4
Есмар рано радовался. Травить байки о славном деде Милас наотрез отказался. Он вышагивал молча, на его лице лежала печать брезгливой скуки.
Спустя час с Миласом произошла резкая и, как поначалу подумал Эгин, беспричинная перемена. Казалось, все это время он вел диалог сам с собой и наконец-то пришел к внутреннему согласию.
– Хорошо. Я объясню, – начал он. – Дворян в Орине не вешают. А государственным преступникам не рубят головы. Я – дворянин и государственный преступник. Таких в Орине объявляют вне закона. Это означает официальную смерть личности. Любой нищий, лодочник, купец или сборщик налогов может искалечить, убить или присвоить себе как вещь и продать в рабство человека, объявленного вне закона.
– Сочувствую, – сухо сказал Эгин. – Но сомнительно, чтобы человеку вне закона удалось живым и свободным забраться аж за Суэддету.
– Это было непросто. Здесь, на Севере, тоже хватает людей, которые понимают, что значат такие безупречно ровные шрамы на лице. На пути от Двуречья до Суэддеты мне пришлось убить девятерых. К счастью, в Харренском Союзе сейчас бардак. В противном случае на меня давно уже начали бы настоящую охоту и здесь.
– Если вы такой прыткий, зачем вам наше общество? Или, зарубив девятерых, вы утомились и решили перемещаться от одного дорожного столба до другого, держась за чужую уздечку?
Уязвить Миласа было непросто.
– И это тоже, утомился, – кивнул он, не выказывая признаков обиды. – Но, главное, я обязательно должен попасть в город. Здесь уважают людей с пятью бриллиантами в ухе. Однако я не знаю, как отнесутся к моим шрамам. Неровен час кто-то решит воспользоваться тем, что я приговорен к безымянному прозябанию у себя на родине, и мясорубка случится премерзкая. А у меня дела.
– Паломничество? Дань почтения праху деда?
– Нет. Я должен убить двух подонков и разыскать одну женщину.
– Итскую Деву? – не выдержал Есмар.
– Нет. В отличие от вас я не горю желанием общаться с озерной мразью.
– Итская Дева – мразь! Да как вы можете?! – вспыхнул истым негодованием Есмар.
– Храни меня Птицелов и Ласарец, – с неожиданной поспешностью пробормотал Милас. – Разумеется, нет. Я имею в виду существ, квартирующих в Нижнем Городе. Впрочем, не буду отговаривать вас от этого безумного предприятия. Иначе вы послушаетесь моего доброго совета, повернете коней и не поедете в Ит. А мне придется пробираться в город через горы. Там меня сожрут голодные духи воинов Алустрала.
– А вот и столбовая дорога на Тардер, – перебил сам себя Милас. – Через полчаса мы выйдем к озеру.
Действительно, из-за слоистой, скособоченной сланцевой скалы, украшенной элегантно искривленными сосенками, показались двести саженей отменной дороги, по отношению к которой тот тракт, на котором они сейчас находились, можно было назвать разве что проселком.
Дорога тонула в сумеречном тумане, из которого доносились далекие отголоски трубы. Это словно бы послужило сигналом небесным птицам-водолеям: из беспросветных облаков пошел моросящий дождь.
– В Туимиге к ужину играют, – прокомментировал Милас.
«Не к добру он разговорился», – подумал Эгин.
По его опыту такие надменно-непроницаемые натуры, к которым относился внук Геттианикта, начинают проявлять повышенную общительность только перед лицом опасной неопределенности.
– Послушайте, а почему бы вам не переодеться? Если вы опасаетесь городской стражи, вы могли бы пробраться в Ит инкогнито. Существует множество способов…
– Не для меня. В Орине у меня хотели отобрать все, даже имя. Но честь у меня осталась. Как, впрочем, и имя, – после заминки добавил Милас несколько более бодрым тоном, чем обычно. Словно для него самого это было приятной неожиданностью.
– А что такое Туимиг? – это снова был Есмар.
– Отменное местечко. Имперская сторожевая крепость. И заодно – каторжная тюрьма.
Эгина не волновали никакие туимиги. Его беспокоил ночлег.
– Мы успеем попасть в город до темноты?
– Куда там! Ит стоит на северном берегу Сигелло. Нам еще целый день вокруг озера идти. Поэтому скоро на ночевку устраиваться будем. Рекомендую на плотине, у кого-то из смотрителей. Эти с вас вообще денег не возьмут.
