2
– Эй, милейший, где здесь городская управа? – куртуазно улыбаясь, поинтересовался Эгин близ городских ворот.
– У нас такой нету.
Эгина впервые взяли сомнения относительно качества своего харренского произношения. Может, он как-то не так перевел или произнес?
– Ну хорошо, где у вас сидит главный сборщик налогов?
– В Суэддете он сидит, чтоб он… сто лет жил, – злобно процедил стражник.
– Ну хорошо, а где у вас сидит тот… ну, который переписывает всех, кто должен платить налоги?
– Ты напряги котелок. Я ж тебе сказал, харя твоя варанская, что в Суэддете. Там и переписывают. – Страж явно начинал выходить из себя.
Пропустив мимо ушей «варанскую харю», Эгин решился задать еще один вопрос:
– Ну а где новорожденных у вас тут переписывают? Вот родился ребенок – и куда его несут?
– Никуда его не несут. На фиг тебе оно надо? Ты что, на сносях? – Страж заржал, довольный своей шуткой.
Эгин отрицательно покачал головой.
Спорить было бесполезно. Надо сказать, что об устроении гражданской жизни в Харренском Союзе Эгин был куда как лучшего мнения. В его родном Варане даже в самом занюханном городишке был Учетный дом, изводивший по два пуда бумаги ежемесячно. Может быть, стражник просто не в курсе дел?
Но когда этот же разговор с некоторыми расхождениями повторился еще дважды с двумя прохожими, Эгин понял, что его не разыгрывают. И решил, что нужно попробовать другую тактику.
– Послушай, мужик, дам тебе золотой, если укажешь, в каком доме девять дней назад родился ребенок.
– А зачем тебе? Да ты колдун никак?
«У! Грамотные!» – мысленно возопил Эгин. Это был уже восьмой мужчина, задавший такой вопрос в ответ на его деловое предложение. Предыдущие семь ушли после того, как Эгин дал отрицательный ответ. С колдунами жители Нелеота, судя по всему, были на короткой ноге, с другими же и разговаривать не желали.
– Да, я колдун. Мне для лекарства. Хотел волосики попросить.
– Да кто тебе даст!
– Я заплачу родителям ребенка.
– А хорошо платишь?
– Укажешь ребенка – узнаешь сам.
Эгин придирчиво рассматривал своего собеседника. Мужичок как мужичок. Латаная овчинка, обувь из прессованного войлока, лицо в красных прожилках. От тулупа пахнет известкой и дубильным раствором. Кожевенник? По виду – кожевенник, но только засидевшийся в подмастерьях.
– А не обманешь? – спросил недоверчиво кожевенник.
– Боишься – так и скажи.
– Не боюсь. Деньга сама в руки бежит. Эх, пошли!
С полчаса они пробирались сквозь заледенелые нелеотские трущобы. Дважды его проводник поскальзывался о замерзшие на брусчатке помои и падал. Нарочито охая, он поднимался и вел Эгина дальше, переулок за переулком.
То и дело Эгин, на учете у которого была каждая секунда, переспрашивал, долго ли еще идти. «Успеем», – равнодушно отвечал проводник.
Наконец они оказались на месте. Холодные смрадные сени. Немилосердно раздавшаяся в ширину баба, за юбку которой цеплялись трое ребят мал мала меньше.
– А вот и наша малюточка! В аккурат девять дней назад моя кума принесла, – сказал кожевенник, указывая на карапуза, который лихо ползал по заплеванному глиняному полу в нестираной рубашонке.
Воздух ломился от запахов, среди которых преобладали испарения мочи и кислые ароматы известки.
– Ути-люти-путичка, – старательно сюсюкая, кожевенник подхватил ребенка на руки и знаком приказал бабе убраться вон.
Та сделала вид, что убралась. Но ее страдальческие карие глаза тайком посматривали на Эгина из-за занавески.
– Ну, милостивый гиазир, так сколько мы платим за волосики?
Эгин поглядел на кожевенника так, что у того начала непроизвольно дергаться щека. Он был очень зол. Он потерял почти час. А в результате нашел ребенка, которому никак не меньше года. Он, конечно, специалистом по грудным младенцам себя не считал. Но был абсолютно уверен в том, что девятидневные младенцы ползать по полу не умеют.
