Первый поэт столицы Сорго Вайский задул свечу и, шаркая шлепанцами, поплелся в спальню, откуда доносилось бодрое похрапывание его молодой жены Лормы.

Он провел исключительно вдохновенный день. Поэма о ре-тарской войне была окончена. На этот раз он справился быстро. И Сиятельная наверняка будет в восторге!

Конечно, он не расскажет Сиятельной о том, что у него появился соавтор, странный хромоногий юноша по имени Кальт, которому он обязан самыми проникновенными эпизодами своей поэмы. Безусловно, именно он, Сорго, облекал в рифмы то, что рассказывал ему его гость. Но если б не рассказы Кальта, что, спрашивается, он облекал бы в рифмы?

Уже не раз Сорго благодарил судьбу, которая свела его с Кальтом в день после памятного пиннаринского землетрясения.

В тот день он шел по Желтому Кольцу, дивясь и ужасаясь картинам, которые ежеминутно открывались его взору. Много странного и страшного увидел Сорго на улицах города. Все это надлежало принять в себя, впустить в рассудок и сердце, дабы слова и строки грядущего «Плача по Пиннарину» не солгали ни в чем, поведав читателям правду, только правду и ничего, кроме правды о самой жестокой катастрофе, постигшей княжество со времен Тридцатидневной войны.

Проведя в затопленной несчастьем и болью столице несколько часов, Сорго утратил свежесть восприятия и катастрофически отупел. Однако нагой юноша, обернутый в одно оранжевое атласное покрывало с шелковыми кистями, сразу привлек к себе внимание придворного поэта.

Уронив голову на руки, юноша сидел на обломке упавшей колонны и тихо напевал песню. Юноша был худ, длинноволос и некрасив. Казалось бы, мало ли обезумевших юношей ходит по разоренному Пиннарину? Но этот был совершенно особенным.

Слова песни, которую распевал парень, были словами древнетарского языка. Мертвого языка, на котором не говорили уже по меньшей мере двести лет! У Сорго, считавшего себя докой в сравнительном языкознании, перехватило дыхание.

– машинально перевел Сорго. – Так это же пели еще во времена Элиена Звезднорожденного! Экий эрудит этот юноша!»

Сорго остановился. Желание заговорить со странным юношей было непреодолимым.

И хотя обстановка явно не располагала к просвещенным беседам, он подошел к безумцу и спросил:

– Ты знаешь, кто сочинил эту песню, милейший? – Сорго был уверен, что его собеседник не принадлежит к дворянскому сословию. Уж больно жалкий вид он имел и уж больно грязным представлялось его тело. Но врожденная вежливость заставила его прибавить обращение «милейший».

– Никтоже может отвечати. Так песнь пети в краю моим отчем, – ответил юноша, с интересом поглядев на Сорго.

От этого глубокого, неюношеского, а какого-то по-старчески проницательного взгляда Сорго стало не по себе.

– Где же твой отчий край? – спросил Сорго, дивясь странному архаическому варанскому юноше. «Небось при дворе Инна окс Лагина говорили приблизительно так же», – ухмыльнулся Сорго.

– Во млеце времени край мой отчий есть, – нехотя отвечал юноша, поплотнее закутываясь в свое несусветное покрывало.

«Видимо, все-таки сумасшедший», – с сожалением вздохнул Сорго. Хотя ответ юноши, который считал, что его отчий дом растворен в молоке времени, порадовал Сорго как поэта и тонкую натуру. Уходить ему не хотелось.

– Тебе трудно говорить на варанском? – спросил Сорго.

– Так, господаре. Зело трудно, – кивнул юноша. – Ре-тарске наречие глаголити.

Сорго возликовал. В кои-то веки ему случается применить свои познания в древнетарском, которые он считал недюжинными.

К счастью для Сорго, разговор, завязавшийся после того, как юноша перешел на ре-тарский – который на деле являлся древнетарским, как и слова песни, – потряс поэта до глубины души.

Юноша рассказал ему свою историю. И хотя Сорго понял не больше трети рассказанного, ее с лихвой хватило на то, чтобы заинтриговать его.

Оказалось, что юноша вырос в Северной Лезе, где дед научил его языкам. Оттуда его похитили разбойники. Однако во время землетрясения эти разбойники погибли, а он едва сбежал из их разрушенного дома, завернувшись в украденное покрывало. Заветная мечта юноши – вернуться домой.

Также выяснилось, что тезка великого северянина не ел с самого утра. И что ему трудно ходить, поскольку его нога вдруг начала хромать.

– Я приглашаю тебя к себе домой. На обед, – сорвалось с губ Сорго после того, как они проговорили с юношей около часа.

Юноша согласился. По его уверениям, он не знал, что делать дальше. Спешным шагом, чтобы не привлечь к себе внимание какого-нибудь случайного идиота из Опоры Благонравия, ведь юноша по-прежнему был наг, Сорго и Кальт, чье имя Сорго уже успел узнать, направились к дому поэта.

Хромой юноша оделся и помылся, сразу же приобретя вполне придворный вид. Он держался с достоинством и двигался с воистину царственной нерасторопностью.

А когда Сорго обнаружил, что познания Кальта распространяются не только на древнетарский язык, но и на древнюю историю, где они просто неисчерпаемы, Сорго понял, что никогда не простит себе, если даст этому странному юноше уйти из его дома сразу после обеда и не предложит ему стол и комнату в своем доме.

Он понял, что из разговоров с Кальтом может родиться нечто большее, чем просто пара-тройка стихотворений. Из рассказов юноши про полководцев древности, отличающихся такой живостью и таким знанием деталей, вполне может получиться целый роман в стихах! Роман-эпопея, который сделает из Сорго Вайского не просто придворного поэта. А классика, гения, божество литературы.

«И я в нем не ошибся!» – ликовал Сорго, укладываясь рядом с сопящей Лормой.

В его голове вращались выбракованные стихи из поэмы о ре-тарской войне.

Кальт Лозоходец в обличье Ларафа окс Гашаллы мирно спал в спальне, расположенной этажом ниже. В той же самой, где некогда спал Эгин.