– Но почему?
– Ну кто же поверит, что мальчик – ваш слуга? – Милас ухмыльнулся. Впервые с начала их знакомства.
– Что за гнусные намеки?!
– Ничего гнусного, клянусь Птицеловом! Наоборот – почтение, немой восторг, благоговейный трепет. Вы разве не знаете, что в Ит почти никто не ездит просто так, за здорово живешь?
– Может, и не ездит. Но я все равно не понимаю, почему с нас не берут денег. Мы что – приговоренные?
– Вы хотите сказать, что едете в Ит не за кольчугой Девы? – В голосе Миласа слышалось искреннее недоумение.
– Нет.
– Да, – встрял Есмар. – То есть за кольчугой.
– Мы едем в Ит любопытствовать о старине. Об усыпальнице вашего деда и об итском театре, – с нажимом сказал Эгин, недовольно косясь на Есмара. – И знать не знаем ни о какой Итской Деве. Но если эта волнующая легенда, овеянная дыханием седой старины, может представлять какой-то интерес, мы ее с удовольствием выслушаем.
– Во времена войны Третьего Вздоха Хуммера Ит пал жертвой пришельцев из Синего Алустрала. Дружина владыки Геолма и отряд дорналок погибли, тщась защитить город от посланцев Торвента, молодого императора Алустрала. Только младшая девушка, точнее, девочка из отряда дорналок успела уйти в граничный ореол Золотого Цветка Ита. По крайней мере люди в это верят. Ит был обречен на уничтожение, но двое Звезднорожденных с горсткой верных их делу Лорчей, тоже, кстати, бывших людьми Синего Алустрала, подоспели с запада и ударили неприятелю во фланг. Отступая, Горхла, советник императора-альбиноса, запечатал воды Сигелло, или, если угодно, озера Уллигеват.
– Запечатал воды?
– Да. В народе говорят проще – «заколдовал город». Мало кто знает целиком эту историю. Зато все уверены в том, что девочку из отряда дорналок можно «расколдовать». Она сумеет снять алустральские печати с вод озера Сигелло. Тогда в городе начнется естественная смена времен года, а из озера исчезнут противоестественные твари.
– И много их, этих тварей?
– Где как.
В этот момент Эгин, который уже некоторое время исподволь ощупывал дорогу впереди Взором Аррума, увидел кое-что помимо надвигающихся темных пятен, какими виделись ему сквозь мглу скалистые отроги Итского кряжа.
– Впереди люди, – тихо сказал он изменившимся голосом.
– Сколько?
– Шестеро. Милас, вы по-прежнему уверены, что вам необходимо попасть в Ит?
– А вы?
– Я – да.
– И я – да. Не стоит волноваться раньше времени. Скорее всего это сборщики дорожной пошлины. Но если вы вдруг заметите что-то подозрительное – без лишних слов убивайте любого. На этой заставе может случиться разное.
Эгин вздохнул. Конечно, Лагхе следовало бы дать ему более подробные инструкции относительно проникновения в Ит. По всему было видно, что гнорр предпочел промолчать о многом.
Впрочем, что ему, развоплощенному гнорру? Что бы ни поджидало Эгина в Ите, у Лагхи нет выбора: он должен гнать своего единственного союзника вперед. Это единственное, что сохраняет для него надежду избегнуть небытия. Гнорр не из тех, кто учитывает чужие интересы, когда под угрозой очутились его собственные.
Показалась неказистая, но вместительная полутораэтажная будка сборщика пошлины и ажурные деревянные воротца, перегораживающие дорогу. На столбах воротец горели два ярких фонаря в стеклянных колбах под конусовидными жестяными крышками.
В окошке будки мерцал огонек. Туман настолько сгустился, что гребень высокой двускатной крыши будки просматривался с трудом.
Пятеро стражников сидели в рядок на лавке, которая тянулась под стеной будки за воротцами. Они горбатились, оперевшись на копья и задумчиво созерцая землю под своими ногами. Один из них повернул голову и смерил равнодушным взглядом Эгина, Есмара и Миласа.
Эта идиллическая картина, пожалуй, не возбудила бы подозрений в обычном путешественнике. Но Эгин сразу нашел сомнительным, чтобы пятеро служилых просто так молча сидели под дождем без плащей вместо того, чтобы залезть под крышу и там предаваться вялой болтовне и игре в кости.