Эгин молча двинулся к выходу из лачуги.
– Эй, гиазир, вы куда? А уговор?
Эгин обернулся. Внезапно в нем проснулся аррум Опоры Вещей, личность раздражительная и жесткая.
– Вы что это? Слово – не воробей. Обещали золотом…
– Послушай, недоумок, я что, неясно объяснил? – перебил кожевенника Эгин. – Мне нужен ребенок, родившийся девять дней назад. – Эгин сказал эти слова с такой интонацией, что живот кожевенника сам собой раздулся. Несчастному казалось, что его просто надули раскаленным воздухом, он начал задыхаться и хватать губами воздух.
– Годовалый младенец мне не нужен, – медленно сказал Эгин, не отпуская кожевенника взглядом.
Небрежно уложив ребенка на кучу тряпья, тот бухнулся на колени и закашлялся так сильно, что Эгину к его неудовольствию пришлось признаться, что с отрицательным воздействием перестарался. Но и в этот раз раздражение взяло верх над жалостью.
«Будет ему наука, как дурачить чужеземцев», – сказал себе Эгин и затворил дверь. Как только он отвел взгляд, кожевенник перестал кашлять.
Когда Эгин был уже у выхода из переулка, на крыльцо дома кожевенника выскочила та самая баба и закричала ему вослед:
– Милостивый гиазир! Милостивый гиазир! Я знаю, где то, что вам нужно! Все без обмана, гиазир!
У Эгина не оставалось другого выхода, кроме как поверить на слово. И он снова пошел по узеньким переулкам, на сей раз – вслед за бабой в деревянных башмаках. Ленивое зимнее солнце неумолимо ползло по небу. День клонился к полудню.
На этот раз дом был побогаче и располагался, насколько мог судить Эгин, гораздо дальше от реки. В случае Нелеота это свидетельствовало об относительной фешенебельности района.
На сей раз Эгин решил не оставлять лазеек для надувательства.
– Спрашиваю в последний раз. Когда именно родился этот ребенок? – Эгин впился глазами в глаза женщины, намереваясь продемонстрировать серьезность своих намерений, а заодно с целью распознать искорки лжи в глазах своей помощницы.
– Девять дней назад. Клянусь своим левым глазом, – заверила женщина, но искорки в поставленном на кон глазу так и не появились.
– Почему ты не сказала этого сразу, тогда… в твоем доме?
– Я не была уверена.
– А почему ты сейчас уверена?
– Я посчитала.
– Что ты посчитала? Дни?
– Ну да… Сегодня это раз… вчера это два, – начала женщина, медленно загибая пальцы – большой, указательный, средний…
– Тогда понятно. Чей это младенец?
– Госпожи Меа. За мной посылали помогать ей при родах.
– Ты помогала?
– Да… было очень страшно… снег валил, земля тряслась…
– Земля тряслась? – в надежде переспросил Эгин.
– Ну да… так, не сильно… но у госпожи Меа обереги на стене так и качались – туды-сюды, туды-сюды.
Эгин вздохнул с облегчением. «Эта, кажется, не врет», – заключил он и вручил бабе золотой, который та с простодушием, свойственным беднякам, которым никогда и ничего не достается даром, облобызала и спрятала за щеку.
Еще битый час он уламывал госпожу Меа продать ему прядь волосиков ее мальчика.
К счастью, хотя госпожа Меа и оказалась не такой бедной, как жена кожевенника, но суммы в десять золотых оказалось достаточным, чтобы сломить и ее представления о должном и недолжном.
И на то, чтобы избавиться от страха перед порчей, которая может быть наведена на младенца при посредстве этих волос. «На два золотых я куплю ему лучших охранительных амулетов», – постановила рачительная мамаша.
За десять золотых госпожа Меа разрешила Эгину аккуратно остричь крохотную головку своего спящего сына.
Эгин действовал столь бережно, что ребенок даже не проснулся. А когда волосики весом с паутинку были положены в сарнод, в дело вмешался муж госпожи Меа.
И тогда Эгину пришлось достать из ножен меч. Разумеется, в целях подкрепления могущества десяти золотых. Ибо известно, что десять золотых при поддержке «облачного» клинка значат больше, чем просто десять золотых.
Так или иначе, к полудню один из ингредиентов чудесного компаса был раздобыт.
