков. И кто же из них Торик?
— Товарищ полковник, а в дурке не должны на пижаму нашивки с фамилиями делать?
— В обычных вроде такой ерундой не занимаются. Но тут — блатная. Ну-ка посмотри! Только не пугай их, а то сам таким станешь.
Солдат, опустив оружие, подошел к столпившимся психам и взял одного за отворот светло-зеленой пижамы. Мужик встрепенулся и крикнул:
— Иголку мне! Иголку! Я вшея!
— Швея, — ласково поправила женщина и продолжила биться головой о стекло.
— Товарищ полковник! Нашивки были, только их срезали.
— Вот черт! А я не догадался запросить фотографию, когда информацию про этого космонавта долбанного собирал… Эй, мазуты! Кто из вас Святослав Торик?
Психи все как один нахохлились и принялись что-то бормотать. Снаружи вновь донеслись шипящие хлопки выстрелов из пневматического оружия.
— Отлично, вашу мать! Вперлись! — Полковник в сердцах бахнул прикладом по стенке. Потом он вдруг просветлел. Поправил каску и приказал: — Я знаю, кто мне поможет выбрать. Солдат, тащи-ка сюда многоуважаемого господина Герасимова.
Когда Фрунзик пролез в раскрывшуюся лепестками дверь корпуса, полковник даже не взглянул на него. Он внимательно наблюдал за реакцией умалишенных. Они привычно топтались, бились головами, бормотали, неподвижно сидели на корточках.
— Неужто нашли, товарищ Пимкин? — спросил Герасимов, стараясь рассмотреть людей в непривычной после дневного света полутьме.
И тут один из психов вздрогнул. Медленно убрал с глаз черные, криво подстриженные волосы и уставился на Фрунзика. Но уже через миг мужчина отвернулся и семенящей походкой направился в угол холла.
— Нашел, — кивнул полковник.