Перед подозрительными стражами проще всего было прикинуться высокопарным простаком.
– Вечер добрый, граждане Ита! – торжественно провозгласил Эгин.
– Вечер добрый… здоровья вам… – нестройно закивали стражники.
– Отворите врата, граждане Ита, либо назовите плату, – потребовал Эгин как заправский придурок.
Одновременно с этим он почуял, что со стороны столбовой дороги к ним стремительно приближается кто-то. Но кто – определить не смог. До неизвестного существа (существ?) пока еще было слишком далеко.
– С вас мы платы не возьмем, как можно? – Ближайший из стражников пожал плечами. – Путевые бумаги давайте только и езжайте с миром. А этот стриженый, который с вами вместе, пусть при нас остается. Нам есть о чем с ним поговорить.
– Сюда, сюда мне свои путевые бумаги покажите, – проговорил неожиданно низким голосом сборщик дорожной пошлины из своего оконца.
Эгин слез с коня и достал пергамент, выправленный Елей. Он подошел к оконцу и посмотрел на сборщика в упор. Чужие, бледно-голубые глаза, которые только что разъяли душу Эгина, выдавали в сборщике отнюдь не мелкого муниципального служащего.
– Братья, у него Преимущественная подорожная сотинальма.
Голос сборщика пошлины был по-прежнему низким. Но теперь в нем слышалась совершенная, невероятная, абсолютная растерянность.
«Братья», числом пять, разом вскочили со скамьи.
– А печать, печать у ней верная? – спросил тот стражник, который рекомендовал Миласу остаться с ними «потолковать».
– Верная, – печально подтвердил сборщик пошлины.
Неизвестный (или неизвестные?) во мгле приблизились настолько, что чуткий слух Эгина уже мог уловить дробящиеся о скалы отголоски конских копыт. Краем глаза он заметил, что пальцы на левой руке Миласа легонько вздрогнули.
– Тогда – ворота нараспашку и начинай музыку, – приказал стражник. – Высокого гостя надо встретить музыкой.
«Какой еще, Шилолова кровь, музыкой?» – успел подумать Эгин.
Воротца, перекрывавшие дорогу, распахнулись сами собой. Хлоп!
И тотчас же прямо в мозг Эгина хлынул хриплый рев тысячи боевых труб, нескончаемый вопль ярости и гнева, несущий одно слово – «Смерть!» – и сам бывший смертью.
Лавина истязающих естество жизни воплей была произведена той же магией, что и голос Арки Геолма. Однако на сей раз звук обладал весом и плотностью, устоять перед недоброй мощью которых было невозможно.
Эгина сбило с ног, сознание сразу же затуманилось. Но сквозь лиловую поволоку он увидел, как свечение, изошедшее из алмазных головок серебряных «гвоздиков» Миласа, вмиг заключило голову оринца в пять полупрозрачных колец.
Эгину хватило сил вытащить меч. В его грудь одно за другим ударились три копья, выпущенные стражниками. Взметнулись клочья колета, вырванные отростками сработавшего шардевкатранового нагрудника. Копья резво отскочили. До Эгина донесся обрывок проклятия.
Он постарался встать, но не смог.
«Смерть! Смерть! Смерть!» – заклинали, приговаривали, глумились чужие голоса чужой страны.
Между Эгином и стражниками, обнажившими мечи, оказался Милас. Сталистым летуном промелькнул засапожный нож, успокоив ближайшего нападающего. Милас, в отличие от Эгина, вполне уверенно держался на ногах. Похоже, «гвоздики» были не простыми украшениями…
Обреченно завопил Есмар. Эгину оставалось только подивиться, как вопль мальчика может быть слышен сквозь дробящую череп мощь неведомой звуковой магии. «Смерть!»
– Есмар, беги!
Эгин не был уверен, что мальчик сможет услышать его или последовать его совету. Подтверждая наихудшие опасения, вместе с надсадным, гибельным ржанием-криком до Эгина донесся глухой стук падающих конских туш. И – одновременно – приблизился топот копыт загадочного всадника, что мчался во весь опор к заставе.
В рукопашной Милас был бесподобен. Теперь, когда он сражался и за его жизнь, и за жизнь Есмара, Эгин с чистым сердцем признал это.
Голова Миласа казалась запечатанной в светящийся стеклянный шар – так разбушевались в ответ на враждебную магию его «гвоздики».
Эгин не знал, что именно сила, полученная им от дочери харренского сотинальма через ритуал шен-ан-аншари, удерживает его в сознании. Без нее он был бы уже бездвижным, угасающим получеловеком-полурастением. «Смерть!»
«Облачный» клинок зашкворчал и пошел плеваться необычайно крупными, слепящими искрами-сгустками взбудораженной силы, которую Эгин, втиснутый в кажущиеся мягкими камни дороги, никак не мог использовать.
Еля – Овель – Лагха – Медовый Берег – Раздавленное Время…
Это ничего не сулило наверняка. Обычные звуки в Раздавленном Времени сгущались донельзя, человеческая речь превращалась в гудящее «уммму-у». Что случится со звуковой магией? Возможно, это лишь удесятерит ее мертвящую силу. «Смерть!»
Эгин собрал остатки воли воедино и вошел, почти вполз в Раздавленное Время.
Давление на сознание сразу же ослабло. Зато воздух показался Эгину густым и плотным, как вода. Эгину оставалось лишь заподозрить, что это один из побочных эффектов звуковой магии. Обычно сопротивление воздуха в Раздавленном Времени становилось ощутимым только при беге.
Теперь Эгин не дышал, нет. Он пил увлажненный туманом воздух, как воду.
Но главное – главное! – теперь Эгин все-таки смог подняться на ноги.
Вовремя.
На каменную плиту, где он только что лежал, обрушились конские копыта.
Конь задел Эгина вихлястым крупом. Ему пришлось отпрыгнуть в сторону и все-таки достало ловкости сохранить равновесие. Благо, это было не столь уж сложно: воздух-вода услужливо подстраховал его пируэт.
Конь был новым, доселе не виданным персонажем в этой неистовой пьесе, поскольку и лошадь Есмара, и лошадь Эгина были убиты. Седоком на коне был Есмар. Впрочем, трудно было сказать, кто кем правил: Есмар конем или конь Есмаром.
Мальчик лежал на спине коня, зарывшись лицом в неестественно роскошную, неестественно рыжую конскую гриву, которая почти полностью обвила его голову, плечи, руки и торс. Ни седла, ни сбруи на коне не было.
Эгину померещилась крохотная полупрозрачная змейка с розовой полосой на спине, охватившая удавкой шею Есмара.
«Дрон?!» – промелькнуло в голове Эгина. Но конь, опрокинув навзничь одного из стражников, уже умчался во мглу по направлению к Иту, а потому любые догадки и версии сейчас были не ко времени.
С того момента, как под черепным сводом Эгина взорвался первый удар – «Смерть!», – прошло не больше дюжины секунд. Есмар исчез, но жизнь продолжалась. «Ура» или «увы» – решить было трудно.
Трое нападающих, о которых Эгин уже с полной уверенностью мог сказать, что никакие они не «стражники», а подозрительно умелые бойцы, возможно – и боевые маги заодно, все еще были живы.
Четвертый, изображавший сборщика дорожной пошлины, до сего момента не заявил о себе ничем. Однако Эгин подозревал, что именно он является главарем этой банды.
И правда. Неспешно, с теперешней Эгиновой точки зрения неспешно, а при взгляде не из Раздавленного Времени – с пугающей быстротой – отворилась боковая дверца будки и в игру вступил «сборщик пошлины».
В тот момент Эгин так и не смог понять: то ли мерзавец находился в какой-то видоизмененной, несколько менее действенной форме Раздавленного Времени, то ли владел техникой сверхбыстрых проницаний и движений (что не одно и то же). Но так или иначе, новый противник смог и обнаружить, и атаковать Эгина, находившегося в Раздавленном Времени, россыпью небольших металлических дисков, которая развернулась трехслойным «веером».
К счастью, их впечатляющая скорость полета теперь воспринималась Эгином всего лишь как быстрый бег жужелицы. Однако между ним и «сборщиком пошлины» были считанные шаги, а потому даже жужелице не потребовалось бы больше трех секунд, чтобы преодолеть их.
Уйти от иззубренных дисков вбок или вниз Эгин не мог. Выпущенные рукой мастера метательного искусства они распределились в пространстве так, чтобы поразить противника по меньшей мере в три точки – в районе шеи, груди и бедер – что бы тот ни делал.
Но бывают противники и – противники. Выплюнув заклинание Легкости, Эгин подпрыгнул. Воздух заструился по его телу, он загреб его руками и… понял, что плывет. Но плыть в воздухе означает лететь.
Эгин перемещался точно так же, как если бы выныривал с небольшой глубины: его влекло скорее вверх, чем вниз, хотя в любой момент он мог «нырнуть» обратно, на землю. Благо, задохнуться ему не грозило.
Не успел Эгин разобраться в новых ощущениях, как его занесло вверх на уровень крыши, то есть сажени на четыре над землей.
«Теперь я как рыба! Или, скорее, саламандра!» – Эгина охватило беспричинное ликование. Словно бы все противники уже побеждены, а сам он закрепил за собой умение воздухоплавателя навеки.
Но его нового противника было не так-то просто смутить. «Сборщик», истратив в первом же броске весь запас метательных дисков, достал меч и сдернул со спины щит. И если меч Эгина не впечатлил – навидался он на своем веку мечей самых разных, – то щит у «сборщика» был очень, очень опасен.
Это был щит-зеркало, редчайшая магическая диковина, свидетельствовавшая разом о трех вещах: его хозяин – маг классом не ниже варанского аррума Опоры Писаний; он неуязвим для молний, которые могут быть выпущены «облачным» клинком; он может похитить лицо Эгина.
Последнее, правда, при плохом освещении сделать было непросто, но испугался Эгин не на шутку. Верткой рыбкой-барабулькой он метнулся вдоль двускатной крыши и… почувствовал, что воздухоплавание завершилось столь же неожиданно, как и началось.
Эгин мгновенно потерял опору в воздухе, упал на крышу, скатился вниз и, падая, осознал, что волею случая оказался в тылу у своего противника.
Все-таки сейчас он имел определенные преимущества перед итским магом, главным из которых была быстрота. Поэтому тот только и успел, что рывком развернуться, закрываясь щитом-зеркалом. Благо, лицо Эгина находилось в тени будки, а потому его не смог захватить жадный зрак колдовского омута.
Меч Эгина, пущенный в ход не как магический огневержец, а как доброе старое белое оружие, с маху врезался в окованный край щита-зеркала, распущенный длинными крючковатыми захватами специально против подобных ударов.
Эгин бил изо всех сил, перехватив рукоять клинка обеими руками, как надлежало бы употреблять громадный меч Кальта Лозоходца, а не скромный полуторник.
На мгновение «облачный» клинок полностью угас, а потом… потом его полотно из Измененной стали расплескалось по щиту-зеркалу, словно бы только что окунулось в Жерло Серебряной Чистоты, превратившись из твердой субстанции в текучий расплав, в гибельную жидкую глину, захлестнувшую и измаравшую обитель Похитителя Лиц и ее хозяина.
Так, по крайней мере, показалось опешившему Эгину.
Итский маг, издав совсем немужественный, петушиный вопль отлетел от удара назад, нелепо взмахнув дымящимся щитом.
Отлетел – и сразу же сам попал в область действия звуковой магии, которая, как сообразил Эгин, бушевала здесь только в жестко очерченных границах. В тех самых границах, которых, как наивно надеялись сомнительные «граждане Ита», будет достаточно, чтобы гарантировать уничтожение Эгина и его спутников.
«Точнее, Есмара и его спутников», – поправил сам себя Эгин. В его сознании рождались и складывались ладными узорочьями догадки большие и маленькие.
Руки Эгина были по-прежнему полны оружием. «Облачный» клинок, в очередной раз явив неведомую грань своей глубинной природы, остался прежним мечом, хотя только что, казалось, он полностью истек на колдуна-щитоносца.
Последний, видимо, был настолько уверен в мертвительной эффективности звуковой магии, в точности копьеметателей и, наконец, в собственной неуязвимости, что, к удивлению Эгина, не позаботился загодя о надежной защите от калечащих разум и волю какофоний.
Возможно, он обладал какими-то смягчающими действие звуков амулетами, или, как и Эгин, был посвященным низших ступеней шен-ан-аншари. Возможно. Выжить он по крайней мере выжил. Но бойцом сразу стал никудышным.
Спустя короткий варанский колокол Милас и Эгин вошли внутрь будки сборщика дорожной пошлины и остались наедине с тишиной. На дороге, под моросящим дождем, остывали шесть трупов и две лошадиные туши.
